Стратегия исхода

      Зловонный пар из бычьей промежности выдернул меня из транса.
      – А теперь тащите, ну, – говорил парень.
      Из разреза Тобиас выудил одно, затем другое красное, окровавленное яичко. От них к бычку по-прежнему тянулись вязкие вены, артерии или что там. Держа яички в одной руке, другой Тобиас дернул этот шнур. Он все тащил и тащил – вены не кончались. Кровавым месивом сплетались на земле. Наконец глубоко в мешочке Тобиас обнаружил начало и принялся кромсать ножом.
      И тогда бычок закричал. Завыл протяжными, горестными всхлипами. Брызнула кровь, Тобиас шарахнулся. Бордовая струя изогнулась римским фонтаном. Меня окропило, красными теплыми чернилами заляпало вельвет. Тобиас секунду передохнул, замшевым рукавом вытер пот со лба и вернулся к резне.
      Куда ни глянь – бойня. Бычок яростно лягался, под него натекла лужа крови. Меня мутило, я старался смотреть в небо. Решил вообразить, что я не здесь, но, пока искал блаженную картинку, почувствовал, что бычок вырывается. Я сильнее вцепился в веревку, но упустил его ноги. В отчаянии животное умудрилось выпрямиться и скакнуть почти на целый ярд, докуда веревки хватило. Бычок завертелся на месте, всех нас окатив собственной кровью.
      Он бросался туда-сюда, он пытался бежать, но я уперся каблуками в землю и тянул веревку. Животное совсем взбесилось и кинулось туда, куда только и могло: кругами вокруг мучителя. Пара секунд – и я запутался в веревке. Бычок носился кругами, веревка все короче, короче, и наконец нас с животным скрутило вместе – истекал кровью он, орали оба. Он забился, и веревка скользнула мне на шею. Дышать стало нечем.
      – Не двигайся, – крикнул Тобиас и ринулся заканчивать недоделанную операцию на двухголовой теперь твари. Я ловил ртом воздух, мое лицо и морда бедняги вдавились в грязь. Я шеей чувствовал его влажное дыхание, он стонал.
      – Есть! – сказал Морхаус, с хлюпом швырнув окровавленные яички в стеклянную банку и облегченно вздохнув.
      – Помогите! – прохрипел я, лицом уткнувшись в кровавую жижу. Обезумевший бычок кувыркался на мне сверху.
      Ковбой взял у Тобиаса нож и разрезал веревку, что связала нас – двух перепуганных млекопитающих. Едва очутившись на свободе, бычок поспешно заковылял через луг, оставляя за собой кровавый след. Я отделался лишь чуточку легче. Ковбой усадил меня, постучал по спине, помогая отхаркнуть грязь и бычью кровь. Вздохнуть не удавалось.
      – Не торопитесь, сэр, – сказал парень. – Дух перехватило, вот и все.
      Некоторое время я хрипел и отхаркивался, наконец глотнул воздуха. Когда сознание окончательно вернулось, я понял, что сижу в луже крови, шерсти и требухи.
      – Оп-ля-ля! – воскликнул Тобиас. С лица его капал красный пот. – Крутая животинка попалась, а?
      Я сидел и жалобно дышал.
      – Тебе, пацан, к завтраку не мешает переодеться, – посоветовал Тобиас, протягивая мне руку.
      – Ага, – сказал я наконец и протянул свою.
      – Вы как? – спросил ковбой.
      – Ага. – Может, надо парню чаевых дать? – Спасибо.
      Я добрался до коттеджа, благодаря судьбу, что эта пытка скоро закончится. Предвкушая полет домой (и стараясь, чтобы меня больше не втягивали в бычьи забавы), я переоделся в свой лучший костюм от «Прада». А под него натянул бледно-зеленую тенниску – намек на зарождающийся альянс с «Синаптикомом».
      Но, как выяснилось, вся команда с утра укатила в Непал. Человек двадцать пять собрались за шестью длинными столами на задней веранде центрального дома. В основном старые банкиры и инвестиционные магнаты, что приезжают на ранчо много лет.
      – Еду получат те, кто что-нибудь принес, – объявил Тобиас, похлопав по соседнему стулу. Я сел.
      – У нас четыре, – торжествовал Алек через стол. – Я, Теллингтон и мистер Ньюмен.
      – А ты тоже был? – спросил Морхаус.
      – Конечно, был, – возмутился Алек, будто под сомнением его честность.
      – Обалдеть. – Я решил его поддержать. – Четыре? Мы еле добыли одно. Или одна пара считается за два?
      – За одно, Коэн, – рассмеялся Теллингтон. – Всего одно. Но с этим старым клоуном – я поражаюсь, как вам хоть это удалось!
      – Вообще-то он все сам сделал, сэр, – признался я – ради благодетеля и ради Алека.
      – Ай, – пожал плечами Тобиас. – Коэн там себя показал, вы уж не сомневайтесь.
      – Приятно слышать, – сказал Теллингтон. – Мне твой подход нравится. Ты вчера на сцене просто герой был.
      – А, ну…
      – Да нет, правда. Я бы вам, ребята, помог.
      – Это с чем же, Маршалл? – как бы между прочим осведомился Тобиас, притворившись, будто поглощен кукурузным хлебом.
      – С этим проектом вашим, как бишь его?
      – Тесланет, – поспешно встрял я.
      – Да-да, Тесланет. Я подумал – может, сбагрите его мне. Пусть в «Интертейнинке» будет, в разработке.
      – Что значит – в разработке? – спросил я.
      – Это значит – в разработке, Джейми, – оборвал меня Тобиас. Мы все понимали: в разработке – значит, на полке.
      – Если скинете его мне, к концу следующей недели смогу предложить вам четыре миллиона, – сказал Теллингтон.
      Брокерской фирме обычно перепадает тридцатипроцентная комиссия. Значит, Джуду и Рубену – больше двух лимонов. И конец их Тесланету.
      – Но команда разработчиков…
      – Будет участвовать в конечных доходах, – перебил Теллингтон. Разумеется, если программу не выпустят, никаких конечных доходов не предвидится.
      – Давай шесть, подбрось чуток позитивных статей в агентствах про онлайновые торги – и по рукам, – сказал Тобиас, намазывая хлеб маслом. Впечатляет. Морхаус уже раздумывает, как пропихнуть альянс с «Синаптикомом» через Комиссию по ценным бумагам.
      Теллингтон стиснул ладонями физиономию.
      – Предложение действительно до появления омлетов, – прибавил Тобиас.
      – По рукам.
      Я раздумывал, надо ли и как именно сообщить бывшим друзьям-хакерам, что, приняв по два лимона баксов на нос за работу всей жизни, они похоронят проект с концами, и тут ковбой поставил передо мной тарелку. Омлет, овсянка и свежие, поджаристые, тушеные с луком бычьи яйца.
      Все вокруг алчно поглощали пищу, ворча и хлюпая, жевали плоды своих трудов. Я вылупился на трефное в тарелке.
      – Не робей, Джейми, – подбодрил Алек. – Обычное мясо. Как сосиска.
      Я ткнул вилкой в жилистый мясной шарик, поднес его к лицу. Никто не смотрит, но куда я эту фиговину дену? Я закрыл глаза и сунул кусок гениталий в рот. На зубах скрипит. Одни жилы. Не прожуешь. Но едва мои зубы сплющили жизнетворную железу, мне кажется, я мельком уловил, откуда взялась эта традиция. Или почему не вымерла.
      Ничего не осталось, кроме этих яиц. Ковбойские забавы для взрослых. Где еще престарелым спортсменам быть мужчинами? На реальных войнах не повоюешь, деловые войны – слияния, поглощения – развязываются очкариками с матфака. Даже стеклянный потолок скоро треснет, и женщин в «Форбс 500» окажется не меньше, чем мужчин. Знакомая игра закончится.
      Но это не объясняло, почему Рут Стендаль, королеве интернет-инвестиций, дозволено сидеть за столом и вместе со всеми чавкать бычьими яйцами.
      – Эй, – шепнул я Морхаусу. – А в ней что такого особенного? Ее же там не было?
      Тобиас рассмеялся и с полным ртом проревел:
      – Маршалл! Пацан хочет знать, почему Рут дали поесть.
      – Может, у нее и спросишь? – предложил Теллингтон. Громко – Стендаль услышала через стол.
      – Что такое? – спросила она.
      – Ему интересно, почему ты устриц жуешь!
      Рут лишь улыбнулась и отсалютовала Маршаллу апельсиновым соком.
      Фиг с ним, решил я, но Алеково любопытство тоже разыгралось.
      – Так почемуона с нами ест, пап?
      Тобиас и Теллингтон переглянулись, молча сговариваясь, кому выпадет честь изложить. Выиграл Тобиас.
      – Прошу, – сказал Теллингтон.
      – До конца восьмидесятых, – начал Тобиас, – на Бычьих Бегах ни одна женщина не появлялась.
      – Кроме актрис, разумеется, – прибавил Теллингтон.
      – Хочешь сам рассказать? – спросил Морхаус. Теллингтон поднял руки – капитулировал. – Ну ладно. Когда начался бум биотехнологий, а потом микрочипов, большинство из нас остались среди руин. Стендаль все предвидела. Она раньше работала со шнырантами из Госдепа, ей достало хитрости увести отдел Национального научного фонда в частный сектор, а потом его возглавить с какими-то старыми дружками из Минобороны. Так все получилось, что нельзя точка-ком открыть, у нее не зарегистрировавшись.
      – Это мы знаем, – перебил Алек. – История Интернета. А устриц прерий она почему ест?
      – Я до этого еще не дошел. Это было году в девяносто четвертом или девяносто пятом. Так, Теллингтон?
      Маршалл кивнул.
      – Кажется, в девяносто пятом, – продолжал Тобиас. – Мы все собираемся за устрицами – так в то время говорили. А она смотрит на нас, будто мы совсем имбецилы. Накануне сидела на костре, ни на что не купилась. Видимо, решила, что мы еще разок попробуем, и с нами не пошла. Мы думаем – ну и к лучшему. Пусть не суется. Это наше развлечение. И чтоб ее носом ткнуть лишний раз, все собранные яйца покидали в большое ведро и оставили в кухне на столе. Сели, ждем, когда она туда глянет и с воплями убежит. Зрелище и впрямь кошмарное. Окровавленное ведро бычьих яиц. Аж мурашки по коже.
      – И что дальше было? – спросил я.
      – Она вприпрыжку к столу, спрашивает, типа – «ну что, мальчики, закончили»? А мы сидим, этак ухмыляемся, мол, сейчас попляшешь. Вот, думаем, теперь-то она себя и выдаст.
      – А потом? – спросил Алек. Ему аж на стуле не сиделось.
      – Она заглядывает в ведро, усмехается. Не бледнеет ни капли. Сует туда руку, достает одно. Берет за жилу, качает этой сырой кровавой штукой перед лицом. Оглядывает нас, совершенно, заметьте, невозмутимо, и спрашивает: «Это чье?»
      – Уй-й! – взвизгнул Алек.
      – Мы не знаем, что и сказать. Окаменели все. Парни ноги скрещивают и вниз смотрят. И тут она раскручивает эту штуковину, как лассо, закидывает в рот и проглатывает, глазом не моргнув.

8
Контракты и заветы

      Предвкушая победу на референдуме насчет отцовского контракта, совет Уайтстоунской синагоги любезно подготовил проект соглашения, которое доставили «Федэксом» в понедельник перед голосованием. Если Шмуэль немедленно уйдет с поста, синагога заплатит ему выходное пособие в размере годовой зарплаты.
      Естественно, придумали они это лишь затем, чтобы не сесть в лужу перед Еврейским Союзом – инкубатором новых раввинов, куда после ухода отца синагога обратится в поисках ребе полиберальнее. Чем тише все пройдет, тем лучше для всех.
      Они просили отца самоуничтожиться – подозреваю, от такого у людей случается рак. Я не хотел, чтобы отец в этом участвовал.
      С другой стороны, я не без удовольствия наблюдал, как он прогибается, наконец, под волной экономической экспансии, которую я теперь волен седлать потехи ради. Я как никто понимал, что это такое – сидеть и ежиться под его самодовольным взором. Кто добровольно согласится терпеть это каждый шабат? Мы ж не католическая мафия – признаваться, сколько убийств заказали. Просто успешные люди, которые слегка развлекаются.
      Я редко появлялся дома и опасался, как бы при виде меня отец не решил, что мы скрываем от него ужасные новости. Когда знаменитый бейсболист появляется у детской кроватки в больнице, само его присутствие означает: смерть неминуема. В общем, я по материному совету на тот же вечер назначил дома встречу с Джудом и Рубеном. У меня будет предлог увидеться с отцом, а в моем бизнесе замаячит прямодушие – последнее, что в нем найдется.
      Как водится, Софи заказала у Силвермана упаковку коричных рогаликов, и моего прибытия ожидало целое блюдо резиновых плюшек. Шмуэль по обыкновению корпел над линованной бумагой – готовился к проповеди, раскидав вокруг тома Мидраша, а мы с сестрой на другом конце стола поглощали рогалики.
      – А о чем ты будешь говорить, пап? – спросил я.
      – Тебе правда интересно, Йосси?
      – Конечно. Расскажи. Про Песах, да? – Отец порадуется, что я назвал Пасху по-еврейски.
      – Ты раньше никогда не интересовался.
      – Раньше чего? – Можно подумать, я не понял.
      – Папочка, я хочу послушать, – взмолилась Мириам.
      – Очень хорошо, – сказал Шмуэль и отложил ручку. – Я буду рассказывать, почему Господь не позволил Моисею войти в землю Ханаанскую. Помните, почему?
      Я вообще-то терпеть не могу, когда отец с нами беседует точно с иешивскими школярами. Но в тот день меня его снисходительность грела.
      – Недостаток веры, кажется? Или нарушение закона?
      – Близко, Йосси. Из-за веры Моисея, но больше – из-за старости.
      – Как это? Он был слишком стар? Они же там жили, типа, лет по четыреста.
      – Не преклонный возраст. Старое мышление. – Шмуэль уже привычно ораторствовал. – Народ Израилев в пустыне, у Хореба. Исход. Они устали, больны, голодны. Что хуже всего, они хотят пить. «Зачем ты вывел нас из Египта – чтоб мы умерли от жажды в пустыне?» – спросили они Моисея. Первая еврейская шуточка: «С тем же успехом мы могли умереть и в Египте, но там у нас хоть была бы вода!» И Господь сказал Моисею воздеть жезл и ударить по скале, и явится вода. Моисей так и сделал. Стукнул жезлом по большой скале, и хлынула оттуда вода для народа и для скота.
      – Ну правильно, Моисей все время же такие чудеса творил?
      – Моисей заставил расступиться Мертвое море, – сообщила Мириам.
      –  Красноеморе, – нежно поправил Шмуэль. Как они будут за ней ухаживать, когда его выпрут, подумал я. Наверное, я смогу помочь, если позволят.
      – Но затем, – продолжал отец, – годы спустя, люди снова закричали на Моисея: «У нас нет воды. Мы наверняка умрем от жажды». И Господь сказал ему: «Пред всем народом обратись к скале, и из нее польется вода». Но Моисей не послушался Господа. Не заговорил со скалой. Нет – он воздел жезл и дважды ударил по скале. И хлынула вода, как и в первый раз.
      – Ну и что такого? – спросил я. – Проверенный метод.
      – Он, конечно, подействовал. Но Моисей сделал не так, как повелел Господь. И Господь сказал ему… – Шмуэль полистал записи. – И сказал Господь: «За то, что вы не поверили Мне, чтобы явить святость Мою на глазах у сынов Израиля, не введете вы собрание это в страну, которую Я дал им».
      – Скажем прямо, довольно круто. Молотить жезлом по скале – все равно нехилый акт веры. Кроме того, это уже срабатывало. И к тому же на него, судя по всему, сильно давили.
      – Но Моисей основывался на собственном опыте, а не на слове Господнем. Не верил, что одни лишь слова его откроют воду.
      – И Господь на него разозлился? После всего, что Моисей сделал?
      – Я бы не сказал, что Господь разозлился, – задумчиво ответил Шмуэль. – По-моему, он не столько проверял Моисея, сколько пытался ему что-то доказать. Что Моисей не из того поколения, которое может привести народ в новые земли. Что он все понимает по-старому. Мощь жезла понимает, а мощь слов – нет. Поэтому он не мог вести за собой молодежь. Он не из них.
      – Проблемы с апгрейдом, видимо. – Я пытался пошутить. Я понимал: отец о себе говорит. Готовит прощальную речь.
      – Объясни, – невинно попросил он.
      – Ну, существующие системы, они… Когда требуется новая программа, она… – Я не понимал, как ввести его в курс дела.
      – Вот поэтому я в некотором смысле вроде Моисея, – улыбнулся он. – Ты мне даже не можешь объяснить, чтоб я понял, что в этой твоей виртуальной голове творится.
      – Да нет, пап, правда…
      – Не переживай, Джейми. Ничего страшного. Просто, значит, пора двигаться дальше.
      – Пап, тебя не уволят. Мы все разрулим. – Он назвал меня американским именем. Значит, совсем пал духом.
      – Порой приходится доверять тому, что дает нам жизнь. – Шмуэль потянулся к блюду с рогаликами. Я передал блюдо через стол. Отец взял рогалик, съел, мелко кусая. – Я понимаю, из-за твоей работы я жестко с тобой обошелся. Из-за твоего выбора.
      – Вовсе нет, – соврал я. – Ты пытался меня поддержать.
      Мама – наверняка из кухни слушала – встала на пороге, чтобы слышать лучше.
      – Нет, я совершенно тебя не поддерживал. – Шмуэль покачал головой. – Не как Моррис. Но не потому, что я тебе не доверяю. Просто мне непонятно. Все эти разговоры про сети, про деньги, про бизнес. Они меня пугают, потому что я не понимаю.
      – Но они и должныпугать, пап. Это жуткие вещи. Я бы не обрадовался, если б ты с ними смирился, как дядя Моррис. Никто не знает, куда все катится. И ответственных нет.
      – Ты ответственный, Джейми. С этим мне приходится смириться. – Он оглядел разбросанные книги. – Иногда я думаю, Тору писали для родителей. Или для раввинов.
      Я хотел немедленно сознаться отцу во всем. Что я впутался во что-то неуправляемое. Что я ел яйца молодого бычка. Что я вот-вот продам друзей с потрохами. Что я помогу Тобиасу Морхаусу запустить сайт торгов, гипнотизирующий юзеров, чтобы те больше торговали. Что я – в банде рыночных фашистов, которые выжимают деньги из самого человечества. Но я не успел и рта раскрыть – позвонили в дверь.
      – Кто-то пришел! – крикнула Мириам и побежала открывать.
      – Наверно, Эпштейны, – сказала Софи и ринулась вслед за дочерью.
      Таких, как Эпштейны, в раввинских кругах называют «возвращенцами». Богатство, скука, экзистенциальное отчаяние после смерти матери мистера Эпштейна – и эти двое вернулись к религии своей юности, надеясь обрести единение с чем-то более подлинным, нежели квазиантичные фасады универмага «Сипорт» на Саут-стрит. Сорокатысячным пожертвованием на реставрацию синагоги они купили места в совете, и Шмуэль рассчитывал, что их приверженность традиционным ценностям добудет ему несколько голосов.
      Но возвращенцы без собственных проблем не возвращаются.
      – Добрый день, добро пожаловать! – приветствовала их Софи.
      – Шалом, ребецин, – сказал человек лет сорока. – Шалом!
      – О, ну конечно, Марк, – поправилась Софи. – Шалом.
      – Вообще-то, – сказал он, целуя мезузу на дверном косяке, – я решил отныне зваться еврейским именем. Мейер. Мейер Эпштейн бен Моше вэ Ривка.
      – Как замечательно, – Софи захлопала в ладоши. Мама знает, как себя вести. – Шалом, Мейер Эпштейн.
      – С моей женой вы знакомы. – И Мейер церемонно представил: – Шошана Ирит.
      – Шалом, ребецин. – Женщина кланялась, как шеф-повар в суси-баре. – Я своего еврейского имени так и не узнала, – грустно прибавила она. – Мы посмотрели в книгу и выбрали самое похожее.
      – Ну заходите, пожалуйста, Шошана Ирит, Мейер, – пригласил Шмуэль, поднимаясь со стула. – Вы знакомы с моей дочерью Мириам?
      Мириам приняла у Мейера пальто – поверх штанов спереди у него болталась белая бахрома цицит.
      – Хабад! – возгласила Мириам, наивно приняв Мейера за любавичского ортодокса – они обычно такое носят.
      – Нет-нет, – ласково сказал Мейер. Вся община знала о болезни Мириам. – Просто добрый еврей.
      – Проходите, проходите, – Шмуэль показал на столовую. – Давайте сядем и займемся делом.
      Мистер Эпштейн решил второй раз пройти бар-мицву, поскольку теперь знал, каков «истинный» смысл ритуала. Добавочная церемония состоится через неделю, перед всей общиной, и отец готовил Мейера дома, персонально, а не в синагоге с тринадцатилетками. Мейер прошел интенсивный курс иврита в нью-йоркской ортодоксальной синагоге и теперь скакал по своему отрывку из Торы, закрыв ладонью английскую транслитерацию, дабы доказать, что правда читает на иврите .
      – Отличная работа, – похвалил Шмуэль, когда Мейер закончил. – Я бы сказал – великолепная. Знаете, иудаизм – единственная западная религия, где инициация, бар-мицва, равна доказательству грамотности.
      – Разумеется, я все равно не понимаю, что говорю, – признался Мейер.
      – И тем не менее весьма похвально, мистер Эпштейн, – сказал Шмуэль. – Это восхитительный отрывок, – продолжал он. – Он показывает нам, что египетское рабство есть символ порабощенного сознания.
      – Но рабами в Египте мы тоже были, – прибавила Шошана Ирит, пощипывая рогалик.
      – В некотором смысле какие-то израэлиты наверняка были, – ответил Шмуэль. – Однако освобождение из рабства представлено здесь скорее кульминацией Авраамова завета с Господом. Казни египетские нередко воспринимаются буквально, хотя на самом деле они скорее символичны. Убийство египетских первенцев в действительности означает убийство перворожденной цивилизации. Ивритское обозначение Египта – «мицраим» – переводится как «узкое место».
      – Но казни правда были? Ведь так, ребе? – настаивал Эпштейн.
      – Ну, та история, что вошла в Агаду, была написана во время римской оккупации, – пришел на помощь я. – Евреи нуждались в повести о революции. Она давала им надежду: иго будет уничтожено, храм отвоеван. – Я и сам удивился. Может, я все-таки еврей.
      – Совершенно верно, Джейми, – кивнул отец. – Агада считалась подрывным документом. Но, что еще важнее, это урок – как избежать порабощения разума. Или души. Рабства, в которое мы загоняем лишь сами себя – строя пирамиды ложным богам.
      Мейер был явно выбит из колеи. Он не затем платил сорок тысяч, чтоб захлебнуться в сомнениях насчет своего наследия.
      – Но именно сейчас, – пожаловался он, – ведь так важно, чтобы мы добрались до исторической правды? Масса людей называют себя евреями и даже не верят, что Моисей существовал! – Шошана Ирит сочувственно кивала в такт мужниным словам.
      Шмуэль тяжело вздохнул. Он разрывался: то ли ему, как истинному раввину, следует помочь слишком ревностным возвращенцам обуздать экстремизм, то ли воспользоваться их консервативными пристрастиями и обеспечить себе место в синагоге. Как обычно, высшее призвание одержало верх над эгоизмом.
      – Хорошо, Мейер, – сказал ребе. – Давайте тогда подробнее займемся историей. Почему вообще израэлиты оказались в Египте?
      – Голод! – крикнула Мириам.
      – Прекрасно, Мириам, – сказал Шмуэль. – А почему их пустили в Египет?
      – Потому что премьер-министром был Иосиф, – поспешно ответил Мейер, точно соревнуясь с Мириам на игровом ток-шоу.
      – Правильно. Братья предали его и продали в рабство. Но благодаря пророческому дару он стал правой рукой фараона. Он жил как египтянин. А его народ последовал за ним. Как потом оказалось – в рабство, строить пирамиды.
      – Ужас какой! – заметила Шошана.
      – Он забыл, что он израэлит. Но спустя четыреста лет Моисей – египетский аристократ – вспоминает. Видя, как надсмотрщик бьет раба, он вдохновляется и действует.
      – Еще как, черт возьми, действует! – Эпштейн хлопнул в ладоши. – Убивает надсмотрщика на месте!
      – Абсолютно верно. Он видит жестокость, и она выдергивает его из грез. Он освобождается и берется освободить свой народ.
      – И вы говорите, ничего подобного не происходило? – Мейер возвел очи к потолку, словно призывая Господа обратить внимание на такое богохульство.
      – Нет, мистер Эпштейн, – пояснил вместо отца я. – Он говорит, что это по-прежнему происходит. Каждый день.
      Секунду мы с отцом смотрели друг на друга. Глаза Шмуэля сияли новообретенным признанием, я же старался не скукожиться от незаслуженного восхищения. Как-то полегче, когда он критикует. В потоке Шмуэлевой веры я внезапно поплыл без весел и руля.
      Спас меня звонок. Мириам снова бросилась открывать.
      – Кого я вижу? – Джуд поклонился ей с порога. Поцеловал ей руку, будто королеве. Мириам засмеялась и сделала книксен.
      Джуд пришел с юным Бенджамином.
      – Ну, мы празднуем или как? – спросил Джуд.
      – Видимо, – ответил я. – Пошли наверх, я вам все расскажу.
      – Здравствуйте, ребе, миссис Коэн, – сказал Джуд. – Рад видеть вас опять.
      Мои родители кивнули бывшему сыновнему образцу для подражания.
      – Пошли, – сказал я. Без особой необходимости эти миры лучше не смешивать. Мы уже навострились по лестнице, и тут Мириам выхватила из-под носа у миссис Эпштейн блюдо рогаликов.
      – Возьми, Джуд! – крикнула она, на бегу рассыпая добрую порцию плюшек. – Поешьте!
      – Похоронная еда! Клево, – пошутил Джуд. Потом Шмуэлю: – Я не имел в виду, ну…
      – Да все в порядке, – отозвался тот из-за стола. – Веселитесь.
      «Я его словно бросаю», – думал я, поднимаясь по лестнице.
      Ничто не мешало мне сделать иначе, и однако же я впаривал проект Джуду, себя не помня. Я ни словом не упомянул, что «Интертейнинк» собирается навек похоронить Тесланет, болтал лишь о том, как распределятся шесть лимонов и как потом будет оцениваться доход. Джуд, похоже, ни капли не удивился, даже не впечатлился, заслышав о миллионах долларов. Пока я рассказывал, он лишь кивал, будто и не ждал ничего другого. Бенджи тоже и бровью не повел. Он вообще, кажется, из-за этой сделки дулся. Просек, что я не договариваю?
      Наконец я закруглился, и Джуд задал единственный вопрос:
      – Так ты считаешь, это правильный ход?
      Что тут сказать? По сути я был честен, хотя и не абсолютно откровенен. Прямо скажем, большего Джуд и не заслужил. Это парень меня наебал – и пофиг, что в результате это оказалось мне на руку. Кроме того, я теперь в другой команде, и эта команда от меня зависит. Целая индустрия от меня зависит. Но я не мог без угрызений сказать безусловное «да». Особенно после библейских откровений этажом ниже.
      – Я думаю, сделка неплохая, – сказал я. – Очень неплохая сделка.
      – Ты считаешь, нам брать деньги? – надавил Джуд. Что – мне за него решать? Мой греческий хор зашелестел нотами.
      – Если не умрешь без контроля над проектом – да. – Я на грани разоблачения.
       Говори! Говори! – скандировал хор.
      – Ну если Тесланет выпустить, ни у кого никакого контроля не будет, так ведь? – риторически вопросил Джуд.
      – Если Тесланет выпустить – это точно. – Я выбирал слова тщательно, будто президент перед большим жюри присяжных .
      – Они же его выпустят, так? – спросил Джуд.
      Мы все-таки добрались до развилки, которой я надеялся избежать. Джуду равных нет в раскопках слабейшей строчки кода.
      – Знаешь, – выдавил я, – если они не хотят его выпускать, то платят просто запредельные деньги. – Вот. Я упомянул такую возможность. Реплика проходная, но позже смягчит мою вину.
       Ты погиб, Йосси! Ты погиб!
      – Тогда клево, – успокоился Джуд. – Сделаем все, как ты скажешь.
      – Ну… – Я улыбнулся как мог убедительнее. – Похоже, вы теперь интернет-миллионеры.
      – Поправочка: Тесланет-миллионеры.
      Мы чокнулись рогаликами. Как ты мог???
      Я углубился в детали передачи заявки на патент «Интертейнинку», дал Джуду подписать предварительные соглашения, по которым «МиЛ» становился посредником. Бенджамин совсем ушел в себя. Джуд ускакал сообщить Рубену, а Бенджи я попросил задержаться. Он подчинился, точно по учительскому приказу.
      – Тебя что, все это не радует? – спросил я.
      – Да радует, наверное.
      – Ты, между прочим, тоже участвуешь. Пять процентов. Будешь самым богатым пацаном в классе.
      – Круто, – безжизненно бормотнул он.
      – Джуд тебя не застремал, а? Эти парни бывают жестковаты.
      – Нет.
      – Это хорошо. – Я втайне рассчитывал, что Бенджаминово отношение к Джуду изменилось.
      – Это все? – Ему хотелось уйти.
      – Нет. – Я подыскивал тему. – Как с эмулятором получилось?
      – Клево. Я под него скачал кучу игрушек.
      – Еще работает?
      – Со старыми игрушками. Да.
      – Знаешь, там графику в основном Эль-Греко писал. Я его недавно опять встретил. Он больше не жирный. Помнишь его?
      – Нет.
      Сидит на кровати, на самом краешке. Маленький скелет аж выпирает под полосатой футболкой. Громадные карие глаза таращатся в пространство. Я почувствовал себя грязным. Взрослым.
      – Ну что такое? – спросил я. Шкет ведь не мог в мою прогнившую душу заглянуть, правда? Он мог, мог!И вообще, я их только что сделал миллионерами. Ты их сделал рабами!
      – Ничего, – сказал Бенджамин. – Я лучше пойду.
      – Что, в школе гульфик проверяли?
      – Я этого больше не боюсь, Джейми. – Он подошел к двери. – Мне пора.
      – Эй! – Я поплелся за ним по лестнице. – У меня есть билеты на «Никсов», на пятницу. Хочешь сходить? – Мощное приглашение . Билеты мне вручил Морхаус лично – для клиентов, а не кузенов.
      – Не-а, – сказал Бенджамин, уже седлая велосипед. – У меня уроков полно.
      – Ну ладно, – крикнул я ему в спину. – У тебя же мое новое мыло есть?
      От Бенджаминова странного поведения я острее почувствовал себя ядовитой змеей, что заливает ядом весь Куинз, едва появившись дома. Словно в портфеле у меня – бизнес-токсины. Но на самом-то деле они не токсичны; все от контекста зависит. Я сделал моим друзьям шесть миллионов долларов, я заложил «Интертейнинку» основу для решающей стадии развития свободной рыночной экономики, я вычислил, как сайтам «МиЛ» увеличить трафик, не полагаясь на брокерское мошенничество. Довольно сложный список потенциально несовместимых задач, а теперь все слаженно работает. Нехило для новобранца.
      И на следующий день, с аккуратно перевязанной коробкой рогаликов подмышкой проскальзывая к шестеренкам «МиЛ» через обесчеловечивающие крутящиеся двери, я будто вносил макрофага в кишки системы. Я так долго отрицал свое этническое наследие – теперь оно послужит мне секретным оружием. Сама кошерная пища – символ добродетели, моей связи с чем-то вне этого казино. Отныне я в этой игре смогу играть за обе стороны.
      Я прошагал к Алекову кабинету и поклонился на пороге, протянув открытую коробку, словно искупительную жертву. Может, это она и была.
      – Сначала работа, плюшки потом, – сказал Алек, проворно скользя по людному этажу к кабинету Морхауса. – Бирнбаум вот-вот начнет.
      Заранее поговаривали, что федералы прихлопнут нынешний всплеск (внутри цунами) электронных торгов .
      На компьютерных мониторах в кабинетах и загончиках по всему небоскребу светилось потоковое видео – речь Бирнбаума в прямом эфире.
      Тишина затопила нью-йоркские брокерские конторы, коммерческие компании, таксомоторы и киоски с тако, едва старик поправил бифокальные очки на носу и вперился в свои заметки. Нет, политического решения не будет; лишившись власти менять процентные ставки без одобрения Конгресса, Бирнбаум политических решений почти не принимал. Однако его слова все-таки воздействовали на весьма эмоциональный рынок. Каждый говорил себе, что местами суровые прогнозы на него лично не повлияют, но страшился того, что Бирнбаумовы заявления сотворят с настроением остальных. И это опасение в свою очередь сворачивало рыночный кураж, точно люди Бирнбауму поверили сами.