Искра жизни

У него в ладонях еще лежали картофелины. Одна крупная, другая очень маленькая. Они казались ему слишком большими. Он съел обе. Маленькую он проглотил в один прием; крупную жевал и пережевывал. Он не ожидал, что после съеденного чувство голода будет еще острее. Но такое случалось вновь и вновь, и каждый раз в это как-то трудно было поверить. Он облизал пальцы, а потом даже укусил руку, чтобы она не касалась лежавшего и кармане куска хлеба. «Хлеб, как прежде, проглатывать сразу не буду, — подумал он. — Съем не раньше завтрашнего дня. Сегодня вечером я выиграл у Лебенталя. Я его почти убедил. Он не хотел, но дал три марки. Я еще не сломался. Значит, у меня еще есть воля. Если не съем хлеб и продержусь до завтра, — ему казалось, что в голове капает черный дождь, тогда он сжал кулаки и поглядел на горящую церковь, — тогда я еще не животное. Не мусульманин. Не только машина для пожирания пищи. Тогда я, — слабость опять охватила его, — страстное желание, это… я раньше сказал об этом Лебенталю, но в тот момент у меня в кармане не было хлеба. Сказать легко. Это — сопротивление, это как снова стать человеком — это начало…»

VI

Нойбауэр удобно расположился в своем кабинете, напротив него сидел штабной доктор Визе, обезьяноподобный мужчина с веснушками и неухоженными рыжими усами.

Нойбауэр был явно не в духе. Для него это был именно один из тех дней, когда все как назло не получалось. Сообщения в газетах были более чем осторожные. Зельма все ворчала дома; Фрейя с красными от слез глазами металась по квартире; два адвоката закрыли свои конторы в его торговом доме. А теперь еще явился этот гнусный пилюльщик со своими идеями.

— Сколько же людей вам требуется? — спросил неприветливо Нойбауэр.

— Пока хватит шести. По своей кондиции где-то за гранью физической немощи.

Визе не имел непосредственного отношения к лагерю. Неподалеку от города у него был маленький госпиталь, и он не без тщеславия считал себя ученым мужем. Как и некоторые другие врачи, он ставил опыты над живыми людьми, и лагерь несколько раз предоставлял ему заключенных для этих целей. Он был в дружеских отношениях с бывшим гауляйтером провинции, и поэтому никто не задавал ему лишних вопросов о том, как он использует людей. Трупы в установленном порядке всегда доставлялись в крематорий; на этом все формальности заканчивались.

— Итак, вам нужны люди для клинических экспериментов? — спросил Нойбауэр.

— Да. Это опыты для армии. Пока, разумеется, тайно. — Визе улыбнулся. Зубы под усами оказались удивительно крупными.

— Значит, тайно… — Нойбауэр тяжело вздохнул. Он терпеть не мог этих высокомерных ученых мужей. Они повсюду лезут, важничают, стараясь оттеснить старых вояк. — Вы получите столько, сколько захотите, — сказал он. — Мы рады, что эти люди еще на что-то годятся. Единственное, что нам требуется, — это приказ об их переводе.

Визе удивленно поднял глаза.

— Приказ о переводе?

— Так точно. Приказ о переводе из моей вышестоящей инстанции.

— Но чего вдруг, я просто не понимаю… Нойбауэр подавил свое удовлетворение. Он ожидал недоумения Визе.

— Я действительно не понимаю, — повторил штабной доктор. — До сих пор от меня ни разу этого не требовали.

Нойбауэр был в курсе дела. Доктору Визе это не требовалось благодаря знакомству с гауляйтером. Между тем гауляйтер из-за какой-то темной истории был отправлен на фронт, и теперь это дало Нойбауэру желанную возможность создать трудности для штабного доктора.

— Все это — чистая формальность, — добавил он приветливо. — Если армия запросит перевод, вы безо всякого получите людей в ваше распоряжение.

Визе это интересовало в весьма малой степени; он упомянул армию лишь как предлог. Нойбауэр это тоже знал. Визе нервно подергивал усы.

— Все это с трудом доходит до моего сознания. До сих пор я безо всякого получал людей.

— Для опытов? От меня?

— Здесь, от лагеря.

— Тут, видимо, какое-то недоразумение. — Нойбауэр снял телефонную трубку. — Сейчас выясню.

Ему незачем было выяснять, он и так все прекрасно знал. Задав несколько вопросов, Нойбауэр положил трубку на рычаг.

— Как я и предполагал, господин доктор. Раньше вы запрашивали людей на легкие работы и получали их. Здесь наша биржа труда действует без формальностей. Мы ежедневно направляем специально выделенные коммандос на десятки предприятий. При этом люди остаются в подчинении лагеря. Ваш случай предстает сегодня в другом свете. На этот раз вы требуете людей для клинических экспериментов. Тем самым люди официально покидают территорию лагеря. А для этого мне нужен приказ об их переводе.

Визе покачал головой.

— Здесь нет никакой разницы, — сказал он раздраженно. — Прежде людей также использовали для экспериментов.

— Об этом мне ничего не известно. — Нойбауэр откинулся в кресле. — Я знаю только то, что есть в документах. И я полагаю, на этом можно было бы поставить точку. Вы наверняка не заинтересованы в том, чтобы привлечь внимание властей к подобному заблуждению.

Визе на минуту задумался. Он понял, что сам себя загнал в тупик.

— А я получу людей, если сделаю заявку на их участие в легких работах? — поинтересовался он.

— Разумеется. На то и существует наша биржа труда.

— Хорошо. Тогда я прошу предоставить мне шестерых для выполнения легкой работы.

— Но, господин штабной доктор! — Нойбауэр наслаждался тем, что контролировал ситуацию с триумфом, полным укора. — Откровенно говоря, я не вижу оснований для столь неожиданной смены ваших пожеланий. Сначала вам нужны люди даже за гранью физической немощи, потом они требуются вам для участия в легких работах. Вы сами себе противоречите! Уж можете мне поверить, кто у нас за гранью физической немощи, тот не в состоянии даже чулки себе заштопать. Мы здесь — воспитательно-трудовой лагерь с прусским представлением о порядке.

Визе икнул, резко встал и потянулся за своей шапкой. Нойбауэр тоже поднялся. Он испытывал радость оттого, что позлил Визе. Он вовсе не стремился к тому, чтобы сделать гостя своим откровенным врагом. Кто знает, вдруг старый гауляйтер в один прекрасный день снова будет в чести.

— У меня другое предложение, господин доктор, — проговорил Нойбауэр.

Визе обернулся. Он был бледен. Его веснушки резко проступали на бледном, как полотно, лице.

— Простите, какое?

— Если вам очень нужны люди, спросите, может, найдутся добровольцы. Это избавит от формальностей. Если узник желает послужить науке, мы не имеем ничего против. Это не совсем официально, но я все возьму на себя, особенно в отношении тех, кто бесполезно ожидает своей участи в Малом лагере. Люди подписывают соответствующее заявление, и баста.

Визе ответил не сразу.

— В таком случае не требуется даже оплаты за выполненную работу, — заметил радушно Нойбауэр. — Люди официально остаются в лагере. Вы видите, я делаю, что могу.

В докторе Визе все еще сидело недоверие.

— Я не понимаю, чего вдруг такая ершистость. Я служу отечеству.

— Все мы служим отечеству. И я совсем не ершистый. Просто должен быть порядок. Определенный бюрократизм. Такому научному светилу, как вы, это, наверное, может показаться излишним, но для нас это, считай, половина дела.

— Значит, я смогу получить шестерых добровольцев?

— Если захотите, даже больше. Кроме того, в помощь вы получите нашего первого начальника лагеря: он вас отведет в Малый лагерь. Это штурмфюрер Вебер. Исключительно способный работник.

— Благодарю.

— Не стоит благодарности. Мне было приятно вам помочь.

Визе ушел. Нойбауэр схватил телефонную трубку, чтобы проинструктировать Вебера.

— Пусть себе поизгаляется. Но никаких приказов. Только добровольцев. Пусть сам доводит себя до белого каления. Если не будет желающих, значит, помочь мы ему просто не сможем.

Он ухмыльнулся и положил трубку. От его плохого настроения не осталось и следа. Ему доставило удовольствие продемонстрировать этому культур-большевику, что здесь Нойбауэр еще кое-что может. Особенно удачной показалась ему придумка с волонтерами. Доктору наверняка сложно будет найти таковых. Почти все узники были в курсе дела. Даже лагерный врач, тоже считавший себя ученым мужем, вынужден отлавливать свои жертвы на улицах, когда ему требуются для опытов здоровые люди. Ухмыльнувшись, Нойбауэр решил выяснить позже, чем все это кончится.

— А можно проверить рану? — спросил Лебенталь.

— Едва ли, — сказал Бергер. — Эсэсовцам это наверняка не удастся. Это был предпоследний коренной зуб. К тому же челюсть сейчас окоченела.

Они положили труп Ломана перед бараком. Утренняя перекличка закончилась. Они ожидали прибытия катафалка.

Агасфер стоял рядом с Пятьсот девятым. Губы у него дрожали.

— Старик, по этому не нужно читать каддиш, — сказал Пятьсот девятый. — Он был протестантом.

Агасфер поднял глаза.

— Это ему не повредит, — проговорил он спокойно, продолжая свое бормотание.

Появился Бухер. За ним шел Карел, мальчик из Чехословакии. Ноги у него были тоненькие, как палочки, а лицо — крохотное, как кулачок, под слишком крупным черепом. Его слегка пошатывало.

— Иди назад, Карел, — сказал Пятьсот девятый. — Здесь для тебя слишком холодно.

Юноша покачал головой и подошел ближе. Пятьсот девятый знал, почему тот хотел остаться. Ломан иногда делился с ним своим хлебом. Ведь по сути это были похороны Ломана; отсюда начинался бы его скорбный путь на кладбище, были бы венки и цветы с горьким запахом, были бы молитвы и плач, в общем, все, что они еще могли бы сделать для него. А сейчас они могли лишь постоять здесь и без единой слезинки поглазеть на тело, освещаемое лучами утреннего солнца.

— А вот и катафалк, — проговорил Бергер.

Раньше в лагере были только санитары из крематория. Потом, когда умирающих прибавилось, появилась машина, в которую впрягали сивую лошадь. Когда лошадь сдохла, стали использовать отслуживший свой век грузовик с плоским кузовом и решеткой, какие используются для перевозки забитого скота. Грузовик объезжал барак за бараком и собирал мертвецов.

— Санитар из крематория здесь?

— Нет.

— Тогда придется грузить самим. Позовите Вестгофа и Мейера.

— Ботинки, — вдруг прошептал взволнованно Лебенталь.

— Да. Но он ведь должен иметь что-то на ногах. У нас есть что-нибудь под рукой?

— В бараке еще валяется обувь Буксбаума. Я сейчас принесу.

— Встаньте здесь кружком, — сказал Пятьсот девятый. — Быстро! Следите, чтобы меня никто не увидел.

Он опустился рядом с телом Ломана на колени. Остальные встали таким образом, чтобы его загораживать от грузовика, остановившегося перед семнадцатым бараком, и охранников на ближайших сторожевых башнях. Ему удалось быстро снять ботинки. Они были слишком велики. Ступни ног у Ломана состояли только из костей.

— А где вторая пара? Быстро, Лео!

— Здесь…

Лебенталь вышел из барака. Драные ботинки он держал под курткой. Войдя в круг, он повернулся так, что ботинки вывалились у него как раз перед Пятьсот девятым, который в свою очередь вложил в руки Лебенталю снятые. Лебенталь стал засовывать ботинки под куртку, снизу до самых плечей. После этого он вернулся в барак. Пятьсот девятый натянул драные ботинки Буксбаума на ноги Ломана и, покачиваясь, встал. Машина остановилась перед восемнадцатым бараком.

— Кто за рулем?

— Сам дежурный, Штрошнейдер.

— И как только об этом можно было забыть! — сказал Пятьсот девятому вернувшийся Лебенталь. — Подошвы ведь еще целы.

— Их можно продать?

— Обменять.

— Ну, значит, обменять.

Машина подъехала ближе. Тело Ломана лежало под солнцем. Приоткрытый рот вытянулся в кривой улыбке, один глаз светился, как желтая роговая пуговица. Никто ничего не говорил. Все смотрели на него. А он удалялся от них куда-то в бесконечность.

Грузили трупы секций «Б» и «Д».

— Поехали! — закричал Штрошнейдер. — Вам что, нужно еще объяснять? А ну, бросай вонючек наверх!

— Пошли, — сказал Бергер.

В то утро в секции «Д» было только четыре трупа. Для первых трех место еще нашлось. Но потом грузовик оказался переполненным. Ветераны не могли сообразить, куда деть труп Ломана: мертвецы лежали до самого верха друг на друге. Большинство из них окоченели.

— Давай наверх, — прокричал Штрошнейдер. — Мне еще вас надо торопить? Пусть двое залезут наверх, свиньи вы ленивые! Это единственная работа, которая от вас еще требуется. Подыхать и грузить!

Поднять труп Ломана снизу на грузовик им никак не удавалось.

— Бухер! Вестгоф! — сказал Пятьсот девятый. — Пошли!

Они положили труп снова на землю. Лебенталь, Пятьсот девятый, Агасфер и Бергер помогали Бухеру и Вестгофу залезть на машину. Бухер добрался уже почти до самого верха, но поскользнулся и чуть было не упал. Он уцепился за что-то, это оказался чей-то труп, да еще не окоченевший. Труп пополз и вместе с Бухером съехал вниз. Страшно было наблюдать за тем, как труп соскользнул на землю, словно состоял из одних позвонков.

— Черт возьми! — заорал Штрошнейдер. — Что это за свинство?

— Скорее, Бухер! Еще раз! — прошептал Бергер. Тяжело дыша, они снова помогли Бухеру забраться наверх. На этот раз ему удалось зацепиться.

— Сначала другой труп, — сказал Пятьсот девятый. — Он еще мягкий. Его легче продвинуть вперед.

Это был труп женщины. Он казался тяжелее, чем обычные лагерники. У нее еще были груди. Она умерла, но не от голода. У нее остались груди, а не кожные мешки. Она не сидела в женском отделении, примыкавшем к Малому лагерю. Тогда она была бы совсем истощенной. Судя по всему, она имела отношение к обменному лагерю евреев с южноамериканскими въездными документами; там еще сидели семьями.

Штрошнейдер слез со своего водительского места и увидел труп женщины.

— Ну там, возбудились, что ли, козлы вы этакие?

Его рассмешила собственная шутка. Как специально выделенный дежурный крематорской команды, он вовсе не обязан был сам садиться за руль. Но он делал это, потому что речь шла о машине. Раньше он работал шофером и разъезжал, где только можно. К тому же, садясь за руль, он постоянно был в прекрасном настроении.

Восьмером они наконец-то снова забросили мягкий труп наверх. Дрожа от изнеможения, они приподняли Ломана, в то время как Штрошнейдер плевал в них жевательный табак. После женского трупа Ломан показался им очень легким.

— Привяжите его покрепче, — прошептал Бергер Бухеру и Вестгофу. — Привяжите одну руку к другой.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.