Александр Македонский (№1) - Божественное пламя

Все произнесли нужные слова, какие полагаются, чтобы не спугнуть удачу… Филипп кивнул Антипатру, тот с облегчением кивнул в ответ. Пармений с Атталом застряли на азиатском побережье, но теперь главные силы пойдут с добрым предсказанием. Вокруг слышался одобрительный гул. Благоприятного ответа ждали, — богу было за что благодарить царя Филиппа, — но лишь к достойнейшим из достойных, шептали придворные, Двуязыкий Аполлон обращается таким ясным голосом.

— Я специально попался ему на глаза, — сказал Павсаний, — но никакого знака он мне не подал. Учтив, да, но он и всегда такой… А историю эту он знает с детства; я это по глазам его видел, уже давно. Но — никакого знака. Почему, если всё это правда?

Диний пожал плечами и улыбнулся. Этого момента он побаивался. Если бы Павсаний был готов расстаться с жизнью — сделал бы это восемь лет назад. Нет, человек, влюбленный в свою месть, хочет пережить врага, насладиться хочет!.. Это Диний знал по себе, и сам мечтал о таком наслаждении.

— Неужели это тебя удивляет? — сказал он. — Такие вещи замечаются, а потом припоминаются… Можешь быть уверен, что ты будешь под защитой, как друг; если, конечно, поведёшь себя соответственно. Глянь-ка, я тебе принёс кое-что, что тебя успокоит.

Он раскрыл ладонь. Павсаний присмотрелся.

— Знаешь, перстни все одинаковые.

— А ты получше посмотри, запомни. Сегодня вечером, за ужином, увидишь его снова.

— Хорошо, — сказал Павсаний. — Это меня устраивает.

— Слушай, — удивился Гефестион, — на тебе перстень со львом!.. Где ты его взял? Мы тут обыскались — не могли найти.

— Симон нашел, в сундуке с одеждой. Наверно, с пальца свалился, когда доставал что-нибудь.

— Да не было его там, я смотрел!

— Значит, в какую-нибудь складку завалился…

— А ты не думаешь, что он его украл, а после испугался?

— Симон? Не настолько он глуп; все знают, что перстень мой… Похоже, сегодня счастливый день, а?

Он имел в виду, что Эвридика только что разрешилась — и снова девочка.

— Да оправдает бог все добрые приметы! — ответил Гефестион.

Они пошли вниз, ужинать. Александр задержался у входа поздороваться с Павсанием. Вызвать улыбку у такого мрачного человека — это всегда маленькая победа.

Скоро рассвет, но еще темно. В старом театре пылают громадные факелы, на стенах; а маленькие порхают светлячками — это слуги разводят гостей по местам, рассаживают; скамьи покрыты подушками. С гор тянет легкий ветерок, пахнет лесом; а здесь к нему примешивается запах горящей смолы и скученных людских тел.

В самом низу, в круглой оркестре, расставлены по кругу двенадцать алтарей для Олимпийцев. На них горят костры, подслащенные ладаном, освещая ризы хиромантов и сильные тела забойщиков со сверкающими ножами в руках. Издали доносится мычанье и блеянье сегодняшних жертв, беспокойных от шума и факельного огня. Громче всех ревет белый бык, предназначенный Царю Зевсу. Все звери уже украшены гирляндами и венками, у быка рога позолочены.

На сцене царский трон — его резьбу пока не видно в темноте, — а по обе стороны высокие кресла: для сына и нового зятя.

На верхних ярусах собрались атлеты, колесничие, музыканты и певцы, которые будут состязаться на Играх. Предстоящий обряд посвятит их богам. Их много, царских гостей еще больше — небольшой театр уже переполнен. А солдаты, местный простой люд, и горцы, приехавшие на праздник из своей глуши, — те роятся в потемках по склонам вокруг чаши театра или располагаются вдоль дороги, по которой пойдет торжественная процессия. Шум толпы колышется, перекатывается, как волны на галечном пляже… Сосны, черные на фоне первых проблесков зари, трещат под грузом любопытных мальчишек…

Старую, изрытую дорогу к театру подровняли и расширили. Сладко пахнет пыль, прибитая горной росой, пронзительно свеж предрассветный воздух.

Прошли с факелами солдаты, назначенные расчистить путь… Конечно, пришлось кой-кого подвинуть, но все это по-дружески, полюбовно: кто расталкивает, кого расталкивают — они зачастую из одного племени, земляки-родичи… В свете безоблачной зари факелы стали бледнеть.

Розовый свет коснулся вершин за Эгами — и засверкало великолепие парадное: высокие алые шесты с золочеными львами и орлами; и знамена, плывущие по ветру; и гирлянды из цветов и плюща, перевитые лентами… И триумфальная арка, с резьбой раскрашенной про подвиги Геракла… А наверху на арке — Победа протянула вперед позолоченные лавровые ветви, и возле нее, по обе стороны, два мальчика, живых; оба златокудрые, наряжены Музами, фанфары в руках.

Филипп — в пурпурной мантии с золотой пряжкой и в золотом лавровом венке — стоял на древнем каменном акрополе, в переднем дворе, повернувшись навстречу легкому утреннему ветру. Стоял и слушал. Первый посвист птиц на заре, звон и трели музыкальных инструментов — это оркестранты настраиваются, — голоса из толпы, команды распорядителей… И над всем этим неумолчный, низкий рев водопадов. Потом повернулся к востоку, оглядел равнину у Пеллы; увидел море, отражавшее свет зари… Вот оно, его пастбище. Зеленое, сочное, пышное… И соперников больше нет, у всех рога пообломаны!.. Он жадно вдыхал пряный, ласковый ветер.

Рядом с ним, чуть позади, в алой тунике, перехваченной поясом с каменьями, вместе с женихом стоял Александр. На его ярких волосах, свежевымытых и расчесанных, красовался венок из полевых цветов. Добрая половина греческих государств прислала царю золотые венцы, — подарки почетные, — но ему не досталось ни одного.

Во дворе уже построились царские телохранители, приготовились к выходу. Павсаний, их командир, расхаживал перед шеренгами взад-вперед. Когда проходил мимо — люди беспокойно подравнивались или с оружием суетились… Только потом замечали, что он на них и не смотрит.

Невеста стояла на северном бастионе, в окружении женщин своих. Ее только что подняли с брачной постели. Никакого удовольствия она не испытала в эту ночь, но всё оказалось не так уж страшно. Вёл он себя очень прилично, и был не слишком пьян; и о юности её, о девственности её всё время помнил… И даже оказался не так уж и стар… Она его больше не боялась. Перегнувшись через каменный парапет, она сейчас разглядывала длинную змею процессии, собиравшейся под стенами. Рядом стояла мать, смотрела вниз во двор; губы её шевелились, но шепот был не громче дыхания. Клеопатра и не старалась расслышать слова: колдовство она чувствовала, как жар от огня. Но пора отправляться в театр, вон носилки уже готовы… А скоро она поедет в свадебное путешествие — и всё это останется позади. Даже если Олимпия и появится в Эпире — Александрос сумеет с ней управиться. Всё-таки, иметь мужа — это совсем неплохо!..

Зазвучали фанфары Муз. Сквозь Арку Победы, под изумленные возгласы, прошли Двенадцать Богов, двигаясь к своим алтарям. Каждую платформу везут кони, подобранные по масти, в красных с золотом попонах. Деревянные статуи вырезаны в божий рост — пяти локтей — и расписаны афинским мастером, который с самим Апеллесом работал.

Царя Зевса — на троне, со скипетром и орлом, — скопировали, уменьшив, с гигантского Зевса в Олимпии. Трон позолочен, одеяние не гнется от самоцветов и накладного золота… Аполлон одет как музыкант, с золотой лирой… Посейдон на колеснице с морскими конями… Деметра в венце из золотых колосьев, окружена мистами с факелами в руках… Потом царица Гера со своими павлинами… Остряки заметили, что супруга Царя Зевса оказалась от него далековато. Потом Дева Артемида, с луком за плечом, держит за рога коленопреклонного оленя… Дионис, нагишом, верхом на пятнистой пантере… Афина, в шлеме и со щитом, только без аттической совы конечно… Гефест с молотом… Арес, пожирая поверженного врага, сурово смотрит из-под шлема с высоким гребнем… Гермес застегивает крылатые сандалии свои… Едва прикрытая развевающейся вуалью, с крошкой-Эросом возле, восседает на троне из цветов Афродита… Многим показалось, что она смахивает на Эвридику. А та еще не оправилась после родов, сегодня не появится.

Фанфары проводили двенадцатую платформу. Пошла тринадцатая.

Статуя Филиппа сидела на троне с орлом на спинке и с леопардами-подлокотниками, придавив ногами крылатого быка в персидской тиаре и с человечьим лицом. Скульптор сделал царя постройнее нынешнего, и без шрамов, и лет на десять моложе, — но в остальном он был, как живой; казалось, вот-вот зашевелится.

Раздались приветственные крики — но как-то нестройно, не дружно. Слышалось в них чье-то молчание, как холодную струю ощущаешь в теплом море. Один старик, селянин, бормотнул другому:

— Надо было б его поменьше сделать, а?

Оба с опаской посмотрели вслед богам и осенили себя древним знаком, отводящим беду.

Следом двинулась македонская знать, вожди; Александрос Линкестид и все остальные. Видно было, что даже люди из самых дальних гор одеты в хорошую тканую шерсть с отделкой по кайме, и золотая брошь у каждого… Старики вспоминали прежние времена, когда ходили в овчинах, и даже булавка бронзовая роскошью была, — вспоминали и щелкали языками, дивясь как быстро всё изменилось.

Звонкие флейты грянули дорийский марш — пошел первый отряд царской гвардии, с Павсанием во главе. Гвардейцы щеголяли в парадных доспехах, улыбаясь друзьям в толпе. Сегодня праздник; никто не требует суровости, как на учениях… Только Павсаний смотрел прямо перед собой, на высокий портал театра.

Затрубили старинные рога, раздались крики «Да здравствует царь!..» — теперь двинулся вперед сам Филипп. Белый конь, пурпурная мантия, золотой оливковый венец… Его зять и сын — по обе стороны, отстав на полкорпуса.

Из толпы размашисто показывали фаллические знаки на счастье жениху; пожелания выкрикивали, чтобы деток побольше, здоровеньких… Но возле арки ожидала компания молодежи — те дружно завопили: «Александр!..»

Он улыбнулся и посмотрел на них, с любовью. Много лет спустя, уже генералами и сатрапами, они будут хвастаться этим мигом — а их слушатели молча завидовать.

Замыкал шествие второй отряд стражи. А потом, после всех, пошли жертвы; по одной для каждого бога; первым — белый бык, с гирляндой на шее и с золотой фольгой на рогах.

Из сиянья зари проклюнулось солнце — и всё засверкало. Море, и роса на траве, и хрустальные паутинки на желтом ракитнике; драгоценные камни, позолота, полированная бронза…

Боги въехали в театр. Через высокий портал — и к оркестре. И встали по кругу, каждый возле своего алтаря. Их быстро подняли, установили на постаменты… Тринадцатое божество алтаря своего не имело, но ему здесь принадлежало всё, — его поставили в середине.

Снаружи на дороге, царь подал знак — Павсаний гаркнул команду — передовой отряд царской стражи четко разошелся в стороны, развернулся и примкнул к арьергарду, позади царя.

До театра еще несколько сот шагов. Вожди, оглянувшись, увидели, что гвардия отходит. Похоже, на этот участок пути царь доверяется им?.. Польщенные этой милостью, они расступились, чтобы дать ему место в своих рядах.

Павсаний, не замеченный никем, кроме своих людей, — а те решили, что это их не касается, — Павсаний зашагал к порталу.

Филипп увидел, что вожди его ждут; подъехал к ним, оставив стражу позади, и улыбнулся:

— Идите, друзья мои. Заходите. Я после вас.

Они двинулись вперед. Только один старик не тронулся с места; и спросил с македонской прямотой:

— Без охраны, царь? В этой толпе?

Филипп наклонился и похлопал его по плечу. Он с самого начала надеялся, что кто-нибудь спросит такое, и заранее приготовил ответ:

— Меня мой народ охраняет, этого достаточно. И пусть все иноземцы это видят. Спасибо тебе за заботу, Арей, но ты иди.

Вожди ушли вперед, он придержал коня и снова оказался между женихом и Александром. Из толпы со всех сторон радостные приветствия; и впереди, в театре, тоже друзья… Он широко улыбался; он давно мечтал о таком дне, когда его признают все. Царь, избранный народом! А эти южане смеют называть его тираном — так пусть убедятся!.. Пусть-ка посмотрят, нужен ли ему квадрат копейщиков вокруг, каким окружают себя тираны?.. И пусть Демосфену расскажут. Демосфену!

Он натянул поводья и поманил. Двое слуг подошли к обоим Александрам и встали, готовые принять их коней.

— Теперь вы, сынки.

Александр, смотревший, как вожди входят в театр, быстро оглянулся на отца:

— Разве мы не с тобой?

— Нет, — твердо ответил Филипп. — Неужто вам не сказали? Я иду один.

Жених смотрел в сторону, чтобы скрыть замешательство. Кому идти первым? Неужто им сейчас это выяснять, перед всем народом? Последний из вождей уже входил в портал. Не мог он теперь пойти, один.

А Александр смотрел на дорогу впереди. Освещенную ярким солнцем, широкую, истоптанную, с колеями колес и отпечатками копыт… И такая она пустая — прямо звенит пустотой! Но в конце ее, в треугольнике тени от портала, светятся доспехи и красная полоска плаща. Раз Павсаний там — ему, наверно, приказано так…

Быкоглав насторожился, повел агатовым глазом… Александр тронул его шею пальцем — он замер, будто бронзовый… Жених нервничал. Чего это племянничек время тянет? Бывают моменты, когда начинаешь верить слухам. И глаза у него какие-то странные… Вспомнился тот день в Додоне: резкий ветер, сугробы, овчинная накидка на нем…

— Слазь с коня! — нетерпеливо напомнил Филипп. — Зять тебя ждет.

Александр снова глянул в темный проем портала — потом тронул коленом, придвинул Быкоглава поближе и напряженно посмотрел в глаза Филиппу. Сказал совсем тихо:

— Слишком далеко дотуда. Лучше, если я пойду с тобой.

Филипп поднял брови под золотым венцом. А-а, теперь ясно, чего парень добивается. Ну уж нет, он еще не заслужил, нечего навязываться!..

— Что лучше — это мне решать, — резко сказал он. — Это моё дело. Понятно?

Александр не отводил взгляда, глаза потемнели. Филипп почувствовал себя оскорбленными: никто не смеет так смотреть на царя.

— Слишком далеко… — Высокий чистый голос был ровен, вроде даже бесстрастен. — Позволь мне пойти с тобой. Я за твою жизнь свою отдам, клянусь Гераклом!

В толпе начали переговариваться удивленно. Люди поняли: что-то ненормальное происходит, этого никто не планировал. Филипп хоть и разозлился, но за лицом своим следил. Понизив голос, сказал со злостью:

— Хватит! Мы в театр идем не трагедию разыгрывать. Будешь мне нужен — позову. А теперь, будь любезен, выполняй приказ.

Глаза Александра потухли. Не было в них больше ни заботы, ни просьбы — ничего не было. Осталось чистое серое стекло.

— Слушаюсь, государь.

Он спешился. Александрос с облегчением последовал за ним.

Павсаний отсалютовал, когда шли мимо; Александр ответил мимоходом, продолжая разговаривать с тёзкой. Они поднялись по рампе на сцену, ответили на рукоплескания и заняли свои места.

А на площади Филипп тронул поводья; и хорошо обученный конь пошел парадным шагом, не обращая внимания на шум. Люди поняли, что задумал царь, восхитились — и теперь старались, чтобы он это услышал. Злость его прошла; появились даже приятные мысли. Если бы мальчик выбрал более подходящий момент…

Он ехал, отвечая на приветственные клики. Конечно, хорошо было бы здесь пешком пройти, но эта проклятая хромота достоинства лишает… Но вот театр уже рядом; он уже видел внутри оркестру с богами по кругу… Там в его честь заиграли встречный туш…

Из каменного проема шагнул навстречу солдат, помочь ему спешиться и забрать коня. Павсаний!.. Вот так сюрприз!.. Наверно, ради такого дня решил взять на себя обязанности пажа. Как давно… А ведь это знак примирения; наконец-то он готов простить и забыть. Славно! В былые дни уж я бы одарил его за такое!..

Филипп неуклюже соскользнул с коня, улыбнулся и заговорил… Павсаний схватил его за локоть, левой рукой, глаза их встретились. Правую из-под плаща Павсаний выдернул так быстро, что Филипп не успел увидеть кинжала; только в глазах увидел.

А стража увидела издали, что царь упал, и Павсаний склонился над ним. Наверно, хромая нога подвела, — подумали люди, — а Павсаний подхватить не успел… Вдруг Павсаний выпрямился — и побежал.

Он был восемь лет в гвардии, и последние пять командовал… Это какой-то крестьянин догадался первым:

— Он убил царя!

И только тогда — словно им позволили поверить глазам своим, — только тогда солдаты бросились к театру. Один из офицеров добежал до тела, посмотрел, бешено взмахнул рукой и заорал:

— Догнать!.. Взять его!..

И бурный людской поток помчался за угол, за строения театральные. Возле портала стоял царский конь; но никто не догадался, никто не дерзнул взять его, чтобы догнать беглеца.

Участок земли за театром посвящен Дионису, богу-хранителю, и жрецы засадили его виноградом. Толстые черные стволы пестрели юными побегами и зеленой листвой. На земле между ними блестел шлем Павсания, сброшенный на бегу, красный плащ висел на подпорке… А сам он мчался к старой каменной стене с открытой калиткой. Там ждал верховой, с конем для него.

Павсаний тренировался постоянно, и ему еще не было тридцати; но гнались за ним двадцатилетние, прошедшие у Александра школу горной войны; те были тренированы еще лучше. Несколько из них вырвались вперед, догоняли.

Однако, разрыв сокращался слишком медленно; калитка была уже совсем рядом; человек за стеной и кони уже повернули головы вдоль дороги, готовые рвануть…

И вдруг, словно невидимое копье в него попало, Павсаний рухнул, зацепившись ногой за торчащий корень. Упал плашмя, поднялся на четвереньки, пытаясь выдернуть ногу в сапоге… Но молодые уже стояли над ним.

Он опрокинулся на спину, глядя то на одного, то на другого… Нет, шансов никаких. Но он был готов и к такому, с самого начала… Ну что ж. По крайней мере честь свою он отстоял. Он потянулся к мечу — кто-то наступил ему на руку, другой на грудь… Не успел я порадоваться, подумал он. Не успел.

Человек за оградой, оглянувшись, бросил второго коня, хлестнул своего и помчался карьером. Но замешательство уже прошло. По дороге за виноградником застучали копыта. Всадники мчались в погоню, не жалея коней, зная какая награда их ждет.

А в винограднике к первым охотникам подошли остальные. Офицер посмотрел на тело, из которого — словно из жертвы в давние времена — текла кровь под корни.

— Так вы его прикончили!.. Недоумки! Кого теперь допрашивать?

— Я об этом не подумал, — сказал Леоннат. Опьянение погоней у него почти прошло. — Я боялся, как бы он не ушел.

— А я только о том думал, что он натворил, — добавил Пердикка, вытирая меч юбочкой убитого.

Когда они пошли прочь, Арат сказал остальным:

— Наверно, так оно и лучше. Вы же знаете эту историю. Если бы он стал говорить — царю бесчестье…

— Какому царю? — возразил Леоннат. — Царь убит.

Гефестион сидел где-то в середине амфитеатра, возле центрального прохода.

Друзья, которым хотелось поприветствовать Александра, обошли потом театр вокруг и пробрались через верхний вход. Как правило, здесь были места простого люда; но в сегодняшнем собрании Товарищи Принца были мелкой рыбёшкой. Торжественный въезд богов Гефестион пропустил. Отец его сидел гораздо ниже; мать должна быть среди женщин, по другую сторону театра. Две царицы были уже там, в первом ряду. Он видел, как Клеопатра оглядывается вокруг; любопытствует, как и другие девушки. Олимпия наверно считает это ниже своего достоинства: сидит неподвижно, глядя прямо перед собой, в сторону портала напротив.

Портала Гефестион со своего места не видел, зато хорошо видел сцену и три трона на ней. Сцена украшена великолепно. Сзади и по бокам колонны с резными капителями, на них вышитые занавеси… Музыка звучала оттуда: вся оркестра занята богами.

Гефестион ждал, когда появится Александр, чтобы покричать ему еще. Если хорошо начать, то все подхватят, — а ему это нужно сейчас…

Вот он входит, вместе с Эпирским царем… По театру прокатился приветственный клич. Это ничего, что имена одинаковые, он по звуку поймет…

Он на самом деле понял, улыбнулся… Да, обрадовался, значит на пользу пошло. Театр небольшой; когда он входил, Гефестиону видно было, что он не в себе. Опять на него накатило, грезит о чем-то скверном, так что рад очнуться. Но что может случиться сегодня? Я к нему позже подойду, если получится перед Играми. Когда выберемся в Азию, всё проще будет.

Внизу, в оркестре, статуя царя Филиппа сидит на позолоченном троне. Точно такой же трон ждет на сцене самого царя. С дороги донеслись приветственные возгласы, музыка заиграла громче… Вот она достигла кульминации, перешла в торжественный туш… И вдруг смолкла. И тут из женского сектора, где с ярусов видно портал, раздался пронзительный крик.

Сначала Александр только голову повернул. Потом лицо у него изменилось, он вскочил со своего трона и быстро двинулся через сцену, туда где можно смотреть мимо кулис. Прежде чем снаружи начался шум, он успел пробежать вниз по рампе, через оркестру между жрецами и богами… Волосы развевались, венок упал.

Толпа волновалась, переговаривалась, но все пока оставались на своих местах. Гефестион сбежал по ступеням к среднему проходу и помчался по нему, по кругу, ближе к главному входу. Друзья, приученные действовать быстро, уже бежали за ним. Все засмотрелись на них — зрелище было эффектное, — и это подавляло панику в рядах, пока они не пробегали мимо. Но вот они добрались до крайнего спуска, ведущего к порталу, — а тут ступени уже запружены толпой перепуганных иноземных гостей с нижних ярусов. Гефестион начал пробиваться вперед, как в бою, безжалостно расшвыривая всех вокруг локтями, плечами, головой… Какой-то толстяк упал, повалив других и наглухо заперев проход… На ярусах началась свалка: одни пробивались вниз, другие пытались наверх… Только в центре этого хаоса царил безжизненный покой: деревянные боги, брошенные своими хирофантами, неподвижно смотрели на деревянного царя.

Неподвижная как и они, прижавшись спиной к высокой спинке резного кресла, не обращая внимания на дочь, схватившую её за руку и кричавшую что-то, — царица Олимпия смотрела в сторону портала.

Гефестион далеко обогнал всех своих. Он был вне себя от ярости, готов был убить каждого, кто стоял на пути, и пробивался к цели, невзирая на то, как это удавалось. И вот, наконец, пробился.

Филипп лежит на спине, в груди кинжал. Рукоять — кельтской работы, с тонким плетеным орнаментом из накладного серебра. Белый хитон почти не запачкан кровью: клинок запирает рану. Александр склонился над телом, щупает сердце… Слепой глаз царя прикрыт наполовину; другой смотрит кверху, в глаза над ним. На лице застыл испуг и горестное изумление.

Александр тронул веко открытого глаза — оно безжизненно поддалось.

— Отец, — позвал он. — Отец!..

Потом положил ладонь на холодный влажный лоб. Золотой венец соскользнул, упал на каменную плиту с легким звоном… Лицо Александра застыло на миг, словно мраморное.

Вдруг тело дернулось; рот раскрылся, будто собравшись заговорить. Александр подхватил голову с земли, приподнял, наклонился поближе… Но только воздух вышел из трупа, исторгнутый каким-то спазмом в легких или в животе; отрыжка и чуть-чуть кровавой пены.

Александр отодвинулся.

— Царь мертв.

Он сказал это резко, как боевой приказ. Потом поднялся на ноги и огляделся. Кто-то закричал:

— Его поймали, Александр! И убили на месте!

Широкий вход портала был забит толпой знати. Безоружные ради праздника, они пытались выстроиться в защитную стенку.

— Александр, мы здесь!.. — Это Александрос Линкестид протолкался поближе. Уже успел кирасу где-то найти; сидит как раз; его собственная, что ли?.. Александр насторожился, молча, как собака охотничья. — Давай мы проводим тебя в крепость, Александр. Кто знает, где заговорщики?

Да, подумал Гефестион, кто знает? Но этот здесь неспроста. Почему он в доспехах? К чему готовился? Александр оглядывал толпу вокруг. Это он остальных братьев ищет, подумал Гефестион. Он научился читать мысли своего друга даже по затылку.

— Что случилось?

Толпа расступилась. Антипатр, протолкавшись через сумятицу перепуганных гостей, добрался наконец до македонцев, а те тотчас дали ему дорогу. Он давно уже назначен наместником в Македонии и должен был приступить к обязанностям своим, как только царь выступит в поход. Высокий, в венке, одетый со сдержанной роскошью, он властно огляделся вокруг.

— Где царь?

— Здесь, — ответил Александр, глядя ему в глаза.

Потом отшагнул в сторону.

Антипатр нагнулся, выпрямился… Сказал, словно не веря:

— Но он же мертв!.. Мертв!..

Провел рукой по лбу, зацепил свой венок — и швырнул его на землю.

— Кто?

— Павсаний.

— Павсаний? Через столько лет?.. — И умолк, сообразив, что сказал лишнее.

— Его взяли живым? — спросил Александрос Линкестид, чуть слишком быстро.

Александр помедлил с ответом, чтобы проследить за его лицом. Потом сказал:

— Я хочу, чтобы ворота города заперли, а на стенах выставили людей. До моего распоряжения никого не выпускать. — Осмотрел толпу и добавил: — Алкет, займись этим. Бери своих людей и действуй. Немедленно.

Вот и проклюнулся птенец, подумал Антипатр, я был прав.

— Александр, ты здесь в опасности, — сказал он. — Ты не поднимешься в крепость?

— Всему своё время… Что у них там?

Чуть в стороне Второй Командир царской гвардии пытался совладать со своими людьми, с помощью тех немногих младших офицеров, кого сумел собрать. Но солдаты совсем потеряли голову, — наслушавшись криков, что всех их обвинят в заговоре и цареубийстве, — и теперь с проклятиями набросились на убивших Павсания: ведь все будут думать, что им главного свидетеля убрать надо было… Офицеры надрывались в попытках их перекричать, — но тщетно.

Александр шагнул из темно-синей тени портала в яркий утренний свет. С тех пор, как он вошел в театр, солнце почти не сдвинулось. Он вскочил на низкую стенку возле портала. Шум изменился, и почти тут же стих.

— Александр! — крикнул Антипатр. — Берегись, не подставляйся!

— Гвардия-а!.. Справа-а!.. В фалангу-у!.. Стр-р-ройсь!!!

Бурлящая масса стала приобретать четкие очертания.

— Слушайте все! Я уважаю и разделяю ваше горе! Но нельзя горевать по-бабьи!.. Вы исполнили свой долг; я знаю, что вам было приказано. Сам слышал. Мелеагр!.. Эскорт для царя. Отнесете его в крепость, в малый приемный зал. — Заметив, что тот ищет что-нибудь взамен носилок, подсказал: — За сценой есть носилки, с реквизитом для трагедии.

Он нагнулся над телом, вытащил из-под него складку смятой пурпурной мантии и прикрыл лицо с горестным глазом. Люди, назначенные в эскорт, сомкнулись вокруг своей ноши, пряча ее от лишних глаз.

Александр повернулся к уже молчащему строю.

— Кто поразил убийцу — шаг вперед!

Вышли. Не знали, что их ждет, — награда или казнь, — потому неуверенно, но вышли.

— Мы перед вами в долгу. Не бойтесь, что это забудется. Пердикка… — Юный воин шагнул ближе, лицо его облегченно разгладилось. — Я оставил Быкоглава на дороге. Будь добр, присмотри за ним, пока я занят. Возьми четверых с собой.

— Да, Александр! — Он пошел, сияя благодарностью.

Возникла неловкая пауза: как-то странно смотрел Антипатр, исподлобья. Потом сказал:

— Александр. Царица, матушка твоя сейчас в театре. Быть может, это за ней надо присмотреть?

Александр прошел мимо него и заглянул внутрь через портал. Теперь вокруг стало совсем тихо; только возле входа какое-то движение — это солдаты нашли театральные носилки, задрапированные в черную ткань. Они поставили носилки возле тела Филиппа, подняли его… Плащ соскользнул с лица; офицер прижал веки и придержал, пока не закрылись.

Александр, не двигаясь, продолжал смотреть внутрь. Весь народ уже разбежался оттуда, решив что задерживаться незачем. Боги остались. Афродиту уронили в суматохе; теперь она неуклюже лежала возле своего алтаря; юный Эрос при падении отвалился и облокотился на ее упавший трон. Фигура царя Филиппа прочно сидела на своем месте; ее черные глаза неподвижно смотрели на пустые скамьи.

Александр отвернулся. Он был бледен, но голос остался по-прежнему ровным:

— Да, вижу. Она еще там.

— Она, должно быть, в отчаянье, — бесстрастно сказал Антипатр.

Александр задумчиво посмотрел на него — потом отвернулся, как будто что-то отвлекло взгляд.

— Ты прав, Антипатр. Она должна быть в самых надежных руках. Я буду очень признателен, если ты сам, лично, проводишь ее в крепость. Возьми столько людей, сколько сочтешь нужным.

Антипатр открыл рот… Теперь Александр смотрел ему в глаза, чуть склонив голову набок.

— Как скажешь, Александр, — ответил он. И пошел выполнять свое задание.

Рядом с Александром никого не осталось. Гефестион чуть выдвинулся из окружающей толпы. Он ничего не хотел сказать, не подавал никаких знаков, — просто предлагал свое присутствие, как подсказывало ему чутье. Александр никак заметно не среагировал; но он увидел в этот момент, что богов благодарят за него. И еще увидел свою судьбу: необозримые просторы солнца и дыма. Он не станет оглядываться, куда бы она ни завела его. Всем сердцем принимал он грядущее: и бремя его, и блеск, и тьму.

Офицер скомандовал носильщикам — царь Филипп двинулся в путь, на позолоченных носилках. Из священного виноградника несколько солдат принесли Павсания, на куске изгороди. Он был укрыт собственным рваным плащом, сквозь плетеные прутья капала кровь. Его тоже надо показать народу…

— Приготовьте крест, — сказал Александр.

Вокруг народ, разговоры в толпе создают непрерывный ровный гул, точно так же и водопад шумит… И вдруг над этим шумом зазвенел сильный, неземной крик: это орел взмыл в вышину. В когтях у него извивалась змея, схваченная со скалы. Они сражались и в воздухе: оба целились друг другу в голову, в тщетных попытках нанести смертельный удар. Александр, привлеченный орлиным криком, долго следил за ними — хотел увидеть исход борьбы, — но враги, продолжая сражаться, уносились все выше и выше в безоблачное небо над вершинами гор, превратились в точку среди ослепительного сияния — и пропали из виду.

— Здесь всё кончено, — сказал он.

И распорядился двигаться наверх, в крепость.

С крепостных стен, вся равнина Пеллы — как на ладони. А за ней — море… И яркое солнце проложило через него широкую сверкающую дорогу.