Кадри

Все еще задумчиво глядя в огонь, бабушка медленно заговорила:

– Как тебе сказать? Он не жулик и не вор. Нет. Подлец? Нет, этого тоже не скажешь, – повторила она, как бы убеждая себя самое. – Может, я из-за своей обиды была несправедлива к нему, но ведь и меня жизнь не баловала...

И бабушка рассказала отрывочно – так, будто не то забыла многое, не то ей было слишком тяжело говорить о своей дочери, моей матери, и о том, как они поженились с отцом.

Отец был моряком, и водоворот войны занес его вместе с пароходом на далекую чужбину. Потом война кончилась, и многие вернулись домой. Мать ждала отца, но отец не возвращался и не возвращался, а мать ждала и ждала, а я была еще крошечной и ничего не знала о тревогах матери. Жизнь тогда была тяжелой, еды мало, горя много. К тому же дом, где мы жили, был разбомблен, и мы очутились в нашей подвальной комнате.

Но потом случилось самое плохое. Мать захворала и, хотя это была всего лишь ангина, а мама была еще молодая, она больше не поднялась, потому что сердце у нее сдало.

– Это было самое тяжелое время в моей жизни, – вздохнула бабушка. – Приходилось ухаживать за больной, нянчить тебя и вдобавок еще ходить на работу. Кто-то должен был зарабатывать на хлеб. А хлеба в это время давали немного. Откуда мне было ждать помощи? Случайно я узнала, что твой отец находится в Швеции. Он не возвращался и даже не потрудился прислать весточку. Я видела, как твоя мать страдает от этого. Я старалась ее утешить, говорила, что, может, они там, за границей, и написать-то нам не могут. Да и неизвестно, где он вообще.

Прошло некоторое время, и вот оттуда приехал один знакомый отца, и от него мы услышали, что отец жив и здоров. Этот день я помню как сейчас. Когда этот человек ушел, я не посмела взглянуть в глаза твоей матери. Сердце сжималось. Она подозвала меня к своей постели. Я взяла тебя на руки и присела на кровать. И она прошептала мне – громко она уже не могла говорить: «Мама, я больше не хочу, чтобы Юло вернулся. Не нужно! Понимаешь, не нужно! Мама, когда меня больше не станет, – при этих словах мне словно сердце пронзили, это она в первый раз о смерти заговорила, – обещай мне, что ты никому не отдашь Кадри. У тебя она вырастет таким же хорошим человеком, как ты сама». Мне только и оставалось, что успокоить ее да обещать все, хотя душа горела от боли. Но плакать я не плакала. Сдержалась, чтоб не растравлять ее... Бывают люди, у которых глаза всегда на мокром месте. Я им завидовала. Мне жизнь не позволяла плакать. Времени не было. Свое единственное дитя я похоронила, не уронив ни слезинки. До того ли мне было? Дни и ночи приходилось о тебе заботиться. Я старалась делать все, что было в моих силах. Росла ты болезненной, слабой. Я всегда боялась, что тебя затолкает, затопчет жизнь, – порой из-за этого страха тебе доставался лишний шлепок, но ведь это не со зла...

Я сдержала слово, данное дочери. Хорошо ли, плохо я тебя вырастила, не мне судить. А теперь, когда все самое тяжелое позади, вдруг является твой отец и чего-то требует. Но ведь на душе у меня накопилось столько горечи. К тому же откуда мне знать, что за человек он теперь? Когда мы тут переживали тяжелые дни и сами не знали, что с нами будет завтра, тогда его здесь не было. Помнил ведь, что у него семья на родине. Насколько мне известно, никаких таких грехов у него не было, нечего ему было опасаться. Ну, вскоре после войны еще бы ладно, но ведь уже давно все наладилось. Так почему же он не мог наладить свою жизнь, не понимаю. Коли ты честный человек, так должен был сразу же вернуться на родину. Конечно, голодно мы тогда жили, бедно. Всюду развалины, всего не хватает. Тогда, видите ли, нашему сударю еще не хотелось возвращаться. Не знаю, как он там жил – в достатке или нужде. Вряд ли ему так уж хорошо жилось, иначе не вернулся бы. А теперь, когда дела у нас пошли на поправку... Вот и скажи, внученька, – ведь ты и сама уже кое-что понимаешь, – как я могу доверять такому человеку? Помощь свою предлагает. Какую помощь? Примешь помощь, а он уже хозяином себя почувствует и все права получит. Никогда слов твоей матери не забуду: принять помощь можно только от человека, который по-настоящему любит нас, заботится о нас. Разве мы нищие?

Ожесточилась моя душа. Только твоя мать могла бы рассудить это дело, но она уже давно покоится в земле. И я подумала: раз уж я сумела тебя вырастить и обойтись одна, обойдемся и дальше...

Помолчав, бабушка опять заговорила. Голос ее изменился:

– Но сегодня, когда я сидела здесь и ждала тебя, я взглянула на это дело иначе. Все же он твой отец. С ним тебе, наверно, будет легче и лучше. Скоро ты станешь уже взрослым, разумным человеком, и тебя никто не сможет обидеть. Вот и решай сама. Завтра я пойду вместе с тобой и погляжу, как он живет. Может, даст бог, и ты поживешь в достатке. Ведь не зря он тебя зовет, – видно, сердце заговорило... Одного прошу, и ради твоей покойной матери ты мне это пообещаешь: если тебе будет плохо, если что-нибудь будет не так, возвращайся. Я всегда буду ждать тебя, пока жива...

Ох, бабушка, бабусенька! Когда я наконец поумнею настолько, чтобы понять тебя по-настоящему? Какая ты добрая и великодушная! Так ты со мной никогда раньше не говорила. И я снова поняла и пережила все это по-взрослому, хотя и сидела, как маленькая, на коленях у бабушки.

Я крепко, крепко обняла ее и прошептала ей на ухо:

– Я никогда тебя не брошу! Никуда, даже в царский дворец, я не уйду от тебя!

И мы обе замолчали, и я и она, две Кадри. Это было хорошее молчание, полное нежности. А в печке дотлевали последние угольки...

Понедельник

Когда впервые встречаешь своего отца в четырнадцать лет, не приходится удивляться, что невольно обращаешься к нему на «вы» и не знаешь, как с ним говорить.

На этот раз он был дома. Теперь я чувствовала себя возле той же самой двери намного уверенней, чем в первый раз, когда отца не оказалось дома и когда я о нем ничего еще не знала. И все же, едва я услышала за дверью приближающиеся шаги, как мне захотелось убежать. Но дверь уже открылась, и я очутилась лицом к лицу со своим отцом. Я сразу догадалась, что это он. Мне не приходилось видеть ни одной его фотографии, но лицо его с первого же взгляда показалось мне знакомым. Я не знала, где я видела это лицо, но видела я его не раз.

Он тоже узнал меня, как только открыл дверь, и радостно закричал:

– Кадри! Ты все-таки пришла! – и, взяв меня за. руки, повел в комнату.

Удивительное у меня было чувство – словно все это я вижу в кино. Ведь мы с ним были самыми близкими людьми и тем не менее познакомились впервые в жизни. Он помог мне снять пальто и усадил на диван. Мы разглядывали друг друга.

Он высокого роста и очень худой. Может, он болен, потому что глаза у него усталые и грустные, даже когда он смеется. Из-за этих грустных глаз он мне и понравился сразу. То есть он, конечно, понравился бы мне и веселый, ведь он мой отец, но так он почему-то нравился мне больше. Потом он начал меня расспрашивать. Прежде всего он, конечно, спросил, каким чудом мне удалось получить у бабушки разрешение и прийти к нему. Я рассказала ему о бабушке и о нашей жизни, рассказала и об обещании, которое бабушка дала матери, и обо всем, что вспомнила.

Отец слушал и беспрерывно курил. Он курил так много, что вскоре мы оба были окутаны облаком синего дыма. В конце концов я так раскашлялась, что не могла продолжать рассказывать. Отец понял и извинился – он не догадался, что я не привыкла к дыму.

Он встал, открыл окно и обещал не курить больше в этот вечер. Я сказала, пусть курит, это ничего, я скоро привыкну, и мне даже нравится дым. Хороши мы были оба, нашли о чем говорить – о дыме! И говорили так, будто это что-то очень важное. Потом он спросил:

– Может быть, ты и ко мне сумеешь привыкнуть? Не согласилась бы ты жить у меня? – Он стоял у окна, заложив руки за спину, и пристально смотрел на меня.

Я снова обратила внимание на усталое выражение его лица и опустила глаза.

– Я не могу оставить бабушку, – сказала я виновато. – Я всегда буду жить с ней. – Я не подняла глаз, а отец не промолвил ни слова. Потом я сказала тихо: – Но вместе с бабушкой я бы осталась у тебя.

В ответ на это он пожал плечами, снова сел рядом со мной на диване и сказал:

– Видишь ли, Кадри, тебе бабушка родной человек, а мне совершенно чужой. Когда вырастешь, сама поймешь, что это значит. Нет, детка, выкинь из головы эту мысль.

Легко сказать – выкинь из головы! Как будто мысль – это какая-то вещь. А я по дороге сюда только и мечтала об этом и поэтому очень расстроилась. Но виду подавать не хотела и сказала как можно веселее:

– Ну, так не будем жить вместе. Не беда. Я часто буду приходить к тебе, хоть каждый день.

– Спасибо и на этом, – улыбнулся отец.

Он погладил меня по голове и сказал, что я очень похожа на мать. Я притихла, и мне захотелось плакать. Я попросила его рассказать что-нибудь о матери.

Отец поднялся, закрыл окно и заходил по комнате, словно забыв и о моем вопросе и обо мне самой. Плечи у меня дрогнули. Не то потому, что в комнате стало прохладно, не то потому, что я заговорила о матери. Отец остановился передо мной и заговорил. Голос у него изменился – зазвучал низко и глухо:

– Мать твоя тоже была красивая.

Это не было для меня новостью, хотя никто не говорил мне этого: я всегда знала, что моя мама была красивая, ведь все мамы самые красивые и лучшие на свете. Все же я была рада, очень рада, что отец это подтвердил, и я с нетерпением ждала, что он скажет еще. Но он глядел мимо меня, куда-то вдаль, и, как видно, больше ничего не собирался говорить. Наконец я спросила:

– Но она была и добрая, правда?

– Да, добрая, – кивнул отец. – Может быть, по рассказам бабушки у тебя создалось впечатление, будто я мало любил твою мать. Но в этом твоя бабушка ошибается, как, возможно, ошибалась и твоя несчастная мать. Я тоже немало ошибался в жизни.

Ошибался?

Разве это только ошибка, если человек в трудное время бросает свою родину? Разве взрослым людям можно ошибаться в таких вещах? Впрочем, я не должна забывать, что он, в сущности, не бежал с родины, как некоторые другие, а очутился вдали от нее из-за своей службы на корабле, плававшем в чужих водах. Но все же ему надо было вернуться раньше, гораздо раньше.

Но я тут же вспомнила, что не должна быть несправедливой. Ведь отец в то время ничего не знал о болезни ма- тери. Даже о ее смерти он узнал только здесь, на родине, и я сообразила, что не все еще могу понять в этой истории и поэтому мне лучше помолчать.

Отец перевел разговор на другое. Спросил меня, как я учусь и совсем ли поправилась моя нога. Да, это именно он поздоровался тогда в лавке с бабушкой, именно от него мы пустились наутек. В ту пору он только что вернулся из-за границы и сразу же принялся разыскивать меня. А в тот день, когда я попала под машину, он ходил в школу узнавать обо мне: в тот самый день, когда я так тосковала по нем, мечтала о том, чтобы он меня защитил... Это он прислал передачу в больницу. Он еще несколько раз пытался связаться со мной, чему противилась бабушка. Сколько недоразумений! Хорошо, если бы все они разъяснились!

Я с радостью рассказала о своих школьных делах, ведь я теперь хорошо училась по всем предметам, кроме этой проклятой алгебры.

– Неужели моя дочь не может одолеть алгебру? – спросил отец, удивленно подняв брови. – Это не годится. Будем теперь заниматься с тобой и вместе одолеем эту премудрость.

Я с восхищением взглянула на отца:

– Разве вы... то есть ты знаешь алгебру?

Отец усмехнулся:

– Знаю, не беспокойся. Сумею помочь и тебе.

Я поняла, что наступил подходящий момент узнать что-нибудь и о самом отце, и принялась его расспрашивать. Но он отвечал так скупо, что я узнала куда меньше, чем хотела. Все же я выпытала у отца, что капитаном он не был, но зато был радистом, а должность радиста такая же важная, как должность капитана, может, и поважнее и потруднее. А теперь отец работает на одном большом заводе механиком и доволен своей работой. Он сказал, что будет помотать нам каждый месяц.

Мне вспомнились слова моей матери, услышанные от бабушки: принимать помощь можно только от любящего человека. Я сказала их отцу. Он ответил:

– Странные вы существа! Вам приходится силой навязывать деньги. Там, где я побывал, от человека больше ничего и не требуют, как только денег, денег и денег! Кого же мне любить, как не тебя? Пойми, что у меня в жизни почти ничего не осталось. Ты для меня теперь все! О ком же мне еще заботиться, как не о своей единственной дочери? Сама подумай. Все у нас должно быть общее. И мы ведь поладим, да?

Я с восторгом кивнула и в эту минуту почувствовала, как передо мной распахиваются ворота в страну счастливых. У меня есть отец! Он, конечно, много наделал ощибок, но ведь ошибаются не только дети.

Отец пошел провожать меня домой. Был морозный вечер. Снова вернулась зима, и всюду лежал чистый, свежевыпавший снежок. На каждой тумбе, на каждой ветке красовались снежные шапочки. Но небо было ясное, и в вышине сияли бесчисленные звезды. Мне очень захотелось, чтобы эти звезды, словно прожектора, осветили нас, чтобы все прохожие могли видеть, как я шагаю рядом со своим отцом. Я старалась идти в ногу с ним. Отец заметил это и сократил свой шаг. Нам было так хорошо и весело, что дорога показалась слишком короткой...

Суббота

Как замечательно иметь отца! Мой отец! Каждый раз, когда я произношу эти два слова – а я всегда стараюсь вставить их в разговор, – душу мою наполняют гордость и счастье. Только иногда мне кажется, что счастье никогда не приходит без того, чтобы не привести с собой хотя бы легкую тень горя. И права тетя Эльза, которая как-то писала мне в письме об одном человеке, который нашел десять рублей, но горевал, что не нашел двадцать. Я и сама понимаю, что такой человек смешон, но все же не перестаю ломать голову, почему мы не можем жить все вместе – бабушка, отец и я. Ведь они оба мне родные. Почему же мое счастье не может быть полным?

Я ходила к отцу часто, как могла. Несколько раз я его не заставала дома или он куда-то спешил. Мне становилось грустно. Начинало казаться, что я для отца – далеко не самое главное на свете.

Бабушка тоже вела себя странно. Она никогда не запрещала мне ходить к отцу, но в те вечера, когда я возвращалась от него, она бывала какой-то молчаливой, и мне каждый раз приходилось массировать ей спину и поясницу, чтобы задобрить ее. Мало того, что к собственному отцу приходится только в гости ходить, так еще выходит, будто я этим обижаю бабушку!

Странное дело!

Мне очень хотелось, чтобы они встретились. Я надеялась, что они помирятся друг с другом, поладят и кто знает, как все это обернется.

Ведь бабушка уже давно обещала пойти со мной к отцу, но когда мы как-то уже совсем было собрались, у нее вдруг сильно заболела спина, и мне пришлось пойти одной. А больше у нас об этом разговора не было. Отца я не раз звала к нам, он обычно провожал меня, но, дойдя до нашего дома, говорил, что уже поздно или еще что-нибудь. Так и он все откладывал свое посещение.

Я догадывалась, что он делает это нарочно. Просто не хочет приходить к нам. Не хочет встречаться с бабушкой! Я считала, что дальше так продолжаться не может, и решила: будь что будет, но и я не пойду к отцу. Во всяком случае, не пойду раньше, чем он хотя бы разок побывает у нас. Пусть тогда бабушка говорит что угодно, но они хотя бы встретятся и станет ясно, как быть дальше.

Мы с отцом условились заниматься алгеброй по средам и пятницам. Я всегда приходила к нему вечером, и отец ждал меня. В эту пятницу я осталась дома. Я рассуждала так: отец увидит, что я не явилась, и сам зайдет к нам в субботу узнать, что со мной. Я была в этом уверена. И постаралась как можно лучше прибрать нашу комнату. Подвязала себе волосы, как подвязывает их Анне, когда бывает дома. Получилось, правда, не так красиво – волосы у меня слишком длинные и густые. Увидев мою прическу, бабушка принялась стыдить меня, говоря, что я стала похожа на юродивую из ее родной деревни. Эта юродивая выходила на берег моря и дожидалась там пророка, который будто бы должен приплыть на белом корабле. Я дожидалась не пророка на белом корабле, а всего-навсего родного отца, но и мое ожидание оказалось таким же бесплодным и .печальным. Не оправдало надежд и .воскресенье. Анне почти насильно увела меня каток. Погода в этот день была неважная, и я скоро вернулась домой. Но дома никто меня не ждал.

Отец не пришел ни в понедельник, ни во вторник. В среду вечером я была словно в горячке. Когда стрелки часов дошли до половины седьмого – в это время я обычно отправлялась на урок – мне хотелось зубами вцепиться в косяк двери, чтобы не побежать к отцу. Хотя я страшно боялась потерять то, что так недавно обрела, но прежде всего нужна была ясность.

Я отчаянно надеялась, что в этот вечер отец, видя, что я уже во второй раз не являюсь, придет сам.

Бабушка, та непременно пришла бы, но отец не пришел. Я ждала его до двенадцати ночи, прислушиваясь в тишине к каждому шороху. Я вздрагивала при каждом приглушенном стуке наружной двери, но постепенно все звуки умолкли, лишь беспокойно стучало мое сердце.

Бабушка заставила меня улечься в постель. Я взяла портрет матери и стала глядеть на него, чтобы не чувствовать себя такой одинокой. Бедная, бедная мама, как беззаботно и радостно смеялась она на портрете! У меня было такое чувство, будто мы с матерью снова потеряли отца.

Я знаю, капризничать не годится, и в будущем я еще не раз пойду к отцу, но все это не то. Только теперь я поняла, почему моя мама попросила бабушку дать то обещание. Да, любовь – это не такое дело, где достаточно одних слов, а тем более денег. Почему отец в наше первое свидание наговорил мне столько хороших слов? Зачем? А теперь, когда единственная дочь не была у него уже целую неделю, ему и горя мало, он и не думает проведать ее. К чему мне его деньги? Мы и без них обходились. Мне вовсе не нужно новое зимнее пальто. Я готова всю зиму проходить хоть в плаще, лишь бы знать, что я дорога своему отцу, что он беспокоится обо мне.

Мама, дорогая мама, как ты была права, когда взяла с бабушки то обещание!

Даже во сне я не переставала чувствовать себя несчастной. Утром у меня болела голова, в горле все пересохло. Мне было жарко. Бабушка бранилась:

– Вот возьму и брошу в печку твои коньки! Носишься как угорелая, пока не вспотеешь. Продует немножко – и готово, простудилась. А теперь еще новую моду завела – выбегать к вортам. Уж и не знаю, какого ты там счастья дожидаешься? Одевалась бы хоть как полагается.

Голос бабушки доносился до меня словно издали. Я ей не возразила ни словечком. К чему? Не стоит обращать внимания на бабушкино ворчание. Я ведь знаю, что она не со зла, а только потому, что у нее тоже сердце болит. Я бы сейчас и сама не прочь выместить на ком-нибудь досаду, но на ком?

Бабушка пододвинула к постели стул, поставила на него еду и отправилась на работу. Мне не хотелось есть и даже лень было запереть дверь. Все было так безразлично... За окном мела вьюга. В комнате было почти темно.

Я лежала в полусне. Потом заснула. Не знаю, долго ли я спала, но вдруг почувствовала сквозь сон, что мне лучше. Лоб перестал гореть, и дышать стало легче. Я открыла глаза. Отец сидел на краю постели, положив прохладную руку мне на лоб. Сначала мне показалось, будто это сон, но тут я услышала, как отец сказал:

– Я несколько раз справлялся о тебе в школе. Сегодня мне сказали, что тебя нет. Тебе плохо? Не хочешь ли чего-нибудь?

Чего мне еще хотеть? Я схватила его за руку. Прижалась к ней щекой и погладила ее. А он все повторял:

– Дочка! Доченька! – Глаза его при этом так странно заблестели, будто в них что-то попало или будто...

Впрочем, мужчины, тем более отцы, не плачут, им и сдерживаться не приходится.

Было хорошо, хорошо!..

Я вынула из-под подушки мамину фотографию. Показала ее отцу и чистосердечно рассказала о том, что я передумала за эти дни. Карточка пострадала от ночевки под подушкой. Отец взял ее и подошел с ней к окну. Потом вернул мне и сказал хрипловатым голосом:

– Я принесу тебе завтра новую. Надеюсь, она тебе понравится. А то, что ты мне сейчас рассказывала, это глупости, ты об этом не думай. Мы ведь переговорили уже обо всем в нашу первую встречу. Я думал, ты умнее и мне не придется повторять то, что я сказал.

Такую вещь отец мог бы повторять мне по нескольку раз в день – никогда не надоело бы слушать! Ведь я целых четырнадцать лет мечтала об этом.

Конечно, я выздоровела в тот же день. Хотя вызванный отцом врач сказал, что у меня ангина (после смерти матери у нас больше всего боялись этой болезни), и мне только через неделю разрешили пойти в школу. Но даже врачи разбираются не во всех болезнях, в этом я теперь совершенно уверена.

Но и дома было неплохо. О нет, на этот раз нет. На следующий день снова пришел отец, пришел уже вечером, когда бабушка была дома. Я сразу узнала его шаги, и мне было ужасно интересно, что скажет бабушка. Бабушка только и сказала:

– Ну, в конце концов отыскал все-таки нашу дверь?

Она придвинула отцу стул, а сама принялась хлопотать возле плиты.

Отец не забыл своего обещания. Он принес большой портрет матери в серебряной раме. У меня такого нет. На этом портрете мамины волосы пронизаны солнцем и словно бы светятся. Она не смеется здесь, как на моей карточке, а только улыбается – мягко и нежно. Никто на свете не улыбается так чудесно, я знаю. Я не удержалась и ахнула от восторга. Бабушка заинтересовалась, вынула из комода очки, водрузила их на нос и, взяв у меня карточку, принялась изучать ее:

– Когда же это она снялась? Я такого портрета еще не видела.

– Он остался у фотографа, – ответил отец. – Она снялась незадолго до моего отъезда... Да, не знали мы тогда, что этот снимок будет последним. Он сделан как раз в тот день, когда она мне говорила, что никогда еще не была такой счастливой...

Отец замолчал.

– Да, – вздохнула бабушка. – Вот видишь, как обернулась жизнь. Могла ли она, бедняжка, подумать, каким недолгим будет это счастье?..

Бабушка ничего больше не сказала, но эти ее слова и вздох означали, что во всем виноват отец. Я начала понимать, почему отец избегал встречи с бабушкой. Я поскорей принесла задачник, и мы занялись алгеброй. Бабушка вскипятила чаю и накрыла на стол.

За столом разговор все время вертелся вокруг разных пустяков и был каким-то натянутым. Я нервничала. Мне было страшно – вдруг отец скажет что-нибудь такое, что рассердит бабушку. И тут я поняла, что оба они тоже нервничают. После разговора о плохой погоде как-то незаметно зашла речь о плохих квартирах и о нашей конуре. Отец выразил сожаление, что нам с бабушкой приходится жить в такой квартире, и сказал, что это в конце концов отразится на нашем здоровье. Бабушка сразу же ощетинилась:

– Ишь, заметил-таки, что я твоего ребенка держу в подвале... Но разве это моя вина? Разве я затеяла войну? Разве я спалила дома, где жили люди? – Голос бабушки прозвучал так, будто во всем этом она винит именно отца.

Отец попытался успокоить ее:

– Что вы! Разве я со зла? Так, к слову пришлось и... Между прочим, у меня появилась мысль: наш завод начинает строить жилой дом для своих рабочих, может быть, и я получу там квартиру, тогда...

Бабушка не дала отцу кончить:

– Какая тебе еще нужна квартира? Кадри ведь рассказывала, в каких ты живешь хоромах. Чего понапрасну туман напускаешь? Разве я не понимаю, куда ты метишь? Я вам мешать не стану – забирай свою Кадри, и ступайте! Живите, и будьте счастливы. Я свое дело сделала, а теперь старуху можно побоку! Ничего, я тоже не пропаду. Уходите хоть сегодня!

Ох, зачем бабушка говорит так сердито, так грубо? Мне сделалось так неловко, что даже жарко стало. Отец стряхнул пепел на тарелочку и вздохнул:

– Да, что поделаешь, если вы так поняли меня. Но я вовсе не то думал. Я не собирался разлучать вас с Кадри. Я только высказал свои соображения. Это верно, что живу я достаточно просторно. Квартира, правда, не моя, ее хозяин – моряк и подолгу не живет дома. Мне самому новая квартира не очень нужна, она нужна именно вам с Кадри.

– Как же, дожидайся, чтоб тебе квартиру дали! – Голос бабушки стал тише и спокойнее. – Навидалась я этих вещей. Тут писательница одна, знакомая Кадри, много мест обегала ради нас, а толку никакого. Когда еще настроят столько, чтобы и наш черёд дошел? Мало на это надежды. Но одно я тебе скажу: бери к себе Кадри. К чему мне держать ее тут? У тебя ей будет лучше.

Руки бабушки дрожали, когда она срезала корочку с куска хлеба, а глаза сделались такими же, как тогда, когда я читала ей вслух «Хижину дяди Тома».

Отец несколько раз глубоко затянулся, прежде чем заговорить:

– Об этом нечего больше толковать. Этот вопрос уже сама Кадри решила, и..

– Не детское это дело – решать такие вопросы. Пусть поживет с тобой некоторое время, а там увидим. У ребенка и ум ребячий.

Ох, бабушка, бабушка, ничего-то ты не помнишь! Неужели ты и вправду забыла тот вечер, когда мы с тобой сидели вдвоем у печки, когда я забралась к тебе на колени и мы так хорошо поняли друг друга?

– Вот что, – миролюбиво сказал отец, – давайте поговорим разумно. Я вполне понимаю ваши чувства ко мне, но и вы постарайтесь войти в мое положение. Как мне, по-вашему, быть? Прошлого не исправишь. Я вернулся на родину, чтобы продолжить прерванную когда-то жизнь. Но оказалось, что продолжать уже нечего. Пришлось начинать все сначала. Не думаете ли вы, что я там жил барином? С рабочими руками барином не проживешь, сами знаете – всякого повидали. Большая часть моего времени проходила там в поисках работы. А здесь не успеваешь переделать всей работы, какая у тебя есть. Вот видите, на службе я уже сделался нужным человеком, я уже привык и ко мне привыкают. Вы понимаете, что все это было не так просто. На работу-то меня здесь сразу взяли, а вот товарищи по работе не сразу отнеслись ко мне с доверием... Думаете, это легко? А тут еще вы глядите на меня с таким видом, будто я бог весть какой великий преступник, у которого нет никаких прав и которому нечего ждать прощения...

– Не мне прощать, – перебила его бабушка, – та, которая могла простить, уже больше двенадцати лет лежит в сырой земле. И разве я не понимаю? Я же говорю, забери к себе Кадри. Какого ты еще ждешь от меня прощения? – Голос бабушки звучал устало, словно она заблудилась в безнадежной путанице своих мыслей.

– Неужели вы не понимаете? Все эти годы, да и сейчас вы были для Кадри м а т е р ь ю. Без отца она обошлась и обойдется, но без матери ребенку нельзя, особенно такой девочке, как Кадри. О том, чтобы разлучить вас, и думать нечего, не правда ли, Кадри?

Я кивнула отцу, не переставая все время следить за бабушкой. Когда отец сказал, что бабушка была мне матерью, я вдруг заметила, как бабушка улыбнулась. И, честное слово, улыбка ее очень молодила. Я где-то уже видела эту улыбку, совсем недавно видела, но где? Взгляд мой упал на мамину карточку, стоявшую на столе. Верно! Вот она, эта улыбка.

Понедельник

Не правда ли, даже маленькие дети, слушая или читая сказки, немножко догадываются, что все это не совсем взаправду. Ковры-самолеты, волшебные лампы и всякие талисманы, исполняющие ваши желания, – во все это можно только играть. Но проходит время, и постепенно вы даже в мыслях перестаете обо всем этом вспоминать. И вдруг опять наступает пора, когда начинает казаться, что весь этот волшебный мир существует не только в вашем воображении.

Я давно перестала верить сказкам, но в последнее время вокруг меня происходит много неправдоподобных, хотя и объяснимых вещей. Например, наше жилье обследовала комиссия, и я хорошо понимаю, чем это объясняется. Просто о нас похлопотала тетя Эльза, похлопотала школа, не говоря уж о самой бабушке, да, в конце концов, просто очередь до нас дошла. И все-таки я иногда склонна подозревать во всем вмешательство каких-то сверхъестественных сил. Так много хорошего вдруг посыпалось! Несколько месяцев назад я нашла отца, а теперь мы с бабушкой получим еще и новую квартиру. Честное слово, получим! Похоже на то, будто разговор отца с бабушкой вызвал это чудо. Случаются же такие совпадения! Мы с бабушкой уже ходили смотреть квартиру.

Когда я стану такой же старой, как бабушка, я и то не забуду, как мы ходили. Бабушка впереди, я за ней. Вокруг дома еще валялся разный хлам. Приходилось перелезать через все это, стараясь не запачкаться.

Пока мы одолевали один этаж, бабушка ничего не говорила, после второго она вздохнула, после третьего вздохнула еще глубже, а после четвертого с трудом перевела дух и принялась ворчать. Но нам пришлось подниматься еще на два этажа!

Мы будем жить под самой крышей! По-моему, это замечательно! Окна прямо в небо! Наконец-то я смогу увидеть из окон своего дома синий свод неба, солнце и облака. Открою окно и подставлю лицо вольному ветру!

Ради этого я готова лазить по каким угодно лестницам, даже готова тащить бабушку на спине! Так я ей и сказала. Она, стараясь отдышаться, отмахнулась от меня:

– Будет тебе вздор городить!

Какой-то рабочий, услышав наш разговор, поспешил успокоить бабушку:

– Ничего, мамаша. В этом доме тебя будут поднимать на лифте.

– Неужели тут будет лифт? – радостно закричала я. Бабушка толкнула меня в бок:

– Полоумная! Ты что, в лесу?

Но, когда рабочий подтвердил, что тут и в самом деле будет лифт, бабушка опять осталась недовольна – она, дескать, не желает, чтобы ее перетаскивали на старости лет, словно дрова или кирпич: еще, чего доброго, уронят.

Рабочий усмехнулся:

– Ничего, привыкнешь. Так понравится, что, глядишь, без конца начнешь кататься вверх и вниз.

Хотя этот человек и говорил моей бабушке «ты», но он был совсем не грубым, а, наоборот, очень приветливым. От него мы узнали, что не пройдет и трех месяцев, как можно будет вселиться. Тут, конечно, будет и газ, и центральное отопление, и прочие удобства.