Сектантские рассказы

Он отхлебнул еще самогона и, прохаживаясь по кабинету, продолжил свою речь. -- Ты помнишь нашего рабби Хаима, как он предупреждал всегда евреев от соблазна христианства? "Кто крестится, -- говорил он, -- тот как бы уже и русский, и учиться ему можно, и по службе преуспеть; да только наши старомодные родители почему-то не спешили идти по этой легкой дороге..." Так учил старый Хаим, если ты забыл. Да и я сам, может быть, для того и пошел в революцию, чтобы избавить еврейский народ от барских прихотей христиан-великороссов... Как же ты мог нас предать, Шломо?.. Вспомни милого и рассеянного кантора Шимона, как он всегда пел и плакал на праздник Торы! Вспомни древнюю синагогу... Все, все ты перечеркнул. И вот теперь я, председатель ЧК, уговариваю тебя вернуться к вере...
      После этих слов -- случайно ли так получилось или преднамеренно, кто знает -- Рябинин достал из кобуры и положил перед собой на стол маузер. Он, прищурившись, смотрел на Фрухштейна, который был теперь для него как будто незнакомым человеком.
      -- Слепцы, ведущие слепцов! -- взволнованно отвечал Шломо. -- Имеющие Писание, целующие его и не разумеющие! Столетиями ждавшие Мессию, а когда Он пришел -- тотчас отвергшие Его. Не думай, что я не люблю свой народ! Я готов молиться и вымаливать у Бога каждого еврея... Хоть ты и замарал свои руки кровью в ЧК, я буду молиться и о тебе...
      -- Довольно, -- ледяным голосом сказал Рябинин, -- часовой, увести арестованного в камеру!
      Оставшись один, Мойше медленно приставил холодное дуло маузера к виску. Ему хотелось умереть. Он уже много раз обдумывал такой почетный исход из той кровавой мясорубки, в которой безнадежно крутился почти с самого начала гражданской войны. Но и на этот раз нечто его остановило. "Какого друга теряю", -- прошептал он, направляя дуло на папку с делом Фрухштейна. Затем, откинувшись назад на стуле, он вдруг подбросил папку вверх и тут же заученным движением вскинул маузер и выстрелил. Пробитое в самом центре тоненькое "дело" метнулось к стене и почти бесшумно упало на пол.
      На звук выстрела прибежал все тот же часовой, здоровенный детина по имени Степан. Увидев своего командира невредимым, он заулыбался и сказал:
      -- Ну, слава Богу, товарищ Рябинин, вы живы!
      -- А что мне должно было сделаться, Степан? -- грустно спросил Мойше.
      -- Ну как же, вы стреляли...
      -- Да, стрелял, но не туда, куда ты подумал... Ты его уже отвел в камеру?
      -- Да не успел еще, во дворе стоит, как раз у красной кирпичной стенки... -- угадывая ход мыслей хозяина, глухо ответил часовой.
      -- Для мировой революции пролетариата, Степан, -- негромко и медленно проговорил Мойше, -- такие люди, как этот Фрухштейн, насквозь пропитанные религиозным дурманом, -- большое препятствие. Ты должен помочь революции...
      Часовой понимающе кивнул и сказал:
      -- Это мы сейчас сделаем, товарищ Рябинин! Не берите близко к сердцу...
      -- Только, Степан, без лютости, одной пулей, прошу тебя.
      -- Так точно, не извольте беспокоиться, -- ответил часовой и вышел.
      "Вот и все, -- подумал Мойше, -- теперь получится..."
      Через минуту на улице раздался негромкий выстрел. Он почти слился со звуком другого выстрела, который прозвучал в кабинете председателя ЧК Михаила Рябинина.
      "Кто даст с Сиона спасение Израилю..."? (Пс. 13.7)
      "Избавь, Боже, Израиля от всех скорбей его" (Пс. 24.22).
      2000 г.
      ДВЕ ШИНЕЛИ РЯДОВОГО ЛЕВИНА
      1
      Весной 1942 года наша часть получила приказ об очередном "выравнивании линии обороны". Так стыдливо именовали тогда отступление. Отходить на указанный рубеж следовало тихо и без паники. Сложность выполнения данного приказания заключалась в том, что впереди нас, на безымянной высотке, успешно закрепилась рота лейтенанта Тимофеева. В течение последней недели эта рота сражалась геройски, не раз спасая нас огнем пулеметов, и потому мы не могли ее теперь так просто оставить. А кабель полевого телефона, протянутый к ним, давно перебит в нескольких местах. Сигнальным ракетам никто не верит, поскольку ими часто забавляются немцы. Все основные войска отходят... Как известить Тимофеева, чтобы он не попал в окружение? Поле полностью простреливается вражескими пулеметчиками и снайперами. До ближайшего окопа передовой роты около ста двадцати метров. Уже трое посыльных были убиты...
      -- Нужен счастливый солдат! -- озабоченно говорит своим помощникам подполковник Агафонов. -- Кого послать? Времени остается так мало!
      Но видя перед собой три трупа, больше умирать никому не хочется. Первый посыльный был убежденным коммунистом и добровольцем, но вера в ВКП(б) ему не помогла. Второму было просто приказано бежать, он был солдатом штрафного батальона, но отчаянная смелость, принесенная из колоний Севера, не спасла его. Третьему "предложили попробовать", он был человеком религиозным, носил зашитый в подкладке 90-й псалом, но выпитая перед рывком кружка едва разбавленного спирта отяжелила его, и теперь он неподвижно лежал на земле, пробитый пулями, не пробежав и половины дистанции, рядом с двумя другими смельчаками.
      -- Нужен счастливый солдат! -- твердит Агафонов. -- Немедленно найдите мне: хоть коммуниста, хоть беспартийного, еврея, магометанина, попа-расстригу, черта с рогами, -- только чтобы он голубем пролетел эти проклятые сто метров и известил наших геройских товарищей о том, что приказано отходить...
      Но какой-то парализующий страх охватил всех солдат. Никакие обещанные награды не воодушевляли. Вновь же приказывать кому-то бежать с пакетом при таком упадке духа было явно малоперспективным занятием. Требовалось чье-то молодецкое желание совершить подвиг, но как это желание пробудить? И тогда старший политрук Козлюк породил по-большевистски замечательную мысль:
      -- А, может быть, нам вывести перед строем какого-нибудь шустрого рядового -- у меня материал есть на многих! -- как бы для расстрела, а затем поручить ему искупить вину перед Родиной -- доставить пакет роте Тимофеева? А что, если все равно помирать, это обычно вдохновляет народ на подвиг...
      Подполковник Агафонов, опытный военный, кисло посмотрел на молодого политрука -- он не сомневался, что у того имеется "материал" и на собственного командира -- и нехотя согласился на этот спектакль. Что-то надо было все равно делать. Козлюк с азартом принес несколько аккуратно оформленных дел "кандидатов на подвиг":
      -- Рядовой Хабибуллин, пулеметная рота, ругал колхозы, допускал двусмысленные намеки о товарище Сталине...
      -- Это который? -- нахмурил брови Агафонов. -- Черный и высокий? Нет, этот слишком неповоротлив, его сразу убьют... Кто еще?
      -- Рядовой Прасолов, из артиллеристов, не уверен в достаточной мощи Красной Армии, чтобы разгромить фашистов... Рыжий такой гад, в очках, помнишь, я тебе его показывал?
      -- Не пойдет, у этого плохое зрение. Если потеряет очки, может пробежать мимо окопа, а наводчик -- хороший, пусть повоюет еще!
      -- Рядовой Левин, рота Егорова, фанатичный сектант, молится по ночам, подозревается в том, что во время боев стреляет в воздух... Мне все некогда его проверить!
      -- Неужели, правда? И откуда ты все знаешь? Я помню Левина с самого начала войны... Кстати, он маленький и щуплый, в такого попасть непросто, пожалуй, он нам подойдетТолько шинель ему нужно подрезать немного, чтобы не спотыкался в ней.
      -- Ну, это недолго поправить...
      2
      "Рядовой Левин как чуждый Рабоче-Крестьянской Красной Армии элемент и непримиримый баптист, отказывающийся стрелять по врагу, приговаривается к расстрелу. Приговор приводится в исполнение немедленно!" -- с искусным негодованием в голосе зачитал перед строем роты Егорова только что набросанный карандашом обвинительный текст старший политрук Козлюк. Подполковник Агафонов и другие офицеры стояли рядом с непроницаемыми лицами. Рядового Левина отвели в сторону двое скалящих зубы "ворошиловских стрелков". Лязгнули затворы винтовок. Левин закрыл лицо руками и стал вслух молиться, тем самым косвенно подтверждая свою виновность. Однако выстрелы так и не последовали...
      -- Я не закончил еще читать, -- неожиданно с улыбкой продолжил свою речь Козлюк, -- а дальше здесь сказано: "Но учитывая боевую обстановку и искреннее раскаяние рядового Левина (последнее политрук добавил исключительно ради красного словца), ему разрешается кровью искупить вину перед трудовым народом и под огнем противника доставить срочное сообщение роте лейтенанта Тимофеева".
      После этих слов отцы-командиры не скрывали уже своих чувств и окружили растерявшегося Левина, ободряюще похлопывая его по плечу, вручая в руки секретный пакет и недвусмысленно подталкивая в сторону бруствера.
      -- Ладно, -- с трудом ответил им Левин, к которому, наконец, вернулась способность соображать, -- я побегу, только дайте мне прежде как следует помолиться Богу!
      -- Что ж, молись, -- дозволили командиры-коммунисты, -- это дело хорошее...
      Отошел тогда Левин в сторонку, чтобы никто не мешал, пал на колени пред Небесным Отцом и горячо умолял Его укрепить свыше, даровать сил вынести непомерное для человека испытание, которое столь внезапно обрушилось на него. "В Твоей руке жизнь моя, -- страстно шептал Левин, -- ради славы имени Твоего посрами этих безбожников!.." И никто из роты не смеялся, видя его стоявшим на коленях, потому что там, наверху, валялись три мертвеца, недавние посыльные, и все хорошо понимали, что сектанту Левину поручается почетное задание лечь рядом с ними четвертым...
      Когда Левин встал с колен, то от приготовленных ему традиционных "ста грамм" и "прощальной самокрутки" решительно отказался. Командиры по-отечески нежно провожали солдата, как будто и не они вовсе полчаса назад собирались его расстреливать. "Не хороните меня раньше времени, Господь милостив!" --сказал им на прощание Левин, легко взобрался на бруствер и, немного пригнувшись, побежал по полю к лейтенанту Тимофееву.
      Нельзя сказать, что пулеметы красноармейцев палили меньше вражеских, стремясь прикрыть посыльного, они сделали все возможное. Но, очевидно, противник считал для себя делом чести уложить очередного сумасшедшего русского, при свете дня в полный рост бегущего вдоль немецких позиций. И потому после первых нескольких секунд, необходимых для прицеливания, на Левина обрушился шквал огня из всех видов стрелкового оружия. Сотни глаз напряженно следили за ним с обеих сторон. Левин два раза падал. И каждый раз все думали, что он больше не встанет. Видели даже, как пули били по его шинели... Но вот он почему-то снова поднимался и продолжал, петляя как заяц, проворно бежать, пока под одобрительный гул грубоватой русской речи не нырнул в вожделенный окоп передовой роты. Немецкая сторона еще долго не могла успокоиться из-за нанесенного ей оскорбления и вымещала свой гнев, беспорядочно обстреливая позиции Тимофеева.
      3
      "Нет ничего невозможного для советского солдата, по призыву сердца защищающего свою великую социалистическую Родину!" -- характеризуя подвиг рядового Левина, на следующий день вдохновенно написал в полковой газете старший политрук Козлюк. Далее его развернутая статья сообщала, как этот "замечательный солдат" с честью выполнил казалось бы невыполнимое задание. Благодаря его мужеству, рота лейтенанта Тимофеева своевременно и с незначительными потерями вышла на предписанный ей новый рубеж обороны вместе со всеми подразделениями. Высокая государственная награда вскоре ожидает героя...
      -- Ну, ты тут загнул насчет награды Левину! -- приземлил Козлюка подполковник Агафонов, тыча желтым от табака пальцем в газету. -- Мы же вчера его расстреливать выводили перед строем как отпетого баптиста!
      Политрук огорченно почесал затылок.
      -- Действительно, некрасиво получается... А так представили бы его к ордену, наша часть прогремела бы. А мы -- командиры, воспитавшие героя... Кто же мог подумать, что он живым останется?
      Судили-рядили Агафонов с Козлюком и надумали, наконец, уже отпечатанный тираж газеты "Смерть врагу!" попридержать до первой вражеской бомбежки... А в отношении Левина распорядились: объявить ему устную благодарность, выдать новую шинель и перевести от греха подальше служить в одну из медицинских частей.
      И только в роте лейтенанта Тимофеева пробитую в трех местах старую шинель и изрешеченный вещмешок Левина (которого так и не оцарапала ни единая пуля!) бережно, словно церковные реликвии, еще долгое время показывали всем желающим...
      2002 г.
      В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
      К Пасхе 1953 года верующие N-ского красноярского лагеря готовились с особенной радостью: в малый десятый барак на воскресные собрания к "сектантам" стал приходить прибывший недавно по этапу, но посаженный еще до войны, православный священник отец Герман. За ним потянулись другие зеки, тоскующие по христианскому общению. Вся небольшая община, включавшая в себя теперь около двенадцати человек, сразу же условилась не касаться вопросов, разделяющих верующих на разные группы, оставив богословские споры до лучших времен. На всех у них было одно Евангелие, разорванное по страничкам на случай обыска. Провести утреннее пасхальное богослужение поручили отцу Герману, для причастия еще с вечера приготовили кусочек черного хлеба, из зековской пайки, и кружку чая -- вместо чаши с вином. Проповедь должен был сказать также баптистский благовестник Савелий Дубинин. Однако начальство лагеря, в последнее время смотревшее сквозь пальцы на собрания "божников", на этот раз приготовило им неприятный сюрприз.
      Утром в воскресенье, вместе с первым ударом в рельс у штабного барака, на весь лагерь было объявлено, что день будет рабочим. План, дескать, до конца не выполняется, дело нужно поправлять, а потому все -- марш на "воскресник", на общие работы, на лесоповал, и никому никаких поблажек! Сам начальник лагеря майор Зубов, в начищенных до блеска сапогах, в теплой шинели, ладно сидевшей на его широкой и сильной фигуре, в сопровождении двух своих любимых немецких овчарок на длинных поводках, прохаживался между бараками и мрачно наблюдал за неспешным построением на развод. Заключенные нехотя слазили с нар, и хотя всеобщее недовольство было налицо, бунта в лагере ничто не предвещало, и не такое видели и терпели зеки...
      Сразу же после подъема несколько братьев собрались вместе и задали вопрос Савелию (его лагерный номер был Д-184) и Герману (С-522), как быть. Лица у пастырей были встревоженные, о чем-то они уже успели переговорить между собой.
      -- Поступайте, как... вам велит сердце, -- с трудом подбирая слова, сказал Савелий, -- а мы с Германом идем на пасхальное служение!
      Когда все население лагеря, наконец, выстроилось на развод, чтобы шагать в лес по своим делянам, в малом десятом бараке сошлись пятеро заключенных для празднования Пасхи.
      -- Пять отказчиков в десятом! -- тут же донесли Зубову.
      -- Ах, вот как, -- начальник лагеря недобро усмехнулся, -- отправляйте мужиков на работу, а с недовольными я разберусь сам...
      Спустя пятнадцать минут майор Зубов с собаками и трое вызванных им караульных с автоматами вошли в мятежный десятый барак. Из дальнего угла доносились слова древнего песнопения:
      Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ
      И сущим во гробах живот даровав...
      -- Так это наши смиренные божники бузят! -- громко и презрительно оборвал поющих Зубов. -- Про какой-то "живот" распевают, когда все лес валят... А ну, выходи во двор строиться!
      Пятеро заключенных послушно вышли из барака. Им было видно, как через широкие лагерные ворота проходила последняя колонна идущих под конвоем на работу зеков. Всходило солнце, стояло чудесное пасхальное утро.
      -- Вы знаете, что я рассусоливать не люблю: кто идет на работу --отходи налево, кто не желает работать -- направо, к стенке!
      Солдаты для большей убедительности слов начальника лагеря передернули затворы автоматов. Один из братьев, опустив голову и молясь про себя, тут же отошел налево. Остальные стояли не шелохнувшись.
      -- Направо, к стенке, я сказал! -- заорал Зубов.
      Овчарки, услышав интонацию хозяина, злобно залаяли. Он их ласково потрепал за загривки. Между тем, все четверо братьев встали у бревенчатой стены барака.
      -- Ты поп, -- Зубов указал пальцем на отца Германа, и три автомата одновременно развернулись в его сторону, -- пойдешь работать?
      -- Нет.
      -- Ты? -- палец вместе с автоматами переместился на молодого брата Василия.
      По лицу юноши было видно, что он колеблется. Тогда Зубов достал свой пистолет и приставил его к виску отказчика.
      -- Будешь работать?
      -- Да! -- не выдержал Василий и отбежал в сторону.
      -- Хорошо, -- лицо начальника лагеря просияло, -- кому еще синод разрешает работать на Пасху? Как насчет тебя, Ф-319 ? -- он ткнул пистолетом в грудь третьего брата.
      Тот молча отошел к двум испугавшимся прежде него друзьям.
      -- И остался у нас еще пресвитер, так, кажется? -- четыре ствола посмотрели черными отверстиями на Савелия.
      -- Нет, я не буду сегодня работать, -- тихо, но решительно ответил он.
      -- Итак, было у нас пятеро отказчиков, а теперь только двое, на весь лагерь! -- подвел итог Зубов. -- Передумавшие сейчас пойдут с конвоиром на деляну, там их ожидает честный трудовой день вместе со всеми, а этих двух лентяев нам придется сегодня хоронить...
      Начальник лагеря кивнул головой одному из автоматчиков и тот повел, посмеиваясь, троих братьев в лес, на самую тяжелую и унизительную работу.
      Зубов в упор смотрел на оставшихся убежденных отказчиков и его гнев стремительно разгорался с новой силой. Ах, с каким бы удовольствием он сейчас пристрелил этих Д-184 и С-522! Двумя безликими номерами стало бы меньше, невелика потеря. Но Сталин уже умер... Старый мир, в котором майор Зубов всегда столь явственно чувствовал свою необходимость и значимость, начинал рушиться на глазах. Уже многие выдвиженцы Хозяина потеряли свои места, уже пошли слухи о скорой массовой амнистии заключенных в стране, а новая секретная инструкция строго предупреждала против самовольных расстрелов в лагерях. И что он теперь может сделать этим религиозным фанатикам, всего-то отправить в БУР (Барак усиленного режима, лагерный штрафной изолятор)? Но вкусивший крови волк уже не станет вегетарианцем... Зубов испытующе посмотрел на своих овчарок: красавицы Веста и Стела, сильные, послушные ему. Ведь могли же они сами сорваться с поводка? Такое иногда случается... Отказчики, скажем, выбегали из десятого барака, пытаясь скрыться, он в это время разговаривал с караульными о необходимости закрытия упорствующих заключенных в БУРе. Тут овчарки неожиданно сорвались с поводка, и пока к ним подбегали, все уже было кончено... Такой вот несчастный случай!
      Зубов оглянулся по сторонам и нежно улыбнулся караульным, он знал этих солдат давно, они лишнего не скажут. "А ну, заглянем за барак!" --загадочным голосом сказал он заключенным и охране. Все вместе прошли на мрачный задний двор. Сюда еще не проникли лучи солнца и потому здесь было довольно сумрачно и холодно. Вдоль барака тянулись ряды старой колючей проволоки. Начальник лагеря вновь распорядился Савелию и Герману встать к стене. Те, готовясь к расстрелу, принялись молиться. Они твердо решили исполнить Божью заповедь и святить пасхальный день до конца. "Воскресивший Господа Иисуса воскресит и нас!.." -- по памяти процитировал Савелий слова апостола и протянул руку отцу Герману (2 Кор. 4.14).
      "Взять!" -- в ту же секунду ожесточенно выкрикнул Зубов. Наученные по этой команде перегрызать горло, Веста и Стела, грозно зарычав, бросились на христиан. Изможденные тяжелым трудом и недоеданием тела заключенных, казалось, были для них легкой добычей. Однако в два прыжка достигнув своих жертв, овчарки затем почему-то остановились, закружили на одном месте, скуля, а еще через мгновение -- вдруг завиляли хвостами и мирно улеглись у ног братьев.
      -- Ты молился об этом? -- открыв глаза, удивленно спросил Савелий.
      -- Велик Господь! -- ответил ему Герман. -- Готовься, сейчас будут стрелять!
      Вскоре, действительно, раздались выстрелы -- разъяренный Зубов стрелял в своих любимых собак, никогда прежде его не подводивших. Те с безразличием приняли пули, которые их хозяин мысленно посылал в непокорных христиан. Остаток святого дня (и ближайшую неделю) Савелий с Германом провели в БУРе, на хлебе и воде, без горячей пищи. Но разве это могло уже сколько-нибудь омрачить их великую радость, проистекавшую от реального Божьего присутствия с ними!
      Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ
      И сущим во гробах живот даровав...
      2002 г.
      РАЗГОВОР В ПОЕЗДЕ
      -- Здравствуйте, здесь пятое место?
      -- Да.
      Худенький старичок-пастор, запыхавшись, переступил порог и снял плащ. Поезд тут же тронулся, продолжая свой ход на Москву.
      -- Едва успел, слава Господу!
      -- Бывает.
      Единственный сосед в купе явно не отличался разговорчивостью.
      -- Вот сейчас разложу вещи и будем чай пить!
      -- Гм.
      Пастор окинул беглым взглядом попутчика: относительно молод, интеллигентная внешность, читает толстый журнал.
      -- Темнеет как быстро! Осень -- очей очарованье, однако дожди льют и льют...
      -- Да уж.
      Пастор выложил на столик часть приготовленных в дорогу продуктов и отдельно положил Библию с большим позолоченным крестом на обложке. Сосед краем глаза увидел ее и недоуменно повел плечами.
      -- Не желаете чаю? -- заботливо спросил пастор, открывая старенький термос. -- Здесь вас таким не напоят, моя супруга заваривает его с какими-то чудесными травами...
      -- Нет, спасибо, -- сдержанно отозвался попутчик.
      Пастор, что-то мурлыча под нос, налил себе чая, развернул бутерброды, порезал перочинным ножом овощи.
      -- Божьи произведения земли, -- сказал он, кивая на огурцы с помидорами и улыбаясь собственным мыслям, -- милость свыше к нам, грешным!
      Сосед по купе дипломатично промолчал, хотя внутри его уже зрел протест против назойливого старика.
      -- Я помолюсь коротко, если вы не против?
      -- Мне все равно.
      Пастор закрыл глаза и несколько восторженно призвал Божье благословение: на весь предстоящий путь, машинистов, ведущих состав, их руки, крепко держащие "штурвал", а также ту пищу, которая дарована Господом "на сей день". Упомянул пастор в молитве и своего попутчика. Когда он, наконец, открыл глаза, то увидел направленный на него недружелюбный взгляд. Сосед отложил в сторону журнал, снял очки и теперь нервно теребил их в руках.
      -- Меня зовут Андрей Васильевич, а вас как зовут? -- попытался загладить свою вину пастор.
      -- Руслан Калимович, -- автоматически ответил попутчик и затем раздраженно добавил, -- и не могли бы вы держать свои религиозные убеждения при себе?
      -- Да-да, конечно, -- согласился Андрей Васильевич, -- прошу прощения, если огорчил вас.
      Руслан Калимович помедлил, взвешивая, вернуться ли ему к чтению скучноватой статьи или пуститься в заведомо безнадежную дискуссию со старцем.
      -- Дело не в огорчении, -- наконец, не в силах совладать с собой, продолжил он, -- дело в том, что целая страна на глазах разрушается и разваливается на части из-за того, что всякий у нас занимается не своим делом: инженеры торгуют на базарах тряпками, аграрии забросили деревню и подались в политику, рабочие философствуют... Вот вы, например, по специальности кто?
      -- Большую часть жизни я проработал слесарем в автопарке, -- признался Андрей Васильевич, -- а теперь вот -- пастор евангельской церкви...
      -- Вот видите! -- разгорячился Руслан Калимович. -- И вы туда же. Проповедуете об Иисусе Христе, наверное. А откуда вы знаете, жил ли Он вообще когда-нибудь? Вы что, историк? Специалист по Ближнему Востоку?
      -- Нет, -- подтвердил Андрей Васильевич.
      -- Тогда, может быть, духовную семинарию окончили?
      -- В советское время для нас это было невозможно, к сожалению.
      -- Так как же вы осмеливаетесь судить о вещах, в которых, похоже, сами несведущи, и чему вы можете после этого научить других?!
      -- С одной стороны, вы, конечно, правы... -- согласился Андрей Васильевич.
      -- Я прав со всех сторон! -- категорично оборвал его Руслан Калимович. -- Каждый должен заниматься своим делом -- профессионально! -тогда и страна у нас будет богатой и процветающей.
      -- Хорошо, -- не стал спорить Андрей Васильевич, -- а можно поинтересоваться, кто вы сами по профессии?
      -- Со мной как раз все в порядке, -- ответил самодовольно попутчик, --я физик и интересуюсь исключительно физикой, доктор наук.
      -- Замечательно. Хотя, конечно, тогда мне вас едва ли переубедить...
      -- А вы попробуйте, дорога длинная! Если вам, конечно, есть что сказать по существу.
      Глаза Руслана Калимовича потеплели. Когда оппонент повержен несокрушимой логикой твоих утверждений, его немного жаль. Всего-то неграмотный старик сидел перед ним. Андрей Васильевич, однако, не производил впечатление человека, готового сдать свои позиции. Он попробовал на вкус чай, с улыбкой добавил в него сахара и, наконец, со старческим энтузиазмом продолжил беседу.
      -- Когда я просыпаюсь утром, дорогой друг, и открываю окно, то свежий ветер наполняет мою комнату, и тогда я всем существом чувствую, что это Господь приветствует меня!.. Я слышу, как во дворе на деревьях щебечут птицы, и понимаю, что они не беспричинно шумят, но так стараются изо всех сил прославлять Творца своего... В небесах сияет солнце, зажженное Богом, и обогревает всю землю... Неужели вы не видите этого? И когда я молюсь, то, смею вас уверить, взываю отнюдь не в пустоту, а ощущаю и слышу явственно ответ Небесного Отца, и оттого мое сердце наполняется великой радостью...
      -- Все это лирика, извините, -- остановил восторженного собеседника Руслан Калимович, -- существуют ли у вас какие-либо более весомые аргументы?
      Андрей Васильевич задумался. За окном мелькали огни какого-то селения. Поезд несильно качало.
      -- Стало быть, доводы разума вас убеждают больше свидетельства чувств, так я понимаю?
      -- Совершенно верно.
      -- Ну что же, жил на земле две тысячи лет назад наш Спаситель и Господь Иисус Христос, и было у Него двенадцать апостолов...
      -- Звучит, как начало у сказки... А точно ли жил?
      -- Если бы вы -- о, простите меня, дорогой друг! -- интересовались не только физикой, то вам было бы известно, что и римские историки, и еврейские раввины оставили свои свидетельства об Иисусе. Заметьте, они не верили в Него как Сына Божьего, но написали о Нем!
      -- Предположим, что это так, -- снисходительно согласился Руслан Калимович, испытав, впрочем, некоторую неловкость из-за пробела в своем образовании.
      -- Итак, жил на земле две тысячи лет назад в Палестине -- и от этого никуда не уйти -- Господь Иисус, и было у Него двенадцать апостолов...
      -- То есть учеников?
      -- Да, двенадцать учеников. И клялись они Ему, говорит Евангелие, в своей любви и преданности.
      -- А Иуда затем предал... я это знаю!
      -- Прекрасно. А говорили, что только в физике вы сведущи...
      -- Ну, это так -- элементарные общие знания.
      -- Хорошо, -- продолжил Андрей Васильевич, -- а знаете ли вы, что десять из оставшихся одиннадцати апостолов, после предательства Иуды Искариота, вскоре мученически погибли в разных странах, проповедуя имя Господа Иисуса? Об этом, кстати, сообщает множество ранних авторов...
      -- Не вижу здесь ничего удивительного, фанатиков на земле хватало во все времена. Разве не так?
      -- Фанатиков? Вы сказали -- фанатиков?
      -- Конечно, фанатиков. Разве умирать за абстрактную и бездоказательную идею загробной жизни -- это не фанатизм?
      -- Согласен: умирать за абстрактную и бездоказательную идею загробной жизни -- это фанатизм, -- с этими словами Андрей Васильевич, как ни в чем ни бывало, принялся пить чай.
      Руслан Калимович недоуменно посмотрел на старца: неужели это все, что тот собирался сказать? Но вот пастор, наконец, отставил кружку в сторону и столь же неожиданно заговорил вновь.
      -- Вы слыхали когда-нибудь о группе людей, в которой более девяноста процентов участников приняли бы лютую смерть за заведомую ложь и лишь один из них умер в своей старческой постели (также не отрекаясь от своих убеждений, впрочем)?
      -- Я думаю, -- ответил Руслан Калимович с улыбкой, -- что такую группу людей совсем нетрудно представить: миллионы безумцев в истории человечества отдали жизнь за свои фантазии...
      -- Не могли бы вы уточнить, пожалуйста, кого вы имеете в виду, --попросил Андрей Васильевич.
      -- Разумеется: среди них были и христиане, и мусульмане, и индусы... да кто угодно -- любые сектанты.
      -- О, я с вами полностью согласен! Такое в истории бывало нередко.
      -- И что?
      -- А то, что мученичество за Христа первых Его апостолов -- это нечто совсем другое, чем смерть миллионов за веру в последующее время.
      -- Какая же разница? По-моему, это одно и то же.
      -- Нет, не одно и то же, -- загадочно улыбнулся Андрей Васильевич и опять принялся пить чай.
      Руслан Калимович раздраженно ждал. Он не мог никак уловить логику собеседника, более того -- он опасался, что никакой логики не будет и вовсе, а он только понапрасну теряет время.
      -- Итак, в чем же разница? -- напомнил он вопрос пастору.
      -- А вот в чем, -- допив чай в кружке, продолжил старец, -- апостолы лично знали Христа, а последующие мученики -- как бы поточнее выразиться --могли знать Его только в духовном смысле слова...
      -- И что из того? Я не понимаю.
      -- Еще минуту терпения, и вам все станет кристально ясно, поверьте мне!
      -- Я надеюсь на это...
      -- Когда целый отряд солдат пришел взять под стражу Христа в Гефсимании, апостолы показали себя, увы, не с лучшей стороны.
      -- Они испугались?
      -- Испугались -- не то слово. Они в страхе бежали, позорно оставив своего Учителя. И Петр бежал -- тот, кто говорил, что даже если все от Него отрекутся, уж он-то останется верен! И Иоанн бежал -- любимый ученик Спасителя! И Симон Зелот -- а зелоты были самые отчаянные еврейские ребята тогда -- бежал впереди всех... Да, все убоялись страхом великим и разбежались! Явно не за смелость Иисус избирал их в апостолы...