Золотой автомобиль

— Меня зовут…

— Неужели не помните? Я — певица Лаура Депирелли.

— Мне кажется, я вас где-то видел.

— Да. У полковника, в тот вечер, когда вас пригласили музицировать.

— Очень жаль, что не удалось. Но единственный инструмент, на котором я играю — гребенка, обтянутая папиросной бумагой, и ее не оказалось под рукой.

Вскоре беседа стала доверительной и сердечной.

— Месье, — заметила между прочим Лаура Депирелли, — у меня осталось тягостное впечатление от того вечера. За вашей трагедией таится женщина. И, поверьте, только другая женщина может излечить раны, нанесенные женщиной.

— Это вы очень эффектно сказали. Вероятно, в паузах между пением вы читаете произведения выдающихся писателей.

— Что вы делали раньше? — поинтересовалась певица.

— Я был служащим при конторе одного санатория в Ницце. Занимал высокое положение. Санаторием руководил профессор Лувье.

— И зачем же вы вступили в легион?

— Это… этого я, увы, не могу сказать. Склонная к романтике дама мечтательно посмотрела на господина Ванека.

— В ваших глазах есть нечто завлекательное, таинственное. Неужели вам этого еще не говорили?

— Не припоминаю, хотя в легионе мне столько всего наговорили!..

Чуть погодя они приступили к шампанскому. Господин секретарь расстегнул воротник мундира, его глаза страстно блестели. Господин Ванек был мужчиной в конце концов. Он не годился, пожалуй, на роль первого любовника, но и певица по возрасту и весу мало напоминала девушку грез.

— Вы должны бежать, — жарко прошептала Лаура Депирелли. Шампанское, несомненно, повысило на несколько градусов ее природный пыл.

— Мадам, я отвечу вам то же самое, что и моему несносному благодетелю по имени Вюрфли — учителю комических танцев и манер. Письмоводитель умирает, но не нарушает присяги.

— Мы уедем в Италию!

— Невозможно, — вздохнул Ванек, — хотя я обожаю Италию.

— Конечно, разве можно не любить Италию! Море цветов, апельсиновые рощи…

— Цветы и рощи — прекрасно, хотя прежде всего я люблю макароны и спагетти с томатным соусом.

Господин Ванек провел на редкость приятный вечер, но о бегстве и слышать не хотел.

— Подумайте, — страстно шептала певица, поднабравшись очередных градусов. — Мы будем всегда вместе, я буду петь для вас.

— К этому я бы еще смог со временем привыкнуть. Но нарушенная присяга похоронит мое гражданское достоинство. Нет, дезертировать я не стану.

И все же загадочная судьба распорядилась так, что господину Ванеку пришлось поставить на карту свое гражданское достоинство.

2

Пути злосчастия неисповедимы. В легионе, о котором по всему миру бродит столько ужасных слухов, господин Ванек вел жизнь приятную и вполне идиллическую. За два месяца обучения он не навострился хотя бы в течение десяти минут изготовиться к походному маршу. Часто батальон простаивал четверть часа, дожидаясь появления господина Ванека.

— Никто не видел моей портупеи? — невинно спрашивал он и, подняв фуражку, вежливо приветствовал капрала. Капрал при сем звучно скрипел зубами.

— Займите ваше место в строю, — кротко просил Лев. У него вдруг что-то стало неладно с желчным пузырем; неустрашимый Лев, геройски выдержавший три похода в Сахару, он ни разу не болел прежде…

Но что поделаешь, если полковник и все прочие офицеры похлопывают негодяя по плечу и относятся к нему снисходительно?

Парадный шаг по-прежнему не давался господину Ванеку. Однажды по случаю очередного смотра капитан спаги, не знакомый с местными тонкостями, изготовил несколько фотоснимков марширующего господина Ванека и отослал их в Министерство военных дел с приложением меморандума, в котором требовал немедленной реорганизации колониальной армии.

Когда господин Ванек на учебной стрельбе принимался ловить мишень, вся рота разбегалась, и сержант командовал «ложись». И когда все выглядело так, словно господин Ванек вознамерился нагулять жирку в армии, выступило ему навстречу злосчастье.

Орудием судьбы послужил тот самый стройный белокурый капитан, который успел распространить легенду о Горчеве, а на следующий день продолжил свою инспекционную поездку. Но теперь он вернулся в Оран и тут же был обо всем информирован.

— Доложите генералу де Бертэну, когда его увидите, — не преминул вставить полковник, — что мы старательно опекаем его протеже, я имею в виду Горчева. Это оказалось абсолютно необходимо — ведь он полностью негоден для солдатской службы.

— Ах ты боже мой! — воскликнул капитан и схватился за голову. — Я совсем забыл.

По одному срочному делу я обратился к де Бертэну, и генерал мне между прочим написал, что Горчев умер и он присутствовал на похоронах. Здесь служит, следовательно, совсем другой Горчев.

Перед полковником возникла трудная дилемма. Можно, разумеется, ради одного выдающегося офицера сделать исключение для одного дурака, но нельзя протежировать кому попало только потому, что он дурак. Кроме того, казус способен породить неслыханные сплетни. Офицеры посоветовались. Бедолага, конечно, не виноват, но делу необходимо положить конец. Одному лейтенанту поручили тактично, но с присущей солдату энергией исправить ситуацию.

Лейтенант повел себя умело. Прежде всего он проинспектировал казарму. Прошел несколько помещений и, наконец, добрался до места обитания Горчева, то есть Ванека. Сержант Вердье и капрал Жант, естественно, следовали за ним по пятам.

Солдаты чистили оружие и приводили в порядок портупеи. Господин Ванек, который приобрел переносной граммофон, в данную минуту, развалясь на койке, с недурным аппетитом поедал колбасу под аккомпанемент американской джазовой музыки. Когда вошел лейтенант, он встал, но пластинка играла по-прежнему.

— Рядовой! — рявкнул лейтенант. — Что это?

— Фокстрот.

— Убрать немедленно.

— Вам не нравятся фокстроты, господин вахмистр? У меня еще есть танго.

— Идиот! Сержант, что все это значит? Что это у вас тут за любимчик?

— Но простите, — вмешался господин Ванек. — Я могу вам поставить военный марш.

— Слушайте, сержант! Все, что я увидел, не дает вам повода наказать этого идиота, поскольку это ваш позор, младших офицеров. Но если я через три дня замечу, что вы здесь кому-то делаете малейшее послабление, вы и все унтер-офицеры улетучитесь в Сахару с первым транспортом. Ясно?

— Ясно, господин лейтенант, — возликовал Вердье, и его глаза восторженно засверкали.

— Ясно, господин лейтенант! — повторил Жант, н его грудь расширилась от волнения.

Лейтенант ушел. Он выполнил поручение со всей возможной деликатностью и воспрепятствовал наказанию этого остолопа за сегодняшний проступок. В конце концов, тот был не виноват. Да и кто виноват? В легионе с самого начала так повелось: кто-нибудь да обязан искупить чью-то вину, даже если указать конкретного виновника затруднительно.

Лучше не буду, снизойдя к слабонервным читателям, подробно излагать последующие события. Достаточно живописать хотя бы это великое мгновение: когда лейтенант, пройдя по длинному коридору, свернул за угол, пятидесятидвухлетний сержант и сорокатрехлетний капрал обнялись, расцеловались и свершили двойной танцевальный шаг справа налево, шаг,

который профессионал вроде господина Вюрфли, случись ему сие лицезреть, назвал бы «шассе».

…Кто же этот пошатывающийся, до неузнаваемости грязный субъект? Он в двадцать пятый раз тащится с ведром от колодца на кухню, где расстояние — метров четыреста. Угадали! Это господин Ванек. Отныне он встает за полчаса до побудки и пытается освоить походное обмундирование. И во время послеобеденного отдыха он без устали занимается строевой подготовкой под зорким ефрейторским оком.

Более того: Мегар, хоть и не знал французского языка, шестым чувством почуял падение господина Ванека; он вновь воспылал обидой на замечание метеорологического характера и теперь ежедневно не упускает случая наверстать упущенное.

Так обстояли дела господина Ванека, и так он сам стоял с ведром, надломленный физически, но отнюдь не духовно, когда к нему обратился господин Вюрфли:

— Да, вот она, жизнь. Вверх, вниз, туда, сюда. Солдату не позавидуешь.

— Хотя бы потому, что от полоумных учителей танцев спасу нет.

— Вы невоспитанный человек. Я с самого начала отношусь к вам с симпатией и не встречаю ответа. Вам не приходило в голову, почему художники и музыканты так неблагодарны?

— Нет, не приходило. Подумаю, если вам так хочется, хотя, по моему мнению, балетные танцоры и каменотесы тоже не отличаются благодарностью.

— Я давно мог бы вывести вас на чистую воду. Ведь поворот в вашей судьбе произошел из-за того, что узнали: вы не Горчев.

— А если ты не Горчев, значит тебя можно травить, как собаку! Вы ведь не Горчев, и вас никто по этой причине не мучает.

— Эй, ты, бедуин психованный! — раздался рев сержанта Вердье. — Чего посреди двора столбом стал? Марш в конюшню чистить лошадь господина капитана.

Сержант ушел, и господин Ванек поглядел вслед с меланхолическим презрением:

— Вот и вся его ученость.

— Поверьте, — воодушевился танцмейстер, — такой унтер-офицер был бы немыслим в легионе, если бы посещение школы танцев и хороших манер сделали бы обязательным, как прививку оспы. Поверьте, дорогой господин Тинторетто, если позволительно вас так называть.

— Что я могу сделать, если у вас такая мания.

— А все же русские музыканты — странные люди.

— Возможно, — пожал плечами господин Ванек. — Я знал одного. Он играл на аккордеоне и собирал табакерки.

— А вы что-нибудь собираете?

— Как, простите? Нет, ничего не собираю. И на аккордеоне не играю.

— И ни к каким играм пристрастия не питаете?

— Люблю домино. Правда, играю редко и…

— Рядовой! Мерзавец вы из мерзавцев! Сейчас же в конюшню, не то велю заковать вас в кандалы! Что вы там треплетесь с этим шутом гороховым?

— Я спрашиваю у него совета. Мне еще ни разу не доводилось чистить лошадей, а танцмейстер, полагаю, сведущ в этом деле.

— Ах, так! Оба на конюшню. Чтоб отскребли трех лошадей!

Когда за ними закрылись ворота конюшни, господин Вюрфди накинулся на секретаря:

— Зачем вам понадобилось рекомендовать меня сержанту? Он и без того меня терпеть не может.

— Если бы учителя танцев и хороших манер исправно посещали собственные школы, пользы было бы больше, чем от всех прививок вместе взятых.

Далее они не беседовали, а битых два часа скребли лошадей. Пришел сержант и наивно спросил, почему они еще не начинали. Когда он узнал, что мокрые, взъерошенные лошади уже прошли чистку, то не поверил ушам своим.

— И это вы называете чисткой? Отвечайте по совести.

Господин Ванек оглядел печальных скакунов оценивающим глазом:

— Для начала весьма недурно.

Они скребли коней еще четыре с половиной часа. И господин Ванек принял решение дезертировать:

— Ненавижу нарушать присягу, — заявил он Вюрфли. — Но при таком обращении пусть больше на меня не рассчитывают. Сматываюсь.

— Может, вас даже искать не станут, — предположил Вюрфли, полностью согласный с решением собрата по оружию.

— Еду работать в Италию. Одна дама составит мне компанию.

— Будете музицировать?

— Она, вообще говоря, только пост. Но меня это не огорчает: макароны и спагетти с томатным соусом способны вознаградить за многие неудобства.

На следующий день господин Ванек исчез из форта. По радио каждые три часа передавали его особые приметы, а он зажил в своей привычной атмосфере, в удобном платяном шкафу Лауры Депирелли: артистка постаралась как можно лучше оборудовать его новое жилище.

Глава девятнадцатая

1

Пассажиров золотого автомобиля и их сопровождающих, по всей вероятности, постиг бы трагический конец, если б Андре не позаимствовал в Оране у шеф-повара Будуана список рецептов для коктейлей.

Когда машину перевернуло, книжка с рецептами покатилась вперед, и лакей, сидевший на заднем сиденье, покатился следом, поскольку, чувствовал ответственность за уникальный манускрипт.

И так случилось, что Андре вместе с манускриптом закатился под шоферское сиденье, затаился там и ускользнул от внимания нападающих. Когда бандиты ускакали, неожиданно появился Андре со списком рецептов под мышкой, с подобающим камердинеру достоинством, с разбитым, правда, носом и в порядком изодранной одежде.

— Если господа не имеют возражений, я освобожу их от пут.

С разных сторон послышались возгласы и стоны. В результате поздним вечером измученная компания добралась до Азумбара. Администрацию оазиса составляли два арабских жандарма. Телеграфные провода были перерезаны. Что делать? Прежде всего, уложить в постель горящего в лихорадке Лабу.

— Судьба против нас, — мрачно констатировал де Бертэн.

Аннет молчала. Она думала иначе. Она думала о божьей каре. И, в высшей степени утомленная, пожелав доброй ночи, удалилась в отведенную ей комнату. Равным образом удалился и де Бертэн.

Лабу лежал с открытыми глазами в глухом пространстве меж глиняных стен. С потолка на него глядела ящерка-мухоловка. Кровь пульсировала у горла, в душной ночи оазиса время от времени вскрикивала какая-то птица. Ики-виви… Пауза.

Ики-ви-ви…

В глазах у Лабу мутилось. Ему казалось, что желтые, в плесени, стены смыкаются над ним… Горчев! — простонал он едва слышно и, когда дверь отворилась, он прекрасно знал, кто войдет.

Ики-виви…

2

И вошел, конечно, Горчев в разорванной и пропыленной униформе. За ним следовал лев — ленивый и сонно моргающий.

— Добрый вечер, — улыбнулся Горчев. — Ведите себя достойно, господин Вендринер.

Перед измученным взором больного расплывался и призрак, и на редкость крупный, туда-сюда снующий лев. Страха он не испытывал.

— Вид у вас не блестящий, месье Лабу, — заметил призрак. — Похоже, драться мы сегодня не будем.

— Зачем вы умерли? — прошептал больной.

— Я? — ужаснулся призрак.

— Неужели я всегда буду видеть… эти глаза… это лицо?

— Ну и что? По-вашему, я так безобразен? Послушайте, Лабу, я еще раз доставил вам ваш автомобиль.

— Вы это сделали и в прошлый раз, — с трудом проговорил Лабу. — Я видел вас в тумане…

— Правда? Любопытно. Фу, господин Вендринер! Терпения не хватает с этой старой бестией, — отвлекся Горчев, потому что зверь принялся обнюхивать свисающую с кровати руку больного. — Он вас не тронет. Это старый цирковой артист и, по-моему, вегетарианец. Представьте: у ворот он дочиста вылизал банку с зеленой краской.

— Нет… нет, — стонал больной, — это невозможно…

— Я тоже удивился. Но он, верно, подумал, что это шпинат.

Лабу, несмотря на высоченную температуру, готов был рассмеяться при виде комического зрелища — солдат и ручной лев… Но тут ему представилась могила на кладбище легионеров.

— Горчев, скажите, что такое смерть? Что происходит с человеком, когда он перестает жить?

— Его, по возможности, хоронят. Что за вопросы у вас? И как это вас угораздило расхвораться?

— Малярия.

— Послушайте меня!.. Я больше не оставлю вам автомобиль, иначе банда снова его угонит. Я отвезу его этому Далай Пале или как там его, к Шлепанцу пророка. Но у меня нет карты.

— О, если б вы это сделали! Это место совсем недалеко. А карта с маршрутом в моем пиджаке.

— Где?

Горчев подошел к стулу, достал из кармана пиджака бумажник и нашел карту.

— Эй, господин Вендринер! Только не спать! Вы еще не видывали такого ленивого актера, — в сердцах произнес он, обращаясь к Лабу. — Завалился дрыхнуть, будто мой дедушка.

Он слегка пнул ногой льва. Господин Вендринер устало поднялся и выжидательно посмотрел на него.

— Горчев, простите, что я вам отказал в руке моей дочери.

— Уж этого я вам не прощу. Стыдитесь, месье!

— Моя дочь сказала… что никогда… не выйдет замуж.

— Выйдет. Именно за меня. В один прекрасный день или в одну прекрасную ночь я приду и заберу ее.

Лабу с широко раскрытыми глазами сел в постели.

— Нет, — прошептал он в ужасе. — Господи сохрани.

— Да почему, черт побери? Что вы лезете на стенку от одной мысли, что я женюсь на вашей дочери? Прокаженный я, что ли?

— Нет! Скажите, что вы не заберете ее, — хрипел Лабу. Глаза, его чуть не вылезли из орбит. — Прошу вас… простите меня… и скажите, что вы не заберете ее!

— Нет, заберу!

— Я не хочу!

— Ну и крик подняли!.. Пойдемте, господин Вендринер, и выплюньте, пожалуйста, туфлю. Воспитанные львы так не поступают. А вы? Жрете салат, краску, разные тряпки.

— Горчев, простите меня!

— Никогда! Я приду за вашей дочерью и заберу ее, старый вы болтун!

Больной собрал все силы и надрывно закричал, дабы прогнать видение. Потом, дрожащий и обессиленный, упал на подушки…

Де Бертэн и Аннет вбежали в комнату.

— Что случилось?

— Папа!

Лабу судорожно втягивал воздух пересохшим ртом.

— Он был здесь… я говорил с ним…

— Кто?

— Горчев.

Аннет вздрогнула, а де Бертэн вздохнул:

— Прими хинин.

Больной насилу успокоился.

— Он был здесь, в этой комнате… вместе со львом. Он обещал доставить авто Абе Падану.

— Ну хорошо, хорошо, постарайся уснуть.

— На самом деле! А лев унес мою комнатную туфлю…

Аннет медленно подошла к двери и распахнула ее. Она печально смотрела в ночь: в лунном свете слабо шевелились вялые пыльные пальмы…

— Возьми себя в руки, старина, — повысил голос де Бертэн. — Тебя мучают воспоминания о Горчеве. Где Андре? Андре!

Вместо Андре появилась Аннет, очень бледная.

— Странно. Вот что я нашла за дверью.

Она протянула изжеванную туфлю. Ики-виви, — кричала птица. Душная, тягостная ночь.

— Куда девался Андре? Эй, Андре! Наконец его обнаружили в соседней комнате под кроватью.

— Я уже успел отвыкнуть от этого, но ничего, постепенно войду в форму, — произнес он виноватым тоном.

— Что с вами? У вас губа в крови.

— Меня разбудил крик, я бросился к месье и с кем-то столкнулся. Потом получил удар, дальше не помню.

— Кто это был, вы не заметили?

— Нет, но судя по удару, чувствуется рука покойного господина Горчева.

Де Бертэн чертыхнулся было, но брань застряла в горле. На полу он увидел металлическую пуговицу. От униформы легионера.

— Надо идти спать, — охрипшим голосом пробормотал он. Но никто не уснул этой ночью.

3

Когда Горчев пришел в себя, его мотало и качало, как на корабле. Ничего не видно и не слышно — его закрыли то ли одеялом, то ли еще чем. Что это? Жив я или нет?

Он задвигал коленями и локтями, чтобы освободиться, но тут же получил толчок под ребра.

— Эй, парень!

Кто-то снял покрышку. Горчев не был похоронен, совсем наоборот. Он лежал в грузовом фургоне, и его опекуны, которые время от времени охаживали его первым попавшимся предметом, устроили ему полную темноту. Приватный Алекс повернул кинему свою диковатую, но дружелюбную физиономию. Рядом сидел молчаливый Другич и пил водку из садовой лейки.

— Слушай, — прошептал Приватный Алекс, — мы едем в грузовом фургоне. Маэстро не знает, что ты тут, мы тебя прикрыли всяким тряпьем, лежи только тихо. Он с Лингстремом едет в другой машине, шофером — Альду. Сейчас обе машины едут рядом, и они запросто могут сюда войти. Мы тебе прорезали дырки в одеяле — смотри, наблюдай. Потерпи, они скоро обгонят нас и поедут впереди.

Он хотел еще что-то сказать, но молчаливый Другич запахнул одеяло, словно он был ближайшим родственником дорогого усопшего, поставил ногу на грудь сокрытому в тряпье и отпихнул его к борту. Горчев только подивился, как это Другич не врезал ему лейкой по голове — видать, стареет. Кроме целесообразных надрезов, были в одеяле и естественные дыры, так что Горчев мог хорошо видеть происходящее в грузовом фургоне.

В клетке рядом он опять увидел льва; Вендринер поразил его тусклой, в складках, шкурой и мудрыми усталыми глазами: лев лежал, положив огромную свою морду на вытянутые лапы. У него не осталось ни единого зуба.

Нечто поразительное представляла собой клетка напротив; на ней красовалась табличка со следующим текстом: РОЗЕТТА ВЕНДРИНЕР. ОСОБА ИЗ СЕМЕЙСТВА ШАКАЛОВ И БАЛЕРИНА. ВОЗРАСТ ШЕСТЬ С ПОЛОВИНОЙ ЛЕТ.

Горчев вгляделся пристальней: особу из семейства шакалов и балерину представлял знаменитый автогонщик господин Гафироне: он сидел в клетке в высшей степени угнетенный и, разумеется, полировал ногти. В третьей клетке лежала большая стальная сеть для охоты на крупных хищников. Табличка гласила: ГЕРМАН ВЕНДРИНЕР, БЕРКУТ.

Интересней всего смотрелась четвертая клетка. Табличка так рекламировала

ее обитателя: ТЕОДОР ЭМАНУЭЛЬ ВЕНДРИНЕР. КОРОЛЕВСКИЙ ТИГР И СПЕЦИАЛИСТ ПО УСТНОМУ СЧЕТУ (ПОЙМАН В БЕНГАЛИИ. НЕ ПРИРУЧЕН).

Этот хищник выглядел куда спокойней, нежели возвещала табличка. Теодор Эмануэль Вендринер — королевский тигр и специалист по устному счету, — сколько Горчев в него ни всматривался, являл собой обычного жареного поросенка с лимоном под пятачком. Горчев никогда не слышал об удивительных артистах из семьи Вендринеров. Но ведь и ни в одном томе Брема не найти упоминания о часто встречающихся в Африке Вендринерах — млекопитающих, теплокровных и живородящих, которые держат лимон во рту.

Не дай бог его узнает автогонщик Гафироне! Он, конечно, поставлен в известность о том, что таинственный солдат, арестовавший его, не кто иной, как Горчев: в таком случае друзья-опекуны его просто-напросто растерзают, как Аладар Вендринер или тем более Теодор Эмануэль в светлые дни своей юности, делясь по-братски, разрывали грациозную газель. Какое счастье, что он спрятан под тряпьем! А сейчас, когда вблизи не маячили Маэстро и Лингстрем, бандиты даже снизошли до разговора с ним.

— Ну ты, кукленок сахарный, небось до сих пор очухаться не можешь!

— Что это за машина? — глухо вопросил он из-под одеяла, как дух земли в драме.

— Маэстро купил у Гагенбека, — пояснил Приватный Алекс. — С первоклассным снаряжением для отлова зверей.

— Вы умеете ловить хищников?

— Я лично нет, — засмеялся Алекс, — но Другич наверняка где-то обучался этому делу: в оазисе Амба он отловил целого жареного поросенка.

— И кто такой Вендринер?

— Здесь все Вендринеры. Вендринер был первым укротителем у Гагенбека и дал любимым хищникам свою фамилию. Льва он даже наградил собственным звучным именем — Аладар.

— Льва?

— Он старый, бедняга. Ни дать ни взять живой коврик у кровати.

— Куда вы меня тащите? — раздался жалобный голос, очевидно, Гафироне.

— Вы поведете «альфа-ромео», а я буду вас понукать. Увидите, какой рекорд нам удастся поставить на пару, хотя бы и ценой вашей жизни.

— Это противозаконные действия! Живого человека не запирают в клетку.

— Но простите, месье, — расшаркался Железная Нога. — Стоит вам слово сказать, и мы вас с удовольствием пристукнем. Так что из-за этого пусть не портится ваше самочувствие.

— Вам наплевать, что мне здесь скучно?

— Может, привесить вам беличье колесо, или, может, вы предпочитаете птичье корытце? Тью, тью… гадкая, Розетточка… тью-тью…

— Уберите к черту этот ваш железный прут!

Лев не раз обнюхивал тряпье, под которым лежал Горчев, словно чувствовал инстинктивно, что у этого человека есть сердце и этот человек его поймет. Старым, утомленным и кротким стал циркач Вендринер — он пугался каждого толчка на дороге и начинал икать.

Под вечер гонщик заснул у себя в клетке, и Горчев смог наконец подняться. Фургон стоял в песках пустыни. Бандиты вышли размять ноги.

— Они на маленькой машине уехали вперед и будут ждать нас у мертвого города недалеко от Абу-дира.

— И как же вы собираетесь поймать их?

— Сетью, парень, сетью. Удивлен? Башка у Маэстро… прямо гениальная!

И Горчев про себя согласился. С тяжелым чувством созерцал он пустыню, где на желто-розовую волнистую поверхность песка ложились бледные отсветы вечернего неба. Опять восторжествует зло. Генерал де Бертэн — храбрый и умный воин, но против гангстеров и аферистов бессилен. Те вольны действовать как угодно, а он — джентльмен и останется джентльменом. И это большой недостаток в данном случае.

Вдали показались яркие точки, постепенно приближающиеся к костру… Протяжно выли шакалы, гиены и прочие Вендринеры…

— Гонщику тебя видеть тоже ни к чему, — решил Приватный Алекс. — Будем тебя прятать от него.

— Может, лучше гонщика закрыть? — предложил Иван.

— Точно, — согласился Рыбец, пошел в фургон и навесил покрывало на клетку Розетты Вендринер.

Гафироне крепко спал и улыбался. Наверняка ему снились изящные, длинные, розовые ногти.

— Чего ради вы все-таки работаете на Маэстро? — спросил Иван.

— Глупый вопрос. За монету, конечно. Если удастся сплавить Дизару золото, каждый из нас получит по пятьдесят тысяч.

— А если не удастся?

— Тогда пятьдесят франков за день.

Вблизи показались фары, но это была не машина Маэстро, а грузовики легионеров.

За ними с легким гудением, бросая мощную полосу света, проследовало четырнадцатикаратовое авто.

Аннет! Он увидел ее за рулем. Стоило протянуть руку, и Горчев коснулся бы ее.

Какая бледная, как печально смотрит перед собой! Что с ней такое? Больна?

Разве мог Горчев представить, что девушка скорбит о нем?..

4

Могучий грузовой фургон пожирал километры, часы и дни. Примечательное само по себе и примечательно снаряженное общество собралось в фургоне.

Горчев чувствовал, что его дерзкое и головоломное предприятие на полной скорости этого автоколосса приближается к решающему повороту. Все проблемы висели в воздухе, воля схлестнулась с волей, финал был неизбежен. Пошел последний раунд ожесточенной борьбы, когда ни одна сторона не дает пощады и не ждет ее для себя, ибо на карту поставлено все. Горчев чувствовал, что история золотого автомобиля близится к роковому концу, к схватке не на жизнь, а на смерть, но он и не подозревал, какой сюрприз с невероятной скоростью подкинет ему судьба.

Первые два дня протекли относительно спокойно. Прямо-таки увеселительная экскурсия, если бы не беспрерывное нытье Гафироне, который так и пребывал в завешенной клетке. Горчев находился в фургоне один — бандиты в ближайшем оазисе держали совет с Маэстро и Лингстремом. Первым делом он дал льву напиться; Вендринер лизнул ему руку и дружелюбным кивком поблагодарил за внимание.

Горчев тоже очень подружился со старым артистом; своим грустным взглядом и широким носом тот невольно напоминал ему господина Ванека. А Горчев, по всей вероятности, напоминал льву клоуна-эксцентрика из Теплип-Шенау. То было поэтическое время его скитальческой жизни, когда зверский аппетит и мощные челюсти не страшились любой порции конины; в день своего бенефиса клоун-эксцентрик купил для Аладара Вендринера целую лошадь, и лев запомнил своего благодетеля навечно. И теперь он чуть не прослезился, когда Горчев поставил перед ним свежую воду.

Какой чуткий артист! Ибо в понятии господина Вендринера все живые существа делились на две большие группы: цирковых артистов и… билетеров.

— Знаете, господин Вендринер, по-моему, ваш контракт с этим циркомпродлится недолго.

Господин Вендринер печально замотал головой, что, скорей всего, означало: «Кому вы это говорите?»

Около семи под брезентом проснулся Гафироне.

— Алло, — закричал он. — Зачем вы прикрыли мою клетку? И кроме того, я хочу есть.

— Автогонщика в клетке кормить запрещается, — ответил Горчев глухим, измененным голосом.

— Кто это говорит?

— Лев.

— Бросьте шутить. Как вас зовут?

— Аладар Вендринер, цирковой артист и хищник. Уж раз вы попали в клетку, должны понимать язык зверей-Давайте побеседуем.

— Вы не можете убрать эту дурацкую занавеску?

— Угадали. Не могу.

Послышался тонкий скрежет маникюрной пилочки.

— Вы и в темноте умудряетесь ухаживать за ногтями? — поразился Горчев.

— Конечно. Тренировка делает мастера. А кто это со мной разговаривает?

— Теодор Вендринер — жареный поросенок из Бенгалии, хотя, по-моему, жареному поросенку родина безразлична.

— Оставьте глупые шутки! Кто вы, почему вас завезли сюда?

— Сами должны понимать, — ответил Иван и пододвинул льву миску с водой.

Лев шевельнул хвостом и благодарно поморгал красными от бессонницы глазами.

— Одним словом, разумного ответа от вас не дождешься! — автогонщик звякнул ножницами.

— Господин Гафироне, я хочу вам дать совет: исчезните и побыстрей с дорожки, которая ведет вас к пожизненному заключению.

— Как это понимать?

— Во всяком случае столько дают за шпионаж, если, правда, вам не повезет с виселицей.

— Послушайте, месье, так даже в шутку не говорят.

— Я хочу довести до вашего сведения, что в одной из клеток хранятся важнейшие военные секреты, и ваша задача — вывезти их на «альфа-ромео» за пределы страны.

— Господи, сохрани и помилуй! Кто вы такой?

— Розетта Вендринер — пятнистая гиена.

— Оставьте, наконец, ваши насмешки!

— А вы, господин Гафироне, оставьте в покое мое инкогнито и послушайтесь доброго совета. С вашей помощью хотят передать иностранным агентам секретные телеграфные коды, касающиеся сосредоточения войск на колониальных аэродромах.

— Я так и чуял недоброе! Но что же мне делать?

— В нужный момент я освобожу вас, и вы с максимальной скоростью помчитесь на этом фургоне к северу.

— Все сделаю с радостью, только освободите меня! Но ответьте все-таки, кто вы?

Только не вздумайте сказать, что вы — Герман Вендринер, беркут, иначе мне трудно будет воздержаться от грубостей.

— Почему я не могу быть гордым повелителем облаков по кличке Герман?

— Не можете, потому что беркут теперь я, — торжествующе воскликнул гонщик. — Сегодня утром по моей просьбе на моей клетке сменили унизительную табличку.