Империя Эрд-и-Карниона - Золотая голова

Дьявол! Для чего Гейрреду Тальви понадобилось делать из меня дуру? Если именно это было его целью, то он своего добился. Я же не ищейка, а совсем на, оборот… Если Тальви этого не понимает, он просто болван. А если понимает… это гораздо хуже.

Я поднялась к себе. Спать не хотелось. Запалив свечу, я вынула знакомую до колик в желудке записку и тупо уставилась в нее.

...

Тонч та

Собственно, почему я решила, будто «точн» означает «точно»? Может, «достаточно»? Или «источник». Какие здесь поблизости есть источники? Кроме реки, ничего не знаю, но это можно выяснить, это ведь не про убийство Форчиа спрашивать…

И – концы в воду…

Но источники бывают не только у воды. Если подумать, источники бывают у чего угодно. Или почти.

Источник благодати. Источник богатства. Источник тепла. Источник света…

Источник света!

Но перед «света» должно быть еще какое-то слово или даже два. Слишком уж велик промежуток…

Встав из-за стола, я принялась ходить по комнате. Что-то вертится в памяти… «Источник чего-то там и света» – убей меня Господь, откуда мне знакома эта фраза? И выглядела она вроде бы совсем по-другому…

Я плюхнулась на кровать, сжала пальцами виски и зажмурилась. И тут же за сомкнутыми веками проплыли слова на мертвом языке, проплыли и исчезли.

Правильно, Господи, тебе следовало меня убить. Нет, убить такую растяпу мало. Превратить в кинкарскую лавочницу, ни на что иное она, растяпа, не годна. За два дня, что я мотаюсь по городу, эта фраза не меньше шести раз оказывалась у меня перед глазами. А может, и больше. Потому что каждый раз, направляясь в порт или пересекая Приморскую площадь, я окидывала рассеянным взглядом фасад церкви Святого Бернарда Эрдского. Над главным порталом там высечен барельеф: рука, протянутая из кучерявого облака, благословляет корабли с немыслимо надутыми парусами. Облако обвито каменной лентой с потускневшими бронзовыми буквами:

«FONS GAUDI ЕТ LUCIS»

Что, если верить жалким обрывкам книжной учености, сохранившейся в моей памяти, означает: «ИСТОЧНИК РАДОСТИ И СВЕТА».

Я не Бог весть какой знаток архитектурных стилей, особенно церковных, но, насколько я понимаю, церковь Святого Бернарда Эрдского не могла быть построена раньше середины прошлого века. Именно тогда имперские зодчие взяли манеру вместо островерхих шпилей церквей возводить купола. Так они вроде бы возрождали традиции другой империи, Римской, никогда, к слову сказать, своих колоний в наших краях не имевшей. На самом деле, говаривали много путешествовавшие люди, эти строения больше смахивали на мечети, прости, Господи, меня, многогрешную, за подобное сравнение.

Я пришла туда к утренней мессе. Народу было не много, хотя, разумеется, не так мало, как в кладбищенской часовне. Небольшой орган – сущий малютка перед тем, что стоял в Свантерском кафедральном соборе, – молчал, и пожилой священник с желтоватым цветом лица служил без воодушевления. Я купила свечу, чтобы поставить ее за помин души Мо Хантера, шкипера шхуны «Гордость Карнионы». Во-первых, потому, что Кривой Мо на своей «Гордости» и в самом деле о прошлом годе пропал в море, а во-вторых, это был хороший предлог оглядеться. Церковь, расположенная вблизи порта (правда, не на его территории), посещалась, судя по всему, преимущественно моряками и их близкими, несмотря на то, что Бернард Эрдский не был особенно почитаемым морским святым, вроде святого Николая-путеводителя или святого Христофора (а вот с чего Тальви почитали святого Христофора, между прочим? ). И как во многих иных церквах, особенно где есть гробницы святых, можно увидеть слепки исцеленных рук, ног и прочих частей тела – хоть и не всех, надо думать, – так здесь стены были увешаны изображениями парусников – из соломы, дерева, глины, латуни, изредка даже из серебра. К сожалению, этих трогательных даров от мореплавателей, коих от кораблекрушений и прочих напастей на водах спасла молитва Бернарду Эрдскому, было недостаточно, чтобы прикрыть фрески, исполненные в той не любимой мною манере, что представляет святых и мучеников такими, будто им поминутно необходим флакон с нюхательной солью. А ведь они, если верить тому, что им пришлось претерпеть, были довольно крепкими ребятами.

Фрески по большей части изображали разные эпизоды из жития святого Бернарда, каковое я, признаться, знала плохо и с трудом могла эти эпизоды отождествить. Ясно было, что святой епископ подвизается в пустынях и чащобах, проповедует страшным и диким варварам-эрдам и обращает их в истинную веру, низвергнув языческих идолов. Вероятно, где-то там, среди варварских вождей, внимавших проповеднику, примостились и мои предки. Надо признать, с ними он недоработал…

Однако все это плохо вязалось с кораблями на стенах и с барельефом в тимпане – где тоже были изображены корабли. Не кроется ли здесь разгадка?

Я осмотрела хор с восточной стороны церкви, табернакль со статуями в алтарной стене, лекторий, за которым тянулся ход в крипту. Едва я успела бросить взгляд в ту сторону, как прозвучало: « Ite, missa est» Священник, сопровождаемый служкой, удалился в сакристию. Еще один служитель подошел поправить свечи. Он был невысок, коренаст, с удивительно мощными плечами.

Я отвернулась. Если здесь что-то неладное, лучше не торчать на виду, а наблюдать оттуда, откуда не будешь мозолить людям глаза. Кстати, для меньшей же заметности я повязала голову платком, скрывшим волосы, и могла без опаски снимать шляпу. Но сейчас я ее снова на себя водрузила.

Для чего в церкви служит крипта? В старых – известно для чего. Там гробницы или просто могилы. Но эта церковь не такая уж старая. Припасы какие-нибудь? Вино? Свечи?

У служителя со свечами странная походка. Как будто он больше привык ходить по шаткой палубе, чем по каменным плитам.

Остаток дня я провела в заранее облюбованном мной месте – на крыше дома наискосок от церкви. У дома были широкие дымоходы, а по соседству расположился пустующий торговый склад. Так что никто мною не интересовался, и никто не мешал, кроме голубей. Отвратные, кстати, птицы. Понятия не имею, почему их вечно сравнивают с чем-нибудь священным и высоким. Летают они красиво, спору нет, хотя и чересчур шумно, а как сядут – существа жадные, прожорливые, а главное – злобные. Ни один ворон со своими собратьями такого не вытворит, как эти милые создания.

Это мне церковь, наверное, благочестивые мысли нагоняет. Сперва кладбище, потом церковь – до чего дойдем? Однако соседство с голубями искупалось выгодой позиции – отсюда был виден и главный вход в церковь, и низкая боковая дверь, которую я приметила еще утром. Она была закрыта, но замка не имела – предположительно, запиралась изнутри.

Ангельское терпение, дух благочестия и отнюдь не голубиная кротость, проявленные мною в тот день, наконец были вознаграждены. Может, математик из меня еще худший, чем знаток архитектуры, но сложить-вычесть я умею. Вечернюю мессу – здесь, как и во всем герцогстве Эрдском, не действовал исходивший из Тримейна запрет на вечерние мессы во избежание пожаров, вызываемых свечами и лампадами, – более многолюдную, посетило сорок два человека. А покинуло церковь тридцать четыре. Причем, насколько я могла припомнить, все недостающие были мужчины. Этим я отмечаю не только их принадлежность к относительно сильному полу, но и обстоятельство, что они были не мальчишки и не старцы. Я ждала. Может, они все сладко задремали от прохладного вечернего воздуха. Может, режутся в карты на задних скамьях. Или обсуждают что-то со священником. Всем исповедоваться приспичило на ночь глядя?

Священник со служкой вышли из церкви. Служка был тот, которого я заметила во время утренней мессы – молодой, бледный, белобрысый. Приземистого причетника нигде не было видно. Ну, ничего особенного – остался привести церковь в порядок, пол подмести, свечи опять же затушить, чтобы пожара не случилось, пусть у нас и не Тримейн, пожары на Севере бывают и похлеще… а восемь человек вызвалось ему помочь?

Молодой служка запер входную дверь на большой висячий замок и отдал ключ патеру, предварительно поклонившись. Священник в ответ кивнул, и оба разошлись. Я не стала следить ни за тем, ни за другим. Осталась на месте.

Возможно, причетник вышел, пока я устраивалась на крыше. А восемь человек просто попросились переночевать. И чтобы они ничего при этом не похитили, их заперли снаружи.

Но я в такую возможность верила слабо.

Из моего убежища был слышен ветер, доносивший слабый звук хорового пения со стороны порта и перекличку ночных сторожей. И был отчетливо слышен колокол с Рыночной площади, отбивавший часы.

Вскоре после одиннадцати в окнах церкви мелькнул огонек. Витражи – вещь красивая, но при слежке неудобная. Да и без витражей окна были расположены так, что снаружи – с крыши, с мостовой – ничего не увидишь. Единственное, что можно понять, – внутри ктото ходит.

Значит, все они по-прежнему там?

А где же еще?

Если они там служат черную мессу – как это называлось в книгах – обедня святого Сикария? Или Сихария?

или предаются содомскому греху, это не моя забота. Пусть инквизиция разбирается. По мне, так они вольны делать что угодно, лишь бы младенцев не резали, а младенцев я при них как-то не заметила.

Но и в черную мессу мне не очень верилось.

Свет в церкви погас, и тени, мерещившиеся мне за окном, исчезли. Влезть, что ли, посмотреть? Не в окно, разумеется, – оно заперто. И не в главную дверь – пока возишься с замком, ночной патруль заметит. А вот боковую дверь, если она изнутри на задвижке или щеколде, можно попробовать открыть.

Ну уж нет. В двенадцать лет или даже в двадцать я бы не преминула совершить такую попытку. Но теперь меня подобные авантюры не привлекали. Главное – терпение, пусть тебе холодно и неудобно.

А вот Форчиа терпения, похоже, не хватило.

У меня было предчувствие, что до утра больше ничего не произойдет. Но в гостиницу я возвращаться не стала, продолжая вполглаза – спи, глазок! спи, другой! – приглядывать за церковью.

Около семи утра открылась боковая дверь – как я и предполагала, ее отперли изнутри. Появился причетник, похожий на матроса, зевнул и пошел ко главному входу. В руках у него была связка ключей.

Интересно, святой отец тоже в деле? Или только служка? Или оба?

Я дождалась, пока появились вышеупомянутые лица, и в церковь начали заходить первые посетители, а потом присоединилась к ним. Надо ли говорить, что тех восьми и духу не было? И вряд ли они прятались по исповедальням. Причетника я тоже не видела (отсыпается где-то? ).

На сей раз я не стала просовываться к алтарю, а уселась на самой дальней скамье, отделенной от главного нефа стеной леттера и органом. Сложила руки на коленях и уронила голову на грудь, полуприкрыв глаза – то ли утренняя дрема сморила, то ли молитва захватила.

Чем бы сегодня ночью ни был занят причетник-ключарь-и-кто-там-он-еще, метлу он точно в руки не брал. И если здесь не было чьего-то духа, сие не значит, что не было и следа. Хотя если бы я не разглядывала плиты пола так пристально, то ничего не заметила бы. Так, господа. Неверные магометане, сказывают, имеют привычку, входя в свои мечети (тоже под куполом), скидывать обувку. А вы – в сапогах, заляпанных глиной. Ну, не так чтоб очень заляпанных. Но все же. И что самое смешное – следок-то, почти слившийся с мозаикой, не от входа повернут. Наоборот.

Я вздохнула. Предположим, пока священник занят, я смогу проникнуть в крипту (она заперта, но замок не очень сложный). В том, что первое слово второй строки следует читать как «крипта», сомневаться не приходилось. Но я уже знала, что увижу там. Ничего. Может, захоронения прошлого века, какую-нибудь церковную рухлядь. И если туда каким – то образом попадали посторонние, скажем, благочестивые прихожане или прихожанки, помогавшие в церкви по праздникам, они только это и видели. Но если бы туда попал человек более внимательный, то при тщательном осмотре он бы, вероятно, сумел обнаружить потайной выход. Вряд ли камень, указывавший на него, был восьмым в кладке. Скорее, восемнадцатым, если судить по длине промежутка между слогами записки.

Я встала и направилась к выходу из церкви. В сущности, я узнала все, что от меня требовал Тальви. Но мне этого было недостаточно. Прежде всего я должна была проверить еще одну догадку. А потом выяснить кое-что еще.

Что странного в наличии подземного хода? Мало ли помещений его имеют? Даже в «Оловянной кружке» он есть. Но ведь каждый ход обязан куда-то вести. Куда – можно проверить по-разному. Можно как Форчиа, который туда пролез. А можно и по-иному.

В тот день, впервые за время пребывания в Камби, я выбралась из города. Даже выехала – хватит Керли стоять в конюшне, пусть прогуляется. Я покинула Камби через Северные ворота, на случай, если за мной кто-то следил. Я этого не чувствовала, но предосторожность никогда не помешает. Потом, сделав круг, свернула на запад и направилась к мысу Айгар.

Керли я оставила в сосняке, сменившем березовую рощу. Неподалеку шумела по камням река. Я не торопилась. Хотела быть здесь именно днем, при полном свете. До прилива.

Ближе к побережью лес отступал, бурая подзолистая почва была покрыта молодым вереском, кустиками брусники и толокнянки. А дальше – каменистая отмель, где галька под пронизанной солнцем водой казалась самоцветами. Соркес бы посмеялся над подобным сравнением. Да и мне было не до красивостей. Я искала. И всетаки нашла, хотя вход был аккуратно заложен кусками дерна с пышным мхом и кустистым лишайником. Пусть во время прилива вода поднималась почти до самого склона, куда выходил подземный ход, но лишь почти. Что-то им пришлось тащить, и довольно тяжелое, судя по оставленному следу. Здесь берег песчаный, но не везде, кое-где виден срез глины, залепленной мхом или золой. Они погрузили то, что несли, в лодку, та, само собой, следов не оставила, но безусловно была здесь. Затем причетник вернулся, а его сотоварищи вновь замаскировали выход. Засим сели в лодку и уплыли. И все. Красиво и просто, невдалеке от городских стен, почти под самым носом у патруля. Всем известно, какой плохой здесь берег, только в прилив лодка и пройдет.

Вопрос: кому и зачем понадобилось рыть ход из города до мыса? Понятно, что это не вчера сделали. Наверное, тогда же, когда строили церковь, а нынешние ее обитатели лишь пользуются тем, что досталось им в наследство.

Церковь, между прочим, если я верно определила, была построена в разгар Пиратских войн. А Камби известен тем, что на него тогда нападали только с моря. Если бы подземный ход был известен пиратам, они бы не преминули им воспользоваться. Значит, к пиратам это не имеет отношения. А нынешние хозяева тайника – люди серьезные, запросто перерезают глотку тому, кто о них узнал. Беднягу Форчиа, скорее всего, бросили в воду именно здесь, как я и предполагала с самого начала. Серьезные, но не очень умные. Не догадались притопить труп под камнями, не подумали, что здешнее течение отнесет его к порту. А может, просто торопились – прилив ведь уходил.

С такими мыслями я вновь углубилась в сосняк и вскарабкалась на Керли.

Источник радости и света.

Крипта. Восемнадцатый камень в кладке.

...

После прилива

Записка вряд ли была адресована Тальви. Форчиа делал записи для себя. Он следил за церковью и, видимо, захотел узнать смысл надписи на тимпане. Может быть, он видел в ней ключ к разгадке? Затем он нашел потайной ход…

Следующим местом, куда я направилась, вновь оказался порт. На сей раз я могла позволить себе расспросы, не опасаясь, что их свяжут с убийством Форчиа. Я узнала, что вчера порт покинули два корабля – торговая полакра «Айге» из Фораннана и шхуна местной приписки «Фортуна», направлявшаяся в Дальние Колонии. Сегодня на рассвете из гавани вышла также военная галера «Святой Хамдир». И ни один корабль, за исключением обычных рыбачьих баркасов, за эти двое суток порт не посещал.

Потолкавшись в порту, я вернулась в «Оловянную кружку», где смогла наконец поесть и отдохнуть. Но размышлять я не переставала. Теперь я думала о кораблях, покинувших город. Один из них принял шлюпку и восемь человек, тайно покинувших город с каким-то грузом. Первое, что приходило на ум, – вольное братство контрабандистов. В общем-то почти все говорило в пользу этого предположения. За исключением моего собственного личного опыта. Я знавала кое-кого из местных контрабандистов. Они убивают только в крайности, как правило защищая собственную жизнь. Случай с Форчиа на это не походил. Что, конечно, еще ничего не доказывает.

Другая возможность – незаконная работорговля. Это уже посерьезнее. Корона с незапамятных времен ведет с ней борьбу, защищая свою монополию на живой товар. Успехи в этой борьбе бывали, но переменные. Даже под страхом смертной казни торговцы живым товаром не хотели терять выгоды, особенно с тех пор, как были открыты Дальние Колонии, где на этот товар постоянный спрос. А один из кораблей шел именно туда. Да, у работорговцев и денег поболе, чтобы обустроить подземный ход, и жалость этой публике неведома, в отличие от контрабандистов, у которых бывают порывы великодушия. Им человека по горлу полоснуть – как мне комара придавить…

Одно, однако, у работорговцев и контрабандистов общее. И тем и другим прямая выгода, прикончив человека, распустить о нем слух, что он был правительственным шпионом. О смерти такого человека никто в портовом городе сожалеть не будет, и никто не захочет докапываться что и как. А если захочет, все равно не станет. Себе дороже. Ну, не любят у нас тех, кто тайно работает на полицию, что поделаешь, – сама не люблю…

Военному кораблю вроде бы без надобности заниматься тайными перевозками. Зачем? Вербовщики имеют право действовать открыто, таможня связываться не будет… Тем не менее и эту возможность не следует сбрасывать со счетов.

Разумеется, были и другие версии. Следующий день я посвятила им. Узнать мне удалось не много, но коечто удалось. Однако эти сведения подлежали проверке, а с этим снова застопорилось. Оставалось сидеть и гадать, как бы мне уболтать какого-нибудь местного аристократа – в каждой же, черт возьми, паршивой дыре должен обретаться свой аристократ. Город без аристократа – это все равно что без местного сумасшедшего. Даже в Кинкаре имелись свои аристократы.

Скьольды.

А на следующий день заявился «племянник каретного мастера». На здешнем жаргоне это означает, что человек не наш, но допустить его можно. Была, помню, пятница, я ела селедку в горчичном соусе с черным хлебом и запивала пивом, когда вошел Маддан и сообщил, что меня спрашивают. Я несколько удивилась. Или я совсем разучилась считать, или у меня в запасе оставался еще один день. С чего бы Тальви так заспешил встретиться со мной, что и время в дороге мне в счет поставил? Эти мысли я, понятно, оставила при себе, допила пиво и спустилась вниз.

Почему-то я ожидала, что «племянником» будет Малхира. Но ошиблась. В зале, таращась по сторонам, сидел Ренхид, выдавший мне оружие.

– Бог в помощь, – сказала я. Он дернулся, потом кивнул. Посмотрел на меня, отвел глаза.

– Ты закончила дело, которое тебе поручили?

– Да, – коротко ответила я. Посвящать его в свои сомнения я не собиралась. Тем более, что требуемое Тальви я действительно выяснила.

– Тогда мне велено сопровождать тебя в Эрденон. В столицу герцогства? Любопытно. Неужели Тальви как-то связан с правительством? Мне уже приходила такая мысль, и я отвергла ее. Это было бы… неприятно. Можно, конечно, предположить, что все обстоит как раз наоборот.

Ненавижу политику.

Впрочем, к чему гадать?

– За чем же дело стало?

Ренхид вздохнул – не без облегчения.

– Значит, едем.

– Ты бы хоть пообедал сперва. Он неловко кивнул:

– Да, да..

Я велела Маддану подать обед. Трактирщик пребывал в некоторой задумчивости – прикидывал, не проиграл ли он, когда полез со своими советами в первый день. Ведь я обещала ему возможный навар, а он отстранился. Но задавать вопросы в присутствии «племянника» не стал. На его морде была написана уверенность, что я все равно сюда непременно вернусь, и тогда-то он все узнает.

Это утешало.

Все время, пока мы были в «Оловянной кружке», Ренхид держался настороженно, а по выезде – заметно расслабился. Забавно. В замке он меня нисколько не стеснялся. Но там я была на его территории, а здесь он – на моей. В «Оловянной кружке» хозяйкой положения была я, он это чувствовал и не хотел признавать. Покинув гостиницу, я вновь очутилась как бы в равных с ним условиях. По крайней мере, я не стояла выше.

О существе дела, по которому я ездила в Камби, он спрашивать остерегался, а вот побочные детали его интересовали. Он всячески любопытствовал, пришлось ли мне обновить полученное в замке оружие, в особенности замечательный, тщательно выбранный кинжал, и, кажется, искренне огорчился, услышав, что ничего из моего арсенала пустить в ход не пришлось. Из чего я сделала вывод, что Ренхиду вряд ли, несмотря на достаточно зрелый возраст и приличное знание оружия, выпадал случай убить человека. Иначе бы он не сожалел.

В пути он держался вполне свободно, не переходя, правда, определенных границ. На первом же привале вытащил трубку и с удовольствием закурил, сообщив, что готов поделиться и со мной. Я отказалась. При своей жизни я усвоила многие мужские привычки и даже пороки, но курение в их число не входило. Тогда он предложил сыграть в карты. Я глубоко равнодушна к подобным развлечениям. Зачем карты и кости, когда жизнь – игра похлеще? Но, не желая показаться невежливой, я согласилась В конце концов, мне и раньше приходилось «листать молитвенник дьявола», или «изучать историю четырех королей», как изящно именуют в Свантере обращение с карточной колодой. Наверное, из – за своего безразличия я и обыграла его начисто. Выигрыш брать не стала, отговорившись тем, что ему необходимо вести дорожные расходы. Ренхид настаивал, чтобы я взяла деньги, но без нажима, и после ритуальных отпирательств оставил их себе. Больше он мне играть не предлагал.

Герцогство Эрдское называлось некогда областью Эрдского Права (в те времена мои предки были богами, или боги – моими предками), и границей его служил Эрдский Вал. Его и теперь числят границей, хотя по нынешним временам он мало что способен защитить. Мой родимый Кинкар лежит в непосредственной близости к Валу, восточной его части, Тальви находится севернее, а столица герцогства, Эрденон, – в отдалении, на юго-западе, ближе к центральным землям империи. Хотя эрды пришли из-за моря и большинство здешних юродов являются портовыми, Эрденон составляет исключение.

Дело в том, что эрды первоначально вообще не строили городов, только поселки в бухтах, где причаливали их корабли, да воинские заставы вблизи Вала, созданного против захватчиков коренными жителями – карнионцами. Эрденон также не был городом. Здесь располагалось главное святилище эрдов, а при нем жили его жрецы и служители. Два раза в году – на летнее и зимнее солнцестояние – сюда съезжались представители знатных родов (в ту пору у эрдов не было верховного правителя), поклонялись, стало быть, идолам, приносили кровавые жертвы – обычаи по этой части были своеобразные, а заодно вершили суд и принимали решения касаемо дел, важных для всего края. А уж много позже, как можно прочесть во всех книгах, пришел сюда святой Бернард, капище порушил, идолов сжег, священную дубовую рощу вырубил, зверские обычаи упразднил. А после на этом месте построили город, я так понимаю, чтоб камни от порушенного святилища и бревна от вырубленной рощи даром не пропадали, хотя в книгах на этот счет ничего не сказано.

Я в Эрденоне ни разу не бывала, но многое слышала и кое-что читала. Поэтому знала, что гадать, как выглядел город во времена святого Бернарда, бесполезно. Лет полтораста назад случился там грандиозный пожар, и после него город отстроился заново. Да и от дубовых лесов давно не осталось и следа – вырубили уже без всяких божественных целей. Торговля, понятно, расширение пределов города, строительство, то, се. Леса, правда, на подъездах к Эрденону были. Все те же светлые сосны и березы. Не то что у нас в Кинкаре, да и рядом с замком Тальви, заметила я, с этим тоже неплохо. Зачем я леса разглядывала, когда моя дорога была в город? Так, на всякий случай. Если кое-кому припомнится определенное присловье, я не возражаю.

Мы проезжали поля пшеницы и ржи, овса и ячменя – нежные весенние посевы, многочисленные мельницы и пивоварни. Озеро Бирена, питавшее юрод рыбой, должно было располагаться по правую руку от дороги, но мы его не увидели. Дорога становилась все более многолюдной, нас теснили купеческие фургоны, господские кареты, военные курьеры И в толчее, шуме и гвалте мы подъехали к воротам, над которыми полоскалось знамя с изображением единорога – гербом герцогства Эрдского.

Герб возник много позже, чем город и герцогство. Откуда он взялся, мне неизвестно. Эрдам, судя по всему, таковой символ тоже был совершенно неизвестен. Морской змей там, или волк, или кабан, или какой-нибудь «лебедь пота шипа ран» (моя родовая птичка) – это сколько угодно. Но только не худосочная белая лошадка с рогом во лбу. Бун Фризбю, скупщик краденого в Свантере, бывший магистр теологии, уверял меня, что единорог не мог быть известен варварам, так как те были язычниками, а это – библейский символ. Но Соломон Соркес, ювелир в том же Свантере, который учил меня отличать фальшивые камни от настоящих, на соответствующий вопрос ответил, что на самом деле в Библии никаких единорогов нет, переводчики просто неправильно поняли слова «дикий бык». Я думаю, эрдам дикий бык понравился бы больше. Но к тому времени, когда у города появился герб, эрдов, как таковых, уже давно не было. Оставалось лишь имя, звучавшее во многих названиях. Река Эрд. Герцогство Эрдское. Эрдский Вал. Город Эрденон.

Те, кто возводил город из праха, могли гордиться – работа была выполнена на совесть. Улицы, сколько можно было видеть, все вымощены ровным булыжником, не говоря уж о площадях. Какие здесь были торговые лавки и склады, гостиницы и мануфактуры! – я разумею внешний вид, а не содержание. И фонтаны. Вот уж чего не понимаю, зачем на севере фонтаны. Особняки, наподобие нынешних свантерских, но многие поосновательней и попредставительней. Короче, все было призвано напоминать, что город – пусть и не столица империи, но все равно – столица.

Ренхид называл мне имена улиц, которые мы проезжали. За те дни, что мы провели в пути, ему ни разу не пришлось выказать превосходство, наконец подобный случай ему представился. Одни названия были весьма возвышенные – улица Избранников, улица Гремящего Молота, площадь Правосудия (там, сказал Ренхид, жгут еретиков. Теперь уже реже, чем раньше, после того как отменили Святые Трибуналы, но все же… ), другие – вполне обыденные: улица Чесальщиков Льна или Мыловаренный конец, а некоторые непонятные, вроде улицы Хватающего Зверя. Имелась даже улица Черной Собаки – может, она и была хватающим зверем? Давка и суета ближе к центру города не рассеивались. Наоборот, колеса гремели по мостовой, кучера лаялись друг с другом, казалось, того и гляди в ход пойдут хлысты, но каждый раз обходилось без этого.

Ренхид предложил спешиться. Почему бы и нет – скорости такая езда верхом, как по улицам Эрденона, не прибавляет. Взяв Керли за повод, я последовала за своим провожатым на площадь Розы (не мистической, а имперской), и мы влились в толпу, обтекавшую памятник епископу Бильге – это тот самый, что перевел Библию на эрдский язык. Достойнейшее дело, особенно если учесть, что эрдский язык в том виде, на котором говорили тогда, давно забыт. Интересно, знал ли епископ Бильга про единорога?

– Вон там, где на крыше мордатые мужики с козлиными рогами, – это казначейство, – рассказывал Ренхид. – Вроде как обозначают, что козлов из нас делают. Слева – Обезьяний дом. Никаких обезьян там нет, а прозвали его так из-за прежней хозяйки. Она у папаши нынешнего герцога в фаворе была, хоть и страшна как обезьяна. Видать, и вертеться кое – где умела не хуже.

Справа – часовня отцов-бенедиктинцев. А прямо перед нами – Торговая палата Эрденона.

Слушая его разглагольствования, я присматривалась, запоминала – мне нужны были ориентиры, черт возьми. Торговая палата заинтересовала меня в особенности, отчасти из-за некоторых эпизодов моего прошлого, да и отец мой служил в Торговой палате, правда, не здесь… может, если бы он и остался там, был бы сейчас жив и моя судьба сложилась бы по – иному… Это было солидное серое трехэтажное здание под грифельной крышей, выгодно отличавшееся от других домов на площади отсутствием украшений – лепных, резных и прочих, а также статуй и колонн. То есть одно украшение было – над высокой аркой, доходившей до второго этажа, львиная морда в медальоне с красно-белым орнаментом. Я усмехнулась, вспомнив барельеф церкви Святого Бернарда. Но тут не было никаких надписей… И пока я иронически озирала фасад Торговой палаты, львиная голова внезапно высунулась из медальона и оскалила зубы. И я увидела, что это вовсе не лев! Клыки были слишком велики, и верхние, и нижние, и все пропорции были не те… Конечно, это можно было отнести за счет неумения скульптора, но создавалось впечатление, что художник, напротив, был чрезмерно точен. Клянусь, в эти мгновения определение породы неизвестного зверя (хватающего? ) занимало меня гораздо больше, чем то, что голова на фронтоне ожила. Когда же вся глупость ситуации дошла до меня, то голова отчаянно закружилась. Кружилась голова… кружился, сплетаясь в причудливые узоры, красно-белый орнамент по краям медальона.. выступал… черт меня дернул подумать, что здесь нет надписи. Орнамент и был надписью, но я не могла ее прочесть. Я не знала языка. Черт меня дернул…

Черт?

Я закрыла глаза, а когда открыла их, то обнаружила, что выпустила повод и цепко держусь за седло Керли, чтобы устоять на ногах. Голова перестала кружиться, но мучительно болела, и я не могла избавиться от впечатления, что где-то за пеленой, которой на миг стали и фасад, и лев, и медальон, что-то ослепительно блеснуло.

Как хрусталь. Или стекло под лучами солнца.

Именно поэтому я и зажмурилась.

Глотнув воздуха (если то, чем здесь дышат, можно назвать воздухом), я опустила взгляд. Фасад Торговой палаты был неколебим как скала, и сиять сквозь него что-либо могло с тем же успехом, как сквозь скалу. И ничто не напоминало о хрустале в этот пасмурный день.

В проеме арки стоял Гейрред Тальви и спокойно смотрел на меня.

Не помня себя, я бросилась к нему и, едва удержавшись, чтобы не вцепиться ему в глотку, зашипела:

– Какую отраву твой холуй вбухал мне в пиво? Его взгляд стал снисходительным. Я и сама понимала, что порю чушь, но как еще, скажите на милость, могла я объяснить произошедшее? У меня сроду не бывало головокружений, и никакие видения не мерещились ни разу в жизни. Даже когда мне для пользы дела приходилось выпивать много горячительного, голова оставалась до отвращения ясной. А если я не больна и не пьяна, значит, меня отравили.