Генералиссимус Суворов

      Фермор подъехал к главнокомандующему, который стоял на пригорке, окруженный генералами. Здесь были Лаудон, Румянцев и Вильбуа. Не хватало лишь одного князя Голицына, которого ранили еще до полудня при защите Мельничной горы. Граф Салтыков, красный и потный, растерянно смотрел вокруг.
      После того как пруссаки отступили от Большого Шпица и засели в овраге Кунгрунд, а конница Зейдлица с большим уроном была отброшена назад, в баталии почувствовался какой-то перелом. Пруссаки больше не наступали, они отстреливались из-за кустов.
      Настала пора действовать русским. Солнце шло к закату, оставаться на ночь так, стоя друг против друга в нескольких саженях, было нелепо.
      Лаудон и Румянцев советовали Салтыкову наступать, осторожный Вильбуа отмалчивался. Сам же Салтыков колебался, не зная, на что решиться. Он поджидал Фермора с его полками. Это был законный, уважительный предлог для того, чтобы хоть немного отсрочить решение. Салтыков боялся атаковать Фридриха II. Полководец он был неопытный и твердо помнил одно из основных правил линейной тактики: заняв крепкую позицию, не сходить с нее.
      - Вилим Вилимович, вы уже здесь,- обрадовался он, увидев подъехавшего и слезавшего с коня Фермора.-Ну, что ж будем делать?
      Суворов, спрыгнувший с коня раньше Фермора, не слышал, что тот отвечал главнокомандующему,- внимание Александра Васильевича привлекло другое: слева вдруг прокатилось громкое "ура" и раздался топот сотен ног.
      И тотчас же это "ура" вспыхнуло правее, совсем недалеко от того места, где стоял Суворов.
      В ленивую, затихавшую было ружейную перестрелку утомленной многочасовым боем измученной пехоты врезался этот задорный, полный бодрости и силы, подмывающий, зовущий клич. Забыв обо всем, Суворов побежал к гребню горы, откуда слышалось это "ура".
      Пока генералы решали, как поступать дальше, солдаты 1-го гренадерского, стоявшие саженях в двадцати от врага и перестреливавшиеся с ним, не выдержали и бросились на укрывавшихся за кустами, уже потерявших прежний пыл пруссаков. Справа их примеру тотчас же последовали вологодцы.
      Суворов подбежал к гребню горы, когда вологодцы, подняв за собой тучи пыли, только что кинулись вниз на пруссаков в штыки. За вологодцами плотными рядами стояли знакомые апшеронцы, с которыми он вчера насыпал большую батарею. Подбегая к ним, Суворов издали увидал их сутуловатого, мешковатого полкового командира. Он сидел в сторонке на барабане.
      По возбужденным лицам мушкатеров можно было видеть, что они готовы сейчас же последовать примеру вологодцев и только ждут сигнала к атаке. Минута была решающая.
      Суворов не раздумывал. Он бежал к фрунту апшеронцев. Сутуловатый командир, увидев бегущего к полку штабного офицера, поднялся с барабана и заковылял на своих негнущихся, подагрических ногах.
      Александр Васильевич раньше его выбежал вперед и, выхватив из ножен шпагу, закричал:
      - За мной, ребята! - и побежал к оврагу. Это было боевое крещение Суворова, но он не чувствовал никакого страха. Наоборот, здесь, под пулями, он стал более спокоен, чем был там, на горе, когда смотрел на бой в зрительную трубу. Суворов немного волновался, но к этому волнению примешивалось какое-то любопытство - поскорее узнать, испытать все самому.
      - Ваше высокоблагородие, батюшка-барин, бросьте этот вертел - вы же с ним пропадете! Возьмите хоть нашу солдатскую фузею! - совал ему в руки тяжелую четырнадцатифунтовую фузею какой-то капрал, подбежавший к нему.
      Суворов в одну секунду оценил услугу: капрал был прав - что можно сделать с тонким клинком против штыка?
      Он сунул шпагу в ножны и схватил фузею.
      В двух шагах уже был овраг. Суворов обернулся к апшеронцам. На мгновение он увидел за собою плотную стену мушкатеров, их разгоряченные, полные решимости лица.
      - Ура! - закричал Суворов и бросился вниз.
      За ним, обгоняя, ринулись в овраг апшеронцы. Кто-то упал, загремев фузеей и водоносной флягой. Кто-то крикнул сзади: "О господи!" - видимо, угодила пуля. Апшеронцы сбежали в овраг.
      Пруссаки не выдержали натиска гренадер и вологодцев и попятились к Мельничной горе. На ее склонах кипел штыковой бой. Апшеронцы хорошо подоспевали на помощь.
      Слева вновь прокатилось "ура": русские полки атаковали пруссаков по всему оврагу.
      Суворов легко бежал с фузеей наперевес: с горы ноги бежали сами. Шляпа давно слетела с головы, но он и не подумал ее подымать - хотелось скорее вперед. Он уже различал пруссаков. Рослые, плотные, они отчаянно отбивались от мушкатеров, но мушкатеры бесстрашно лезли вперед.
      Неожиданно из-за куста на Суворова выскочил пруссак. Подвижной, ловкий Суворов, как опытный фехтовальщик, быстро отпрыгнул в сторону и ударил неповоротливого, тяжелого гренадера штыком в бок. Пруссак упал.
      Суворов побежал дальше. Он видел, как впереди, в нескольких шагах от него, старик мушкатер боролся с пруссаком - оба старались вырвать друг у друга остававшуюся у кого-то в руках фузею. Небольшая канава отделяла Суворова от борющихся. Александр Васильевич прыгнул, но оступился и упал на одно колено Падая, он увидел - что-то черное и большое метнулось к нему сбоку.
      "Пруссак! Конец!" - пронеслось в мозгу.
      Но над его головой раздался крик, и, больно задев Суворова, в канаву полетел пруссак: во-время подоспевший русский мушкатер свалил его сзади штыком. Суворов вскочил на ноги и глянул на своего спасителя. Он без труда узнал в нем молодого мушкатера, рубившего рогаточные колья.
      Пруссаков вблизи уже не было - русские штыками теснили их выше и выше. С Большого Шпица с криком "ура" бежали новые полки.
      Пруссаки лезли на Мельничную гору, которая и без того была переполнена войсками. Но и на горе не было спасения: батареи Бороздина, стоявшие в центре Большого Шпица, давно били продольным огнем по этому скоплению неприятеля. Ни одно ядро, ни одна картечь не пропадали даром.
      Горела подожженная брандкугелями ветряная мельница. Густой сизый дым полз по горе.
      Пруссаки заколебались, побежали с Мельничной горы вниз, к берегам болотистой речки Гюнер. Русские сидели у них на плечах.
      XVII
      Король Фридрих без шляпы, в измятом, изодранном мундире стоял один на пригорке и тупо, невидящими глазами глядел перед собой.
      Мимо него, обезумев от страха, бежали его гренадеры, мушкатеры, егеря. Пришпоривая, нахлестывая нагайками, подгоняя палашами коней, скакали в одиночку кирасиры, драгуны, гусары. Побросав пушки, с обрубленными постромками, на тяжелых артиллерийских лошадях удирали фурлейты, канониры.
      Никто не обращал внимания на короля. Еще так недавно - всего лишь час тому назад - в его руках была победа, была армия, была власть. А теперь не осталось ничего.
      Его неустрашимая пехота была опрокинута русскими мужиками. Его прославленная конница - разбита. Сам Зейдлиц и принц Виртембергский - тяжело ранены, генерал Путкамер - убит, командир кирасирского полка Бидербее - взят в плен казаками. Пушки застряли на берегах мелкой болотистой речонки Гюнер.
      Все погибло. Не помогли ни капральская палка, ни его, королевские, угрозы, уговоры и просьбы. Он обещал награды, обещал увеличить жалованье, наконец, собственноручно колотил тростью бегущих. Все напрасно: остановить этот поток было невозможно.
      Сбитые русскими штыками с Мюльберга, пруссаки бежали куда кто мог. В глазах у каждого светился страх. Уши ловили только одно слово: "казак". Из сорокавосьмитысячной армии спаслось немного: большая часть оставалась тут раненными и убитыми.
      Уже уходили последние верховые. Уже слышались казачьи крики и гиканье, когда наконец короля заметили. Пришпоривая измученного жеребца и в страхе ежесекундно оглядываясь назад, мимо пригорка, на котором стоял король Фридрих, промчался ротмистр Притвиц. Он не заметил бы короля, если бы скакавший сзади за ним гусар не крикнул:
      - Господин ротмистр, вон наш король!
      Король Фридрих не успел опомниться, как чья-то рука бесцеремонно схватила его поперек туловища и бросила в седло. Король лежал, точно куль соломы.. Ни возражать, ни поправляться было некогда: казаки настигали беглецов.
      XVIII
      Полулежа на соломе в какой-то заброшенной лесной сторожке, король Фридрих едва нацарапал при свете сумерек две записки - одну в Берлин, другую генералу Финку, который унес-таки благополучно из Кунерсдорфа свой толстый живот.
      Король отказывался от армии.
      Армии, собственно, не было: из сорока восьми тысяч едва осталось три. Король поручал генералу Финку эти жалкие остатки.
      "Я передаю ему армию, которая не в силах бороться с русскими",- писал он в Берлин.
      Написав записки, король отвернулся к стене и вжал голову в плечи, стараясь поглубже уйти в воротник: даже голову нечем было покрыть - шляпа короля осталась на поле сражения, там же, где остались 26 знамен, 2 штандарта и 172 пушки.
      Офицеры на цыпочках вышли из халупы: король спит!
      Но в эту ночь королю Фридриху не спалось.
      Эту ночь король Фридрих запомнил на всю жизнь.
      XIX
      После двенадцати часов беспрерывной пушечной пальбы, грохота взрывов, визга ядер и свиста пуль, после всей этой музыки ожесточенного боя наконец-то на франкфуртских холмах наступила тишина.
      Сражение было окончено: пруссаки бежали. Преследовать их, рассыпавшихся по дорогам, полям и болотам, бросилась легкая конница, которая весь день простояла в резерве.
      В бурной штыковой атаке все перемешалось. Сейчас нельзя было разобрать, где какая дивизия, какой полк, какая рота. Все перетасовалось: мушкатеры и артиллеристы, солдаты и офицеры, русские, австрийцы и пленные пруссаки.
      Голодные, измученные солдаты рады были посидеть, отдохнуть, напиться ржавой болотной воды, съесть припасенный черный сухарь. Там и сям загорались костры из поломанных картечью зарядных ящиков и лафетов. Проголодавшиеся солдаты варили кашу. Многие, не дождавшись ужина, завалились спать тут же, среди убитых и умирающих.
      Подполковнику Александру Суворову пришлось еще немного поработать: главнокомандующий Салтыков хотел немедленно же отправить императрице донесение о победе. Для этого прежде всего нужно было выяснить, сколько трофеев взято у неприятеля - пушек, знамен и пленных. Аккуратный штаб-офицер провозился с подсчетом довольно долго - было уже за полночь, когда Александр Васильевич подъехал к своей палатке, остававшейся все там же, на Еврейской горе.
      Он устал за этот бесконечно длинный, богатый впечатлениями день. Суворов лежал и думал.
      До сих пор он только читал, а сегодня наконец-то сам участвовал в сражении, видел русского солдата и его начальников не в лагере или на вахтпараде, а в бою. И, несмотря на то, что сегодня русская армия разбила непобедимого "скоропостижного" короля, многое в русской армии не нравилось подполковнику Суворову.
      Солдат, младший офицер были храбры, дрались мужественно. Русский солдат вызывал своей неустрашимостью и стойкостью только восхищение. С таким солдатом не страшен никто!
      Зато возмущала нерешительность командиров - Салтыкова, Фермора и других,- их оборонительная тактика, их медлительность.
      Один Петр Александрович Румянцев был среди них приятным исключением отважный, быстро схватывающий обстановку. В нем чувствовался настоящий полководец, у которого есть чему поучиться.
      Суворова возмущали ненужные бесконечные обозы, сковывающие действия армии. Возмущало то, что на весь бой русскому солдату давалось всего лишь тридцать патронов.
      "Все, все надо переделать! Не оставить камня на камне! - с жаром думал Суворов.- Надо приучить солдата идти только вперед! Вселить в него уверенность к победе! Надо выучить стрелять: пока русский мушкатер выстрелил раз, пруссак успевает-три. И надо обратить внимание на штык, недаром он сегодня решил исход боя. Русский солдат - землепашец; охотников, стрелков мало. Значит, ему сподручнее штык!" - думал подполковник Суворов, ворочаясь с боку на бок.
      Он был нетерпелив. Ему хотелось вот сейчас же взяться за дело, выучить русского солдата всему, что солдату необходимо знать.
      Но пока - он никого учить не мог. Подполковник Суворов служил дивизионным дежурным офицером и не имел в непосредственном распоряжении не только полка, но даже самого малого капральства.
      Глава вторая
      СУЗДАЛЬСКОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
      I
      Мушкатер Воронов с неудовольствием думал о том, что ему сегодня вовсе не придется спать: его назначили на завтра в караул. Надо было чесать и завивать волосы, да не лишь бы как, а завить виски в три бумажки длиной, а букли чтобы не походили на сосульки. Это все в один час не сделаешь. Приходилось готовиться заранее, с вечера. А потом, причесавшись, маяться целую ночь без сна. Уснуть было опасно: можно измять прическу. За это полагалось двадцать палок. Но бывали случаи и похуже: нахальные крысы отгрызали у спящих букли, которые густо смазывались салом и присыпались мукой. За испорченную буклю давали еще больше палок, чем за измятую.
      Воронов сидел и расчесывал волосы.
      Его товарищи по капральству тоже готовились к завтрашнему воскресному параду. Старый мушкатер полировал ружье, рядом с ним другой чернил суму, а трое сидели вокруг горшка с клеем - они белили амуницию.
      Один только еще скоблил ножом перевязь; другой, отскобливши плащной ремень, макал палец в горшок и осторожно размазывал клей по ремню; третий, беливший портупею, уже посыпал мелко натертым мелом сверху, по клею.
      Ванька Прохоров, молодой, недавно - уже после окончания Семилетней войны с пруссаками - взятый в солдаты, угрюмо чернил ложе ружья. Он не подымал ни на кого глаз. Верхняя губа и нос у Прохорова были вспухши, под глазами лиловели огромные синяки: капрал изувечил Прохорова за то, что он никак не мог постичь позитуру. Одно плечо у него всегда было выше другого, а когда маршировал с ружьем, то шатался из стороны в сторону.
      - И что ты, Ванюха, такой косолапый? Другой в неделю всю позитуру поймет, а с тобой капрал, поди, уж третью бьется! - говорил солдат, беливший перевязь.
      - Лучше б я цельный день каменья ворочал,- сумрачно ответил Прохоров.Неспособен я к этому делу...
      - Бьют, брат, везде! Такая уж наша солдатская доля! - сказал мушкатер, чернивший суму.- Теперь в каждом полку так: кто больше бьет солдата, тот, значит, лучший командир. Семь годов как повоевали с пруссаком, так научились у него этой премудрости.
      - У нас еще что,- прибавил старый солдат.- А вот, сказывают, в Нашебургском полку станок такой есть: поставят солдата, завинтят его - и стой в станке пять часов!
      - Это зачем же? - спросил Прохоров.
      - Приучить, чтоб не гнулся, не горбился...
      - А верно. Ведь как лубки впервой к коленям подвяжут, до чего неловко, а потом пообыкнешь и без лубков ходишь, не сгибая колен,- согласился старый мушкатер.
      - Воронов, к поручику! - крикнул издали капрал.
      Воронов вскочил и стал торопливо приводить себя в порядок.
      "Зачем это? - думал он.- Может быть, к себе в деревню отправит?
      Ведь плотника же выпросил у командира полка ротный пятой роты. И отослал к себе в поместье. Куда бы ни послали, все лучше, чем в карауле стоять. Мундир, штаны тесны, ни повернуться, ни сесть. Жарко, сало с волос за воротник течет. Стоишь, как огородное чучело. Бабы смеются".
      И он побежал к ротному.
      Но догадка Воронова оказалась неверной. Поручик ошеломил его: Воронова откомандировывали из Смоленского пехотного полка в Суздальский, который стоял на непременных квартирах в Новой Ладоге. Полковой командир обменял Воронова, который был сапожником, на гренадера-суздальца, умевшего хорошо завивать волосы. Полковник Суздальского полка, видимо, больше ценил сапожника, нежели куафера.
      Воронов тут же получил ордер и должен был немедля отправляться в Новую Ладогу. Суздальский гренадер уже пришел в Шлиссельбург, в Смоленский полк.
      - Авось там, в Суздальском полку, командир полегче,- сказал Прохоров, когда Воронов собирался в дорогу.
      II
      В Новую Ладогу Воронов пришел под вечер четвертого дня пути. Подходя к Ладоге, он у санкт-петербургской заставы увидал издалека на лугу ряды палаток.
      "А где же у них плац? Где они маршируют?" - смотрел по сторонам Воронов.
      Но нигде ничего похожего на плац-парад он не видел.
      Удивляло Воронова и другое: в лагере было тихо - не слышалось ни ругани, ни палок.
      В Смоленском полку эти вечерние часы, когда июльское солнце жжет не так сильно, считались самым лучшим временем для маршировки и ружейной экзерциции (Экзерциция- ученье.). С двух часов пополудни и до заката гоняли мушкатеров по пыльному плацу. Отовсюду неслась отборная ругань. Ругались все - офицеры ругали солдат, полковник и секунд-майор перед всем фрунтом хорошо честили подпоручиков и поручиков.
      А тут - стояла тишина. Только откуда-то доносился стук топоров.
      Когда Воронов подошел поближе к лагерю, он увидал за палатками четыре свежих желтых сруба. Солдаты рубили, строгали. Несколько человек сваливали привезенные бревна. А немного поодаль, за срубами, виднелись тонкие деревца молодого сада. Капральства два солдат возились в саду - окапывали деревья, расчищали дорожки.
      У них, в Смоленском, полковник отправил всю 6-ю роту к себе в поместье под Новгород на сенокос, десятка два солдат выпросил у командира секунд-майор в свое имение.
      "Не из Ладоги ли и сам полковник Суздальского полка? - подумал Воронов.- Наверное, ему и строят дом. И сад, должно быть, его".
      Воронов подошел к ближнему срубу.
      Постройку уже подвели под самую крышу - ставили стропила. Вверху, на последнем венце, с топором в руках сидели солдаты. Если б не кожаные гренадерки на головах, нельзя было б и сказать, что это мушкатеры: по положению, они с 15 апреля носили не красные, а белые штаны и ничем не отличались от обыкновенных мужиков.
      Перед срубом, поставив ногу на свежее бревно, стоял спиной к Воронову небольшого роста человек в белой куртке. Он был без шляпы.
      - Бог помощь. - сказал Воронов подходя. Человек, стоявший спиной к Воронову, обернулся. На Воронова глядели быстрые голубые глаза. Большой лоб человека был покрыт капельками пота.
      - Спасибо, служивый! - ответил голубоглазый человек.- Откуда и куда путь держишь! Уж не из Смоленского ли полку?
      - Так точно! - браво ответил Воронов, по привычке вытягиваясь и глядя, как ведено в уставе, быстро и весело.
      "Должно быть, сержант какой - смотрит за постройкой",- сразу мелькнула мысль,
      - Прислали взамен прикмахтера.
      - Да, да, знаю. Вот и хорошо,- улыбнулся голубоглазый человек.- Стало быть, ты сапожник?.
      - Сапожник, вашбродие.
      - Водку пьешь?
      - Пью, вашбродие!
      - Звать как?
      - Воронов.
      - На ворона мало похож: курнос! - определил голубоглазый человек, оглядывая с ног до головы Воронова.- А ну-ка, покажи, как у вас, в Смоленском, клинки точат? - неожиданно сказал он, шагнул к Воронову и сам выхватил из ножен его полусаблю.
      Клинок был весь в ржавчине. Голубые глаза помрачнели и чуть прикрылись тяжелыми веками.
      - Так и знал: эфес блестит - глазам больно, а клинок - помилуй бог, какой! Хороши вояки, нечего сказать!
      Воронов залился краской.
      - У нас, ваше благородие, первое дело, чтоб эфес горел,- извиняющимся тоном сказал он, вкладывая клинок в ножны.
      - А ружье как? - спросил голубоглазый, протягивая руку.
      Воронов снял с плеча ружье.
      - Ружье-то вычищено,- уверенно сказал он.
      Голубоглазый человек повертел в руках ружье. Оно все гремело: в прикладе была высверлена довольно большая дыра, в которой перекатывались, звенели стеклышки, черепки.
      Голубоглазый удивленно посмотрел на Воронова.
      - Эти побрякушки зачем?
      - Их высокоблагородие наш полковник велели так сделать, чтоб, дескать, громче было. Когда зачнем кидать ружье на плечо аль на караул, чтоб стучало,- все равно как орех щелкнул!
      Солдаты молча улыбались. Голубоглазый человек неодобрительно покачал головой.
      - А много ль раз за лето у вас в полку стреляли? - спросил он.- Поди, ни разу?
      - Так точно, ваше благородие, ни разу! - признался Воронов.
      - Вот то-то! Ну, ничего, у нас постреляешь! Лети, Ворон! - кивнул голубоглазый человек, возвращая Воронову ружье.- Рост у тебя хорош, лети в первую роту к капитану Кутузову. Да ступай прежде всего к Волхову - умойся: ишь, запылился как! Солдат должен быть чист, опрятен!
      - Слушаюсь! - ответил Воронов, поворачиваясь кругом.
      - Да запомни: пить у нас где хочешь пей, только не в кабаке! - крикнул он вдогонку Воронову.
      Полчаса спустя Воронов, определенный в капральство и получивший место в палатке, шел с мушкатером к Волхову.
      - Значит, это училище для полка строят, а дальше - полковые конюшни. И сад, стало быть, тоже полковой. Вон оно что-о! А скажи-ка, приятель,расспрашивал он у мушкатера,- с кем это я разговаривал? В белом кафтане, без шляпы. Офицер он аль кто?
      - Маленький, быстрый такой? Глаза голубые, а в лице худощавый?
      - Во-во-во,- узнал по описанию Воронов.
      - Это ж и есть наш полковой командир, Александра Васильич.
      Воронов даже остановился от удивления.
      - Вот те на - сам полковой командир!
      И он тотчас же представил себе командира Смоленского полка фон Штраля. Как тот со шляпой, надвинутой на левую бровь, идет с тростью по лагерю и даже не посмотрит на солдата. Что-нибудь спросит, а потом ткнет тростью в живот солдата и скажет зло: "Пшел!"
      - А как полковнику фамилие? - спросил Воронов.
      - Суворов.
      "Он говорил давеча, что мое фамилие не по мне,- раздумывал, идучи, Воронов,- но и его ж не подходит к нему: ну какой же он суровый?"
      III
      Не надлежит мыслить, что слепая храбрость дает над неприятелем победу, но единственно смешанное с оною военное искусство.
      Полковое учреждение
      1-й батальон, с мокрыми от росы штиблетами, стоял в кустах, ожидая сигнала к атаке.
      Солнце еще не взошло, но лес уже был полон птичьего гама, а над полями трепетали, заливались жаворонки.
      Впереди расстилался обширный монастырский луг. Он весь был в росистой паутине, - прозрачная и тонкая, она висела на стеблях трав, на головках еще не скошенных цветов. Вдали, за лугом, на том берегу подернутой туманом реки, вырисовывались белые стены монастыря.
      Мушкатеры, покашливая и перешептываясь между собою, стояли, ожидая, когда 2-й батальон выйдет на луг с противоположной стороны от реки. Командир полка, живой, непоседливый полковник Суворов, сам повел 2-й батальон в обход луга, чтобы потом, от реки, наступать на 1-й батальон.
      Здесь, на просторном монастырском лугу, оба батальона суздальцев должны были сойтись в сквозной штыковой атаке: это было излюбленное, всегдашнее упражнение полковника Суворова.
      Мушкатеру Воронову все еще было ново в этом полку. В Смоленском полку, где Воронов служил прежде, полковой командир помешался на всем прусском позитуре, маршировке, ружейной экзерциции.
      Прусский король Фридрих II, с которым Россия, провоевав семь лет, заключила по настоянию императора Петра III мир, теперь не выходил у всех начальников из головы.
      Русские командиры считали, что фридрихов косвенный порядок ведения боя - самый совершенный, забыв о том, что именно русские войска дважды опрокинули этот косвенный порядок и разбили короля Фридриха.
      Но особенно пришлась по вкусу фридрихова палочная система обучения солдат. Офицеры-помещики считали, что это единственно правильный и самый надежный метод воспитания крепостных солдат. Потому каждый офицер от полковника до подпоручика старался во всем подражать прославленному полководцу Фридриху II: ведь ему подражала вся Европа!
      По прусскому образцу шили мундиры и завивали волосы, по прусскому образцу целые дни маршировали и по прусскому образцу били палками солдат.
      Так было везде, и так было в Смоленском пехотном полку. Все ученье в нем обычно проходило на плацу. Измученных солдат с утра и до ночи гоняли по пыльной площади взад и вперед, наблюдая, чтобы роты. вытянутые в ровную линию, шли как один человек. Заставляли солдат без конца полировать ружья, белить ремни. За плохо причесанные или небрежно напудренные волосы нещадно били палками,
      Можно было подумать, что солдата каждую минуту готовят к какому-то смотру, плац-параду.
      А в Суздальском Воронов увидал иное. Сухощавый подвижной командир суздальцев обучал своих солдат по-своему.
      Полковник Суворов не заботился о том, чтобы солдат был красиво завит и напудрен. Но зато сам показывал солдату, попавшему в армию из какого-нибудь медвежьего угла, как надо мыться, как обшиваться.
      Полковник Суворов не требовал, чтобы ружье звенело и гремело во время ружейных приемов, но старался, чтобы солдат умел быстрее заряжать и в мишень стрелял метко, что называется - "в утку".
      Полковник Суворов не заставлял солдат целыми днями бессмысленно маршировать по плацу. Но очень часто, среди глухой ночи, в дождь и непогоду, вдруг подымал свой полк и без обозов уходил с ним на несколько суток в поле - делал быстрые марши, устраивал ночные атаки, переходил вброд реки, проходил болота.
      Весь смысл суворовского ученья сводился к одному: приучить солдата не останавливаться ни перед каким препятствием, приучить солдата быть смелым, уметь наступать.
      Во всех полках русской армии солдат готовили к параду, полковник Суворов готовил суздальцев к бою.
      Вот и сейчас суздальцы уже два дня были в походе.
      Смоленский полк проходил не более десяти верст в сутки, а суздальцы сделали за двое - сто верст и возвращались назад, в Новую Ладогу, без единого отсталого или больного. Как всегда, ученье у полковника Суворова заканчивалось сквозной штыковой атакой - оба батальона шли в штыки друг против друга.
      Сигнала к атаке и ждали мушкатеры.
      В прозрачном воздухе послышалась барабанная дробь. В дымке постепенно таявшего тумана показались знакомые зеленые мундиры: 2-й батальон уже развернулся на лугу. Впереди батальона, на буланом жеребце, ехал полковник Суворов.
      Раздалась команда:
      - Смирно! Сомкнись! Право - стой, лево - заходи!
      Мушкатеры вышли из лесу и, разбрызгивая башмаками тонкую росистую паутинку, пошли навстречу "врагу". Когда между батальонами оставалось не более ста шагов, полковник Суворов поднял вверх шпагу И, ударив жеребца шпорами, закричал;
      - Ура, ребятушки! Коли!
      Оба батальона кинулись друг на друга со штыками наперевес. Буланый жеребец полковника, видимо не раз бывавший в сквозной атаке, смело шел на штыки.
      Воронов впервые участвовал в таком необычном ученье.
      "Собьют на бегу! Ударят!" - думал он, глядя на приближающихся мушкатеров 2-го батальона, которые с возбужденными лицами бежали навстречу и неистово кричали так же, как и Воронов:
      - Коли! Руби! Ура!
      Но никто не пострадал: добежав до "врага", мушкатеры подняли вверх ружья, и батальоны благополучно проскочили сквозь друг друга.
      ...Суздальцы сидели и лежали на берегу реки. После штыковой атаки Суворов дал людям отдохнуть.
      Воронов с любопытством наблюдал за командиром. Суворов ходил от одной роты к другой, запросто разговаривал с солдатами, шутил. Это очень поразило Воронова: командир полка, помещик, дворянин, а держится как ровня.
      "Чудак!"-подумал Воронов.
      Но вот полковник махнул барабанщику рукой. Застучал барабан.
      Полк стал в ружье.
      - Ребята, скидывай башмаки и мундиры - пойдем вброд! - сказал Суворов.
      Мушкатеры стали быстро раздеваться. Полковник ходил вдоль рядов.
      - Ишь, какие у тебя портянки грязные. Почему не выстираешь? - журил он молодого мушкатера.
      Парень стоял красный от стыда, поджимал ноги, не зная, куда девать их.
      - Ноги сейчас отмоешь, а как придем в лагерь - выстирать портянки!
      - А у тебя почему пятки стерты? Должно, в сапогах спишь? Ленишься сбросить? - накинулся он на другого.
      - Что, брат Ворон, тяжело у нас ученье? - спросил Суворов, подходя к Воронову,
      - Никак нет! - бойко ответил Воронов.
      Он был удивлен и обрадован, чти полковник до сих пор помнит его.
      - Тяжело в ученье - легко в походе! - сказал Суворов, проходя.
      - Патронную сумку привяжи к шее! Вот так. Береги патрон. Замочишь, помилуй бог! - учил он кого-то в соседнем капральстве.
      Наконец все были готовы. Полковник сел на своего жеребца.
      - За мной, ребятушки! - сказал Суворов и стал спускаться с берега.
      Солдаты, подняв над головами ружья, входили в реку. Поеживались от холодной воды, перекидывались словами.
      - Ого-го!.. Студеная...
      - Под этим бережком ключи.
      - Гляди, Гришка, натруску свою не замочи, - шутил кто-то.
      - Вот бы с бреденьком походить...
      - Полу макаешь, держи выше!
      - Коли глубоко, снесет: горазд быстрая.
      - Тут мелко не будет. Кабы мелко, она сейчас бы объявилась, а то гляди...
      Вот уже вода - выше пояса. Правые руки солдат стараются вцепиться в соседскую рубашку, а в левых высоко качаются ружья. Все сразу стали однорукими. Над рекой видны только треуголки, сумки, ружья.
      Белые, незагорелые руки покачивались, точно плыли в воздухе, медленно подавались вперед.
      - Вот так глубоко!
      - Ротный наш, Михаило Илларионыч, поплыл.
      - Гляди, чтоб и тебе не пришлось!
      - Чего тянешь? Не тяни зря!
      - Держись!
      Небольшой мушкатер, шедший рядом с Вороновым, вдруг по уши нырнул в воду. Воронов схватил его за руку.
      - Не сдерзался, дяденька, - виновато прошепелявил он,-в ямину попал!
      Стало мельче. Передние уже выбирались на берег. Проворно одевались командир полка сам делал все быстро и того же требовал от солдат.
      Из-за дальнего болотца показалось солнце,
      - Станови-ись!
      Все стали по местам. После бессонной ночи холодное купанье приятно освежало, бодрило. Но у многих посинели от холода губы, людей пробирала легкая дрожь.
      - Ребята, видите - монастырь? - указал Суворов на белевшие стены. До них было не более ружейного выстрела. - А ну-ка, погреемся! Взять штурмом монастырь! На стены! Ура!