Обещание любви

      Пока не появилась эта женщина.
      И что это нашло на бабушку? С чего она решила, что они с англичанкой подходят друг другу? Почему он сразу же не положил этому конец? Он уважал ее, ведь она была единственным родным человеком, единственным лучиком света в его безнадежной жизни. Ужас еще не отступил.
      Причина, по которой Алисдер отказался от роскошной жизни в Париже и сам пахал землю и убеждал людей клана забыть о прошлом, была той же, по которой он сейчас не мог притвориться, что никакой брачной церемонии не было. Честь. Совесть. Наследие, которое досталось ему, обязывало и требовало многого. Старые порядки сломать несложно, но что тогда станет с ним? Клан воспротивится англичанке, но человек, нарушивший слово и солгавший однажды, солжет и во второй раз. Даже если он забудет об обычаях предков, как он заглушит собственную совесть? Надежда и честь – все, что у него осталось.
      Он помнил, как она испуганно вздрогнула, побледнела, какими безжизненными вдруг стали ее глаза. А ведь никогда в жизни он не испугал ни одной женщины.

Глава 8

      Софи Элизабет Ажинкур Маклеод тяжело оперлась на клюку с ручкой из слоновой кости. Ее глубоко запавшие, но все еще блестящие синие глаза следили за тем, как Джудит поднималась по небольшому склону, направляясь к домикам фермеров.
      Первая часть ее плана воплощена в жизнь: они согласились на ее условия.
      Вторую часть плана удалось тоже осуществить, но не так легко. Джудит оказалась на удивление строптивой: вела себя так, будто кто-то убедил ее, что она – некрасивая, и теперь делала все, чтобы оправдать это мнение. Роскошные каштановые волосы, сравнимые красотой цвета с закатом солнца на фоне горных вершин, она гладко зачесывала назад и собирала в унылый пучок на затылке. Софи распустила их, расчесала щеткой до блеска и в конце концов сумела убедить Джудит, что простая лента удержит их не хуже бесчисленных заколок. Если бы Джудит удалось настоять на своем, она до сих пор ходила бы в выношенном темно-синем, казавшемся почти черным платье, висевшем на ней и будто специально скроенном так, чтобы скрыть все достоинства фигуры.
      Мать Алисдера закричала бы от возмущения, узнав, что ее наряды наденет другая женщина, но гардеробная Луизы стала первым местом, куда направилась Софи в поисках подходящей одежды, которую можно было бы перешить. Увы, здесь следы насилия были заметны так же отчетливо, как и в других частях замка. Софи помнила, сколько шиллингов ушло на покупку отделанных ручной вышивкой портьер с тяжелой золотой нитью и стульев с красно-золотой обивкой. Теперь вся мебель сгорела, а с окон свисали остатки обгоревших и почерневших от копоти портьер. Но вандалы, разграбившие весь замок, не смогли унести все платья Луизы.
      – Софи, мне не нужно новое платье, – твердила Джудит в то утро, решительно цепляясь за свое старое темно-синее одеяние.
      С самого детства в доме сквайра Кутбертсона все ее платья шились из грубой прочной ткани, практичного коричневого или темно-синего цвета, на которой не видно грязи и которая носилась очень долго. Мать Питера тряслась над каждым пенни, не желая тратить деньги на невестку, а все, что оставалось от жалованья Питера, уходило, как правило, на выпивку и азартные игры, а не на платья для жены.
      Джудит уже давно поставила крест на хороших платьях, кокетливых шляпках и других аксессуарах, которые могли бы подчеркнуть ее природную привлекательность. Все эти уловки предназначены для женщин с приятными глазу округлостями фигуры и хорошеньким личиком. А ее лицо уже ничем не исправить, так же как ничто не поможет ей стать не такой высокой, не укоротит рук и ног, не изменит цвета волос. У одежды всего одно утилитарное назначение – прикрывать наготу, а не подчеркивать воображаемые прелести. Именно с этими убеждениями Софи спокойно и упрямо повела борьбу.
      – Одно дело, если темные тона ношу я, детка, – спокойно говорила она, проводя рукой по ткани. – Я стара, у меня за плечами вся жизнь. Но ты должна носить яркие, живые цвета, которые подчеркивали бы твою привлекательность. Знаешь, – улыбнулась она, – ты выглядишь совсем как хорошенькая шотландская девушка.
      В ответном взгляде Джудит смешалось недоверие к словам Софи и нежность к этой хрупкой женщине, которая в силу природной доброты говорила явную ложь. За прошедшие недели она успела понять, как щедра душа Софи. Старая женщина передала ей ключи от замка, научила управляться с огромной плитой, хвалила ее старание приготовить что-то съестное. Она ни разу не повысила голоса, не высказала неодобрения. Джудит очень ценила общение с Софи, их бесконечные разговоры, за исключением разве что постоянного восхваления бесчисленных достоинств Алисдера Маклеода.
      – Другого человека можно измерять его словами, Джудит, но Алисдера надо измерять его делами. Он не говорит о долге, но на его плечах лежит большая ответственность. Не говорит о справедливости, но всегда стремится к ней. Ты могла бы сделать куда худший выбор, – закончила она, рассудив, что и так сказала много. Она взглянула на платье в своих руках. Подол придется немного выпустить, но это гораздо легче, чем отыскать ткань на новое платье. – Дорогая, не забывай, солнечные дни в Шотландии не так уж часты. Впереди ненастье, Джудит, поэтому спеши насладиться солнцем, пока оно светит, – поучала она Джудит тихими словами с ясной, безмятежной улыбкой.
      И вот сейчас Джудит стояла на вершине холма. Ее расчесанные до блеска волосы и перешитое Софи платье трепал ветер, налетавший с запада. Щеки молодой женщины разрумянились.
      Джудит смотрела в сторону горизонта, где на расстоянии нескольких миль от Тайнана зарождались грозные грозовые тучи. Неужели здесь всегда идет дождь? В воздухе пахло грозой, ветер шумел в зарослях вереска, колыхал сосновые ветви.
      По берегу защищенной от ветра бухты вилась тропа, серпантином уходившая на вершину холма, где заканчивалась ровной поросшей травой крохотной площадкой шириной не более пяти футов. Отсюда Джудит хорошо видела синие воды узкой бухты, вытянувшейся к океану. Стоило лишь немного повернуть голову, и взгляду открывалась долина, спускающаяся к деревне. Прямо перед ней тропа делилась на три направления. Средняя вела к широким обработанным полям.
      Джудит смотрела на ряд домиков, вдоль извивающейся змейкой тропинки, на неулыбчивых женщин, стоявших у домов в одинаковых по цвету и фасону платьях, на ворон, сидевших на ветках.
      Малкольм долго следил за ней, прежде чем подойти. Когда он заметил ее на вершине холма, смотрящую на горизонт, то потихоньку отошел от остальных и направился к ней. Джудит приветливо улыбнулась, когда он зашагал рядом. Так, бок о бок, они прошли через всю деревню. Малкольм привел сюда молодую женщину еще в первый день ее появления в замке. Останавливаясь у домиков, он представлял ее как жену хозяина. Сегодня на нее смотрели дружелюбнее, чем в первый день, когда Джудит хотелось рукой зажать рот Малкольму, чтобы остановить поток его красноречия.
      Она в горах уже три недели, и не случилось ничего плохого. Однако Джудит отлично знала, как обманчив внешний покой, особенно здесь, в краю вечных штормов и серебряной дымки тумана.
      – Женщины внимательно рассмотрели меня, – тихо произнесла Джудит, глядя на женщин, которые сухо кивали ей, когда они с Малкольмом проходили мимо. – Последнее время к Софи зачастили гости, думаю, они приходят не столько навестить ее, сколько посмотреть на диковинку в этих краях. Подозреваю, здесь не часто встретишь англичанку.
      Джудит росла в окружении четырех сестер, ей было не привыкать к женскому обществу, не всегда желанному, но не нравилось быть предметом их пересудов. Только две женщины из всех приняли ее приветливо – сестры Мегги и Джанет. Джанет скоро должна была родить и во всем полагалась на помощь Мегги, без чьей поддержки она с трудом вставала и ходила. Однако она принимала свое положение не жалуясь, с гордостью поглаживая ладонями твердый округлый живот.
      – Он будет такой же здоровяк, как отец, – с гордостью говорила Джанет.
      Позднее Джудит узнала, что муж Джанет утонул тремя месяцами раньше. Мегги робко улыбнулась и пригласила Джудит зайти к ним. От неожиданной доброты Джудит захотелось обнять ее.
      – А почему бы и не зайти? – подтолкнул ее Малкольм. – Ты – жена их господина, да к тому же англичанка. Тебе не приходило в голову, что в деревне тебя просто боятся? Ты должна переубедить их, Джудит.
      – Я не в состоянии изменить того, что я англичанка, Малкольм, – отозвалась Джудит. – И брак мой – дело совсем еще не решенное, если помнишь.
      – Да, но все же они боятся тебя, и с этим ничего не поделаешь. Ведь англичане сожгли замок и опустошили землю вокруг. Англичане убили их мужей, по милости англичан голодают их дети. Ты знаешь закон Мясника, Джудит? – Она посмотрела на Малкольма, но тот быстро отвел глаза. – Он не разрешал никому из своих людей помогать врагам, то есть шотландцам. – Рот Малкольма скривился. – Если кто-нибудь из жалости давал что-нибудь ребенку, Джудит, даже младенцу в колыбели, ему грозила публичная порка, а то и смерть на виселице. Они сидели и ели, набивая свои желудки, а матери в это время молили, чтобы их детям позволили выпить хотя бы крови животных, убитых англичанами. – Он встретился с Джудит глазами, и на этот раз она опустила голову. – Так что если они смотрят на тебя с подозрением и опаской, это куда милосерднее того, что с ними сделали твои соотечественники. В нашем клане, Джудит, было более семисот человек, крепких и здоровых, а теперь едва ли наберется сотня.
      – И несмотря на это, ты все-таки решил поженить нас с Маклеодом, решил, что мы подходим друг другу?
      – А ты, детка, не очень-то на англичанку похожа, так мне показалось. Смотри не разочаруй меня теперь. Я вижу, ты его избегаешь, прячешься, словно улитка. Только он войдет, ты тотчас уходишь, будто боишься, что он дотронется до тебя. Вся как на иголках, не доведет это до добра. У тебя нет причин бояться Алисдера.
      Хорошо ему говорить! А сколько ночей Джудит с замиранием сердца прислушивалась к тяжелым, размеренным, словно удары метронома, шагам Маклеода у себя над головой, в такт которым она дышала. Когда они затихали, дыхание у нее останавливалось и возобновлялось, только когда шаги слышались снова.
      Он ни разу не позволил себе ни малейшей вольности.
      И тем не менее в Маклеоде было нечто, что не позволяло Джудит забыть об осторожности. Странный трепет охватывал ее, когда он улыбался, дрожали руки и ноги, когда он подходил ближе. Нет, Малкольм заблуждается. У нее тысяча причин опасаться Маклеода.
      Осталось уже совсем немного, и она наконец сможет насладиться настоящей свободой. Еще два месяца и одна неделя, и сердце ее перестанет в ужасе замирать от тяжелой поступи шагов по деревянному полу. Не придется больше сжиматься при звуке открывающейся двери. Громкий мужской голос уже не будет вызывать страх, а его гнев – парализовать от ужаса. Она станет хозяйкой своей жизни, перестанет подчиняться внезапным, непредсказуемым капризам мужа. Но рассказать об этом Маклеоду – значит раскрыть множество других темных тайн. Лучше хранить молчание.
      Они миновали уже не менее сорока фермерских домов. Крыши, покрытые соломой и вереском, незаметно для глаз сливались с окружающими холмами. Только каменные стены выдавали творение рук человеческих. Джудит подивилась многочисленности и опрятности домиков, но заметила несколько пустых строений.
      – Уехали навсегда, – коротко пояснил Малкольм, когда она спросила, – или не пережили последних тяжелых лет. Не выдерживали прежде всего дети. С сорок пятого года родилось всего двое, один у меня, Дуглас.
      – Твой сын?
      – Господь с тобой, детка, – улыбнулся старик, – мой внук. Странно, что ты еще не видела его. Фиона в нем души не чает. Хочешь, зайдем к ним сейчас?
      Джудит кивнула и пошла вслед за Малкольмом по тропинке, сворачивающей влево к распаханным полям. Она едва не остановила его, сказав, что передумала, но было уже слишком поздно: Маклеод увидел их.
      – Он работает все время? Без отдыха? – спросила Джудит, не догадываясь, что выдает свое растущее любопытство.
      – Да, – отозвался Малкольм. – Он всегда был жаден до работы, этот Маклеод. А работы у нас в горах – непочатый край, детка.
      Алисдер Маклеод стоял на краю поля и стягивал с себя рубашку. Его широкая загорелая спина блестела на солнце от пота. Рука молодой женщины, стоявшей рядом, прошлась по ней, собирая капельки пота, а потом крепко обняла за талию. Они хорошо смотрелись вместе. Голова женщины едва доходила ему до подбородка, отчего Маклеод казался еще больше и выше. Он нагнулся и что-то тихо сказал женщине на ухо. Она расплылась в улыбке. Заметив Джудит, женщина не отрывала от нее взгляд.
      Фиона подняла руки кверху, притянула к себе голову Алисдера и жарко поцеловала. «Вот уж некстати», – подумал Алисдер, мягко отстраняя ее. Внезапный румянец на лице Джудит сменился бледностью.
      По просьбе Малкольма Фиона принесла сына. Она шла широко покачивая бедрами, походка ее показалась Джудит вызывающей.
      А Маклеода происходящее ничуть не смущало.
      У сына Фионы были такие же темно-янтарные глаза, как у Маклеода, в них поблескивали золотые искорки. Было видно, что не только Фиона не чает души в ребенке. Малкольм охал и ахал над малышом, которого с гордостью показывала мать. На лице у Фионы играла победная улыбка.
      Однако тянулся Дуглас не к Малкольму, а к Маклеоду, который с готовностью взял его на руки и прижал к груди. Его родительские чувства нисколько не интересовали Джудит. Какое ей дело до того, что его лицо смягчилось, а в глазах засияла любовь? Алисдер был так нежен и осторожен с малышом, словно одно неловкое движение могло навредить тому. Он привычно держал мальчика на руках, и было видно, что ему не впервой делать это.
      Нет, ее это совершенно не касается!
      Фиона забрала сына, положила его в корзинку и, не удержавшись, посмотрела на замершую, неподвижную фигуру англичанки. Джудит заметила ее насмешливую улыбку и тотчас придала лицу непроницаемое выражение. Глаза ее стали безжизненными, превратились в два озера с гладкой как зеркало поверхностью.
      Это раздражало Алисдера.
      Он ведь все время старался держаться с Джудит как можно дружелюбнее, но она оставалась неприступной. Вылетала из комнаты, как только он туда заходил, отказывалась отвечать, когда он из вежливости заговаривал с ней, разглядывала его, когда думала, что он не замечает этого.
      Если уж Малкольму захотелось связать его жизнь с англичанкой, хоть бы выбрал такую, которая не покрывалась бы мертвенной бледностью в присутствии мужчины, грозя вот-вот свалиться без чувств, похоже, она скорее умрет, чем позволит приласкать себя. Уж об этом-то старый сводник мог подумать. Так нет же, такие мелочи Малкольма ничуть не тревожили, и теперь Алисдер связан с бесчувственной холодной статуей, хотя она и была замужем не один раз.
      Благодарение Господу, узы связывают их ненадолго. Надо все время помнить об этом. Однако безжизненное лицо Джудит вызвало в нем другие мысли, которые лучше вслух не высказывать. Видимо, ее волосы слишком уж сияли, даже в мрачности приближающейся бури, губы были слишком пухлы, а большая упругая грудь словно призывала ласкать и нежить, опровергая холодность женщины.
      – Тебе не кажется, что мальчик слишком худ, Джудит?
      Какой у него мягкий и вкрадчивый голос, нежный, словно бархат. Ветер трепал его волосы, загорелый торс великолепно смотрелся на фоне темных сгущающихся туч. Он казался Джудит божеством бури и гнева.
      Она шагнула назад, совсем чуть-чуть, так, чтобы он не заметил, но он заметил. Заметил, как колыхнулись юбки, как учащенно забилось сердце, словно он коснулся ее не только в мыслях. Она стояла молча и неподвижно, но в воздухе повисла напряженность.
      – Я думал, при виде младенца все женщины тают, и в них просыпается материнский инстинкт. Англичанки не такие, как все? Или это потому, что Дуглас шотландец? И для вас, англичан, – недочеловек?
      Она не ответила, он схватил ее за руку и притянул к себе. Наверное, ей не следовало приближаться к нему, надо было вырваться. Тогда Джудит не почувствовала бы тепла его ладони, которая легла ей на руку, мягкости его кожи. Не ощутила бы ее так близко.
      Алисдер с силой приподнял ее подбородок, пристально посмотрел в глаза и резко отпустил. Синие глаза Джудит оставались совершенно безжизненными. Возникало ощущение, будто у его жены-англичанки исчезла какая-то важная часть, будто она отгородилась от него невидимой стеной, оставалась недосягаемой, что бы он ни делал.
      Ему захотелось разрушить это безжизненное, ничего не выражающее спокойствие. Любая эмоция лучше пугающей пустоты в глазах!
      – У тебя нет никаких материнских чувств, Джудит? Дважды была замужем, а детей нет. А ведь, – продолжил он с жестокой улыбкой, – у тебя бедра предназначены для рождения детей. Ты бы рожала, как выплевывала, глазом не моргнув.
      Джудит не затруднила себя ответом. Слова Алисдера не удивили ее, насмешки не тронули. С самого детства отец не уставал высмеивать ее внешность. Мать Питера с утра до вечера как заведенная бубнила о ее недостатках, и Энтони под стать им не жалел язвительных слов, осуждая ее внешность и способности. Слова Маклеода были самыми мягкими из того, что она слышала в свой адрес в прошлом.
      Гром приближался, подчеркивая молчание Джудит.
      – Верно говорят, на льду ничего не вырастишь, – жестко проговорил Алисдер. – Неужели ты никогда не испытывала желания, всегда такая холодная? Если так, тогда понятно, почему не приживается мужское семя в твоей английской утробе.
      Бледное лицо Джудит покрылось красными пятнами, безжизненное выражение в глазах внезапно сменилось такой яростью, что Алисдер едва не отскочил от нее. И тем не менее она так и не заговорила. Алисдер по-прежнему не сводил с нее глаз; на смену ярости пришло другое выражение, которое он не смог описать. Молчание становилось затруднительным для обоих. Казалось, оно клокочет, как подземный источник.
      Джудит намеренно вызвала его гнев: повернулась и пошла прочь.
      Все, с него хватит!
      Джудит почувствовала, что еще мгновение, ноги ее подогнутся и она упадет, но в этот момент Алисдер подхватил ее и перекинул через плечо. Она завизжала, но этим только рассмешила тех, кто следовал за ними по деревне. Джудит колотила Алисдера по обнаженной спине, однако он только крепче обхватил руками ее ноги и свесил так низко, что ее длинные рассыпавшиеся волосы касались земли.
      Пошел бесконечный горный дождь, удары больших полных капель сопровождали раскаты грома. «Странное зрелище мы представляем, – подумал Алисдер, – особенно вместе с этой природной музыкой». Нос Джудит находился на уровне его коленок. Ее юбки свесились вниз, и взорам тех, кто решительно следовал за Маклеодом, несмотря на его быстрый и уверенный шаг, предстали ее обнаженные ноги. Джудит прекратила колотить по спине Алисдера, сменив эти бесполезные действия на более эффективные. Она укусила Алисдера. Он вскрикнул и уронил ее.
      Джудит грохнулась на спину и на миг у нее перехватило дыхание. Она посмотрела в рассерженное лицо Маклеода и поняла, что у его сдержанности тоже есть предел. Джудит перевернулась и встала на четвереньки, убрала волосы с лица мокрой рукой. Она не сводила глаз с Маклеода, настороженно следя, как он растирает ту часть своего тела, что оказалась самой мягкой и самой близкой к ее зубам. Когда он шагнул к ней, Джудит проворно вскочила на ноги, посмотрела влево, а метнулась вправо.
      Они помчались по направлению к замку. Джудит догадывалась, что придется платить за глупую выходку, но поклялась, что это произойдет не на глазах доброй сотни жителей деревни. Она подобрала юбки нового платья, забыв о всякой скромности, которую охраняла минутой раньше, подтянула их выше колен и что было духу бросилась бежать.
      Гроза бушевала вокруг, но Джудит не замечала капель дождя, думая только о том, как бы избежать возмездия Маклеода. Тропинка, по которой она спокойно прошла некоторое время назад, стала скользкой, словно русло ручья, но она бежала не останавливаясь ни на секунду.
      Алисдер решил, что, если догонит ее, убьет на месте. Подумаешь, велика потеря – одной англичанкой меньше! Особенно такой, как эта. Проклятие, бегает она отлично. Холодный дождь колотил по его обнаженным спине и груди, но он не замечал такой мелочи.
      Алисдер настиг Джудит в бронзовых дверях и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, подхватил на руки. Толпа кричала и улюлюкала, когда он исчез из виду с женой-англичанкой, которую наконец одолел. «Что ж, – подумал Маклеод, – хоть какое-то развлечение».
      Он слегка покачнулся на каменных ступенях, которые вели в жилую часть замка. Джудит не переставала сопротивляться, но у Алисдера уже не было сил перекинуть ее через плечо. Он с самого рассвета работал в поле, пока она копила силы для этого поединка. Алисдер злобно посмотрел на нее. Любой другой человек на месте Джудит прекратил бы всякое сопротивление, но только не она. Жена-англичанка оказалась на удивление упорной и сильной.
      – Замолчи, женщина! – наконец прокричал Алисдер. Звуки его голоса отразились от каменных стен и эхом прокатились по длинным коридорам замка.
      – Отпусти меня! – завопила в ответ Джудит. Терять ей было нечего, она догадывалась, какое наказание ожидает ее в комнате наверху. Если бы только хоть немного оттянуть время, она успела бы подготовиться к боли, которая неизбежно ожидает ее.
      Алисдер не понимал Джудит: ненавидит так же сильно, как шотландцы, и одновременно дрожит от страха. Как бы старательно она ни прятала свои чувства, он ясно прочел их на ее лице.
      Мокрые от дождя волосы Джудит прилипли ко лбу. У нее были длинные, загибающиеся кверху ресницы, пухлые и влажные губы. Алисдеру вдруг захотелось сказать ей, для чего могут служить такие губы и что голос должен быть тихим и нежным. Он остановился и уставился на нее, удивляясь тому, что слышит, как бьется ее сердце, как неровно и прерывисто дышит сам.
      Лестница не имела ни перил, ни какого-либо ограждения. Перила считались ненужной роскошью в таких замках. Когда-то очень давно лестница строилась с расчетом на оборону, поэтому по крутым высоким ступеням подниматься было довольно трудно, особенно если ты устал, или болен, или немощен и стар, как Софи.
      Алисдер оступился и чуть не упал на четвереньки. Несмотря на дрожь в руках, он все-таки удержал жену у самого края.
      – Ну, так как? – прошипел он.
      Джудит почувствовала дрожь в руках Алисдера и вцепилась ему в обнаженную грудь. Лицо его скорчилось от боли, когда ногти Джудит впились ему в тело.
      – Ну, так как же? – негромко повторил он.
      – Нет, – тихо отозвалась Джудит.
      – Ты хорошо подумала? Это так просто. – Он слышал, как громко бьется собственное сердце. Наверняка ей тоже слышны эти удары. Алисдер испытывал соблазн скинуть Джудит вниз с лестницы.
      Она покачала головой, и он, отступив назад, устало прислонился к стене. Потом медленно опустил ее, продолжая крепко держать за руку и потащил в комнату Айана, где резко развернул, словно она была легкой как перышко. Грязные мокрые юбки взметнулись вокруг ног Джудит. Красивое синее платье, с растительным узором, лучшее из всего, что когда-либо было у нее, оказалось безнадежно испорченным.
      Алисдер стоял, уперевшись руками в бока, глаза Джудит горели огнем, но это все же было лучше, чем безжизненность, которую они выражали раньше.
      Он усмехнулся, чем и подстегнул Джудит к словам, которые лучше бы вслух не произносить. Однако раз уж ее ждет наказание, пусть хоть будет за что.
      – Ты хочешь, чтобы я восторгалась твоим ублюдком, Маклеод? Чтобы восхищалась тем, какой ты здоровый самец? Отлично, я восхищена. Ты сделал ребенка. Поздравляю.
      – Я не отец Дугласа.
      – Значит, я – король Англии, Маклеод.
      – Ты хочешь сказать, что я лгу? – Голос его зазвучал угрожающе.
      Сердце Джудит бешено заколотилось, она понимала, что следует соблюдать осторожность.
      – Нет, – отозвалась она, еще дальше отодвигаясь от него.
      – Мне до смерти надоело, что ты все время бежишь от меня, – проговорил Алисдер сквозь зубы. – Я не чудовище и не безумец. У тебя нет причины бояться меня. – Он испытывал раздражение и смущение от тех чувств, которые охватили его на лестнице. Он сурово посмотрел на Джудит, стараясь, чтобы сострадание не смягчило его слов и не навело на опасные мысли. – Если твои мужья набрасывались на тебя, сгорая от похоти, так это потому, что не видели другой женщины месяцами! – Ему стало стыдно от такой жестокости, но сейчас в нем говорил отверженный мужчина, и он уже не выбирал слова. – Ты не троянская Елена и не создание дивной красоты. Ты – моя жена-англичанка, костлявая злюка с мерзким языком.
      Горя от ярости, Алисдер выскочил из комнаты. Джудит удивленно глядела ему вслед.
      Она вдруг почувствовала резь в глазах, будто туда попал перец.
      Но это были всего лишь слезы.

Глава 9

      – Совсем плохо, Алисдер? – спросила Софи. В ее тихом голосе звучало сочувствие, а в усталых глазах светилось беспокойство.
      Джудит настороженно следила за Маклеодом. Они не разговаривали друг с другом с той самой размолвки несколько дней назад. Она ухитрялась избегать Алисдера, не желая иметь ничего общего ни с самим Маклеодом, ни с его бесценным Тайнаном. Оба были ей совершенно безразличны.
      Точно так же, как и то, что он не ночевал в замке все эти ночи. Несомненно, занимается где-то разбоем и грабежом. Глаза у Алисдера покраснели и ввалились, под ними залегли черные круги. Многодневная щетина придавала давно небритому лицу зловещий вид, вид настоящего разбойника.
      Джудит наложила ему полную миску овсянки, которую он молча съел, не подумав даже присесть за стол. Он ни разу не взглянул на Джудит, сосредоточенно пережевывая кашу, словно ничего не ел уже несколько дней. По непонятной причине шотландцы, говоря об овсяной каше, употребляли не местоимение «она», как, например, про баранью ногу или говядину, а «они» и считали, что овсянка лучше усваивается, если ее есть стоя. Это была одна из странностей шотландцев, которую Джудит просто приняла. Объяснения пусть выслушивает тот, кому это интересно.
      Алисдер вернул пустую миску Джудит и, не сказав ни слова, прошел в кладовую, где налил себе порцию бренди, оставшегося еще от отца, и залпом выпил.
      Только после этого он заговорил, глухо и подавленно. Он тер глаза, которые закрывались сами собой.
      – Худо, – просто сказал он. – Ребенок не сделал ни одного вдоха.
      Софи с грустью смотрела на него. Как ей хотелось избавить его от мучительных воспоминаний, но, увы, это не в ее силах. Со временем образ Анны потускнеет, разумеется если он не будет вспоминать о ней вновь и вновь.
      Джудит с любопытством посмотрела на них. Непонятный разговор подстегнул ее интерес, хотя она и пыталась убедить себя, что ей совершенно безразлично, о чем они говорят.
      – А Джанет? – спросила Софи.
      Какое-то время Алисдер задумчиво молчал. Он стоял, прислонившись к косяку и плотно закрыв глаза: слишком яркий свет. Длинная бессонная ночь оказалась мучительной, он все время молился, пытаясь спасти хотя бы одну жизнь. Но все напрасно.
      – Она была безнадежна с самого начала, – пробормотал он. – Постоянное недоедание, тяжелая работа, столько горя.
      Софи с трудом встала. Да, на своем веку она повидала немало горя. Она шаркающей походкой отправилась к себе и тихо затворила за собой дверь.
      Низко склонившись над столом, Джудит начала яростно скрести его. Она подумала, что Софи не любит эту землю. Здешняя земля вытянула из людей все соки, потребовала непомерно высокой цены. Правда, и в Англии молодые женщины часто умирают во время родов. И все равно, Шотландия кажется намного суровее, словно жизнь здесь лишена всякой красоты и есть только самое необходимое. Здесь нет места мягкости и хрупкости. Мягкотелые здесь не выживают, хрупкие ломаются под тяжестью ежедневной суровой жизни. Дикая, неприрученная, похожая на разрушенный Тайнан, эта земля будто насмехается над недавней победой англичан.
      Джудит уже изучила каждый уголок замка настолько хорошо, что могла бы нарисовать его план по памяти. Большинство комнат стояли пустыми и запертыми, в некоторых сгоревшие двери так и не заменили на новые, в проемах зияли черные обгоревшие останки, безмолвно свидетельствовавшие о том, какой силы пожар здесь бушевал. Обеденный зал сохранился в целости, но был так мрачен и темен, что Джудит понимала, почему обитатели замка едят на кухне. Кроме ее собственной комнаты и небольшой ниши Софи при кухне, была приведена в порядок комната Маклеода, из которой наверх к бойницам уходила винтовая лестница – единственный путь, по которому туда можно было попасть. Замок представлял собой лабиринт комнат, в нем легко было заблудиться, что поначалу часто и случалось с Джудит, особенно на втором этаже. На третий этаж она вообще поднималась всего один раз.
      Она боялась заходить в комнату к Маклеоду. Только стояла в дверях, окидывая испуганным взглядом огромное помещение. Здесь тоже все окна выходили на море, но в их проемах не было стекол. Громадная кровать занимала целую стену, от балдахина, некогда укрывавшего ее, осталась одна опора. Джудит легко представила на ней вытянувшегося во весь рост и занявшего половину Маклеода. Оставалось вполне достаточно места и для жены. Она спешно ретировалась. Нелегко было выбросить из головы мысли о хозяине этой комнаты.
      Алисдер медленно открыл глаза и посмотрел на свою жену-англичанку.
      Он убеждал себя, что его тревожат не угрызения совести, а чувство справедливости, нечто совершенно другое. Каждый фермер его клана знал, что может спокойно прийти к нему с жалобой и будет внимательно выслушан. Взрослые тщательно оберегали детей, потому что жизнь здесь ценилась очень высоко. Мужья и все мужчины клана Маклеодов в деревне относились к женщинам с большим уважением, о старых заботились и не позволяли заниматься тяжелой работой, больных и убогих защищали. Тех, кто ошибался, совершал нечто недостойное, поправляли и наставляли на путь истинный, но не стыдили.
      Алисдер отлично сознавал, что поступил не по справедливости и очень жестоко. В тот раз он намеренно хотел ранить Джудит словами и по выражению ее глаз понял, что это ему удалось сверх всякой меры.
      И хотя возглавлять жизнь целого клана было куда легче, чем просить прощения, Алисдер заставил себя посмотреть Джудит в лицо и произнести слова, которые никогда не собирался говорить английскому подданному.