– Да, – улыбнулся Лахлан.
– Значит, ты обещаешься ей?
Лахлан молча смотрел на старика. В зале все стихло, словно в ожидании. Лахлан прекрасно понимал, чего ждет клан – его согласия на брак, но не на брак, заключенный по-английски. По-английски Лахлан обвенчается позже. Они хотят видеть свадьбу шотландца здесь и сейчас, среди музыки и смеха.
Лахлан посмотрел на Иласэд. Он принес много жертв ради своего клана, но это была не жертва. Иласэд он действительно любит.
– Ты интриган, старик, но эту победу я уступаю тебе.
– Победа не моя, мальчик, – возразил Коннах. – Она предсказана судьбой.
Лахлан вышел на середину зала вместе с Дженет, торжественно взял ее за руку обеими руками и сказал:
– Я буду твоим, девочка, если ты этого захочешь. Я обещаю.
Дженет ошеломленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на старца, который казался счастливым, точно гордый отец семейства. Потом кивнула, и зал наполнился смехом и приветственными возгласами.
Только что она стояла, держась за руку Лахлана; и вот уже переходит от одного члена клана к другому, и все сердечно целуют ее в щеки. Дженет походила на лист в потоке, который может только нестись по течению. Она улавливала только обрывки слов, и они словно плыли над ней. A bheil thu toilichte – это, кажется, о счастье. Mi sgith. Кажется, это значит «устала»? Она целую вечность не говорила на гэльском языке. Она совсем забыла его, помнила всего несколько фраз, но, кажется, понимала.
Они вышли из зала. Но не сели на уставшую лошадь Лахлана, а выскользнули во двор и пошли по тропинке, едва освещенной факелами, укрепленным на стене.
– Лахлан! – Дженет остановилась на тропинке и подождала, пока Лахлан обернется. – Куда мы идем?
– Туда, где сможем побыть наедине, девочка.
– Ты снова хочешь поцеловать меня?
– Да, я подумывал об этом. У тебя есть возражения?
Она отвернулась и, нахмурившись, посмотрела в темноту.
– Что такое, девочка? – Он подошел к Дженет. Провел пальцем по ее плечу вниз, к обнаженному локтю. Она натянула шаль ниже, чтобы закрыть голые руки. Лахлан стоял так близко, что она чувствовала его дыхание.
– Знаешь, когда ты меня целуешь, все мысли вылетают у меня из головы, – тихо призналась она. Это ему понравилось, об этом сказала его тихая усмешка.
– Жаль было бы, если бы было наоборот. Это означало бы, что я плохо тебя целую.
– Мне кажется, Лахлан, что ты целуешь очень хорошо, – упрямо сказала она.
Не следовало ему так очаровательно смеяться. Он обнял ее.
Она заглянула ему в лицо, затемненное ночной мглой, освещенное бледным серебром луны.
– Ты попросил меня выйти за тебя замуж, Лахлан?
– Не совсем так, девочка.
– А-а…
– Ты разочарована? Да? – Он нагнулся и поцеловал Дженет. Она задрожала. И припала к нему.
– Я знаю тебя всего десять часов, – пробормотала она.
– Ты их сосчитала, да?
Она кивнула.
– Слишком мало для предложений и поцелуев, да. Иласэд?
Она снова кивнула.
– Ты всегда такая благовоспитанная, девочка? Такая англичанка?
За вопросом последовал новый поцелуй. Этот был еще более крепким, чем тот, которым они обменялись в Большом зале. Она заморгала, прижалась к Лахлану и снова заморгала.
Необыкновенно странный звук проник сквозь окутывающее ее облако. Он был жалобный и трогательный; казалось, сама земля подает голое. Дженет прислушалась. То был резкий стон неземной красоты, примитивный и странно приятный.
– Это волынки, Иласэд.
Она никогда не слышала волынку – они были запрещены законом еще до того, как она родилась, – но порой Дженет казалось, что она может представить себе этот звук, такой чистый и такой настоящий, что от жажды услышать его пробирало до костей.
– Разве они не запрещены?
Она скорее почувствовала, чем увидела, что он пожал плечами.
– Это английский закон, и притом старый. Кто узнает, чем мы здесь занимаемся?
– Что они играют?
– Жалобу Синклеров. Хочешь знать слова?
Она кивнула.
– «Это зовет тебя мое сердце теперь, когда опускается ночь; все гордые Синклеры приветствуют тебя здесь, в этой долине. Родина – это улыбка, которой тебя встречают; родина – это земля, по которой ты будешь ходить; родина – это Гленлион и дух тех, кто в нем живет». – Он привлек ее к себе. – Это красивая мелодия, девочка, но некоторые говорят, что ее играют слишком часто. Как бы то ни было, это наши волынки, и мы имеем на них право.
Ее охватило ощущение будущей утраты, такое сильное, что Дженет никак не могла с ним справиться. Она обвила одной рукой его шею, прижалась лбом к его груди; другая ее рука легла ему на плечо. Она больше никогда не приедет сюда. Обстоятельства отошлют ее далеко от Гленлиона, далеко от границы, быть может, даже в Лондон.
Но эта ночь принадлежит ей. А с нее довольно и этого.
Глава 10
Он обхватил ладонями ее лицо. Он наклонился так, что всего дюйм разделял их губы. Он терпеливо ждал. Она затаила дыхание. С губ ее слетел какой-то звук, и Лахлан понял, что она скорее становится его соучастницей, чем сдается.
Как долго он хочет ее? С тех пор как впервые увидел или даже раньше? С самого начала своей жизни? Кажется, именно так.
– Иласэд, – шепотом проговорил он ей в губы. Их поцелуй будил нечто большее, чем страсть. Желание отдать себя. Любовь.
Наконец он отодвинулся и прижался лбом к ее лбу. Лахлан тяжело дышал, она крепко схватилась за его руки, щеки у нее горели там, где он ласково прикасался к ним. Предвкушение – часть любви, и он хотел, чтобы она ощутила всю меру наслаждения и всю его боль.
Ощутила так, как он это ощущал. Кровь у него горела, дыхание было хриплым.
Он встал перед ней на колени и протянул руки к ее туфлям.
– Лахлан? – В ее голосе был вопрос, но она не отступила. Он положил руку ей на лодыжку. Слегка сжал ее, и Дженет подняла ногу. Он быстро снял с нее туфельку.
– У тебя красивые ноги, Иласэд.
– Спасибо, – сказала она.
Какая она вежливая, его Иласэд. Будет ли она благодарить его потом таким вот благовоспитанным английским голоском? Лахлан усмехнулся. Будет, если он все сделает правильно.
Еще одно движение, и вторая туфелька была снята. Он провел руками по ее ногам вверх, к подвязкам на чулках. И взглянул на нее. Она внимательно смотрела на него, но не отодвигалась. Легкая дрожь пробежала по ее телу, словно она постепенно пробуждалась от его прикосновений.
– Мне хотелось прикасаться к тебе с той ночи, когда я впервые увидел тебя, Иласэд. – Его руки сомкнулись на ее колене. Грубые чулки мешали ему прикасаться к ее коже. Почему она не носит шелка и тонкие ленты? И почему платья у нее не такие красивые, какие бывают у богатых английских мисс? Это наблюдение позабавило его, хотя единственное, что действительно заботило Лахлана в ее одежде, – это как бы поскорее все снять. Потом можно будет задавать вопросы и получать на них ответы.
Он начал медленно поднимать подол ее юбки. Лахлан умел соблазнять, а она действовала с ним в лад – руки ее упали по бокам, глаза не отрывались от его рук. Он осторожно сложил ее пальцы вокруг края закатанной юбки. Соучастие пьянит гораздо сильнее, чем руководство. Он хотел, чтобы она была его соучастницей.
Теперь ее ноги были на виду, и он провел пальцем до верхней части чулка и зацепил его, как крючком. И впервые ощутил ее кожу, теплую и мягкую. Что-то вроде рычания сорвалось с его губ – совершенно мужской звук, выражающий одновременно удовольствие и предостережение. Если она это поняла. Лахлан неторопливо скатал чулок вниз по ноге.
Когда нога обнажилась, он поцеловал колено. Руки ее задрожали – то ли в знак протеста, то ли от обуревающих ее чувств, он не понял. Но она ничего не сказала, только тихонько вздохнула, еле слышно.
– Иласэд, – сказал он, чертя ее имя губами по коже.
Он снял с нее и второй чулок. Но целовать не стал, а отодвинулся и посмотрел. Одну руку Дженет прижала к губам, другой держала у талии юбку, не давая ей опуститься.
– Вид у тебя в точности такой, как в ту ночь, когда я впервые увидел тебя, бродящую по воде и разыгрывающую из себя брауни. – Голос его прозвучал резче, чем ему хотелось. Она ничего на это не сказала, да он и не ждал ее слов.
Он поцеловал второе колено, провел пальцами по ноге от лодыжки до колена. Дженет задрожала от этого прикосновения.
– Кожа у тебя горячая, как будто тебя сжигает лихорадка.
В этом они очень походили друг на друга. Он был охвачен огнем, который смирял только огромным усилием воли. Иначе Лахлан уже взял бы ее и утолил жажду, томившую его все эти дни. Но она была невинна, и он хотел, чтобы она наслаждалась и вздыхала в его объятиях до рассвета.
Все знают, что Синклеры в таких делах истинные мастера.
Его руки двинулись дальше, вверх от колен, пальцы скользили по гладкой коже, и снова с губ Дженет сорвался тихий вздох. Этот вздох, казалось, был в равной степени вызван и ее невинностью, и его смелостью.
Его руки поднялись еще выше, добрались до той точки, где сходятся бедра. Он посмотрел на Дженет. Глаза у нее были закрыты.
– Здесь ты тоже горячая, Иласэд.
У нее задрожали колени. Она прижала кулак к губам, чтобы заглушить готовый сорваться с них звук.
Лахлан привлек ее к себе, и она упала в его объятия, как перышко. Целовать ее было все равно, что падать в бездну, где единственными постоянными величинами были ее руки, хватающиеся за него, и биение крови в его жилах. Тело требовало – торопись! Быстрее! Рассудок словно утратил способность рассуждать здраво и подчинился телу. И оба лихорадочно торопили его.
«Терпение, Лахлан».
Он уложил ее на траву Гленлиона и расшнуровал платье.
– Я хочу сделать тебя своей, Иласэд, прямо сейчас, – сказал он, и в его голосе уже не было никакой насмешки. – Скажи мне, что ты не боишься. – «Пожалуйста».
Она только помотала головой из стороны в сторону. Она все еще держала руками свою юбку, и он осторожно разжал ее пальцы. Он путался в ее одежде; весь предыдущий опыт вылетел у него из головы; дрожащие пальцы и быстрое дыхание выдавали спешку и вожделение.
Каким-то образом, оставаясь молчаливой и неподвижной, она превратила его в алчного зверя. Когда его руки нашли ее груди и обхватили их, Лахлан издал гортанный вздох облегчения. Скоро он утолит свою жажду.
Он поднял ее платье выше, к самой груди, и там оно скомкалось и запуталось. Он выбранился отчасти от отчаяния, отчасти потому что стало смешно. На помощь пришла Иласэд – она села и стянула платье через голову.
Потом проделала то же самое со своим бельем. Наконец она оказалась полностью, великолепно обнаженной.
Еще минута – и он тоже был наг.
Приличная женщина остановила бы его руки, или отодвинулась, или сказала бы «нет», когда он сообщил о своих намерениях. Но она пренебрегла этими вехами, старательно указывающими путь к продуманной жизни. Неизбежное осуждение просто не имело никакого значения. Гордость была похоронена под будущим одиночеством. Последствия обладали меньшей властью, чем любопытство. Она была страшно одинока, она покинула родину, а теперь ей предлагали ночь свободы с человеком из ее народа. Слышать гэльскую речь и шотландские волынки, побыть какое-то время шотландской девушкой – все это казалось даром, ниспосланным свыше. Ей хотелось всего того, что было родным, всего того, что приказали забыть, и чувство это было слишком живым для приличного общества, страсти – слишком сильными для человека ее положения. Ей хотелось на несколько часов побыть той, какой она могла бы быть, если бы обстоятельства не изменили ее жизнь.
А больше всего она хотела его.
Ей хотелось бы, чтобы от нее пахло розами, чтобы волосы у нее были расчесаны до блеска, чтобы платье было из шелка. Но она не стала бы менять час или место их соединения. Пусть все произойдет здесь, в Гленлионе, и звуки волынок будут тихим и мечтательным фоном происходящего. Она навсегда запомнит все это.
Лахлан коснулся губами ее сосков, и она выгнулась в удивлении. Она обхватила руками его голову, пальцы ее запутались в его густых волосах. С неожиданной властностью она привлекла к себе его губы, и его тихий смех тут же превратился в гортанный стон.
Никогда еще ни одна женщина не обнимала с такой жадностью свою гибель.
Все ее существо требовало того, о чем она мечтала в эти дни. Требовало его. Лахлана.
Он гладил ее в сокровенных местах, и она тихонько постанывала. Он наклонился и прошептал что-то ей на ухо, какие-то хриплые и красивые слова на гэльском языке. Это было очень уместно, именно сейчас, под открытым небом, когда свидетелями были только земля и звезды.
Она раздвинула ноги, молча призывая его. Он тут же отозвался, опустился на нее и вошел резко и внезапно.
И остановился, услышав тихий стон боли. Обнял и прошептал:
– При других обстоятельствах я бы порадовался твоей невинности, Иласэд, но вряд ли теперешние обстоятельства подходят для этого.
Странно было в такой момент слышать юмористические замечания.
Она пошевелилась под ним, обхватив руками его бедра и побуждая войти глубже. Боль, которую она при этом почувствовала, сопровождалась его бранью, тихой и страстной. Боль эта не была невыносима, хотя то, что находилось внутри ее, было твердое, как железо, и почти такое же тяжелое.
– Моя невинность больше не препятствие, – пробормотала она, стараясь скрыть улыбку. Но тут он начал ее целовать, а потом поднял голову и посмотрел на нее. В темноте она не могла различить выражения его лица. Рассердился ли он?
– Мы потеряли напрасно несколько дней, – сказал он.
– А сейчас теряем драгоценные мгновения, – сказала она. И снова он почувствовал голод. Лахлан схватил ее за руки, сплетая свои пальцы с ее пальцами.
– Пойдем со мной, Иласэд, потому что я не могу ждать. – И он принялся наносить удары медленные и длинные; ритм их был стар, как время.
Она не сводила глаз с его лица, хотя оно было окутано мглой. Дженет знала, что он тоже смотрит на нее.
Чувства, которые она испытывала, постепенно отодвинули боль на второй план. По спине время от времени пробегал блуждающий огонек; внутри словно загорелся шнур, и пламя поднималось вверх и охватывало ее целиком. Пламя это было окрашено в оранжевый, красный, синий и ярко-лиловый цвет и во все оттенки этих цветов, какие только можно себе представить.
Она закрыла глаза, чувствуя себя беспомощной перед этим пламенем. Лахлан целовал ее, что-то шептал на ухо. Tha gaol agam ort. Она хорошо знала эти слова, часто слышала их от своих родителей.
Я тебя люблю.Кожа его была липкой от пота, руки сжали ее бедра, и Дженет закричала, а он поцелуем заглушил ее крик, побуждая этим поцелуем коснуться всех цветов волшебной радуги, стать частью его, как он уже стал частью ее.
Он унес ее, этот грабитель, туда, где она никогда еще не бывала, туда, где не было молчания и одиночества, а только рыдающая радость и где связаны воедино плоть, рассудок и сердце.
Когда все было кончено, когда ночь уже неохотно уступала место первым осторожным рассветным лучам, Дженет обняла его, не чувствуя ни стыда, ни сожаления из-за своего поступка.
Ведь Лахлан – возлюбленный ее сердца.
Глава 11
Он спешился, не доехав до дома, и принял ее в свои объятия.
– Ты устала, девочка, – ласково сказал Лахлан, с улыбкой глядя на ее сонное лицо.
Всю дорогу домой она дремала. Он хотел оставить ее в Гленлионе, но побоялся вызвать этим поступком недовольство в своей новой семье. Ее родители – англичане, они не поймут, что их шотландский брак имеет такую же законную силу, как и те, что заключаются в Англии. Может быть, Лахлан сможет поговорить с ее отцом и сделать так, чтобы тот поторопился со свадьбой. Лахлану претила мысль о том, что придется оставить Иласэд здесь. И к тому же он понимал, что ему не очень-то хочется ждать еще много дней, пока они не обвенчаются на английский манер.
Лахлан представлял себе, что скажет Коннах, если он сообщит ему об этом.
Она обвила руками его шею и зарылась в нее лицом. Что-то пробормотала. Прикосновение ее губ было очень возбуждающим. Но Лахлану предстояла долгая поездка обратно, а Иласэд нужно быть в постели прежде, чем взойдет солнце.
– Девочка, – сказал он, – я и впрямь утомил тебя, но сейчас ты должна проснуться. – Она даже не попыталась открыть глаза, и он едва заметно улыбнулся.
Он поставил ее на землю. Она припала к нему, потом вздохнула и выпрямилась, слегка покачиваясь.
– Мне следовало ощущать себя грешницей, Лахлан. Или хотя бы распутницей. Но я этого не ощущаю. Разве это не безумие с моей стороны?
– Мы не сделали ничего дурного, – возразил он, растирая ей руки от плеч до запястий. Она откинула голову назад и закрыла глаза. Мгновение расставания становилось все тяжелее. – Мы ничего не сделали такого, за что церковь могла бы нас наказать. – Он поцеловал ее в лоб. – Теперь я не могу называть тебя девочкой, да? Но я привык называть тебя Иласэд. Может быть, ты предпочтешь, чтобы я называл тебя так, а не твоим первым именем? Оно некрасивое, мне кажется, и совсем тебе не подходит.
– Дженет не такое уж некрасивое имя. – И она снова припала к нему, все еще не проснувшись окончательно.
– Дженет? – Он отодвинулся и заглянул ей в лицо. Она неохотно открыла глаза. – У тебя что, целый набор имен? Я говорю о Харриет. Это имя мне не нравится. Оно тебе не идет.
Она шире открыла глаза и медленно тряхнула головой:
– Меня зовут не Харриет.
Он провел рукой по волосам. Ему показалось, что он неправильно расслышал ее слова. Или, возможно, он все еще спит на траве в Гленлионе, удовлетворенный, довольный и более уверенный в своем будущем, чем прежде.
– Меня зовут не Харриет, – повторила она. Голос ее звучал тихо, но он хорошо расслышал сказанное.
Он покачал головой:
– Нет, Харриет. Ты дочь сквайра Хэнсона. Моя английская невеста.
Его слова показались Дженет мелкими пулями, которые попали ей прямо в сердце. Его английская невеста. Что, конечно же, означает, что сам он не какой-то шотландский разбойник, не просто обитатель Гленлиона, а лэрд клана Синклеров.
Она видела его лицо в рассветном сумраке. Его глаза, казалось, кричали.
– Я не Харриет, – прошептала Дженет. Она отступила от него на шаг. На это ушло бесконечное количество времени, как будто она проделала большое расстояние. – Меня зовут Дженет. – И она отступила еще на шаг. И еще. – А ты лэрд Синклеров, да? – Голос ее дрогнул.
Лахлан кивнул. Всего один раз. Кивнул коротко, резко.
– Разве ты этого не знала, девочка? Мой клан был рядом с нами всю ночь. Они встретили тебя как мою будущую жену.
Она снова и снова мотала головой. Но отрицанием нельзя было заставить это мгновение исчезнуть, нельзя было уничтожить предыдущие несколько дней. Дженет полюбила его, полюбила его улыбку, его смех, его грустное признание, что он покончил с разбойными набегами. Лахлан полюбил ее, и она обнимала его, когда он содрогался рядом с ней, и он целовал ее, когда она стонала. А теперь он стоит и смотрит на нее как на привидение.
– Я не Харриет, – повторила она.
– Тогда кто же ты? – Эти слова прозвучали не громче, чем шепот, несмотря на всю их резкость. Не показался ли ему этот миг излишне странным? Как будто в нем не было ничего реального, как будто то был сон, вызванный слишком большим количеством, съеденных засахаренных фруктов или выпитого вина.
– Я компаньонка Харриет, – тупо сказала Дженет. – Я читаю ей книги, когда ей скучно, разматываю для нее нитки и растираю ей виски. Вот и все. От меня не зависит мир на границе, и я не могу принести тебе богатого приданого.
Молчание лежало между ними, словно долина, где ничего не растет. Не было произнесено никаких объяснений, извинений или сожалений. То, что думала Дженет, невозможно было выразить словами, а то, что чувствовал Лахлан, скрывалось за его молчанием.
Рассветное небо светлело. Их странное молчание было прервано птичьим щебетом. Природа подавала знак тревоги.
– Тебе лучше войти в дом, пока тебя не заметили.
Дженет молча кивнула.
Они могли бы сказать друг другу очень многое, но не находили сил выговорить ни слова. Она опустила глаза, повернулась и ушла.
Он приказал себе не смотреть ей вслед, отвернуться с такой же легкостью, что и она. Но он все равно смотрел на нее. Надежда, которая так весело охватила его, когда он с ней встретился, и которая постоянно крепла в ее присутствии, исчезла. С Дженет исчезла и его вера в будущее.
Сколько часов эта вера жила в нем? Иласэд все старательно подсчитала. Десять часов – и одна волшебная ночь. Только и всего.
Глава 12
– Кто он, Дженет? – раздался голос в Желтой гостиной. Она остановилась и повернула голову. Перед ней стоял Джереми.
Она посмотрела на стул, пододвинутый к окну. Да, он все видел. «Это будущий муж вашей сестры. И мой любимый». Этих слов она не произнесет никогда. Разве ей не следует чувствовать еще больший стыд? Но она чувствовала себя только опустошенной, как будто утратила какую-то часть себя. Какой-то самый важный орган. Сердце? Чем именно человек ощущает значимость подобных вещей? И было не важно, что сейчас Джереми заклеймит ее как распутную женщину.
– Вы все время следили за мной?
Судя по его лицу, он, очевидно, не ожидал такого вопроса. Как это несправедливо с ее стороны. Ведь он следил за ней не просто так. Он делал все, чтобы ее исчезновений никто не заметил. Он всегда был добр. Быть может, чересчур внимателен, даже когда потакал ее распутству. Как ему удавалось отвлечь от нее внимание Харриет? Выслушивая жалобы своей сестрицы? Играя с ней в вист в те часы, когда Харриет могла бы проверить, чем она занята?
– Если вы проскользнете наверх прямо сейчас, никто вас не заметит.
Дженет воззрилась на него. Он был двумя годами старше, но она всегда думала о нем как о младшем. Как о человеке, который только что вышел из юношеского возраста; но было в нем теперь что-то такое, что она поняла – Джереми возмужал с тех пор, когда она видела его в последний раз. Или, возможно, это ей показалось, потому что она сама изменилась так разительно.
– Почему вы не бьете тревогу, Джереми? Расскажите Харриет, что вы узнали.
– Вам будет легче, если вас накажут, Дженет? – В голосе его звучала такая доброта, что Дженет заморгала, чтобы смахнуть навернувшиеся на глаза слезы.
– Думаю, нет, – сказала она. – Спасибо, Джереми.
Он дошел с ней до лестницы, остановился и смотрел, как она поднимается наверх. Подниматься было трудно, словно она всходила на высочайшую гору. Когда Дженет остановилась и оглянулась, то увидела, что он хмуро смотрит на нее.
– Если в моих силах что-то для вас сделать, Дженет, я сделаю.
– Спасибо, Джереми.
– Вы дадите мне знать, когда потребуется моя помощь?
– Да, Джереми, я дам вам знать.
Он говорит о скандале, это ясно. Если кто-то узнает о том, чем она занималась этой ночью, или, если окажется, что она беременна, ее с позором выгонят из дома.
Она тихо открыла дверь своей комнаты, тихо закрыла ее за собой, села на край кровати, обхватила себя руками. Дженет сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, и это движение странным образом действовало на нее успокаивающе.
Лахлан станет мужем Харриет.
Дженет не вынесет этого.
– Ты, старик, поступил бы мудро, если бы держался подальше от меня. – Лахлан сердито посмотрел на Коннаха, потом отвернулся и протянул Джеймсу только что починенную трубу. После своего возвращения в Гленлион Лахлан лихорадочно набросился на работу, но занятость рук никак не помогала утишить беспокойный ум. – Или, если ты пророк, скажи, будет ли эта штука когда-нибудь работать.
В ответ на его возмущение последовало молчание. И хорошо, потому что Лахлан был не в настроении что-либо обсуждать. Он с большим удовольствием придушил бы провидца. Будь проклята легенда. Будь проклята скудная жизнь, на которую обречен его клан.
Лахлан повернулся и оказался лицом к лицу с Коннахом. Старик улыбался, насколько можно было судить по шевелению его бороды. Лахлан давно решил, что старик носит бороду для того, чтобы больше походить на мага. Единственное, чего ему не хватало, так это остроконечной шапки. Да еще настоящего умения видеть будущее.
– Все это не имеет значения – и ты, и твоя дурацкая легенда. Мы и без нее найдем, как выжить.
Старик продолжал улыбаться.
– Ты никогда не верил в нее. Но твои люди верили. – Было ли в глазах Коннаха осуждение? Лахлан отвернулся и нагнулся, чтобы укрепить на место очередной кусок трубки.
– Насчет этого я с ними договорюсь. Они никогда не почувствуют, что им чего-то не хватает.
– Ага, но ты-то почувствуешь.
– Не загадывай мне загадок, старик.
– Почему ты здесь, а твоя жена в Англии? Спроси себя об этом, Лахлан. Ты несчастен из-за собственной глупости и будешь и дальше несчастным. Мои слова здесь ни при чем.
Лахлан прищурился и задался вопросом, сколько же в точности лет Коннаху. Конечно, он слишком стар, чтобы драться с ним. Слишком стар, чтобы заточить его в подвал замка.
Но старик был прав. Он, Лахлан, смотрел, как Дженет уходит, и ничего не сделал. Он просто прирос к месту, погрузившись в ад собственного изготовления. Внезапно Лахлан странно рассердился – на нее за то, что она оказалась не той, за кого он ее принимал; на себя за то, что подверг опасности свой клан. Или ему просто не хватает Дженет? Эта мысль не давала Лахлану уснуть все долгое утро; из-за этой мысли он подверг свой дом доскональному и ужасающе беспристрастному осмотру.
Восточную стену нужно починить. Там, где осыпалась известка, темнела кирпичная кладка. Лучшая мебель Гленлиона давно была принесена в жертву более важным целям – это было в 1745 году – или просто борьбе за выживание, которая началась с тех пор. Их скот отощал; даже у кур был голодный вид. Их единственная надежда на процветание была связана с женитьбой лэрда, а из женитьбы ничего не вышло?
Потому что он полюбил не ту женщину.
Пророчество не имело никакого значения. Он сделал свой выбор, и причины для этого выбора были самыми что ни на есть убедительными. Дженет очаровала и околдовала его, заставила его смеяться. Ему хотелось знать, о чем она думает, что ей снится. Ему хотелось еще раз прикоснуться к ней, лечь с ней в постель и любить ее долго-долго.
Какой властью обладает легенда по сравнению с этим чувством?
Он отшвырнул трубку и вышел из пещеры. К черту легенду! Он женится на Дженет.
Но второй взрыв заставил его отложить свои планы.
Она не ответила на стук в дверь, только свернулась клубочком на кровати и даже глаз не открыла.
– Дженет!
– Да, Харриет. – Жаль, что на двери нет замка. Меньше всего на свете ей хотелось видеть Харриет. Особенно потому что Харриет обладала способностью быстро замечать, когда человеку плохо, и теперь она сразу же увидела, что Дженет плачет. Она плакала беззвучно; слезы просто струились из ее глаз. Разбитое сердце не требовало усилий.
Бывали утра, когда Дженет стояла у окна, смотрела, как солнце освещает землю, поворачивалась к северу, в сторону Шотландии, и ее охватывала тоска. Она никогда не сможет снова посмотреть в сторону своей родины, никогда не сможет пережить утрату. Лахлан. Конечно, он лэрд. Дженет следовало это понять. Речь выдавала его происхождение; и блеск глаз, и смелость. Он обладал чувством юмора и знаниями, телом воина и лицом ангела!
Когда Дженет была еще девочкой, она любила воображать себя разными людьми. Сначала ей хотелось быть принцессой, потом матерью со множеством ребятишек, потом работать с отцом в винокурне. Став старше, Дженет захотела влюбиться, и пару раз ей представилось, что она действительно влюбилась. Когда ей было двенадцать лет, это был Камерон Драммонд. Через год – его брат Гордон. Но никакие пылкие взгляды, которые бросали друг на друга она и ее возлюбленные, не подготовили ее к этому мгновению, к встрече с Лахланом Синклером.
Будущим мужем Харриет.
Дженет крепко зажмурилась.
– Вы снова больны? – Голос Харриет раздавался у самой кровати, но Дженет все равно не открыла глаза.
– Да, кажется, Харриет. – «Прошу тебя, уйди и оставь меня в покое». Или то была молитва, произнесенная про себя? Но на Харриет это никак не подействовало. Она только подошла еще ближе.
– Вы что же, спали одетая, Дженет? Какая неопрятность.
– Да, Харриет. – Может быть, если соглашаться с ней, она быстрее уйдет. Но этого не случилось.
– Или вы скрываете какой-то более серьезный грех, Дженет? – Рука протянулась и слегка хлопнула по ее юбке. – Вы ведь просто-напросто распутница, да, Дженет? – Эти слова была произнесены таким приятным голосом, что их значение не сразу дошло до Дженет. – Все это время? Вы были распутницей все это время? – Холодное презрение проникало до самых костей. Ужас заключался в том, что нечем было защищаться от таких слов, нечем было смягчить презрение Харриет. Дженет в общем-то нечего было сказать. Она виновата во всем, в чем ее обвиняет Харриет. Что еще хуже – она согрешила с тем, кто скоро станет мужем Харриет. Она погубила себя. Да, то была великолепная ночь, но ведь в ушах у нее раздавался голос давно покойной матери, твердившей об осторожности и приличии. Не сказалась ли ее шотландская натура в том, что она пренебрегла этим голосом? Или то было безудержное любопытство или просто беспечность?
– Оставь ее в покое, Харриет.
Голос Джереми подействовал, как ни странно, утешительно. Голос этот звучал на редкость твердо, даже возмущенно. Дженет открыла глаза и села. Она обратила взгляд на Джереми, который стоял в открытых дверях, точно защищая ее от презрения сестры.
– Ничего страшного, Джереми. – Дженет перекинула ноги через край кровати и отбросила волосы с лица.
У нее нет времени на горе. Ей нужно подумать о своем будущем. Впервые после того, как Харриет сообщила ей эту новость, Дженет обрадовалась, что не поедет в Шотландию.
