Язычество Древней Руси

Ниже этого солнца (только что проглоченного или же готового извергнуться) помещено напоминание о нижнем мире, о ночном пути солнца и о луне, меняющей свой облик. Суточный кругооборот светила дополнен счетом времени. Центром системы являются полуподземные ящеры или один ящер, зрительно расчлененный на два изображения для того, чтобы оказаться одновременно и у заходящего и у восходящего солнца. Такое подчинение орнаментики архаичным языческим воззрениям может поставить под сомнение предположение о том, что эти алтарные арки служили основой модели мира по "Христианской космографии" Козьмы Индикоплова.
      Воспроизведение модели мира по Индикоплову мы найдем в церковном искусстве разных эпох. Как на пример сошлюсь на новгородскую икону из церкви Петра и Павла в Кожевниках, где мир представлен в виде коробового свода, и на шитую икону 1593 г.,( Музеи Кремля. Вклад Д. И. Годунова в Ипатьевский монастырь.) где так же мир в процессе его творения ("Троица с бытием") показан в виде свода. Здесь главное внимание обращено не на солнце и луну, а на верхние, небесные запасы дождевой воды, на "хляби небесные", находящиеся над землей, выше "тверди небесной". Солнце и луна движутся под твердью. Надпись говорит: "Сотвори господь небо и землю и воду превыше небес". Форма и размер вщижских алтарных арок полностью соответствуют христианской модели мира в один локоть шириной и воспроизводящей облик крытой полуцилиндром (как коробовый свод) кибитки кочевника. Крупные детали вщижской конструкции не нарушали церковного благочестия: арки небосвода, солнечные круги с восковыми свечами около них, птицы и растительные крины - все это было вполне дозволено в церковном искусстве.
      Но мастер Константин внес в свою композицию целый ряд чисто языческих деталей, раскрывающих перед нами не столько понимание картины мира христианскими космографами, сколько древнее, идущее из глубин веков, представление о мире, в котором центральной фигурой был архаичный ящер, распоряжающийся ходом самого солнца. На вопрос о том, как посмел художник поместить в алтаре, на церковном престоле такого "бога-коркодила", Константин мог бы ответить, что изображал он не ящера, а христианскую "пасть адову", которую мы найдем на иконе 1593 г. в соседнем клейме с картиной мира, где изображено "свержение Сатанино с небес". Но Константин поместил и языческого Симаргла, упрятав его от глаз прихожан в орнаментальное переплетение.
      В целом модель мира русского скульптора XII в. оказалась по внешним параметрам близкой к требованиям христианской космологии, но на самом деле насыщенной в большей степени древней языческой символикой.
      Когда приходилось разгадывать космологическую сущность орнаментики севернорусских этнографических прялок, то мы видели там и ход солнца по небосводу, и две околоземных позиции восходящего и заходящего солнца, и квадраты или ромбы вспаханной земли, и подземное, ночное солнце (иной раз рядом с такой бытовой деталью, как керосиновая лампа - наивная антитеза ночной тьмы), и даже ящера, поднимающегося вверх из глубины своей подземной бездны. ( Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. Табл. рисунков прялок на с. 241, 243 (ящер), 247.)
      На прялках пореформенной России эта языческая архаика отодвинута на второй план яркой, ярмарочной росписью с чаепитием, катаньем на тройках, пароходами, посиделками, иллюстрациями лубочных сюжетов, но на старых прялках с простой геометрической резьбой древняя космологическая система выступает вполне явственно. Однако у нас при анализе этой интереснейшей системы не было хронологической перспективы, не было опоры в более ранних материалах. Вщижские арки такую опору нам дают, не только углубляя эту систему на 7-8 столетий, но и показывая нам как сознательно и хитроумно мастер эпохи Андрея Боголюбского сочетал общие контуры модели мира по "Христианской космографии" со своими севернорусскими прадедовскими представлениями о картине мира.
      В процессе анализа мы рассматривали отдельные части этой картины; теперь необходимо взглянуть на нее в целом. Две арки на престоле вщижской церкви представляли собой бронзовый каркас конструкции, дополненной деревянными штырями внизу и, по всей вероятности, каким-то покровом (небесного цвета?) наверху. С точки зрения Козьмы Индикоплова, модель Константина неполна - в ней отсутствует тема "хлябей небесных", дождя, орошения земли. Нет отношения земледельца, пахаря к небу, как к подателю необходимой влаги. Земля показана тоже неполно: растительный мир представлен лишь идеограммами ростка-крина и корнями. Символ плодородия - четырехчастный ромб изображен только лишь как пространство, над которым проходит свой дневной путь солнце. Вообще пространство здесь представлено так же, как и в "Слове о полку Игореве", с птичьего полета.
      Небосвод с тремя дневными позициями солнца здесь не объект аграрных молений о дожде, а показ торжества небесно-солнечного начала, подчеркнутого светом трех свечей. Аграрная тематика картины мира сведена к маленьким, еле заметным фигуркам семарглов, притаившихся под лапами птиц, и к условному символу корней. Новым в модели мира Константина является привнесение в нее могучих хозяев подземного ночного мира - ящеров. По всей вероятности, в древних космологических представлениях существовал только один ящер, один "бог-коркодел".
      Раздвоение зрительного образа, наблюдаемое уже на шаманских бляшках северо-востока, объясняется двойственностью функций подземного владыки: вечером он должен поглотить заходящее солнце на крайнем западе земного пространства, к утру он должен оказаться на другом конце земли, чтобы выпустить из себя восходящее светило. Это привело к изображению ящера с одним, но двусторонним туловищем и двумя мордами в противоположных концах тела. Отсюда уже один шаг к изображению двух ящеров.
      На вщижских арках по два ящера, что маскировало языческую сущность этого персонажа и придавало большую декоративную нейтральность. Однако у каждого ящера вщижских арок в его горле - по солнцу, что явно указывает на память о древних космогонических мифах.
      Участие ящера в суточном движении солнца натолкнуло автора изделия на мысль о факторе времени и он включил в фигуру солнечного шара приметы солнечного года из 12 месяцев, а в подставки арок - элементы движения подземного ночного солнца и обобщенно, без детализации представление о фазах луны.
      Смысл всей композиции был в признании древнего дуализма мира ("упыря" и "берегини"), где ночное мрачное начало было представлено ящерами и маленькими дисками луны и подземного солнца, а дневное, торжествующее начало - огромными кругами "светлого и тресветлого" солнца, совершающего свой предначертанный путь над земными нивами, "жизнью нашей" по терминологии XII в.
      Вщижская модель мира изготавливалась по всей вероятности, в 1160-е годы, в то самое время, когда перестраивался город Владимир, закладывался Боголюбовский замок Андрея Юрьевича. Тревожное время, когда сам князь искал защиты "от стрел, летящих во тьме разделения нашего", сказалось в концепции модели мира, в которой скульптор выдвинул по существу одну тему - светлое солнечное начало господствует над ночным мраком, солнце охраняет покой птиц, клюющих ростки.
      Удивляет полное отсутствие христианской символики. В какой-то мере это находит параллели в "Слове о полку Игореве", где нет обращений к богу, но упоминаются Белес и Стрибог, Карна и Желя, Хорс и Дажьбог.
      У самого Андрея Боголюбского дважды возникали острые конфликты с высшим духовенством по поводу так называемого "мясоядения", т. е. обычая принимать ритуальную (язычески ритуальную!) мясную пищу, не взирая на церковные запреты, связанные с постными днями.
      Полуязыческая-полухристианская модель мира мастера Константина не должна нас удивлять - она вписывается в свою эпоху, как и белокаменная резьба владимирской архитектуры. Возвращаясь к теме новгородского "бога-крокодила", то залегающего водные пути, то одаривающего гусляра волшебным даром, то требующего себе человеческой жертвы, мы должны быть благодарны мастеру Константину, донесшему до нас архаичное представление о ящере, глотающем солнце. Владимирское княжество во второй половине XII в. доходило порой до Северной Двины, до области распространения шаманских "сульде" с ящером, глотающим солнце. Вероятно, владимирский скульптор знал какие-то предания и мифы о подземном владыке и воплотил их в своей напрестольной сени. Ящеры вщижских арок овеществляют в наших глазах мифологические персонажи былин о Садке и преданий о "боге-крокодиле", сближая их в свою очередь с польскими средневековыми сведениями о культе "Яже" или "Яще" с двумя богинями и с детской игрой XIX в., воспроизводящей жертвоприношение Ящеру.

Глава 7. Жреческое сословие древней Руси

Волхвы

      Предыдущее изложение много раз подводило нас к теме славянского жречества, но, к сожалению, в дошедших до нас источниках (преимущественно церковного происхождения) эта тема умышленно не разрабатывалась, и фигуры языческих волхвов появлялись на страницах летописей лишь в исключительных случаях, когда им удавалось увлечь за собой чуть ли не целый город.( Интересной промежуточной стадией между волхвами средневековья и ведунами, знахарями и сказителями XIX в. являются севернорусские скоморохи XVI-XVII вв., которых справедливо считают наследниками языческих волхвов. См.: Фаминцын А. С. Скоморохи на Руси. СПб., 1889, с. 129 и след.; Морозов А. Скоморохи на Севере. - Альманах "Север". Архангельск, 1946.)
      Этнография дает нам ценнейшие материалы по деревенским знахарям и знахаркам, колдунам и ворожеям, которые лечат людей, заговаривают скотину, насылают порчу или привораживают, определяют злодеев, предсказывают будущее, оберегают от эпидемий, знают свойства трав и помнят десятки архаичных заговоров. Эти материалы о знахарях (которых еще в XVII в. продолжали называть волхвами) возвращают нас на тысячу лет назад и позволяют нам почти во всей полноте представить себе религиозный быт славянской языческой деревни.( Наиболее ценным исследованием о славянских чародеях и жрецах до сих пор остается очерк Любора Нидерле "Carodejove a knezi" в его "Славянских древностях" (Niederle L. Slovanske starozitnosti Oddil kulturni delu II svazek 1. Praha, 1924, s. 205-242. Интересна близость двух западнославянских слов: "knez" - волхв, жрец и "knize" - князь. Возможно, что в условиях первобытного родового строя князь (от корня "кънъ"-основа) был и главой семьи и главным исполнителем обрядов. В русском крестьянском быту XIX в. жениха и невесту во время свадьбы называли "князем со княгинюшкой". Hа таком семейно-родовом уровне "князь", очевидно, расценивался как глава житейских дел и как руководитель семейных религиозных заклинаний.)
      Однако одних этих деревенских волхвов нам мало для того, чтобы воссоздать общую картину славянского первобытного язычества. Ведь мы знаем, что еще в I тысячелетии до н. э. существовали "события", "соборы", "толпы" - многолюдные общеплеменные сборища со сложным сценарием языческого ритуала, с разработанным комплексом обрядов, сопровождаемых заранее изготовленным реквизитом.
      В составе племенной знати должны были быть люди, разрабатывавшие и совершенствовавшие систему обрядов, знавшие (или создававшие вновь) тексты молений и песнопений, мелодии напевов, формулы обращения к богам. Вековая традиция неизбежно должна была переплетаться с творчеством и расширением репертуара. Жрецы были неотъемлемой частью любого первобытного общества и, чем больше усложнялась его социальная структура, чем ближе оно было к верхней грани доклассовой первобытности, тем яснее и многообразнее выступала роль общеплеменных жрецов, жриц н князей, выполнявших часть жреческих функций.
      Одну из важных жреческих функций мы можем определить по археологическим материалам. Это - календарь, точное определение сроков молений. Мы уже видели сложность и высокую астрономическую точность календаря IV в. н. э., предназначенного для молений о дожде (кувшин со знаками из Ромашек). Hа кувшине для священной воды обозначены дни от общеевропейского срока появления первых ростков - 1-2 мая - до конца жатвы в полосе Среднего Поднепровья. Указан общеславянский праздник ярилин день (4 нюня) и общеевропейский праздник летнего солнцестояния - 24 июня (Иван Купала). Есть и день Перуна (20 июля) и начало приготовлений к этому дню, подтвержденное спустя 600 лет летописью (12 июля 983 г.).
      Помимо всех празднеств, на глиняном календаре определены четыре периода дождей, необходимых для яровых хлебов в этой местности! Календарь черняховской культуры с такими разнородными и точными показателями - образчик глубокой жреческой мудрости многих поколений. Выше я указывал, что этот календарь древних антов подтвержден агротехническим руководством конца XIX в. для Киевщины. Славянские волхвы антской эпохи должны были долго вести наблюдения, как-то фиксировать их, чтобы в конце концов создать безупречное расписание магических молений о четырех периодах дождей на протяжении лета. А для фиксации наблюденного была придумана особая знаковая система. Прочтение календаря IV в. позволяет теперь нам понять фразу Черноризца Храбра, писавшего в X в.: "Прежде убо словене не имеxу къниг, но чрьтами и резами чьтяху и гатаху (гадааху) погани суще".( Куев К. Черноризец Храбр. София, 1967, с. 195.)
      Создание знаковой системы было, очевидно, делом нескольких поколений "водою влъхвующих" жрецов, которые "навыкли зело хытрость вльшебъную".
      Черты и резы на кувшине, сделанные специально еще на сырой глине, должны были отвечать главной задаче молений о дожде - заклиная земную воду из родника, вызвать, вымолить y Рода воду небесную: "Ов требу створи на студеньци - дъжда искы от него…" Волхвы, знающие заклятия от засухи, производящие точные расчеты оптимальных сроков дождей, рассматривались народом как особые существа, умеющие превращаться в волков, повелевать облаками и даже устраивать затмение луны или солнца:
      "Облакогонештеи от селян влъкодлаци (вурдалаки) нарицаються: егда убо погыбнеть луна или слънце - глаголють: влъкодлаци луну изъедоша или слънце".
      Магическим действиям волхвов-волшебников приписывалось влияние на все силы природы, обеспечивающие урожай. Серапион Владимирский писал, упрекая свою паству: "От ких писаний се слышасте, яко волхвованиемь глади бывають на земле и пакы волхвованиемь жита умножаються?"( Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958, с. 382.)
      Деятельность "управляющих облаками" иногда определялась очень многообразно: "… Глаголемыя облакопрогоньнпкы и чаровьникы и хранильникы и вълшвьбникы…" ( Срезневский И. И. Материалы…)
      Чародейство - магические действия с водой и различными отварами из трав, требующие специального сосуда - "чары". Известны заздравные круговые чары, рассчитанные на сотню участников пира.( Такова, например, чара черниговского князя Владимира Давыдовича середины XII в. с пожеланием здоровья всем, пьющим из нее. Иногда чародейство понималось как отравление: "… исходят … чаровници по лугам и болотам … ищуще смертные травы" (Срезневский И. П. Материалы…, т. III, стлб. 1472. Грамота 1505 г.)
      К облакогонителям и чаровникам иногда присоединяют еще и "кобников", "нарочитых кобников". "Кобь" - гадания о судьбе (eimarmene), гадание по полету птиц ("чары деяху и коби зряху").( Срезневский И. И. Материалы…, стлб. 1240.) Возможно, что гадательный обряд сопровождался какими-то действиями, может быть, ритуальными танцами, так как современный глагол "кобениться" связан с необычными телодвижениями.
      Большой интерес в связи с археологическими материалами представляет значение слова "хранилышкы", поставленное в один ряд с чаровниками и волшебниками. Этим словом переведено греческое "изготовитель талисманов".( Срезневский И. И. Материалы…, стлб. 1400.) Следовательно, в разряд языческих волхвов наряду с "волшебниками", влиявшими на природу, включались и те мастера оберегов и амулетов, с продукцией которых мы хорошо знакомы по археологическим находкам.
      Сложные космологические композиции на зооморфных и антропоморфных фибулах V - VII вв. из Среднего Поднепровья с их Дажьбогом, знаками земли и солнца, птицами и змеями, с неизменным ящером, теперь становятся нам понятны. Это не стихийное бессознательное творчество славянских литейщиков, а воспроизведение той картины мира, которая была истолкована и воплощена в образы многими поколениями ведунов и облакопрогонителей или "хранильников"-филактериев, как назвал их русский переводчик. Фибулы были предназначены не только для украшения, но и для охранения от рассеянных повсюду невидимых носителей зла - упырей-вампиров и вредоносных навий.
      Все виды работ с металлом в древности были связаны со множеством обрядов, поверий и представлений, перераставших в мифы. Общеизвестна связь кузнецов с образом волка ("волкодлаки"?).( Абаев В. П. Скифо-европейские изоглоссы на стыке Востока и Запада. М., 1965.)
      В этой работе о славянском язычестве много раз приходилось упоминать о волшебном кузнеце Кузмодемьяне (из двух христианских имен Кузьмы и Демьяна), выковывающем плуг в 40 пудов и обучающем людей земледелию. Мифический кузнец (кузнецы) побеждает страшного змея и пропахивает на нем гигантские борозды - "змиевы валы" 10.( Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981, с.541-547.) Кузнец, выковывающий свадебные кольца, расценивался и в XIX в. как покровитель брака и семьи. Дохристианским именем волшебного кузнеца было, очевидно, Сварог или Сварожич - огонь.
      Если пытаться воспроизвести состав жреческого сословия древних славян, то, кроме универсальных волхвов, - "облакогонителей", руководителей языческих обрядов и жертвоприношений, мы непременно должны включить в общий перечень волшебников также и кузнецов, изготавливавших не только орудия труда и оружие (что уже придавало им значительный вес), но и "женскую кузнь", "кузнь многоценную", проявляя "хытрость" и "художьство кузньчьско".
      От древнего глагола "ковать", изготавливать нечто из металла, происходит слово "коварство", которое нами употребляется только в переносном смысле, а в свое время означало: мудрость, уменье, замысловатость (греческие соответствия: panourgos - мудрый; mechanikoi - умелые). "Корень премудрости, кому открылся, и коварство (премудрости), кто уразуме".( Срезневский И. И. Материалы…, стлб. 1241.)
      Как увидим далее в разделе о языческих элементах в прикладном искусстве христианской Руси XI - XIII вв., эти "коварные" златокузнецы в совершенстве знали языческую символику и широко применяли свои знания как для изготовления деревенских амулетов и украшений с оберегами, так и для "гривной утвари" самых знатных женщин страны вплоть до великих княгинь. Помимо волхвов, колдовскими действиями занимались и женщины ведуньи-ведьмы, "чаровницы", "обавницы", "потворницы", "наузницы". Существовал и женский род от слова волхв - "вълхва". По всей вероятности, общественные магические действия производили мужчины-волхвы, а в семейном, домашнем обиходе, в вопросах гадания о личной судьбе, в лекарском знахарстве видная роль принадлежала женщинам, тем ведьмам (от глагола "ведать" - знать), которых в XVII в. называли "бабами богомерзкими".( Смирнов С. Бабы богомерзские. - Сб. статей, посвященных В. О. Ключевскому. М., 1909, с. 217-243.)
      В летописи под 1071 г. по поводу волхования сказано: "Паче же женами, бесовьская вълшвения бывають; искони бо бес жену прельсти, си же - мужа. Тако и в си роды (в нашем поколении) мъного вълхвують жены чародействъмь и отравою и инеми бесовьскыми къзньми".( Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916, с. 228.)
      В одном из киевских кладов, зарытом во время нашествия Батыя, среди дорогих княжеских вещей из золота и серебра находилось пряслице для веретена с любопытной надписью:
      ПОТВОРНNЪ ПРАСЛЬNЬ ( Кондаков И. Д. Русские клады. СПб., 1896, т. I, с. 125; т. V, рис. 16. Клад 1885 г. из усадьбы Есикорского. Автор почему-то читал надпись на пряслице так: "Твори не пря(ло а по)сльнь". Смысла в этой фразе нет. См.: Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948, с. 198, рис. 39; Он же. Овручские пряслица. - Докл. и сообщ. ист. фак. МГУ, 1946, вып. 4, с. 21-31).) (Рис. 62).
      "Потвор", "потворство" - чародейство, колдовство; "потворник" - знахарь.( Дьяченко Г. Полный церковно-славянский словарь, М., 1900, с. 467; Срезневский И. И. Материалы…, стлб. 1288-1289. Святая Анастасия считалась избавительницей от колдовства: "Анастасие потвороизбавьниче".)
      Надпись можно понять только как определение принадлежности данного веретена какой-то чародейке, знахарке. Сама она едва ли могла пометить свою вещь таким рискованным способом. Клад найден в самой аристократической части древнего Киева в 30-40 м от Софийского собора. Мы должны допустить, что в ближайшем окружении киевской княгини или боярыни конца XII - начала XIII в. находилась женщина, занимавшаяся колдовством, "потворами" или в лучшем случае гаданьем. Поскольку все письменные источники говорят о потворницах с явным осуждением, то следует допустить, что, очевидно, владелица прясленя была неграмотной и не знала о том, как коварно была подписана кем-то её вещь.
      Единственным предметом, который отличает данный клад от подобных ему и косвенно может быть связан с потворами, является нож ( Кондаков Н. П. Русские клады, с. 126, рис. 81.) с серебряной рукоятью с изображениями птиц (принесение в жертву "убогого куряти"?).
      В итоге обзора сведений XI - XIV вв. мы располагаем данными о следующих разрядах людей, причастных к языческому культу:
      Мужчины Женщины
      Волхвы Хранильники Волхвы (ед. число "вълхва")
      Волшебники Потворники Ведьмы
      Облакопрогонители Кощунники Чародейки
      Жрецы Баяны Чаровницы
      Ведуны Кудесники Обавницы
      Чародеи Кобники Наузницы
      Чаровники Потворы, потворницы
      Перечисление различных разрядов специалистов по тем или иным видам предсказаний и заклинаний свидетельствует о многочисленности и многообразии того, что я условно назвал "жреческим сословием" древней Руси.
      К предметам, связанным с бытом волхвов, следует отнести находки неолитических кремневых орудий и стрел. Такая находка была сделана В. А. Городцовым в вятическом кургане у с. Барыбина. Исследователь сопоставил её с обычаем хоронить колдунов с "громовыми стрелами".( Городцов В. А. Археология. Каменный период. М., 1923, с.77-78.) Обычно под громовыми стрелами подразумевают фульгуриты, но вполне вероятно, что к ним причисляли и изделия каменного века. Подобные находки есть и в других местах. Особый интерес представляет кремневый наконечник копья, найденный в Новгороде в слоях рубежа XIII - XIV вв. Кремень оправлен в серебро с чернью. М. В. Седова определяет дом, в котором найден этот талисман, как дом волхва, так как в его фундаменте зарыты 4 детских черепа.( Седова М. В. Амулет из древнего Новгорода. - Сов.археология, 1957, № 4, рис. 1. с. 166-167.) Наличие православного восьмиконечного креста на серебряной оправе говорит о любопытном синкретизме представлений этого колдуна-знахаря.
      Прямых сведений о волхвах и их роли в общественной жизни молодого государства Руси в IX - X вв. у нас мало. Лишь к XI столетию относятся записи о действиях волхвов в медвежьих углах северо-восточной окраины - в Суздале и в Пошехонье. Быть может, поэтому такая исторически интересная тема, как жреческое сословие, и не ставилась в нашей литературе даже как проблема, подлежащая рассмотрению. Нередок взгляд на волхвов, лишь как на деревенских колдунов, знахарей мелкого масштаба. Такими стали далекие потомки древних волхвов в XVI - XVII вв., по традиции все еще называвшиеся волхвами. Но даже отрывочные сведения о волхвах XI в., действовавших на самом краю подвластных Руси земель, рисуют их нам как могущественных деятелей, поднимавших руку и на местную знать ("старую чады") и на знатного киевского боярина, прибывшего с целой дружиной.
      В 1024 г. волхвы, обосновавшись в Суздале, подняли "мятежь велик" во всем Верхнем Поволжье; в 1071 г. два "кудесника" распоряжались на огромном пространстве от Волги на 300 км к северу до Белоозера. В обоих случаях языческие жрецы (возможно, местного мерянско-вепского происхождения) приносили человеческие жертвы: "и убивашета (двое волхвов) многы жены и имения их имашета собе".( Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 222.) Белозерские кудесники мотивировали свою жестокость тем, что принесенные в жертву женщины будто бы содействовали неурожаю: "ти дьржать обилие; да аще истребиве и избиеве сих - будеть гобино (урожай)". И это местным населением считалось в порядке вещей; народ не выдавал своих жрецов боярину Яну Вышатичу, а сами волхвы заявляли, что их судить вправе только лишь великий князь киевский.
      Каково было значение волхвов в языческой среде, мы уже видели на примере Новгорода, где в момент введения христианства волхвы возглавили народ и в открытую вели бои с правительственными войсками. Спустя столетие в том же Новгороде "вълхв въстал при Глебе (Святославиче, внуке Ярослава Мудрого) … Глаголашеть бо людьм, творяся акы бог и мъногы прельсти - мало не вьсего града … И бысть мятежь в граде и вьси яша ему веру и хотяху побити епископа …И разделишася надъвое: кънязь бо Глеб и дружина его сташа у епископа, а людие вьси идоша за вълхва…".( Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 229.)
      Этот общеизвестный эпизод свидетельствует о силе влияния языческих жрецов не только в деревенской глуши, но и в городе, где давно была учреждена епископская кафедра и построен величественный Софийский собор. В Радзивиловской летописи этот эпизод иллюстрирован специальной миниатюрой: слева - князь с бердышом, епископ с крестом и их сторонники; справа - волхв и его сторонники. Волхв одет необычно: на нем длинное до земли белое одеяние с широкими рукавами и с большим количеством крупных пуговиц. Оплечье у волхва орнаментировано; волхв безбород.( Фотомеханическое воспроизводство. Радзивиловская летопись.СПб., 1902.) (Рис. 63).
      В Новгороде волхвы продолжали действовать вплоть до XIII в. В летопись занесена краткая заметка: "В лето 6735 (1227) сожьгоша волхвов 4 - творяхут их потворы деюще. А то бог весть! И сожгоша их на Ярославле дворе".( Новгородская I летопись. М.; Л., 1950, с. 270.)
      Публичное аутодафе четверых волшебников-колдунов в центре города говорит о том значении, которое придавалось волхвам. Полнее всего религиозная и политическая роль жречества прослеживается у балтийских славян в XI - XII вв. В особенности интересны свидетельства католических писателей XII в. Саксона Грамматика и Гельмольда, на основании которых А. Гильфердинг говорил даже о теократическом образе правления у лютичей и бодричей.( Гильфердинг А. История балтийских славян. СПб., 1874, с.200-203.) У балтийских славян, пишет Гильфердинг, "жрецы имели значение особого, строго отделенного от народа сословия … они совершали в святилищах всенародные моления и те гадания, которыми узнавалась воля богов. Они пророчествовали и говорили народу от имени богов … Они пользовались особенным почетом и богатством, распоряжались и доходами с поместий, принадлежавших храмам и обильными приношениями поклонников".
      Наиболее прославленным у балтийских славян был знаменитый храм Святовита (соответствовавшего русскому Роду) в Арконе на берегу Балтийского моря.( Schuchhardt К. Arkona, Retra, Vineta. Berlin, 1926.)
      "Земная власть, - продолжает Гильфердинг, - принадлежавшая Святовиту, находилась, разумеется, в руках жреца. Жрец был настоящим повелителем и властелином райского племени … Жрец почитается у ран более, чем князь". Языческое духовенство племенного союза Лютичей представляло собой феодализирующуюся верхушку, обладая земельными угодьями, собирая дань ("дары"), облагая пошлинами купцов, присваивая третью часть военной добычи и располагая собственным отборным войском Святовита.( Гильфердинг А. Ф. История балтийских славян, с. 205-207.)
      Такую же картину наблюдаем и у соседних племен: у Поморян, у Бодричей и др. Существовала целая иерархия жрецов разных рангов: в каждой жупе, наряду с жупаном существовал жрец; в каждом племени наряду с князем - жрец всего племени, а наряду с этим, над этой локальной системой, господствовал жрец главного бога целого союза племен (Святовита, Радогоста, Перуна и др.).
      Проводить полную параллель с Киевской Русью, разумеется, нельзя, так как, во-первых, между сведениями о конгломерате балтийских племен и киевской державой был хронологический интервал около двух столетий, а, во-вторых, Русь уже в середине X в. была огромным государством с сильной властью киевского князя, стоявшего над "светлыми князьями" отдельных племенных союзов, аналогичных союзам бодричей или лютичей. Говорить о теократическом правлении применительно к Руси не приходится, но разветвленность и влиятельность жреческого сословия в русских землях IX - X вв. едва ли подлежит сомнению; сведения Саксона и Гельмольда раскрывают перед нами то типическое, что должно было существовать в любом языческом обществе накануне создания государственности (может быть, даже опережая её) и в первый период существования языческого государства. Безусловно, прав Г. Ловмянский, говоря, что славянское жречество, как общественная группа, "иерархически организованная, формируется на этапе государственной организации (от которой получает материальную поддержку) … и управляет религиозной жизнью определенной области".( Lowmianski H. Religia slowian i jej upadek. Warszawa, 1979, s. 159.)
      Управление религиозной жизнью было непростым делом даже на уровне единичного поселка; оно было сложным на уровне племени с общеплеменным святилищем и оно стало весьма усложненным и многообразным на уровне государства, объединившего около полусотни племен. Простой сельский волхв должен был знать и помнить все обряды, заговоры, ритуальные песни, уметь вычислить календарные сроки всех магических действий, знать целебные свойства трав. По сумме знаний он должен был приближаться к современному профессору этнографии с тою лишь разницей, что этнограф должен долго выискивать полузабытые пережитки, а древний колдун, вероятно, получал многое от своих учителей-предшественников. Без непрерывной преемственности поколений нельзя представить себе тысячелетнюю традиционность всех разновидностей восточнославянского фольклора.
      В этом отношении интересны рассмотренные выше календарные расчеты приднепровских славян-антов IV в.