Смилодон - Смилодон в России (Смилодон - 2)

      - И только благодаря вашей храбрости, граф, не оказавшаяся в руках этих подлых андрападистов<Преступники, похищавшие свободных граждан и продававшие их в рабство.>, - добавила Анагора, благодарно хихикнула и с энтузиазмом пригубила розового "Полиньи". - Ах, помню, как сейчас. Был удушливый полдень одного из дней жаркого метагейтнона<Летний месяц.>. Снежно-белые улочки Керамика были пустынны, из-за акрополя возвышалась громада Ликабетт<Гора.>, а Пирейская дорога напоминала змею. Огромную, желтую, стремящуюся к Афинской гавани. И тут...
      С носом и ногами у нее было не очень. Вернее, с носом - очень даже. Впрочем, бойкая такая девица, распутноглазая, у такой наверняка не сорвется. Здорово напоминающая манерами и внешностью свою госпожу филатриссу<Клеопатра, судя по сохранившимся изображениям, красотой не блистала. Секрет же успеха у мужчин заключался, по-видимому, в женственности, обаянии, а главным образом - в любовной технике. Крайне разнообразной и изощренной. Недаром же ее называли Хейлон - "толстогубая", то есть феллатриса, любительница орального секса. А еще - Мериохане, что дословно означает "та, чей рот открыт для десяти тысяч мужчин". Ну, неизвестно, как в плане десяти тысяч, а вот то, что царица Египетская ублажила однажды сотню патрициев за ночь, это исторический факт.>.
      - Бросьте, милая, пустое, не стоит благодарности. Да ради вашей красоты любой мужчина готов сломать себе шею. - Калиостро, с живостью покончив с олениной, залпом выпил красного "Вольна", чмокнул, промокнул салфеткой губы и вопросительно уставился на Бурова: - А, любезный Маргадон?
      Львиный голос его был насмешлив, умные глаза лучились юмором и цинизмом - как вам фарс? Хорошо ли представление?
      - Ну конечно же, конечно, - сразу согласился Буров, глянул мельком на шнобель Анагоры, вздрогнул, поперхнулся, тяжело вздохнул и занялся вплотную окороком марала. - Да ради этой красоты...
      Смотреть на Лоренцу, хозяйку дома, ему было куда приятней - внешность супруги Калиостро завораживала. Она была феноменально, фантастически хороша, но в лице ее читалась толика дисгармонии, которая воспринимается лишь подсознанием и делает красивые черты вершиной совершенства. Только вот сидела графиня тихо, словно мышь, ничего не ела, в разговоры не лезла и не сводила с Калиостро глаз, бездонных, задумчивых глаз, полных грусти и страдания. Так, верно, смотрит крольчиха на своего удава. Чувствовалось, что между ними существует какая-то незримая связь, загадочна, тайная, понятная лишь для посвященных, тем не менее очень крепкая и неподвластная секире смерти. М-да, та еще, видать, семейка, ячейка общества...
      Сидела в молчании Лоренца, молола чепуху Анагора, сосредоточенно насыщался Буров, с апломбом разглагольствовал Калиостро - о Макрокосме и раннем христианстве, о роли личности и косности толпы, о древних раритетах и греческом огне<Зажигательное средство древних, состав которого утрачен.>. Вот так, ужин при свечах, приятная компания, уютная обстановка, изящная беседа. Хотя кормили у волшебника не в пример хуже, чем у маркиза<См. первую книгу.>. Ну да, паштеты, да, салаты, да, жаркое. Но не хватало всей этой французской кухне чисто русской широты, славянского изобилия, нашего хлебосольства. Ах, где вы, где вы, лососина горой, икра навалом, голубиный бульон, фрикассе из жаворонков, рагу из рыси, лангусты по-марсельски... А тушеные лосиные губы, разварные лапы медведя, осетрина на шампанском, деликатнейшее филе из серны, под которые так хорошо идет драгоценное, излечивающее все болезни, выдержанное Гран-Крю<Сорт дорогого вина.>. А впрочем, ладно, и так совсем неплохо. Шпигованное мясо нежно, пулярка похожа на пулярку, а кролик, как это и положено кролику, зажарен с майораном и чесноком. А главное, нога не болит и никто не пытается перерезать глотку...
      Наконец вербально-гастрономическая сюита вступила в свою заключительную фазу. После кофе с коньяком, яблочного штруделя и анисового мороженого с фисташками, когда все общество, откушав, поднялось, Калиостро весело сказал:
      - Маргадон, друг мой, позвольте вас на пару слов. Дамы, надеюсь, не обессудят и оставят нас вдвоем.
      Вежливо кивнул, мило улыбнулся, подождал, пока закроют дверь, и сразу сделался серьезен.
      - Сударь, мы отбываем через два дня. Все это время прошу вас из дому не выходить, ибо здесь вы в безопасности, а речь идет не только о вашей жизни, но и о взятых мною обязательствах. К вашим услугам библиотека, фехтовальный зал, бильярдная, дамское общество, черт побери. Держите на привязи своего тигра, у него слишком броский цвет шкуры. Могут и содрать. Ну все, спокойной ночи, Маргадон, у нас здесь рано ложатся спать.
      И пошел Вася Буров к себе в персональную меблированную клетку. С лоснящейся черной рожей и с песней на устах:
      Уно уно уно моменте...<Если кто не помнит, ее пел тоже чернокожий и тоже Маргадон в фильме М. Захарова "Формула любви", поставленном по повести А. Толстого.>
      Имидж обязывал - Маргадон он или нет? Маргадон, Маргадон, еще какой. Такое вот, блин, кино... Вторая серия...<См. первую книгу.>
      III
      В путь тронулись через пару дней, ранним утром. Сразу чувствовался размах и серьезные намерения - выехали на четырех каретах. Все места в них были заняты, пассажиры серьезны, на империалах громоздились сундуки с припасами и реквизитом. Да, похоже, представление затевалось нешуточное.
      Миновали без хлопот полицейскую заставу, бодро выкатились из Парижа и взяли курс к границе, на восток. Дорога была так себе. Лед агонизирующе хрустел под копытами лошадей, обода выматывающе стучали по замерзшим колдобинам, было жутко холодно, но пока еще бесснежно. Пока. И поэтому за каждым экипажем волочились на веревке сани, пустые. Нехай, пригодятся. Пригодились еще прежде, чем добрались до границы: небо неожиданно потемнело, нахмурилось, тучи опустились на верхушки деревьев, и повалил снег, крупный, хлопьями, закутывая на глазах в саван и дороги, и поля, и леса. Кареты поставили на полозья, возницы закричали "Гарр!", и пошло-поехало... Эх, снег, снежок, белая метелица... И так-то было тягостно тащиться, а теперь вообще тоска - за слюдяными окнами все одним цветом, цветом седины, обглоданных костей, копошащихся опарышей, медицинских халатов. Хотя в общем и целом ничего, ехать можно. Тем паче что с попутчиками Бурову повезло: Мельхиор резался всю дорогу в шахматы с амбалистым индусом, а четвертый пассажир, Совершенный из Монсегюра<Имеется в виду тот печальный факт, что весной 1243 года армия христианнейшей Католической церкви с благословения Папы Иннокентия III осадила замок Монсегюр, последнее прибежище катаров - якобы еретиков, исповедующих якобы ересь: арианство или манихейство. 15 марта 1244 года замок пал, и все жрецы катаров - Совершенные - покончили жизнь самосожжением. Однако четверо из них сумели с риском для жизни скрыться и унести с собой нечто, составляющее главную тайну арианства. То ли Грааль, то ли какие-то документы, то ли свидетельства, проливающие свет на жизнь Христа. Темная история.>, мирно почивал, неизящно похрапывая, или же со тщанием вникал в какую-то толстую книгу. Так что днем было ничего, а вот ночью... Особенно когда въехали на территорию Пруссии. Постоялые дворы были здесь в состоянии ужасном и напоминали свинарники: с жидким вассер-супом, сомнительным боквурстом и казарменным гостеприимством. Единственное, чего здесь было в избытке, это клопов. Рослых, веселых, не склонных к компромиссам. Так что ночами было весело - ворочался, кряхтел, ругался Калиостро, печалилась, вздыхала безутешная Лоренца, отчаянно чесался разъяренный Мельхиор, амбал индус крепился, скрежетал зубами и что-то бормотал, то ли с горечью, то ли с угрозой. Не помогали ни магия, ни табачный дым, ни блошиные ловушки. А Бурову вспоминалось прошлое, вернее, будущее: ржавая колючка зоны, шуба камерных стен, сюрреалистические пятна от раздавленных клопов. В неволе к ним отношение особое - они, конечно, паразиты и кровососы, но все же хоть какое-то разнообразие. Клопов там убивают лишь больших, крупных, отъевшихся, кроваво-черных, малышей-подростков жалеют, пусть подрастут. Будут такие, как в Пруссии...
      Не так чтобы скоро, но миновали Данциг, форсировали Вислу и прибыли в Кенигсберг, откуда и повернули на Мамель. Морозы по пути ударили такие, что индус и Мельхиор, донимаемые холодом, натянули шерстяные маски с прорезями для глаз. Будто бравые спецназовцы в ожидании команды. Только вот сидели молодцы тихо-тихо, лишь оглушительно стучали зубами. Что с них возьмешь, Восток - дело тонкое. Вернее, кишка тонка... Наконец где-то через неделю путники узрели купола, стрельчатые шпили, крыши, кресты, в нос им ударили запахи кухонь, по ушам малиново проехались колокола. Ура, дошли. Это была Митава<После 1917 года - Елгава.>, стольный город герцогства Курляндского. Здесь Калиостро намеревался отдохнуть, с тщанием почистить перья и проверить силы - провести генеральную репетицию фарса, коим он хотел покорить Санкт-Петербург, стольный город Империи Российской.
      IV
      В Митаве царили холода, уныние и какая-то меланхолия. Черная, на грани безысходности. А ведь, казалось бы, еще совсем недавно жизнь здесь била ключом: всесильный фаворит светлейший герцог Курляндский<Имеется в виду Иоганн Бирон, любимец Анны Иоанновны. Управлял он своим герцогством, пребывая в Петербурге.> слал из Петербурга депешу за депешей, сам гениальный Растрелли строил для него дворец, сновали, как на пожаре, кареты фельдъегерей, волнительнейше звучала музыка, от будущего кружилась голова, куртаги поражали роскошью, застолья - изобилием, а женщины - изысканностью, шармом и красотой.
      И вот, увы, все это в прошлом. Давно уж нет всемогущего герцога, сынок его малахольный обретается за границей<Имеется в виду Петр Бирон, сын Иоганна Бирона, также герцог Курляндский. Отношения его с местной аристократией не сложились. Подвергаемый всеобщей обструкции, герцог был вынужден жить за границей.>, и только костяк недостроенного дворца угрюмо напоминает о бывшем величии. Некогда великолепная, блистательная Курляндия словно погрузилась в какое-то оцепенение. А потомки псов-рыцарей, безжалостных и грозных, наводивших ужас на латов и эстов, пребывали в задумчивой меланхолии и грезили - нет, не о боевых подвигах, а о тайнах земли и неба. Грезили туманно, неопределенно, как это и свойственно северным народам... Все загадочное, иррациональное, не поддающееся формальной логике притягивало их как магнитом, заставляло бешено биться сердце, учащало дыхание и застилало розовой мутью глаза. Ах, откровения таро!<Система гадания на картах.> Ах, Великий Аркан Магии! Ах, Пентакль Соломона! Впрочем, местные аристократы не порывали и с грубым планом: драли не три - тридцать три шкуры со своих крестьян, с чувством потрафляли плоти, пировали, гуляли, зачинали детей, изнуряли интригами своего бедного герцога<В то время как Петр Бирон находился за границей, аристократия приняла конституцию, вконец ущемляющую права герцога Курляндского.>. Тем не менее очень уважали его законную супругу, урожденную графиню Медем, и не раз предлагали ей занять официальное место регентши. Да только без толку вся реальная, хоть и закулисная, власть и так сосредоточилась в ее шустрых ручках. Словом, в курляндском высшем свете царили разброд и шатание, объединяло всех только одно - вера в чудеса и жажда несбыточного.
      И вот в эту-то мистическую ниву Калиостро и решил бросить семя своей практической магии. Начал не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, как и подобает опытному оккультисту и тонкому знатоку человеческой души. Назвавшись графом Фениксом, полковником из Гишпании, он заангажировал лучшие номера, отвел одну из комнат под алхимическую лабораторию, и уже к полудню по гостинице поползли ужасный смрад и фантастические, будоражащие мысли слухи. Обедать Калиостро отправился в сопровождении Бурова, гомункула и индуса, причем первый был при волыне, второй - при бронзовом мече-кхопише<Клинковое оружие египетских воинов.>, а на боку третьего висел внушительный массивный пюлуар<Кривая индусская сабля.>. При виде их аппетит пропадал сразу. На ужин граф гишпанский не пошел, но продолжал усердствовать в своей лаборатории, отчего ужасный смрад сгустился так, что некоторым из дам сделалось изрядно тошно. Ночью, по причине любопытства и миазмов, постояльцы гостиницы спали плохо. А наутро, только рассвело, Калиостро с супругой подались в народ - без мудрствований, пешим ходом, в сопровождении челяди. Забросали монетами нищих у кирхи<Исторический факт: Калиостро благодаря его щедрости называли "отцом нищих".>, облагодетельствовали преступников в магистратской тюрьме и, провожаемые возгласами умиления и радости, направили стопы в городскую больницу. Здесь Калиостро собрал всех страждущих и недужных, вытянулся струной, что-то невнятно произнес, с плавностью поводил руками, и случилось чудо - больные исцелились. Все как один. Радостно закричали немые, параличные повскакивали со своих мест, колченогие пустились в пляс, припадочные перестали биться в судорогах. Кашпировский бы удавился. Можно, конечно, много говорить о коллективном внушении и настрое экзальтированных масс, о психических воздействиях и индуцированном самовнушении толпы, о состояниях истеро-невротического плана и неисследованных проявлениях гипноза. Можно. Только вот, что ни говори, это был сеанс настоящей практической магии - со всеми далеко идущими практическими же последствиями. Скоро еще недавно безмятежная Митава забурлила, в городе только и было разговоров, что о таинственном, являющем чудеса полковнике. Полковнике? Местная аристократия недаром предавалась оккультизму: у кого-то отыскался бюст работы Гудона, отмеченный большими золотыми буквами: "Божественный Калиостро". Ну да, это он, он, конечно же он! Маг, волшебник, непревзойденный алхимик, основатель ложи истинного египетского масонства. Батюшки, сам Великий Копт!<Сакральное имя Калиостро, якобы полученное им от жреца Иерофанта во время посвящения в подземном храме Пирамиды.> Немедленно стали нащупываться подходы и экстренно отыскиваться пути, чтобы хоть как-то обратить внимание заезжей знаменитости, да только на ловца и зверь бежит - полковник сам подался в высший свет с рекомендательными письмами к Эльзе фон дер Рекке, приходящейся родственницей графине Медем, всесильной женушке отсутствующего герцога. Не удивительно, что уже на следующий же день, дав фантастические чаевые, он распрощался с номерами и в качестве почетнейшего гостя обосновался на вилле Медемов. Не вилла - дворец: три этажа, балконы, эркеры, декор, лепнина, зимний сад. Ватто, Рембрант и Рубенс в подлинниках, танцзал размером с ипподром.
      В тот же день вечером в нефритовой гостиной был даден сеанс высшей практической магии. Калиостро был великолепен: при рыцарском мече, в красной с золотыми иероглифами мантии, Анагора - без мастодетона<Грудная повязка.>, в эксомиде<Короткий хитон.> - точно соответствовала определению "файномерис", на Лоренце, не скрывая стройности ее форм, отливала бисером лишь египетская сетка<Египетские женщины нередко поверх одежды, обычно состоявшей лишь из одной сорочки, которая плотно облегала тело, надевали сетку с нашитым на нее бисером.>. Действие впечатляло, запоминалось надолго и разворачивалось по нарастающей. Вначале Калиостро ввел Лоренцу в транс, и та ужасным голосом поведала такое, отчего одна из дам упала в обморок, а у ее мужа волосы на голове зашевелились и встали дыбом. Потом из публики был выбран паренек, шустрый мальчонка лет семи-восьми, быстро доведен до соответствующей кондиции и, будучи вопрошаем насчет заклеенных конвертов, в точности осветил в деталях их содержимое. Затем последовала беседа с покойным д'Аламбером, превращение подковы в стопроцентное золото, уничтожение воздуха в крупном изумруде, верное угадывание выигрыша в лотерею, визуализация духов и испускание флюидов. В общем, успех был полным, смятение в умах - ужасным, бурные аплодисменты - продолжительными. Дамы не отрывали глаз от перстней Калиостро, их кавалеры - от прелестей Лоренцы и Анагоры. На Бурова, гомункула и индуса, изображавших стражей вечности, никто старался не смотреть. Ночь впереди, не дай Бог приснятся.
      Однако это были лишь цветочки. Уже на следующий день Калиостро с тщанием бывалого садовника принялся выращивать оккультные, тем не менее вполне зримые плоды. Для чего направил стопы к местным вольным каменщикам.
      - Гузе<Характерное масонское восклицание одобрения.>. Гузе. Гузе.
      Митавские франкмасоны встретили его как родного, заняли "позицию порядка"<В масонстве широко развита система паролей, пропусков и опознавательных жестов. Поза порядка - основная. Делается она так: став прямо и опустив левую руку, правую поднимают к горлу, держа локоть на высоте плеча, четыре пальца вместе, а большой - вытянут перпендикулярно к ним. Этот жест должен напоминать, что масону за измену будет перерезано горло.> и, не колеблясь, пошли навстречу, естественно, "походкой посвященных"<Особый вид походки, свидетельствующий о принадлежности к масонскому кругу.>. Вопрос с открытием новой ложи решился без труда, и в плане ее председателя, конечно, сомнений не возникло - он, он, конечно же он, Великий Копт. Вот так, было "голубое", "красное", "черное" и "белое"<Грубо говоря, различают масонство "голубое" - символическое, "красное", где высшим является звание "Розы и креста", "черное" заканчивающееся степенью "кадоша" (совершенный - ивр.) и "белое" включающее в себя известное число "административных званий".>, теперь появилось еще и "египетское".
      А новый предводитель масонства не удовольствовался достигнутым и начал принимать в свою ложу женщин, чем сразу же снискал расположение лучшей половины аристократии Митавы<Собственно, здесь Калиостро был совсем не оригинален. В описываемое время при мужских масонских ложах вовсю создавались женские ложи "Избранниц", которые, по воспоминаниям очевидцев, были не местом света и порядка, где царствуют мир и справедливость, а скорее храмом Венеры Перибозийской (покровительницы плотской любви). Вообще, по большому счету, масоны считают женщин сделанными из ребра, называют своих временных подруг-масонок мопсами и используют по прямому назначению. Все эти ритуалы Блаженства, Настойчивости, таинственных Увеселений по своей сути одно и то же.>. При этом он открыл алхимические курсы с дальней перспективой получения Камня мудрецов, регулярно проводил сеансы высшей магии, был дьявольски находчив и необыкновенно умен и мастерски пленял рассказами на исторические темы: о своих беседах с Сократом, о знакомстве с Аполлонием Тианским<Аполлоний из Тианы легендарная, непонятая историками личность. Родился около 4 года до н. э. где-то в Каппадокии и, обладая паранормальными, поистине фантастическими способностями, вел жизнь странствующего мага. Обвиненный императором Домицианом в антиримской деятельности, он сказал: "Ты можешь заключить в тюрьму мое тело, но не душу. Впрочем, я добавлю, что и тело ты заключить не сможешь". С этими словами на глазах многочисленных свидетелей он исчез при ослепительной вспышке, подобной молнии.>, о продолжительных прогулках с Магдалиной, Лазарем и Спасителем по берегу Тивериадского озера - словом, популярность его множилась, росла, как на дрожжах, и скоро достигла апогея - аккурат в преддверье Рождества очарованные митавцы предложили ему место Бирона. Пусть полковник гишпанский граф Феникс, он же Калиостро, будет еще и герцогом Курляндским. Звучит-то как! Увы, гнусно, чересчур обязывающе, только вот большой политики Великому Копту не хватало. Вот уж воистину тяжело метать бисер перед свиньями. Не так поймут. В меру своего разумения - по-свински...
      Новый год встречали без радости, в тесном кругу. Калиостро заявил, что 31 декабря - это совсем не 22 марта<День весеннего равноденствия, истинное, подсказываемое самой природой начало года.>, не дождался сладкого и отправился в лабораторию пускать злого алхимического духа. Грустная Лоренца, тяжело вздыхая, рассеянно занялась мороженым, выпившая Анагора стала, как всегда, клеиться к скучающему Бурову, Мельхиор все никак не мог оторваться от яблочного штруделя, а индус крепко приложился к рейнскому и сделался зануден и невыносим.
      - ... И вот подошел ко мне Шива, великолепный, благодатный, неописуемо прекрасный, - стал рассказывать он о своей встрече с мужем всех женщин<Один из эпитетов Шивы.>. - О, он весь исходил лучезарным светом! Таким я и запомнил его, когда, согласно завещанию гуру, предался умерщвлению плоти на горе Шайшире. Месяц я питался одними кореньями, второй - только водой, а на третий совсем отказался от пищи. Четвертый месяц я простоял с воздетыми вверх руками, но - о, чудо! - жизнь не покинула меня. Прошел четвертый месяц, и в первый день пятого передо мной вдруг появился Он - невыразимый, лучезарный, сотрясающий вселенную. О, какое же это счастье лицезреть его! О, как же...
      Вот гад. А ведь согласно сценарию должен был питаться калорийно, причем на золоте и серебре, пребывать в хорошей форме и лицезреть Шаха Джехана<Повелитель Индии из династии Великих Моголов, построивший усыпальницу Тадж-Махал для своей любимой жены Арджуманд Бану, которая умерла в начале XVI века. Причем истратил на строительство все доходы государства за двадцать лет, чем вызвал неудовольствие своего сына Аурингзеба, бросившего его в подземную тюрьму крепости - Дворца Агры. Там Шах-Джехан находился до самой смерти.> - изображать его любимого визиря верного Мамеда ибн Дауда. А тут какой-то гуру, какая-то аскеза. Да, видать, выпито было сильно...
      - Мерси. - Тихо озверев от излияний про Шиву и от античных заигрываний под штрудель, Буров снял салфетку, встал и, сухо поклонившись обществу, отправился из пиршественного зала - куда глаза глядят, лишь бы подальше. В доме, несмотря на праздничную ночь, было тихо - все семейство Медемов встречало Новый год у родственников, баронов фон Эккарт, в их роскошной загородной резиденции. Калиостро не поехал, выдержал дистанцию. Молодец.
      "Куда б пойти, куда податься. - Медленно, совещаясь с самим собой, шел Буров сквозь анфиладу комнат, после обильной пищи, выдержанного вина и глупых разговоров мысли у него были ленивые, по кругу, тяжелые, словно жернова. - Может, в библиотеку?" В эту необъятную мрачную берлогу с массивными дубовыми балками, пересекающими - беленый потолок, забаррикадированную пыльными фолиантами? О, ноу, и так тошно. Тогда, может, в фехтовальный зал? Это после ягненка, фаршированного трюфелями и фигами? Нет, что-то не хочется. А может, плюнуть на все и завалиться спать? В новогоднюю-то ночь? В одиночку, с черной рожей, обожравшемуся, как удав? М-да, вот весело-то.
      Наконец ноги привели Бурова в зимний сад, просторное полукруглое помещение, уставленное бочками, кадками, вазонами, горшками с редкими и зкзотичскими растениями. В центре, источая свежесть и аромат эссенции, весело журчал фонтан, пели, перекликались птицы, через прозрачный потолок и стены мутно лился свет луны. Хорошо было здесь, несуетно, спокойно, все настраивало на философский лад. И плевать, что на улице ржут, толпятся, оглушительно стреляют из пистолей, запускают потешные огни и орут, будто укушенные в нежное место. Не замечая, что сверху на них смотрят равнодушные, похожие на льдинки звезды. Тысячи, тысячи лет...
      - Что, сударь, любите одиночество? - вдруг услышал Буров голос Калиостро, с усмешечкой обернулся и ощутил волну мускуса, пачулей и алхимического зловония. Великий маг приветливо кивнул, глянул оценивающе на кадку со спатифиллумом и опустился в роскошное, в стиле рококо, кресло. Правильно, нужно больше слушать себя, ибо микрокосм, заключенный в человеке, полностью аналогичен необъятности макрокосма. Познай себя, и познаешь весь мир. Истину сказал мне тогда, у Пирамиды, Трисмегист<Имеется в виду Гермес Трисмегист, легендарный основатель всех наук, магии и алхимии.>: "Что наверху, то и внизу". - Он замолк, вытащил объемистую, в крупных рубинах, табакерку, под звуки галантнейшего менуэта открыл. - Все великие тяготели к одиночеству, с головой погружались в свой микрокосм. И Христос, и Будда, и Мухаммед - все они любили побыть с самим собой. А потом творили чудеса, крутили в свою сторону колесо истории. - Прервавшись, Калиостро взял добрую понюшку табаку, звучно отправил в нос, жестом триумфатора, раздающего трофеи, облагодетельствовал Бурова: - Угощайтесь, сударь, испанский. Апчхи... Да, да, сударь, историю двигают личности, одиночки, носители микрокосма. Не косная толпа, тупая, аморфная, способная лишь к разрушению. Нет, не толпа...
      Тихо журчал фонтан, с треском разрывались петарды, нюхал табачок, чихал, мудро глаголил Калиостро. Он вообще любил поговорить, и в особенности с Буровым. Иногда тому казалось, что волшебник его держит за кота, - неважно, что огромного, саблезубого, которого не посадишь на колени. И ждет в ответ даже не урчания, а расслабленной позы, хоть какого-то понимания, убранных когтей. Кот ведь, тем более красный, саблезубый, гуляет сам по себе. Только Буров пока уходить не собирался. Во-первых, куда с черной-то рожей? А во-вторых, нравился ему Калиостро. Основательный такой мужичок, с микрокосмом, умудренный режиссер человеческой комедии, вне божеских законов и формальной логики. Фиг его поймешь. Ведь, кажется, денег куры не клюют, повсюду почет и уважение, короли за ручку здороваются - так нет, надо ему в Тартарию. По холоду, подобравши брюхо, в обществе клопов. И что ему там? Еще денег? Или, может, славы? Чушь, чушь собачья. Нет, не за этим кандыбает бог алхимии, явно не за этим. Пути его неисповедимы, как у Того, на небесах. И шел бы он куда подальше со своим гишпанским табачком. Будет смилодон себе еще чутье забивать!
      - Напрасно, сударь, напрасно. - Калиостро оглушительно чихнул, замер, прислушиваясь к ощущениям, вытащил внушительный батистовый платок и высморкался с невиданной энергией. - Это превосходный табачок, лечебный, приготовлен по рецепту Парацельса. Вымочен в розовой воде, протерт с хмелем и мускатным орехом<Мускатный орех является наркотиком и относится к так называемым малым психоделикам. К ним же относится и марихуана.>. Весьма активизирует эфирное поле, весьма<Обоняние, по мнению оккультистов, напрямую связано с тонкими телами.>. А впрочем... У каждого всегда есть свобода выбора, если, конечно, речь не идет о constrictio astralis<Астральное принуждение (лат.).>. И в соответствии с этой pentagrammatica Hbertas я, сударь, имею честь откланяться. Пойду спать. Эти чертовы праздники здорово действуют мне на нервы. Треск, пальба, шум, гам...
      Однако, когда настали трудовые будни, шума только прибавилось. Наследники тевтонских рыцарей, оправившись от всего выпитого и съеденного, взбодрили себя крепким кофе и с новыми силами принялись кричать волшебника на царство. Только где им было до настырных новгородцев, да и Калиостро не походил на Рюрика.
      - Хорошо, ладно, будь по-вашему, - ласково сказал он, в задумчивости вздохнул и сделал пару-тройку магических движений. - Только до политики ли нам сейчас, дорогие соратники и любимые ученики? Вчера во время медитации мне открылось, что под развалинами рыцарского замка, на коих строился дворец для Иоганна Бирона, зарыто то, что привезли из Палестины Вильгельм Кастильский, Фердинанд Оранский и Леопольд Счастливый со средним братом Гуго. Книга Тайн царя Соломона, прозванная "Lux in Occulta"<"Свет потаенный" (лат.).>.
      - Как??? "Lux in Occulta"??? - сразу же забыли про политику зачарованные курляндцы, а Калиостро кивнул, выдержал эффектнейшую паузу и пророчески сверкнул изумрудом на перстне:
      - Да, да, братья, вся мудрость царя Соломона. А еще там вторая книга Сефер Иецыры<Книга, приписываемая Аврааму и содержащая в себе полный кодекс каббалистической метафизики. Раскрывает эзотерический смысл всех десяти сефирот (сефиры, или сефироты, - в иудейской мистике десять творческих сил, посредствующих между Богом и сотворенным миром) и дает ключ к пониманию смысла третьего имени Божьего (истинный смысл третьего имени Бога является одной из величайших тайн иудаизма: считается, что обладание ею открывает невиданные возможности).> с приложениями и комментариями.
      - Второй том Сефер Иецыры? С комментариями? О! - возликовали митавцы и в темпе, стараясь не опоздать, погнали своих крестьян на раскопки. А морозы-то трескучие, а земля-то твердокаменная. Бедные, бедные крестьяне, бедный, бедный Растрелли.
      - Ну вот и славно, - одобрил Калиостро, проверил фронт работ и начал потихоньку собираться. - Вы тут продолжайте без меня. Съезжу ненадолго в Петербург, составлю вам протекцию у Екатерины, а когда вернусь, будем вместе расшифровывать тайны Соломона. Ключ у меня есть.
      Проводы были недолги, зато с герцогскими почестями и царскими дарами. Дамы утирали слезу, кавалеры лучились надеждой, крестьянство посматривало с ненавистью. У, волшебник, так его растак.
      И брызнула, завихрилась из-под копыт белая пыль, и потянулся за повозками змеящийся белый шлейф, и побежали назад, сливаясь с горизонтом, заснеженные стылые версты. Дорога была накатана, лошади сыты - в Ригу прилетели еще засветло, словно на крыльях. Здесь, сохраняя полное инкогнито, Калиостро дал депешу, переночевал, а едва рассвело, после быстрого завтрака, снова пустились в путь. Дерпта достигли уже к ужину дорога была гладкая, как стекло, едва темнело, каждая верста освещалась бочкой с горящей смолой. С той же удивительной приятностью следующим днем пожаловали в Нарву, сытую, безмятежную, донельзя средневековую. Шпилями, готическими аркадами, запахом дымов, вьющихся из бюргерских каминов, она была похожа на город из сказки, доброй, несбыточной, со счастливым концом. Однако жизнь реальная не кончалась. Рано поутру съехали с гостиницы, миновали мост через стремительную Нарову, ну а уж дальше лошади рванули напрямую - на Петербург. По сторонам дороги стыли леса, кое-где виднелись деревеньки, занесенные поля.
      - Это что же, виселицы? - вздрогнул посвященный из Монсегюра, горестно вздохнул и отложил свою ученую книгу. - Сколько же их? Впрочем, чему удивляться. Христианство, оно везде христианство.
      - Это, уважаемый, качели, - Буров снисходительно воззрился на него, дружески подмигнул. - Знаете, туда, сюда, обратно, обоим нам приятно...
      На душе у него было радостно, на родину как-никак ехал. За окнами кареты не остовы каштанов, а стрельчатые, в снеговой опушке ели. Пушистые, лапчатые, с гроздьями смолистых шишечек и всполохами снегирей. Как там в песне-то поется? Еду я на родину? Про которую говорят "уродина"? Брехня. Нет, пока все было великолепно - природа по обеим сторонам Нарвского тракта торжествовала, просторы изумляли величием, а воздух - кристальной чистотой. Лепота...