Цена любви

«Играй, играй, играй, — подстегивал тихий внутренний голос. — Разве не этого ты хочешь на самом деле? Ты помнишь меня?.. Помнишь балет? Помнишь ощущение полета?»

Я завернулась в махровое полотенце и глотнула кофе — еще не остыл. Немного подумав, решила, что облегающий белый костюм покороче будет выглядеть куда эффектнее коричневого, но деловую блузку можно оставить. Наконец вышла из отеля «Колон», поднялась по забитой машинами Рамблас, обогнула большой парк и фонтаны Плаза де Каталуна и направилась по Пасео де Грасиа туда, где начинался голубой мозаичный тротуар.

Никаких отличий от Мэдисон или Парк-авеню: я шагала мимо зданий со знакомыми стеклянными фасадами, за которыми размещались гигантские международные банки, и мое утреннее волнение стихало. Проходила мимо роскошных итальянских и французских салонов, минуя магазин «Бенетон» с модными аксессуарами для подростков. Среди плотного транспортного потока, помимо традиционных испанских «фиатов» и интернациональных «фордов», было немало новых «мерседесов» и «БМВ». Наряду с подтянутыми, коротко постриженными «яппи», из-под английских и итальянских костюмов которых выглядывали модельные подтяжки, на улицах встречались пожилые серьезные бизнесмены в темных костюмах. Японские и немецкие туристы возились со своими фотоаппаратами, вездесущие студенты университета сновали по Пасео де Грасиа, то появляясь, то исчезая в изящных мраморных подъездах зданий, роясь вокруг изогнутых спиралевидных архитектурных шедевров известного барселонского архитектора Гауди. Никто меня здесь не замечал — а если и замечал, то не располагал временем, чтобы уделить внимание.

Я остановилась на углу отеля «Авенида Палас», где поселился Стивен Брендон, и вынула из сумки карточку с телефонным номером. Вчерашняя встреча в кафе оказалась весьма неудачной. Не зайти ли мне на пару минут, чтобы, позвонив по местному телефону, узнать, можно ли собрать осколки?

«Конечно, действуй», — не раздумывая, подсказала Бетти. И тотчас в голове возник ее образ — она шла по этой самой улице на репетицию в «Лисео», уже опаздывала, но тем не менее искала, где бы выпить кофе. Размахивала сумкой, где лежали тапочки и трико, длинные светлые волосы болтались из стороны в сторону. «Ты немного опоздаешь на деловую встречу, — лукаво произнесла девушка. — Велика беда. Любовь важнее. Ты уже нуждаешься в любви. И можешь полюбить Стивена, а он тебя. Помнишь, что такое любовь? Помнишь сияние солнца?» Но на этот раз женщина Элизабет быстро пошла дальше.

На Пасео де Грасиа расположена дюжина новых барселонских кафетериев и баров, в витринах которых наряду с испанской талой выставлены списки всевозможных разновидностей пиццы. В новом «Макдоналдсе» подавали вино и бренди. Еда в Барселоне недорогая и хорошая, народ, кажется, постоянно что-то ест или пьет кофе, бренди, содовую, минеральную воду. Миновав еще несколько зданий, я оказалась в тихой части Пасео Де Грасиа, где высокие современные здания чередовались со старинными жилыми домами. На стене впечатляющего особняка висела медная табличка, где значилось, что здесь находится штаб-квартира кинокомпании «Гойя и Химинес».

В подъезде я оказалась перед маленьким европейским лифтом с ажурной дверью; меня всегда пугало, что американец может задохнуться в такой тесной кабине. Пустой лифт зловеще ждал; откуда-то сверху спускались толстые тросы; в темную бесконечность уходили резные лестничные перила из красного дерева. «Окей, — сдалась Элизабет этому враждебному старинному кораблю. — Я боюсь. Я — американка, которая испытывает страх даже в наших современных стальных лифтах. Поэтому, пожалуйста, обойдись со мной бережно».

Лифт доставил меня на четвертый этаж в салон, напомнивший об Испании времен Веласкеса. Мне навстречу, как истинные рыцари, встали четверо и тщательно осмотрели меня с головы до пят. Эх, надо было надеть свободный коричневый костюм, прикрывающий колени.

Джордж Химинес отделился от остальных мужчин; великолепный темный костюм и рубашка ручной работы напомнили мне об Иве Боланье. Видеозаписи не передавали со всей полнотой красоты его миндалевидных глаз, абсолютно прямого носа и полных губ.

Джордж склонил голову, точно принц из романтического балета. Простолюдины всегда кланяются всем корпусом.

Я овладела собой и сдержанно протянула руку для крепкого делового пожатия.

Джордж Химинес поднес ее к губам, как настоящий европейский джентльмен, здороваясь с дамой, и едва ощутимо коснулся.

Пришлось ответить самой обезоруживающей улыбкой, на какую только способна Элизабет, с тщательно выверенной долей непосредственности.

— Senor Ximinez, mucho gusto, — произнесла я, приказав себе не говорить ничего лишнего. За обедом еще успею разузнать о Джордже. Или вместо этого следует позвонить Стивену? Откуда всплыли эти слова?.. «Ты уже нуждаешься в любви, — уговаривал меня чей-то голос… — И можешь полюбить Стивена… А он тебя… » Я на мгновение поддалась панике, испугалась — не дай Бог джентльмены догадаются, что происходит в моей душе, но они, похоже, ничего не заметили. Я невозмутимо подала руку следующему.

— Элизабет, — сказал Джордж Химинес, — рад представить вам, mi buen amigo, режиссера вашего будущего фильма, талантливого Жозе Алонсо.

Прекрасно. Всем известно, что Жозе гомик. Значит, ничто не угрожает моему душевному равновесию.

В этой официальной обстановке режиссер держался приветливо и просто; на нем была клетчатая рубашка с короткими рукавами.

— Знакомьтесь, Свен Янсен, — представил он спокойного, худощавого, весьма уважаемого шведского кинематографиста.

Знатоки киномира называли их половинками одной личности. Жозе был мозгом и душой этой пары, изобретателем блестящих новшеств, а Свен — расчетливым реализатором идей. Они везде появлялись вместе. Если они и были любовниками, то тут пахло нарциссизмом.

— А это — Пасо Кортасар, — представил Жозе молодого сценариста, недавно присоединившегося к ним в качестве протеже.

Я пришла сюда именно познакомиться с этой творческой бригадой. Сейчас мое внимание целиком принадлежало ей.

— Мы не первый год восхищаемся вашей работой, — по-испански начал Жозе; произнося слова медленно, чтобы было понятно. — На прошлой неделе мы посмотрели видеозаписи «Грусти» и «Эл Пекадо». Потрясающе.

— Muchas gracias, senores.

Удивительно, что он упомянул эти фильмы — мои ранние творческие удачи, потерпевшие коммерческое фиаско; сейчас найти их уже почти невозможно. Однако я всегда гордилась ими.

— Ciao, — бросил Джордж, направляясь к лифту. — Теперь я считаю себя вправе покинуть вас, творческих людей, как и обещал Элизабет.

Потрясающе, но стрелки на брюках Джорджа Химинеса при ходьбе абсолютно не сминались.

После ухода Джорджа мы всерьез принялись за работу. Разобрали экземпляры сценария, обменялись мнениями на сей счет; беседа не прерывалась даже когда подавали ленч, убирали тарелки, расставляли изящные чашечки кофе с резными ложками. Мы уже ощущали себя единым организмом, предвкушали следующую встречу, спешили разработать график съемок, приступить к поиску натуры и актеров. Пропустив традиционный перерыв — сиесту, в семь часов мы наконец подвели черту.

— Элизабет, — объяснил мне Жозе на своем лучшем английском, — у нас, современных испанцев, сиеста теперь после работы, а не днем. Обедаем очень поздно — в половине одиннадцатого. Спать ложимся еще позже. Честное слово, мы наслаждаемся ночной жизнью Барселоны!

Все засмеялись и расцеловались на прощание. Мы уже были не только коллегами, но и друзьями. И верили, что этот фильм станет вершиной карьеры каждого из нас. Из кабины лифта вся команда выкатилась на залитую вечерним солнцем улицу.

Пока такси пробиралось сквозь плотный поток машин, мимо велосипедистов и пешеходов, водитель помог мне вспомнить отборные испанские ругательства. Наконец мы подъехали к отелю. Я тотчас подбежала к стойке. А вдруг есть какие-то сообщения? Вдруг звонил Стивен? Открыв дверь своего номера, я бросилась к телефону.

— Алло, это Стивен Брендон, — ответил знакомый голос.

Я почувствовала, что любые мои слова прозвучат неестественно.

— Алло, алло? Кто это?

Я тотчас положила трубку, изумившись тому, что не осмелилась заговорить, и стала по-новому аранжировать черные цветы Джорджа.

Сейчас мне хотелось «современной испанской сиесты», но вчерашние события слишком сильно напомнили о былом. Я боялась увидеть сны, тем более что позже меня ожидала встреча с Джорджем. Пришлось принять успокоительное, хотя в последнее время я редко им пользовалась. Запив его водкой и содовой, мне удастся заснуть так крепко, что я избавлюсь от ночных кошмаров…

Бетти хихикает… Папа забавно гримасничает, и она визжит от смеха. После такой смешной истории о дереве за окном девочка больше не будет бояться его по ночам… «Пойдем, моя Куколка Бетти», — он снимает с нее белое платье в ванной комнате… Мария плачет. В последнее время мама постоянно плачет, когда приходит время принимать ванну. Раньше все трое получали от этого удовольствие.

«Пожалуйста, не плачь, мама», — Бетти растерянно пытается утешить хрупкую молодую женщину… — «Почему ты плачешь, Мария?»

Мария лишь обнимает обнаженную Бетти.

Но папа отталкивает Марию. «Пожалуйста, не делай этого, папа», — заступается за мать Бетти. Папа улыбается, пробует рукой воду, убеждается, что температура подходит для маленькой девочки.

Бетти забирается в ванну, но Мария не уходит. Папа начинает кричать на нее по-русски.

На сей раз Мария осмеливается крикнуть ему в ответ: «Не трогай ее, прекрати это… я умру… » И что-то еще по-русски…

Папа абсолютно неподвижен, он вдавливает Марию взглядом в угол ванной, пока она не становится вялой и безвольной. Он что-то тихо говорит ей по-русски, по-прежнему глядя в упор… она подчиняется, идет к ванне. Отец держит в руке бокал с коричневой жидкостью, окунает в нее палец, мажет язык Бетти… Горло Бетти горит, она кашляет… кашляет, смеется и плескается в теплой воде… Доносятся звуки прекрасной классической музыки. Мария лежит в воде рядом с Бетти.

«Мои маленькие девочки», — ласково обращается к обеим папа. Его намыленные руки гладят тело Бетти, грудь и живот. «Моя любимица», — воркует он. Он проникает рукой между ее бедер…

… О-о-о, она ощущает теплоту. «Ты щекочешь меня, папа». Она смущенно отодвигается.

Мария снова сердится, отстраняет Бетти от папы. Бетти выскальзывает из длинных намыленных пальцев папы и ударяется плечом о край ванны. Мария пытается выбраться из ванны и вытащить оттуда Бетти.

«Сука, сука», — кричит папа, хватает Марию за волосы, тянет обратно в воду. Багровеет, заталкивает голову Марии под воду. Она не сопротивляется. Почему-то она больше не борется, вода остается спокойной.

«Пожалуйста, отпусти ее, пожалуйста, пожалуйста. — Бетти тянет папу за руку. — Она не хотела. Она просит прощения».

Девочка уже умоляет: «Подними ее». Мария лежит слишком неподвижно. Господи, пожалуйста, дай ей подняться.

Папа позволяет Марии подняться, она тихо плачет и одновременно сдерживается. Вид у нее испуганный. Бетти не смеет шевельнуться.

«Мои маленькие девочки», — снова начинает ворковать папа, намыливает пах Бетти, внутреннюю сторону бедер, словно и не слышал маминых протестов. Бетти намыливает маме спину, чтобы она успокоилась…

… Папа вытирает Бетти и ведет к столу, уставленному маленькими пирожными, которые купил спедиально для дочери. «Иди сюда, моя любимая девочка, покажи папе, как широко его маленькая балерина умеет раздвигать ноги. Потом получишь столько пирожных, сколько захочешь».

Конечно, она сделает для папы шпагат даже без пирожных, но он так сильно ее любит, что все равно хочет побаловать пирожными. Он будет гордиться ею. Бетти ложится на кровать и разводит ноги в стороны, а папа кормит ее восхитительными сладостями… Вот как широко!. Этот вечер был бы чудесным, если бы не Мария. Теперь папа угощает пирожными и ее. Может, Бетти ошиблась в отношении того, что произошло в ванной… да, она ошиблась… ошиблась.

… Мария снова плачет. «Почему ты плачешь?» — спрашивает Бетти.

За нее отвечает папа: «Она боится, что ты расскажешь кому-нибудь, как сильно я люблю тебя, мою доченьку, ласкаю. Понимаешь, в России все по-другому. Отцы не любят своих дочерей так, как я люблю тебя. Отцы только работают, им не разрешается играть с их маленькими девочками. Мария боится, что, если ты кому-нибудь расскажешь, об этом узнают в России. Тогда ее заставят вернуться назад без нас. И накажут. Пожалуйста, Бетти, обещай, что ты никому не скажешь ради Марии».

«Нет, нет, Мария, я никогда не скажу, — всхлипывает Бетти. — Не покидай нас. Я так тебя люблю. Нет, я никогда, никогда, никогда… »

Но Мария плачет еще сильнее. Папа делает шаг к ней. Мария сжимается.

«Мама думает, что ты скажешь, Бетти».

«Никогда… никогда, я не скажу, Мария… я обещаю, обещаю, не скажу… никогда. Я люблю тебя, Мария. Никогда!»

Мария затихает… она неподвижна, ее почти нет здесь… она напоминает привидение… Папа расчесывает ниспадающие на плечи волосы Марии…

ГЛАВА 7

Вечером, в девять тридцать, я прибыла к отелю «Ритц», чтобы отдать дань уважения пригласившему меня Джорджу Химинесу. Решив соответствовать экстравагантности его утренних черных цветов, надела купленное в Париже черное платье без бретелек и скромное болеро. «Мадам, пожалуйста, следуйте за мной». — Метрдотель в смокинге отвел взгляд от серебристой розочки на бедре; ниже уже начинался разрез, обнажавший при ходьбе левую ногу. На лице почти незаметно косметики, но волосы стянуты на макушке, чтобы показать длинные серьги с бриллиантами, подаренные Ивом Боланье во время обеда в парижском «Ритце». «На этот раз все будет иначе», — с усмешкой подумала я. Кто знает? Может, теперь пиратом окажется Элизабет. Студия «Гойя и Химинес» была бы для меня идеальной европейской базой. Ив Боланье позеленеет от злости.

Мы подошли к столу в укромном уголке зала. Джордж Химинес весьма предусмотрительно выбрал место — театральная подсветка стирала все морщинки на его лице, поднимала чуть провисший от возраста подбородок. Это магическое освещение уничтожало сеточку и темные полукружья под глазами. Я видела лишь красивую, гладкую кожу. Бодрый, с крепким молодым телом пятидесятипятилетний Джордж выглядел на тридцать пять, но тонкие отшлифованные манеры и чувство собственного достоинства появляются только в таком возрасте — взгляд настоящего джентльмена останавливается на лодыжке, а не на бедре.

Представляю, как меняет меня это голливудское освещение. Казалось, я сбросила лет двадцать; в обрамлении пляшущих огоньков свечей розовело гладкое лицо Бетти с фуксиновой помадой на губах — лицо дерзкой инженю, готовящейся стать звездой бизнеса; сегодня к ней приковано внимание восхитительного принца.

Принц встал и дотронулся до моей руки, прервав грезы Элизабет голосом с легким британским акцентом:

— Как вы сегодня прекрасны, mi Elisabeta. Пожалуйста, присаживайтесь. Позвольте насладиться вашим обществом.

Не скрою, он произнес мое имя совершенно очаровательным образом.

Два красивых официанта осторожно подвинули мне бархатное малиновое кресло; два других почтительно застыли, наблюдая за церемонией. Пятый принес бутылку шампанского.

Да, я явно оказалась во владениях Джорджа. Все вокруг гармонировало с его образом блестящего, зрелого, неотразимого мужчины. Ослепительно улыбнувшись, Джордж поднял бокал:

— За самую красивую и талантливую женщину Барселоны. Больше всего на свете мне хочется стать вашим добрым другом.

Я не заставила себя долго ждать и ответила столь же напыщенно:

— Mi buen amigo, salud, amor у pesetas у tiempo para gustarlos. Мой добрый друг, желаю вам здоровья, любви, денег и времени, дабы наслаждаться всем этим.

Джордж слишком быстро осушил рюмочку с марочным «Муммом». Неужели он нервничает?

Принесли лангустов посреди замысловато колотого льда. Я пригубила шампанское, расщепила розовую раковину и положила в рот кусочек нежного белого мяса. Джордж последовал моему примеру. Изучая друг друга, каждый посасывал во рту сочное лакомство.

Джордж Химинес теперь пил шампанское гораздо сдержаннее.

— Я большой поклонник ваших творений, — сказал он. — В них ощущается огромная внутренняя энергия, горячее сердце. Но больше всего мне нравятся ваши камерные вещи. Они напоминают бесшумный мотор коллекционного «роллс-ройса», летящего по шоссе. Аудиторию просто завораживает.

— Весьма необычный комплимент, Джордж. Большое спасибо.

Мы снова посмотрели друг другу в глаза. Странно, но сегодня я пила больше, чем обычно. Пришлось поставить свой бокал.

— Мне тоже нравится ваша работа, Джордж. Недавно я видела запись вашего выступления перед выпускниками Гарварда. Вы тоже чаруете аудиторию.

Весьма романтическая обстановка ничуть не мешала деловому тону беседы; говорил в основном Джордж. На самом деле он мало знал о современном кинопроизводстве. Его влекло другое; он утверждал, что Хуан Гойя являлся той силой и талантом, которые стояли за компанией «Гойя и Химинес». Джордж и Хуан дружили с детства, два года назад Джордж вложил дополнительные средства в киностудию Хуана. За годы работы в кино Хуан снял немало превосходных, но малобюджетных фильмов. Когда Хуан приобрел сценарий фильма об олимпиаде, Джордж счел целесообразным пригласить меня.

Хуан же с энтузиазмом поддержал эту идею, исходя из своих художественных соображений. Теперь они нисколько не сомневались, что их ждет большой успех.

— На самом деле, — признался Джордж, — я почти не знаком со сценарием. Знаю только, что Хуан находит его превосходным. Идеальным для вас.

Британский акцент Джорджа очень шел ему. Этот человек оказался просто динамитом.

Покончив с кино, Джордж Химинес принялся рассказывать о своих индустриальных компаниях. Тут уж не было ему равных. Захватывающе, конечно, но зачем так старательно знакомить меня со своей деловой биографией?.. Да, люди часто говорят о своей работе… необычные ренние цветы намекали на возможность романа… может, он пытается таким образом произвести впечатление… Ему это удалось. Во всяком случае, интереса к моей кинокомпании он не проявлял. Возможно, он и не знал, о чем спрашивать. Надо быть поосторожнее, но, похоже, он мне нравится.

Мы целый час поглощали первое блюдо. Наконец остатки лангустов исчезли; официанты в изящных черных смокингах подали фазанье консоме с другим вином. Я удивилась, что Джордж Химинес пробовал горячий бульон точно так же, как Ив. Дул нежно и осторожно, при этом ямка на мужественном подбородке выглядела еще сексуальнее. Не в одной ли международной школе им ставили манеры?

Джордж с энтузиазмом приблизился ко мне.

— Элизабета, у меня прекрасная идея. На следующей неделе я по делам буду в Париже — всего несколько дней. Почему бы нам там не встретиться? У меня превосходная квартира на авеню Фош, она постоянно пустует. Там очень удобно. Оттуда поедем в Афины. Я покажу вам то, что вы еще никогда не видели.

В наше время подобные предложения делаются различными способами. Кажется, первый шаг к роману сделан.

— Думаю, не получится, — ответила я.

— О, приезжайте. Вы не можете даже вообразить, сколь прекрасна Греция в это время года. Как чудесны маленькие деревни! Улицы там такие узкие, что, стоя посреди, дотягиваешься руками до стен домов. А люди какие?! Приветливые, радушные: приглашают туристов к себе, спешат накормить. Но прежде, встретившись в Париже, мы насладимся его обаянием, пока еще не слишком жарко и мало туристов. Посетим оперу и дома моды на Рю Фобур Сент-Оноре. Что-нибудь купите, у меня там есть счета. Буду безмерно счастлив сделать подарок человеку, который обеспечит успех нашего фильма.

— Звучит просто замечательно, Джордж. Поверьте, я люблю Париж и благодарю вас за щедрость, но, к сожалению, не могу отвлекаться от проекта, потому что должна через несколько недель вернуться в Штаты. Честно говоря, если вы хотите вернуть инвестиции с прибылью, для вас должно быть гораздо важнее, чтобы я немедленно приступила к работе.

— Я уже богат, — очень медленно произнес Джордж, и весь его энтузиазм тут же иссяк. — Деньги никогда не делают человека счастливым. Любить без них гораздо легче. Одиночество — бремя богатого человека, если он не может разделить свою собственность с прекрасной женщиной… особенно если речь идет о женщине, знакомства с которой жаждал слишком долго.

Он откинулся на спинку кресла и заказал еще вина. Глаза его наполнились бесконечной тоской.

Интересно, он имел в виду какую-то абстрактную женщину или же хотел познакомиться именно со мной? Словно почувствовав настроение, официанты посмотрели на Джорджа так, точно хотели помочь ему увезти даму во Францию и Грецию.

Зарядившись от них энергией, Джордж продолжал:

— Я так надеялся, что вы согласитесь, Элизабета. Мы оба смотрели записи интервью друг друга, еще до нашей встречи возник взаимный интерес. Что-то заставляло нас снова и снова возвращаться к записям. Понимаю, что не должен признаваться, но вчера, узнав от Хуана о вашем прибытии, я отменил деловые встречи в Нью-Йорке и прилетел сюда. Такой поступок в общем-то не в моих правилах.

Трудно поверить, что Джордж Химинес, владелец разбросанных по всему миру компаний, способен отменить деловую встречу, но тем не менее я была польщена.

— Элизабета, вы не хотите ехать со мной в Париж, потому что неудобно оставаться наедине с мужчиной, который еще женат?

Миндалевидные глаза с мужской прямотой требовали примерно такого ответ: «Да, да, конечно, дело только в этом. Разве может существовать какая-то другая причина?»

Я молчала.

Джордж совсем погрустнел.

— Знаете, в Испании развестись гораздо сложнее, чем у вас. Мы — католическая страна. Брак сохраняется формально ради видимости и детей. Мы с женой оба понимаем и считаемся с этим. Вам, американкам, наверное, трудно понять, у вас появляются какие-то подозрения.

Я почему-то сочла необходимым пощадить самолюбие Джорджа, видимо, такое желание часто возникает у женщин, особенно при встрече с гордым мужчиной. И сказала:

— Джордж, мне бы не хотелось влюбиться в женатого человека. В данном случае такая опасность вполне реальна.

Джордж почувствовал себя лучше. Его самолюбие не пострадало. Виной всему была только мораль. Принесли салат из листьев эндивия. Церемония сдабривания его приправой и соусом сгладила момент.

— Вы меня немного удивляете, Элизабета. При личной встрече кажетесь мягче, simpatica, чем во время телевизионных интервью, где говорите лишь о работе. Работа, работа, вечная работа.

— Поэтому вы сначала заговорили о работе, Джордж?

— Хотел, чтобы вы чувствовали себя комфортно.

— У меня нет желания казаться сухой и жесткой, но вам-то хорошо известно, что во время интервью надо проявлять бдительность. Стоит затронуть что-то личное, как журналисты сразу же все исказят с помощью монтажа.

— Вы никогда не отвечаете на один-единственный вопрос, — гнул свое Джордж. — Наверно, над ним ломает голову множество мужчин. Почему вы до сих пор не замужем? Уверен, возможностей было предостаточно.

— Все зависит от того, что считать возможностями.

— Боланье?

Он произнес фамилию так, словно хотел оскорбить всех французов. Похоже, Ив и его заставил забыть о хороших манерах. Это нас объединяло.

— Только не Боланье, — ответила я и, пробуждая ревность, отразившуюся в миндалевидных глазах Джорджа, добавила: — Хотя не стану отрицать, что Ив Боланье — один из лучших в мире любовников.

Трое пажей в смокингах подкатили тележку с говяжьим филе, разнообразными инструментами и жаровнями. Мы величественно ждали, пока официанты в белых перчатках резали, поджигали, добавляли соус; потом оставили нас, дабы мы насладились вкусом, ароматом, красотой блюда и общением. На какое-то время мы отвлеклись друг от друга, отдавшись дегустации. Затем лениво, как два жирных насытившихся кота, отыскавших лучшее место в доме, откинулись на спинки своих малиновых тронов. Бокалы наполнили арманьяком.

Вновь изучающе взглянув на меня, Джордж Химинес заговорил:

— У меня есть давнишний близкий друг — тоже весьма преуспевающая женщина. Вы ее очень напоминаете.

— Чем?

— Умением держаться. Она — известная во всем мире танцовщица.

— Какая танцовщица?

Джордж тотчас заметил интерес, который пробудило во мне слово «танцовщица».

— Мерседес — одна из знаменитейших танцовщиц в стиле фламенко, неистовая, талантливая, умная, восхитительная… Выросла в Севилье среди цыган, училась у великих мадридских преподавателей. Ее техника и артистизм получили признание всех испанских знатоков. Мне бы хотелось вас познакомить.

— Пожалуй, было бы неплохо.

— Мерседес и ее муж — весьма влиятельные, интересные во всех отношениях и гордые люди. Конечно, они женаты, но ее муж, Родольфо Себаллос, бисексуал. А Мерседес? Она — совершенное произведение искусства. Оба не признают условностей.

— Но они женаты? Это условность.

— Мерседес и Родольфо связаны духовно и всегда возвращаются друг к другу, чтобы вместе танцевать и ставить танцы в труппе. Женаты уже пятнадцать лет. И сохранили необычную любовь. Их ребенок, мальчик, умер от менингита. Сейчас ему исполнилось бы десять. Родольфо и Мерседес долгое время пребывали в печали. Родольфо говорил, что Мерседес уже не воспрянет духом, но потом все изменилось. Чтобы забыться, супруги открыли маленький ночной клуб в стиле фламенко, создали собственный балет. Ее искусство стало еще совершеннее. Я прекрасно знаю ее. Сегодня мы с вами пойдем к ним в «Лас Куэвас», чтобы вы увидели их мастерство. Клуб недалеко от Барселоны.

— Жажду посмотреть, как они танцуют.

— И Мерседес будет очень рада познакомиться, поговорить о вашей работе. Уверен, она признает в вас такую же талантливую и независимую женщину, как и она сама. Женщину, которой нет нужды посягать на ее жизненное пространство. В этом отношении она здорово смахивает на кошку.

— В вашем описании есть нечто зловещее.

— Нет, она очень добра. Вся Барселона уважает ее за щедрость не меньше, чем за талант. Наверняка Мерседес предложит вам свою помощь в работе, сможет избавить вас от множества проблем. Так уж она устроена.

Я невольно подумала о том, с какой подозрительностью отнеслись бы к Джорджу мои нью-йоркские подруги. Этот город заставляет относиться с недоверием ко всему. На нашем последнем «девичнике» звучали всевозможные истории об обманутых. Красивые Одинокие Суперженщины принялись меня предостерегать: «Эти европейские мужчины обожают заниматься любовью с двумя женщинами одновременно. И всегда пытаются это организовать». Но если в воображении Джорджа женщины уже нежно целовали друг друга, варьируя позы, то на его лице это не отражалось. Он сидел с серьезным, интригующим видом.

Пожалуй, не стоит бояться, что влюблюсь в него — во всяком случае, сильнее, чем сейчас. От него, конечно, исходили сильная сексуальность и романтический настрой, но не та истинная любовь, которой я искала. Наши отношения превратились бы в постоянное единоборство. Джордж потягивал арманьяк. Словно невзначай дотронулся до моих сережек, подаренных Ивом Боланье. Погладил меня по затылку, шее. Вспомнились спаривающиеся львы во время съемок в Африке. Закончив свое дело, лев всегда принимался покусывать шею подруги.

Принесли счет; Джордж подал руку, и мы покинули ресторан. Мне следовало уйти, покуда не возникли осложнения.

Джордж заметил перемену в моем настроении и поспешил преодолеть этот момент, галантно подведя к двери, за которой стоял величественный «роллс-ройс». Нас окутала нежная барселонская ночь.

— Мне пора, — сказала я.

— Я что-то не так сделал? — спросил он. — Еще рано. Мне показалось, вы действительно хотите посмотреть, как танцует Мерседес, разве нет?

— Да. — Пришлось согласиться. — Очень хочется посмотреть, как они танцуют. Но, пожалуй, не сегодня.

— О, «Лас Куэвас» — прекрасное место, балет фламенко просто великолепен. Во всей Испании нет больше таких танцоров. Они скоро отправятся в турне. А когда вы начнете работать, будет труднее выкроить время.

«Пожалуй, он прав. Я смогу вернуться через два часа. Только не позже».

Дверь лимузина открылась, мы сели, и фонтаны Плаза де Каталуна стали уменьшаться в размерах у нас за спиной.

«Непостижимо», — раздался сквозь затихающее журчание воды голос Бетти.

В темном замкнутом пространстве лимузина я ощутила мощную мужскую ауру Джорджа, пробивающуюся сквозь зрелую сдержанность манер. Любой женщине было бы трудно сопротивляться. Он обнял меня и подарил фантастические ощущения поцелуем.

— Ты — моя награда, мой огонь, — прошептал Джордж Химинес, расстегивая «молнию» на платье. Этот мастер соблазнения победил — под неторопливыми пальцами искушенного любовника самые невинные места становились самыми чувствительными. Ясно, почему столько знаменитых женщин сходили по нему с ума.

«Непостижимо», — голос Бетти прозвучал еще настойчивей, и тонкое шелковое платье показалось мне слишком тяжелым. Я откинулась на большую восточную подушку и выставила ногу в разрез. «Да!» — Бетти одобрила движение, признав его своим.

Но спустя полчаса страстных поцелуев и взаимных ласк через шелк платья и тонкую шерсть брюк Джордж Химинес отодвинулся, успокоился; свет маленького автомобильного бара падал на невозмутимое красивое лицо. Правда заключалась в том, что Джордж Химинес не мог продемонстрировать свою эрекцию.

Может быть, виноват алкоголь или все-таки настоящая импотенция — столь частый недуг многих могущественных мужчин, всегда появляющихся в обществе с самыми красивыми девушками, иногда даже с двумя, и это при наличии дома красавицы жены, кажущейся удовлетворенной, и зачатых несколько лет назад детей. Бетти часто бывала одной из таких девушек, наслаждавшихся ночной жизнью, ресторанами, комплиментами. Какие чувства испытывают мужчины, нарочито демонстрирующие свою сексуальность? Как принимают жестокую шутку природы, приближение старости? Они отчаянно стремятся продемонстрировать миру неодержанные победы. Таким образом внушая страх соперникам.