Трансформация

– Она должна научиться жить с этим, – решительно говорит Билл.

– Ах да, научиться жить с проблемой! Это ли не зрелый ответ! Я люблю зрелые ответы. По твоему дому бродит лев? Учись жить с этим. Твой муж-алкоголик бьет тебя? Учись жить с этим. Нет, Билл, при такой постановке дела мы получим гарантированного страдальца. Страдальцы – это геморрой. Они – основные творцы проблем во всей Вселенной.

– Что может жена Джери сделать со своей проблемой?

– Пережить ее! – кричит кто-то.

– ДА! Пережить ее. Пережить ее. Если она полностью переживет свое раздражение на его поездки – а раздражение, кстати, есть на самом деле неприязнь, которой вы сопротивляетесь, отчего и возникает так называемое «раздражение», – тогда ее раздражение может исчезнуть, и она останется с неприязнью и без проблемы. Или все исчезнет, и она узнает, что на самом деле ее беспокоит.

– Чем это отличается от моего предложения, что она должна научиться жить с этой проблемой? – спрашивает Билл. – Мне кажется, что полное переживание льва – это не слишком мудрое решение.

– Есть большая разница между тем, чтобы научиться жить с проблемой – что включает попытки игнорировать ее, которые являются формой сопротивления, – и полным переживанием переживания, будь это хоть раздражение на поездки мужа, хоть страх перед львом. Тот, кто говорит: «Я ненавижу поездки моего мужа, но я смиряюсь с ними ради детей», – живет со своей проблемой и идет королевской дорогой к боли в заднице. Это касается и того, кто заявляет, что научился жить со львом, а сам весь окаменел от страха. Мы хотим, чтобы вы прикоснулись к ситуации и эмоциям, вызванным проблемой.

Когда вы это делаете – сюрприз! Проблема проясняется в процессе самой жизни, или же – сюрприз! – вы обнаруживаете под ней более важную.

– Смотрите, – говорит Дон, отходя от Джери и обращаясь ко всем, – люди обычно либо игнорируют проблему, либо пытаются ее решить. И то, и другое является сопротивлением, и в обоих случаях создается новая проблема.

На ЭСТ мы смотрим проблемам в лицо, и когда они исчезают – ап! – появляются новые, более существенные, которые прятались под ними.

Полное переживание проблем подобно снятию слоев с луковицы. Нормальное решение и избегание проблем – добавление слоев. Мы гарантируем вам большие и лучшие проблемы, от которых вы прятались с шести лет. И вес ваших проблем по мере снятия слоев с луковицы будет все уменьшаться, и уменьшаться, вместо того чтобы увеличиваться, как при нормальном решении проблем.

Тренер делает паузу и пьет из своего металлического термоса. Он читает записку, которую ему принес Ричард. Затем он резюмирует:

– Вспомните, что у Линды была проблема с моим криком. Она ее полностью пережила. Ее проблема с моим криком исчезла. Теперь у нее, вероятно, большая проблема – как она относится к отцу.

У Генриэтты была проблема с чувством брошенности на тренинге. Мог ли я решить ее, говоря медленнее и повторяя то, что сказал ранее? Нет. Ее проблема с темпом тренинга просто исчезла, когда она действительно рассмотрела свое переживание. Она отделила слой луковицы и стала ближе к сердцевине.

Мы не знаем, что именно найдет жена Джери, если полностью переживет свое раздражение на его отсутствие.

Но это будет то или иное, более существенное, впечатление прошлого. Я знаю, что половина из вас, жоп, думает, что она вправе сердиться. Но это только потому, что вы такие же механические творцы проблем, как и она. Половина людей на свете совершенно уверены, что, если бы они чаще встречались со своими любовниками, их отношения были бы лучше. А вы знаете, в чем уверена другая половина? Они совершенно уверены, что, если бы побольше времени проводили без своих любовников, их отношения были бы лучше. И те, и другие – жопы. ПОКА ВЫ НЕ ПЕРЕЖИВЕТЕ, ПОКА НЕ СТОЛКНЕТЕСЬ СО СВОЕЙ ПРОБЛЕМОЙ, ВАША ПРОБЛЕМА БУДЕТ СОХРАНЯТЬСЯ ВЕЧНО!

Вы можете прибавить новые слои к луковице, можете изменить форму своей проблемы, но единственный способ, которым можно докопаться до основания, – это делать то, что мы делаем здесь сегодня, – не врать, прикоснуться к своему переживанию и взять, что получишь…

– Ну, Джери, ты все стоишь? Какая у тебя проблема?

(Смех.)

– Моя проблема – это проблема моей жены.

– Ах да, правильно. Твоя проблема «я люблю свою жену, но я не могу выносить ее ворчания по поводу моих поездок». Верно?

– Да, так оно и есть.

– Хорошо. Ты только что слушал, как я десять минут давал ключи. Скажи мне, что ты собираешься делать?

Джери неуверенно стоит, переминаясь с ноги на ногу.

– Я думаю, надо найти, почему ее ворчание надоедает мне…

– Вот хорошо, Джери. Почти так. Прикоснись к тому, что ты переживаешь, когда на тебя ворчат. Физические ощущения и т. д. Вот твоя тема.

– Спасибо, Дон.

(Аплодисменты.)

– Нэнси?

– Я думаю, что ты совершенно неправ по поводу проблемы этой жены, – страстно говорит Нэнси, высокая красивая женщина. – Ты утверждаешь, что все проблемы, которые нас волнуют, приходят из прошлого. А я думаю, что женщина, связанная идиотским браком с мужем, которого по полгода нет и с которым, вероятно, скучно, когда он есть, имеет реальную проблему здесь и сейчас.

– Совершенно верно, – отвечает Дон, – но это не та ситуация, которую нам описал Джери.

– Хорошо, скажем, это я застряла в этом идиотском браке. Ты хочешь, чтобы я изучала своего идиота-мужа до конца своей жизни?

– НЕТ! – кричит тренер. – Мы этого не говорим. Твоя проблема не в твоем муже, а в том, что ты застряла, в твоей неспособности уйти. Если ты действительно прикоснешься к своей связанности, ты найдешь… Мы не знаем что… что ты его любишь, и он не идиот, или, может быть, ты найдешь источник барьера, не дающего тебе уйти, и уйдешь. В обоих случаях проблема переживания себя, застрявшей в идиотском браке, исчезнет.

Нэнси внимательно слушает.

– Я вижу, – говорит она, явно все еще размышляя над сказанным, – пока я тут стою, – продолжает она через секунду, – я хочу заявить, что в этом зале полно мужских шовинистических свиней.

(Смех, аплодисменты)

– Мужская шовинистическая свинья, Нэнси, – это жопа, застрявшая в системе верований о том, что женщина есть или чем должна быть. Оставь их нам, Нэнси, и к воскресенью все они разрешат тебе смазывать свои автомобили…

* * *

И вот, наконец, мы начинаем «процесс правды».

После напряженных эмоциональных конфронтаций и срывов для некоторых возможность отодвинуть стулья, лечь на пол и «войти в свое пространство» является большим облегчением. Но для большинства напряжение нарастает. Каждый прожил со своей темой шесть или семь часов и увидел, как другие прорываются через свои барьеры к драматическим событиям прошлого, которые, кажется, часто лежат в основе барьеров. Случится ли это с нами? Поскольку наиболее распространенной темой является страх, зал перед началом процесса полон страха.

Большинство лежат на полу, полдюжины человек сидят на стульях. Дюжина ассистентов готова принести платки и рвотные пакеты.

Мы снова размещаем пространство в своем теле, убираем напряжение с лица, глубоко дышим и РАССЛА-АА-АБЛЯЕМСЯ, снова слушаем долгую успокаивающую декларацию утверждения жизни, играем на своих пляжах.

Процесс успокоения «йамайамы» и сопротивления ума занимает двадцать или тридцать минут. Затем тренер просит нас приступить к переживанию своих тем.

Нас просят создать специфическую ситуацию, в ко– торой возникает постоянный устойчивый барьер, и пережить тему. Какие физические ощущения мы переживаем?

Где? Как глубоко? Насколько они сильны? Какие чувства, эмоции мы переживаем? Переживите их…

Несколько человек начинают плакать, их рыдания отвлекают других учеников от концентрации на своих переживаниях, но процесс продолжается.

Какие позы ассоциируются с темой? Какие выражения лица? Какие точки зрения? Какие размышления? Тренер заставляет нас рассматривать каждый из аспектов переживания по несколько раз. Плач, вздохи, стоны становятся вое слышнее.

Какие образы прошлого ассоциируются с темой?

Хорошо. Бери, что придет… Какие образы прошлого?

Прекрасно. Берите, что придет… Какие образы прошлого ассоциируются с темой? Великолепно. Бери, что придет… И еще, и еще, и еще, и еще, и еще…

Кажется, что весь зал теперь плачет, охает, стонет, всхлипывает, кричит, корчится. «Перестань, перестань!», «Нет, нет, нет!», «Я не делал этого, я не делал этого!», «Пожалуйста!..», «Помогите!», «Папа, папа, папа, папа…»

Стоны и крики усиливают друг друга, эмоции бьют ключом. Для некоторых откровенные истерики других становятся барьером, они остывают и теряют связь со своими переживаниями.

Через полчаса тренер возвращает нас на наши пляжи и затем к реальности экстравагантно декорированного зала. Процесс закончен. Что мы получили, то получили.

Чего не получили, того не получили. Погрузившись в свои яркие индивидуальные переживания своих индивидуальных барьеров, мы отрешенно выходим из отеля. Нам предстоят обед, который нас больше не привлекает, и разговоры с друзьями, с которыми мы больше не хотим разговаривать.

* * *

– Сейчас мы расскажем вам кое-что про страх. Мы поможем вам пережить всю вашу глупость, все ваши поступки, все ваше говно. Каждый, в числе двадцати пяти других, должен будет выйти вперед и встать лицом к аудитории. Все, что я хочу, – это чтобы вы стояли здесь и были здесь. Я не хочу, чтобы вы глядели хладнокровно. Я не хочу сексуальных улыбок. Я не хочу дружелюбия. Я не хочу достоинства. Я не хочу расслабленности. Я хочу, чтобы вы вышли сюда и просто были. Я хочу, чтобы те, которые пока сидят, имели в виду, что это случится и с ними. Пока вы смотрите на людей, стоящих перед вами, вы в действительности приготавливаетесь к собственному выходу. В этом весь процесс опасности – прикоснуться к вашим ебаным поступкам. Заставить вас пережить свою неспособность просто быть. Заставить вас понять, что вы так боитесь, что люди могут узнать, кто вы есть на самом деле, что вам приходится играть роли. ЭСТ не интересуется ролями. ЭСТ хочет, чтобы вы прикоснулись к тому, что вы есть, и были тем, что вы есть.

Хорошо. Второй ряд, две центральные секции встать! Снять свитера и пиджаки. Повернуться направо и выйти на платформу. МАРШ!

Люди во втором ряду встают, некоторые снимают свитера и пиджаки. Они проходят мимо других учеников.

Почти все выглядят виноватыми, смущенными или испуганными. Если бы не городской стиль одежды, эту группу еле волочащих ноги, перепуганных взрослых людей можно было бы принять за группу военнопленных, идущих на расстрел. Наконец они останавливаются и поворачиваются лицом к аудитории. Многие выглядят так, как будто видят наведенные на них ружья.

Одна девушка в ужасе смотрит поверх голов зрителей; представительный мужчина с болезненной улыбкой смотрит в пол; безупречно одетая женщина средних лет широко улыбается всей аудитории вообще, ее правая щека дергается; стройная хорошенькая блондинка лет двадцати в откровенно прозрачной белой блузке остановившимся взглядом уперлась в противоположную стену.

Некоторые не знают, куда деть руки.

– УБЕРИ ЭТУ ГЛУПУЮ УЛЫБКУ СО СВОЕГО ЛИЦА, ЖОПА.

Трое или четверо глупо улыбаются, а некоторые, вероятно, думают, что они могут глупо улыбаться, однако громкая команда тренера заставляет многих начать исследовать свои лица. Женщина с застывшей улыбкой не реагирует, она как будто не слышит. Тренер подходит к ней.

– Хорошо, Марси, убери свою глупую улыбку и просто будь с нами.

Улыбка остается. Она даже кажется еще более застывшей и искусственной.

– Ты пряталась за этой улыбкой двадцать лет, Марси. УБЕРИ ЕЕ! НАМ БОЛЬШЕ НЕ НУЖНА ТВОЯ ГЛУПОСТЬ!

НАМ НУЖНА ТЫ!

Тело Марси дергается, как статуя, которую толкнул беззаботный прохожий, но улыбка остается такой же жесткой.

– Я не могу, – тихо говорит она через свою зафиксированную социальную улыбку.

– УБЕРИ ЕЕ! Эта говенная улыбка разрушает твою жизнь. Просто будь здесь.

– Я не могу, – шепчет статуя.

– Слушай, Марси, что ты переживаешь?

– …Я не знаю.

– ИМЕННО! ТЫ ТАК ИСПУГАНА, ЧТО ДАЖЕ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТЫ ИСПУГАНА!

Застывшая улыбка Марси дополняется теперь скатывающейся по левой щеке слезой.

– Иди сюда, Марси, – говорит тренер. Он берет ее за руку и подводит к правому краю шеренги. – Посмотри на Диану, Марси. Она так испугана, что даже не может смотреть на аудиторию. Ты видишь?

– Да, – почти неслышно говорит Марси.

– Посмотри на аудиторию, Диана, – мягко предлагает тренер сексуальной окоченевшей женщине в прозрачной блузке. Поморгав, Диана бросает беглый взгляд на аудиторию, и нервно улыбается.

– Спасибо, Диана. Теперь посмотри на аудиторию, будь с аудиторией и не улыбайся… Спасибо.

– Хорошо, Марси, посмотри теперь на Ларри. Выглядит ли он счастливым?

– Нет, – отвечает Марси после паузы.

– Он испуган?

– Да.

– Чего он боится?

– Я не знаю.

– Чего ты боишься, Ларри?

– Я немного нервничаю.

– ТЫ – ИСПУГАННЫЙ ГОВНЮК, посмотри на Джерома. Он испуган?

– …Нет. Кажется, он в порядке.

– Ты испуган, Джером?

– Я не думаю.

– Почему ты не испуган, Джером?

– Я не знаю. Мне кажется, бояться нечего.

– Разве он глуп, Марси? Разве он глуп, что не боится?

– Нет.

– Он улыбается?

– Нет.

– А ты улыбаешься?

Марсия, по-прежнему сохраняя застывшую улыбку, хмурится, плачет и улыбается одновременно.

– Вероятно, то есть да.

– Хорошо, я хочу, чтобы ты встала на место и смотрела на кого-нибудь в первом ряду. Я хочу, чтобы ты сконцентрировалась на переживании своей улыбки. Ощути мышцы лица, губ, рта. Полностью переживи свою улыбку. Если она останется, пусть останется. Если исчезнет, пусть исчезнет.

Марси встает на место. Через несколько минут восемь каменнолицых ассистентов проходят по боковому проходу, поднимаются на платформу и становятся нос к носу с восемью учениками. В их числе хорошенькая блондинка в прозрачной блузке и с холодным лицом. Одна из тех, кого выбрали ассистенты. Через пять минут ее холодное лицо залито слезами. Представительный мужчина, который раньше смотрел в пол, начинает шумно и тяжело дышать, но все-таки смотрит в глаза. Через десять минут, в течение которых тренер с руганью приказывает всем по очереди прекратить свои действия и просто быть, ассистенты уходят, и первым двадцати пяти ученикам разрешают сесть на свои места.

Следующая группа не так драматически перепугана, как первая, но и в этой группе один мужчина начинает плакать. Женщина из четвертой группы падает в обморок. Ассистент, стоящий позади нее, очевидно, готов к таким происшествиям. Он подхватывает ее и опускает на платформу, после чего снова стоит, как робот. Дон подходит к женщине и говорит абсолютно нейтральным голосом:

– Посмотрите на нее. Она готова на все, даже упасть в обморок, только бы не быть с нами. Встань, Элания.

Тебе инструкция – встать и быть с другими учениками.

Нам не нужны твои дамские штучки. Встань.

Элания, женщина средних лет в пурпурном брючном костюме, гротескно лежит на спине в центре платформы. Дюжина учеников стоит по обеим сторонам.

Приходят ассистенты, работают с учениками и снова уходят, перешагивая через распростертое тело Элании.

Выходит пятая группа. Элания все еще лежит. Тренер продолжает увещевать учеников просто быть. Кажется, что он вообще забыл об Элании. Даже ученики перестают ее замечать.

Когда шестая группа уже готова уйти, тренер подходит к Элании и что-то шепчет ей на ухо. Через минуту он отпускает шестую группу и говорит:

– Элания, это твой последний шанс. Я хочу, чтобы ты встала.

Элания стонет, переворачивается на живот, встает на колени и поднимается. Она изумленно смотрит на аудиторию.

– Прекрасно, можете вернуться на свои места.

Все уходят, включая Эланию.

Когда процесс «опасности» закончен, ученик Ричард спрашивает у Дона, что он такое шепнул Элании, что та сразу очнулась.

– Я не сказал ей «истины», – говорит Дон, – я не рассуждал. Я просто сказал нечто, что, я был уверен, сработает. Элания? Ты хочешь поделиться тем, что я тебе шепнул?

Тишина и очень тихое «нет».

– Вот видишь, Ричард, Элания не хочет поделиться тем, что я ей шепнул. То, что она слышала, что я шепнул, показывает, что ее обморок был притворством. Я не хочу сказать, что она не падала в обморок. Я хочу сказать, что она могла прекратить его в любой момент после того, как упала. Она это знала, и я это знал. Поэтому я шепнул ей кое-что, после чего она решила, что продолжать лежать не стоит.

– Так что же ты шепнул? – спрашивает Ричард.

– Элания сама расскажет через неделю, – ласково говорит тренер.

* * *

Последний процесс дня. Мы все лежим на полу с закрытыми глазами. Мы размещаем пространства, расслабляемся и играем на пляжах. Новая инструкция – теперь мы все актеры и актрисы и изображаем страх. Мы боимся тех, кто лежит рядом с нами.

Мы немного переигрываем (но такова уж инструкция) и слегка стонем. Теперь нам велят распространить страх на соседей со всех четырех сторон – они опасны и страшны. Крики «нет!», «нет!» Все в зале хотят убить нас…

Целый город – наш враг и наполняет нас страхом… Вся земля против нас, все враги, все пугают нас. Медленное постепенное нагнетание приводит к тому, что весь зал корчится, стонет, охает, кричит, плачет. Некоторые действия наигранны, а некоторые очень реальны.

В апофеозе драматизированного страха тренер слегка успокаивает нас, чтобы его голос был слышен через шум.

– Тебе бы надо знать, – говорит он, – что человек, которого ты боишься и который лежит рядом, смертельно боится тебя. Удивительная правда состоит в том, что каждый, кто кричит и корчится в этом зале, смертельно боится тебя (слышен смех). И, как ты, конечно, понял, каждый человек на планете, которого ты боишься, смертельно боится тебя. Они все боятся тебя, все, они всегда боялись и всегда будут бояться. Люди, на которых ты никогда не осмеливался смотреть в лифте, боятся смотреть на тебя. (Смех) Люди, с которыми ты боишься встретиться глазами на улице, охуели от страха перед тобой.

Твой босс боится тебя, как черта. Швейцары, официанты, чиновники, полисмены, да, да, и полисмены – все боятся тебя.

Поэтому я хочу, чтобы ты был осторожен, когда выйдешь сегодня на улицу. Если ты случайно скажешь «бу!» лифтеру, он, вероятно, упадет в обморок. И будь помягче со своим боссом. Помни, что он боится тебя.

Помни также, что каждый, кого ты встретишь, боится тебя точно так же, как ты, жопа, боялся его. Все это похоже на жестокую шутку какого-нибудь сумасшедшего механика, который смастерил четыре миллиарда роботов и запрограммировал их смертельно бояться друг друга…

Первая половина тренинга окончена. Ученики вырываются на улицы города, как орды Чингисхана, взглядами убивая мужчин и насилуя женщин. Во всяком случае они так бесстрашны, как только могут быть бесстрашны роботы, запрограммированные бояться.

День третий: кто меня испачкал?

Я заперт в клетке, которую построил Сам.

Схвачен стражниками, которых создаю Каждый день.

Осужден судьями, сидящими Во мне.

Приволочен в камеру Собственными руками.

Я и тюрьма, и тюремщик.

Я узник.

Сам себя запер Внутри себя.

В кругу себя, который называю Собой.

В кругах кругов Только моих.

Мы встретили Создателя, и он – это Мы.

* * *

– Случилось нечто потрясающее… потрясающее. Я в первый раз решила поделиться, первый раз в жизни говорю в микрофон, потому что я… заикаюсь. То есть я заикалась, я заикалась семнадцать лет, с восьми лет.

В действительности… Я теперь вижу, что в действительности – это был мой способ жить. Это определяло всю мою жизнь. Люди должны были слушать меня, как будто я говорю что-то важное. Ну а теперь – я не заикаюсь.

В прошлое воскресенье я прикоснулась к своему барьеру – заиканию – и тем чувствам, которые бывают у меня, когда я начинаю говорить. Я вошла прямо в эти чувства, и когда Дон попросил вернуться к ранним событиям, ассоциирующимся с заиканием, я внезапно увидела, что мне четыре года. Я лежу на земле. Я знаю, что

меня сбила машина, и слышу, как чей-то голос – это могла быть моя мать – повторяет: «Ничего не говори! Ничего не говори!»

Я не пережила удар машины, я только видела, как лежу на дороге. Моя левая нога болела, я чувствовала гравий под спиной и слышала голос. Я не знаю, какое отношение имеет это все к заиканию. По рассказам моей матери, я не заикалась до семи или восьми лет.

Когда после тренинга я искала такси, я заметила женщину, которая тоже ехала на Северо-Запад. Я подошла к ней и сказала: «Эй, давайте поедем вместе». Она ответила: «Конечно».

Когда мы уже ехали, я вдруг осознала, что не заикаюсь. И это невероятно – я с тех пор не заикаюсь (неожиданно аудитория прерывает Лоретту долгими аплодисментами).

Еще одно, – продолжает Лоретта, когда аплодисменты стихают. Ее лицо сияет от удовольствия. – Все эти три дня я жду, что кто-нибудь, кто меня давно знает, скажет:

«Перестань, Лоретта, не делай вид, что ты не заикаешься».

(Аплодисменты.)

Мы находимся на мид-тренинге семинара, который проводится вечером в среду. Продолжительность тренинга около трех часов. Значительная его часть состоит из рассказов учеников о том, что случилось или не случилось с ними…

Свен:

– Мне казалось, что первый уик-энд был интересным, но что лично я от него ничего особенного не получил. Я думал, что для некоторых это, может, и хорошо, но я в этом не нуждаюсь. Сегодня утром, когда я поставил тарелку с яичницей перед своей женой, она посмотрела на меня и сказала: «Еще один уик-энд ЭСТа, и я могу уходить». Когда я спросил, что это значит, она сказала, что все три дня после первого уик-энда я делаю завтраки, которые отказывался делать целый год!

Дуг:

– Я… очень нервничаю, просто перепуган, но я хочу сказать… я взял темой «страх»… страх, ассоциирующийся со сближением с людьми… психологическим сближением. Когда процесс правды закончился, мой страх не исчез. В последнем процессе воскресенья, когда мы должны были играть страх, мой страх был очень реальным. Я был в ужасе. Я даже закричал. С тех пор со мной каждый день случаются беспричинные приступы страха. Я занимаюсь делами или разговариваю с секретарем, как вдруг чувствую такой прилив тревоги, что должен сесть. Как будто в результате процесса правды моя болезнь стала только хуже…

– Просто будь с этим, Дуг, – говорит Дон, – НЕ БОРИСЬ С ЭТИМ! Пусть разовьется в полную силу. Будь с этим, наблюдай, взвешивай. Ты отделил слой от луковицы и стал ближе к сердцевине. Каждый раз, когда возникает страх, говори себе: «Ух, как интересно, опять идет волна страха. Посмотрим, какой она будет на этот раз».

НЕ БОРИСЬ С этим! Спасибо (аплодисменты). Марси?

Марси – женщина, которая в воскресенье не могла избавиться от застывшей улыбки. Хотя сейчас она иногда улыбается, ее лицо кажется более свободным.

– В воскресенье я не думала, что просто встать перед людьми будет для меня проблемой. Я несколько лет вела группы в женском клубе. Я вышла на платформу, стояла и смотрела на аудиторию. Или я думала, что смотрю на аудиторию. Я не помню, чтобы я что-нибудь чувствовала, видела или думала. Я едва слышала, как Дон на кого-то кричит. Когда я заметила, что он стоит передо мной, я подумала, что его, наверное, привлекла моя теплая улыбка (смех). Затем я поняла, что он просит меня перестать улыбаться. Я ничего не чувствовала. Я окоченела. Я не могла сказать, улыбаюсь я или нет. «Убери ее!»

– услышала я далекий голос. «Избавься от нее! Нам больше не нужна твоя глупость!» Честно говоря, я не знала, о чем он говорит. Я поняла, что улыбаюсь, но так окоченела, что не могла ничего сделать. Дон продолжал кричать на меня, а потом поволок смотреть на других. Они выглядели испуганными. Когда я увидела, каким испуганным выглядит один мужчина, я в первый раз почувствовала, как волна страха заполняет мое собственное тело. Я почувствовала страх, я в первый раз в жизни пережила свой страх перед людьми. Дон продолжал задавать мне вопросы, я, кажется, отвечала, но я смогла действительно почувствовать мышцы лица, только когда встала обратно в строй. Я пыталась улыбаться и не улыбаться и в первый раз заметила кого-то из аудитории – мужчину, смотревшего на меня. Это был ты, Кен. Как только я его заметила, мое лицо свело в улыбку. Кен смотрел на меня без тени улыбки, но каким-то образом передавал тепло и приятие.

Когда мне удалось согнать улыбку, выражение лица Кена не изменилось. Когда я опять заулыбалась, он по-прежнему просто смотрел на меня. Когда я это заметила, я почувствовала огромное облегчение – я могла улыбаться и не улыбаться, и это было нормально. Я перестала улыбаться и начала плакать. Было так грустно, что я потратила столько времени на эту глупую улыбчивость. Какой страх я, должно быть, наводила. Это было так тоскливо.

Затем стало так хорошо от сознания того, что кто-то может испытывать приязнь ко мне независимо от того, улыбаюсь я или нет. Точнее говоря, не придавать значения моей улыбке…

Аннабель:

– В прошлое воскресенье и в последующие дни я переживала короткие периоды дезориентации. Хотя я всегда знала, где я нахожусь и с кем, я замечала, что забываю имена людей, не детей конечно, а друзей, а однажды – даже мужа! Я потом вспоминала имена, но это было похоже на короткие погружения в полусознательное состояние вроде медитации или транса. Это испугало меня, и я вспомнила про «промывание мозгов», о котором читала в одном журнале по поводу ЭСТа.

Я должна признать, что чувствую себя очень энергичной и действую эффективно – за последние три дня написала больше писем, чем раньше за месяц. Но я также раздражительна и авторитарна с детьми, что обычно не так. Меня восхитила возможность работать так быстро и легко, и это опять заставило меня думать о «промывании мозгов». Я подумала, не загипнотизировали ли меня? У меня создалось впечатление, что я очень глубоко вошла в какие-то медитативные состояния и все еще полностью не вышла из своего внутреннего пространства. Постепенно все нормализуется… хотя это тоже, как мне кажется, может быть частью «промывания мозгов»…

– СТОП! – кричит Дон, когда Аннабель садится, давай разберемся с этой чепухой о промывании мозгов, Аннабель. Ты слышала сегодня по крайней мере дюжину людей. Сколько из них описали переживания, подобные твоим?

– Хорошо, – неуверенно начинает Аннабель, – немного. Никто в действительности.

– Правильно, будь ты проклята, никто, – говорит Дон, – что это за промывание мозгов, которое дает двенадцати людям двенадцать совершенно различных переживаний?

– Наверное, промывание мозгов работает не так?

– ДА! Промывание мозгов работает не так. Так работает ЭСТ. Нас интересует создание пространства, где ты можешь научиться быть собой. Вот и все. У нас нет никаких теорий о том, чем ты должна быть. Не существует такой вещи, как ЭСТ-личность, есть только большая живость, радость, любовь, самовыражение. Ты поняла?

– Да, – увереннее говорит Аннабель, – я теперь вижу, что моя дезориентация не имеет никакого отношения к тому, о чем говорилось в этой статье.

– Хорошо. Сейчас мы не знаем, от чего именно пытается спрятаться твой ум, что и вызывает дезориентацию, но ты будь с этим, прикасайся к тому, что ты испытываешь, когда думаешь, что дезориентирована, и бери, что получишь. Спасибо, Аннабель (аплодисменты). Диана?

Диана одета более консервативно и менее вызывающе, чем три дня назад. Она смотрит в пол, как будто собираясь с мыслями, и говорит медленно, но твердо.

– В процессе правды я прикоснулась… я взяла темой свою неспособность получать удовольствие от секса.

Я сейчас живу с мужчиной. Я думаю, что люблю его, но должна притворяться, когда мы занимаемся любовью. В действительности я ничего не чувствую. Когда Дон попросил прикоснуться к образам прошлого, я увидела, что мне десять лет, и мой дядя пристает ко мне. Я помнила это происшествие, я не вытесняла его. Родителей не было дома, я играла у дяди на коленях, и он начал делать своими руками грязные вещи и меня заставил делать то же самое. Когда я…

– Стоп, Диана, – прерывает Дон, – «грязные вещи»

– это твои верования, твои концепции. Это то, что ты добавила и добавляешь к актуальному происшествию. Скажи нам, что случилось?

Диана молча смотрит на Дона.

– Мне было только десять лет! – говорит она.

– Я понял это, – говорит Дон, – и твой дядя трогал твой правый локоть, правильно?

– Нет! Он трогал меня… между ногами.

– Хорошо. Я понял. Продолжай.

– Хорошо, – говорит Диана, слегка покраснев, – он приставал ко мне и впоследствии я осознала, что все это плохо. Моя мать…

– Извини, Диана, – снова прерывает Дон, – в следующий уик-энд мы будем говорить о реальности и о том «кто это сделал». Ты поймешь, почему я хочу, чтобы ты посмотрела, кто именно считает то, что ты и дядя делали, «плохим» или «грязным».

– Все считают. Это и было грязным.

– Ты решила пережить это как грязное, – говорит Дон, стоя напротив Дианы. – Смотри, на семинаре для выпускников одна женщина поделилась, что четыре года занималась инцестом со своим отцом и чувствует себя ужасно. Есть инцест и ее чувства по поводу инцеста. Сразу после того, как она села, другая женщина встала и сказала: «Слушая эту женщину, я осознала, как я люблю своего отца и что я всегда отчасти хотела, чтобы он совершил со мной инцест. Мне всегда казалось, что это было бы восхитительно». Дело не в том, что одна женщина права, а другая неправа. Я хочу, чтобы ты поняла, что одно и то же физическое событие может быть пережито и как грязное, и как восхитительное.