Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Подкидыш ада

ModernLib.Net / Научная фантастика / Прашкевич Геннадий Мартович / Подкидыш ада - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Прашкевич Геннадий Мартович
Жанр: Научная фантастика

 

 


Геннадий Прашкевич

Подкидыш ада

Мертвый город

1

На седьмом витке сорвало центральный слипс – процессы пошли обвально. На девятом – взрывом разнесло кормовую часть корабля. Зеленые заросли под кораблем накрыло чудесным снежным зарядом выброшенных в атмосферу микроскопических вольфрамовых спиралей.

«Еще, еще… Где ты этому научился?..»

Интерпретации перехваченная информация не поддавалась.

Выпучив сайклы, Аххарги-ю держался. Он успел обозначить контуры будущего существования: сущность – тен отстрелило в районе северного полюса над белыми ледяными островками, сущность – лепели развеяло над зеленым массивом тропиков. Электромагнитные сигналы, беспорядочно колеблющие мембраны отбора, вряд ли стоило относить к системным. Зеленая планета не относилась к мирам, облагороженным разумом. Перехваченные сигналы вполне могли прорваться из будущего. Даже из чрезвычайно далекого будущего. На таком подходе настаивал, например, контрабандер нКва, заподозренный в Ошибке. Потому Аххарги-ю и отправился на зеленую планету, а нКва разместили под охраной на одном уединенном коричневом карлике. Единственными соседями контрабандера были теперь Козловы – шумная, хамоватая, неопрятная триба, из-за которой, собственно, разгорелся весь сыр-бор.

С мягким шипением обломки корабля сгорели в атмосфере.

Бесшумный взрыв вспугнул не вовремя проснувшегося ленивца. Зверь вскрикнул и разжал длинные когти. За многие миллионы лет пронзительный страшный свет впервые выделил в джунглях каждое растение, выбелил жирную почву, смял гнилые кочки, влажно шевельнул раздутыми воздушными корнями. Воздушной волной вдавило в раздавшийся влажный подлесок грандиозные облака москитов, сорвало тучи листвы, горячим вздохом опалило перевившиеся по стволам лианы. Сбитые лепестки орхидей окрасили реку почти по всему течению. Черви в моментально прогревшемся иле замерли, рыбы застопорили движение плавников.

После такой чудовищной вспышки ливень показался черным.

Успеть войти в живое чужое тело! – вот главное, о чем помнил Аххарги-ю, расчетливо расправляя спутавшиеся щупальца. Вне сущностей – тен и – лепсли азотно-кислородная среда была для него убийственной. Если в течение короткого времени не попасть в какое-то из местных живых тел, гибели не миновать. Можно окислиться. Можно превратиться в беспорядочное облако оплавленных вольфрамовых спиралей. Можно превратиться в медлительно размышляющую скалу.

Аххарги-ю не нравились все варианты.

Сущность – ю сама по себе не может противостоять энтропии. Следовало срочно спрятаться в одной из местных живых форм. В миллионную долю секунды, пока чужой мир насквозь, как рентгеном, просвечивало звездной вспышкой, Аххарги-ю успел рассмотреть мутную реку, зеленые душные заросли, сплошной массой заполняющие пространство до самого горизонта, а на широкой, поблескивающей под Солнцем протоке – два связанных Цепями плавающих сооружения. Одно – латинской косой оснастки, другое – ощетинившееся, как сороконожка, обломками весел. Над выгнутыми бортами вспухали плотные клубы порохового дыма, звучали хлопки выстрелов. Двуногие запаленные существа с хриплым ревом карабкались по веревочным лестницам, глухое эхо отражало дикие голоса. На носу судна, сохранившего косой парус, на длинном бушприте раскачивалась над волной понурая человеческая голова. Возможно, своеобразное проявление каких-то неизвестных обрядов, решил Аххарги-ю. В отчете контрабандера такие штучки упоминались.

Двуногие с хрипом карабкались на высокий борт, прыгали на палубу, густо залитую кровью. Они задыхались. Они возбужденно орали. Они наносили и отражали удары. Рявкнула, но тут же умолкла пушка. Обжигаясь дымным воздухом, давясь его горячими влажными струями, Аххарги-ю неясным облачком поплыл к оборванному, нелепо перекошенному существу. Оно особенно активно хрипело, пытаясь прорваться на шканцы. Одна нога у него была деревянная, но это не мешало ему махать топором, подавая пример приятелям.

Локация ничего не прояснила.

В голове одноногого никаких особенных мыслей не водилось.

Нельзя же считать мыслями опосредованные воспоминания о некоем чудесном «Альманахе». По-видимому, прыгающие по палубе существа умели переносить некоторые свои мысли на грубый материальный носитель. Впрочем, пес, помочившийся на чужой кустик, тоже переносит некоторую примитивную, но вполне понятную мысль (метит территорию) на материальный носитель (кустик). «Альманах», почему-то возникший в смутном сознании одноногого, являлся такой меткой. Он не только ему запомнился. Он помогал ему в определенной последовательности запоминать дни недели и месяца, таблицы приливов и отливов, полезные астрономические данные и вычисления, даже необычные предсказания, подтвержденные грубыми гравюрами. «Приснившаяся виселица означает беспорядок в душе. Еще – указание на близкие неприятности». – «Не стоило нападать на „Делисию“, – беспорядочно металось в голове одноногого. – Все-таки двадцать пушек… И королевский обученный экипаж… Куда против них с такими придурками?.. Правда, на посудине, которую мы срубили, не выйдешь в море…»

Скачущие мысли одноногого о разуме говорили не больше, чем умение вирусов проникать в структуры, жизненно необходимые для собственного развития.

«Ну да, потопленная „Жемчужина“… – металось в голове одноногого. – Нам еще припомнят коммандера Тиззарда… Умирая, он так и сыпал проклятиями… Испанский пинк „Орел“… Мы сожгли его в бухте Всех Святых… – Мысли одноногого казались Аххарги-ю страшно однообразными. – Бригантина „Сара“… Пущена на дно в устье Ориноко вместе с капитаном Стаутом, привязанным к мачте… Уолтеру и не снилось, что случится с одним из его людей… Шлюп „Бентворт“… Весь экипаж в трюме… Зря они вышли из Бристоля в пятницу на тринадцатое… Тут некого винить. Тут не мы виноваты… Барк „Картерет“… Топить его было ошибкой… Мы могли оставить экипаж в трюме, как сделали со шлюпом „Олень“… Кто мог знать, что он набит бочками с порохом… Наконец, галера капитана Крейда, так удачно перехваченная в устье реки, но тут же потерянная по небрежности перепившихся приватиров… Мы ждали в этой индейской деревушке почти полгода… Индейцы охотились и собирали плоды, а женщины составили с приватирами как бы новые семьи… И тут „Делисия“… Двадцать пушек… Не спешить… Виселица просто так не снится…»

Стремительный топор так и блестел.

В ничтожные отрезки времени одноногий успевал поставить перед собой столько полей защиты, что Аххарги-ю, зависший над мокрой палубой неким неясным, размазанным в пороховом дыму облачком, просто не успел втянуться в чужое сознание. Торопясь, задыхаясь в опасной для него среде, он успел только повторить очертания капитана Морта – решительного джентльмена в удобном камзоле с позументами и богатыми кружевами на обшлагах, в белом парике, в чулках, плотно облегающих потные ноги. Короткими ударами шпаги капитан оттеснял нападавших и громко призывал команду сбросить нежданных оборванцев с борта шлюпа.

Двадцатипушечная «Делисия» вошла в устье реки всего сутки назад.

От индейца, пойманного на берегу при наборе пресной воды, капитан Морт узнал, что в крошечном поселке уже полгода прячется команда затонувшего на реке приватирского судна. Из обломков, выбрасываемых течением на берег, негодяи даже сумели построить небольшое судно. «Бато, – объяснил индеец капитану, хотя речь шла все-таки о лодке, а не о какой-то там долбленой пироге. – Злой дух Даи-Даи вселился в плохих людей. Они всех убьют».

Подумав, капитан Морт решил сам захватить пиратов.

«Каждое лицо, – сурово напомнил он команде, если возьмет в плен любого пирата на море или на суше или убьет такового при сопротивлении, при представлении необходимых доказательств умерщвления, будь то ухо, нос или другая часть тела, получит за убитого соответствующее вознаграждение. За командира – сто фунтов, за рулевого, боцмана или плотника – сорок, за всех прочих по десяти. Так сказано в Морском уставе, и если кто забыл эти простые слова, я напомню их вам завтра, когда развесим негодяев по реям».

«Боже, храни королеву!» – дружно ответила команда.

Но капитан Морт хотел убедиться в их решительности. Он не первый год бороздил южные моря и знал, с какими людьми обычно приходится иметь дело. «Если вы забыли Морской устав, – сурово напомнил он, – знайте, что для труса преждевременная смерть ни в коем случае не будет единственным наказанием. Я знаю, что порок вам привычен, вы ежедневно в нем упражняетесь. Только истинная служба Господу и королеве может вас спасти». И столь же сурово напомнил, что трусов и отступников ждет вовсе не рай, а кипящее озеро расплавленной смолы. И поведут их в рай не при свете корабельного фонаря, а при мерзких отсветах свечей, вылитых из человечьего жира. Звук адского потрескивающего огня, сурово напомнил капитан Морт, любого заставит трепетать, ибо как можно богобоязненному человеку жить при вечном пламени? «Трусость и грех есть главное унижение человеческой натуры. Господь и королева этого не терпят».

И яростно указал шпагой на голову голландского приватира, месяц назад отделенную от тела и очень уместно украсившую бушприт «Делисии». Голландец попал в руки капитана Морта при потоплении шлюпа «Южная орхидея». Ничего личного.

Первое превращение Аххарги-ю не удалось.

Он промахнулся. Он не вошел в сознание капитана.

Хуже того, он возник рядом с джентльменом, как некое его идеальное отражение, как чудесный материальный двойник – богатые, но частично уже сорванные кружева на обшлагах, шпага, белый парик на потной голове, полосатые чулки, изломанный в крике рот, исторгающий богохульства. Одноногому с топором пришлось бы совсем плохо, поскольку капитан Морт умело загнал его в угол между фальшбортом и надстройкой, но появление двойника пусть на секунду, но ошеломило капитана. Не имея времени осознать суть случившегося, он просто пронзил своего двойника шпагой. Видимо, он не считал такие происшествия добрыми и не хотел, чтобы второй капитан Морт принялся командовать. Аххарги-ю даже вскрикнуть не успел: стремительная шпага проделала в двойнике такую дыру, что удержаться в чужом теле оказалось невозможно.

Тогда Аххарги-ю вошел в сознание канонира Джеббса.

Умело орудуя банником, черным от гари (им недавно прочищали ствол пушки), канонир Джеббс видел спрятавшегося за бухтой троса черного мальчишку – ефиопа, снятого капитаном Мортом с борта потопленного гвинейца, под черным гафелем доставлявшего невольников к берегам Америки.

Маленький ефиоп стонал.

Он стонал не от ран. Ему было страшно.

Он совершенно не понимал белых людей. Он совершенно не понимал событий, в которые вовлекла его судьба во время той последней несчастной прогулки по родному гвинейскому берегу. Ему почему-то казалось, что это из-за него разные белые люди так неутомимо ссорятся, стреляют и убивают друг друга. Он никак не мог взять в толк, что в нем такого хорошего, что эти странные белые ради него забывают сон и отдых?

Аххарги-ю тоже ничего не понимал.

Кто-то ударил его сзади кортиком. А выстрел сразу из двух пистолей довершил дело.

Банник с грохотом покатился по окровавленным доскам. Отброшенный выстрелом канонир ужаснул маленького ефиопа не меньше, чем недавнее появление капитанского двойника. А вновь выброшенный из чужого тела Аххарги-ю почувствовал удушье. Мембраны отбора жгло, сайклы слезились. Чтобы не сгореть в слишком активной для него среде, Аххарги-ю, не раздумывая, вошел в тело только что убитого обрушившимся обломком реи корабельного плотника.

Нападавшие и отбивавшиеся оцепенели.

Они впервые видели, как поднимается на ноги труп, у которого надежно проломлена голова, а обе ноги выше и ниже колен перебиты картечью. Отрубленная кисть руки валялась на просмоленных досках палубы, левый вытекший глаз плотника ничего не видел, зато правый вращался. Он ужасно подмигнул остолбеневшему капитану Морту и попытался что-то крикнуть, может, даже: «За королеву!» Но для пущей надежности корабельного плотника коротким копьем тут же пришили к планширу, чтобы впредь никогда не вытворял такого.

Аххарги-ю растерялся.

На протяжении двух минут его трижды выбивали из чужих тел.

В этом мире явно не любили двойников, это он понял. Также не любили и покойников, это он тоже понял. Контрабандер, кстати, упоминал схожие случаи. Однажды он, например, сам пытался притвориться Козловым. Хотел почувствовать их отношение к жизни, а получилась какая-то чепуха. Сперва его крепко прижали лицом к мутному зеркалу, а потом били бутылками.

Вся триба.

Как с ума сошли.

Но так оно и должно происходить, помнил Аххарги-ю.

Ведь существа, не вступившие на тропу разума, боятся отражений.

Они сердятся, увидев свое отражение в зеркале или в тихой воде, и всегда ведут себя в этих случаях агрессивно. Неясной оставалась лишь суета, царящая на палубе «Делисии». Картечь, шпаги, топоры… Может, они размножаются делением?.. Аххарги-ю опять нырнул в искалеченное, пришитое копьем к борту тело корабельного плотника. У него не хватало не только кисти руки, но Аххарги-ю за считаные доли секунды успел нарастить казавшуюся ему нужной массу. Раздробленные ноги мертвеца вдруг будто распухли, грудь сильно выпятилась. Искалеченный мертвец вызывающе возвысился над дерущейся толпой, а рваные клочья дыма, окутавшие палубу, придали ему непомерно грозный вид. Конечно, несколько избыточные уши… Но они помогали улавливать беспорядочные сигналы… «Еще, еще… У тебя так сладко получается…» Обозленная душа плотника путалась в оплывающем сознании, что-то там выскребала, ругалась, никак не хотела отправляться к вонючим серным озерам. В принципе Аххарги-ю ничего не имел против симбиоза, но пуля, выпущенная одним из оборванцев, в панике бегущих с палубы «Делисии», окончательно вышибла из плотника душу.

Времени не было.

Аххарги-ю впрыгнул в боцмана.

2

Чужие волосы падали на глаза, потная кожа чесалась.

Зато Аххарги-ю получил передышку. Он дышал полной грудью.

В усталом и потном теле боцмана атмосферный кислород уже не опалял его жгучими факелами. Теперь Аххарги-ю мог внимательнее присмотреться к существам, к которым попал. На скользкой палубе, среди хрипа и рева, в плотном пороховом дыму, под звон железа и сумасшедшие выкрики происходил, возможно, самый обычный процесс деления, но Аххарги-ю сбивало с толку то обстоятельство, что количество существ почему-то уменьшилось.

И двигаться они стали быстрее.

Добравшись до индейского поселка, схватили немного вещей, в основном пищу, и сразу двинулись по заросшему берегу, боясь погони. При этом сумеречное сознание боцмана до предела было насыщено всевозможными знаниями о его пыхтящих спутниках и всех их прародителях по седьмое, а то и по девятое колено. Вряд ли знания боцмана были точны, вряд ли указанные им прародители могли длительное время существовать при столь ужасных физических и моральных недостатках, но боцману, видимо, особой точности и не требовалось.

Аххарги-ю сразу выделил главное.

Например, длинный жилистый человек в кожаных штанах и в грязном нашейном платке охотно отзывался на имя Нил. Когда-то он жил в Дублине. Точнее, даже не в самом Дублине, а в одном из его пригородов с непристойно длинным, непроизносимым названием. Но Нил и не произносил его никогда. На это у него были веские причины. Кровь, которую Нил неосторожно размазал по лицу, к счастью, не была его собственной; просто в горячке боя он кого-то не совсем неудачно ткнул ножом. Сейчас, торопясь как можно быстрее уйти от брошенной на берегу полузатонувшей лодки, в которой они сами и наделали дыр, Нил страстно желал оказаться в родном пригороде, хотя ничего, кроме петли и плачущих родственников, его там не ожидало.

Это, кстати, злило его даже больше, чем неудачный абордаж «Делисии».

Вторым был Сэмуэль Бут, ранее житель Чарльзтауна. Как все опытные приватиры, он любил хватать чужое и страшно не любил терять. Сегодня ему как раз не повезло: он ничего не добыл и потерял палец. Можно было считать, что Бут отделался легко, но все равно потеря пальца его угнетала. Спеша за Нилом, он время от времени для верности поддавал ногой маленькому ефиопу, ножом-мачете прорубающему тропу. Покинув ненавистную «Делисию», маленький ефиоп восторженно вскрикивал. Все это несколько облегчало страдания Бута.

Длинноволосое существо на деревянной ноге звалось Джоном Гоутом. Оно жевало табак, злобно сплевывало и изрыгало проклятия на нескольких языках.

Джону Гоуту тоже не нравились спутники, но и об оставшихся на палубе «Делисии» он нисколько не жалел. Он хорошо знал, что виселица никогда не снится просто так. Водянистый взгляд его засасывал, как морская пучина. Пробираться по каменистому, неровному, кое-где заиленному и густо заросшему папоротником берегу было очень не просто, – одноногий здорово отставал. Деревянная нога цеплялась за камни, оставляла след, похожий на отпечаток копыта.

Оглядываясь, Сэмуэль Бут ругался и клал крест здоровой рукой.

Сканируя сознание одноногого, Аххарги-ю никак не мог получить отчетливую картинку.

Ну да, чужие корабли, ужас.

В неразумных существах много ужаса.

Хотя Джону Гоуту явно везло. Так считал он сам.

Когда-то ядром ему оторвало ногу, но он выжил. С деревянной ногой по выбленкам не очень побегаешь, Джон Гоут пристроился к канонирам. Никто не знал настоящего его имени, но он поворачивал голову на оклик: «Джон». Не важно, что на этот оклик поворачивали головы многие приватиры, Джон часто успевал повернуть голову первым. За потерянную ногу он имел право получить пятьсот реалов или трех рабов. Боясь слишком быстро пропить так трудно доставшееся ему золото, Джон Гоут выбрал рабов, но пропил он их еще быстрее, чем пропил бы деньги.

Даже оловянную кружку пропил.

Кстати, Джон Гоут, тогда еще совсем молодой и, разумеется, двуногий, простым матросом служил на борту английского фрегата «Месть». Однажды адмирал Томас Хоуард ушел в море, намеренно оставив названное судно наедине с «Двенадцатью Апостолами» испанцев в бухте Ачибо. Личные счеты с капитаном «Мести» привели английского адмирала к такому неразумному решению: ведь при выходе из Плимута сама королева Елизавета ласково пожелала удачи и безопасности всем английским кораблям, как если бы сама находилась на борту одного из них. Долгое время считалось, что экипаж фрегата полностью погиб в неравном бою, но Джону Гоуту повезло: пули в него не попали, акулы не тронули, а пленил его лично дон Антонио де Беррео. Он неплохо относился к пленнику, надеясь выгодно его продать. Он даже угощал пленника вином, непременно напоминая: вино любого может превратить в скота, оно отравляет дыхание, нарушает естественную температуру тела и деформирует лицо.

Сам он пил ровно столько, сколько считал нужным.

Обычно на седьмой чаше смуглое лицо дона Антонио деформировалось, и он начинал рассказывал своему пленнику о далеком, затерянном в джунглях городе. Там все сделано из золота и драгоценных камней, вытирал дон Антонио потный затылок. Там короля купают в хрустальной ванне, а потом из специальных тростниковых трубок с ног до головы обсыпают желтым порошковым золотом. А в саду, рассказывал дон Антонио, вытирая большим платком потное, деформированное вином лицо, растут золотые растения. Дыхание дона Антонио становилось отравленным. И птицы, и ветки, и трава в саду, сообщал он, все – золотое. От таких слов естественная температура тела у дона Антонио еще сильней поднималась. Только ручей в саду, делал он небольшую скидку, течет самый обычный.

Воду ведь не сделаешь золотой.

У названного испанца Джон Гоут многому научился.

Например, пить и буянить, а также петь песни на разных языках.

Косые латинские паруса теперь не пугали Джона Гоута, как не пугали его и никакие другие, как бы они ни выглядели на морской глади. Когда ядром Джону Гоуту оторвало ногу, он сразу сказал себе: некоторым повезло еще меньше. Когда на дырявой галере его занесло на мутные просторы Ориноко, он сразу себе сказал: в таких глухих дырах надеяться нужно только на себя. Местные жители всегда будут убегать от ужасного одноногого человека, а королевские суда – неустанно преследовать. Он понимал, что даже маленький ефиоп не оставляет ему места в будущем. Особенно в джунглях, где погибают и более приспособленные.

Один только боцман не испытывал сомнений.

Много лет он мечтал, как в море, окунуться в джунгли.

В сумеречную душную бездну, густо оплетенную лианами, расцвеченную орхидеями, в паутинные болота, в гниль, в ядовитые туманы тянули боцмана яркие воспоминания об одном умирающем упрямом человеке, на которого он три года назад случайно наткнулся в глухой индейской деревушке. Приватирский барк «Три грации» встал на кренгование возле безымянного островка. Время от времени боцман охотился на глупых лабб и акури, похожих на одичавших поросят. Он не считал грабежи плохим делом, поэтому основательно почистил и попавшуюся на пути индейскую деревушку. Кроме нескольких золотых вещиц, он нашел в одной хижине умирающего белого. Вообще-то волков не должно быть много, считал боцман. И успокоился только после того, как уверился, что неизвестный действительно умирает.

Кровь и деньги обычно связаны, но в данном случае неизвестный бродяга, порк-ноккер (старатель), как он сам назвался, умирал сам по себе. Господь, создавая живые существа, отлично знал, кто кому пойдет в пищу, поэтому боцман и не мучил себя сомнениями. Под именем Беннет он когда-то служил правительственным осведомителем на Барбадосе и многому там научился. Ему нравился Барбадос, и он никогда не уехал бы с острова, не привлеки однажды его внимание заезжий англичанин. Весь в голубом шелку, в полосатых шерстяных чулках, в парике, при шпаге – настоящий джентльмен, и в кошельке у него водились настоящие фунты. К несчастью, ограбленный оказался личным гостем губернатора, – пришлось бежать с острова. Шлюп «Винсент» под командованием капитана вен Кези в течение почти полутора лет успешно гонял испанских морских торговцев, но в один вовсе не прекрасный день на траверзе мыса Одд наткнулся на военные корабли. В плену боцман провел ровно год. И почти весь год таскал тяжелые ящики с золотом и серебром через влажные болотистые перешейки Самарги. Однажды боцман решился на побег, и это ему удалось. Умирая от раскаленных укусов мух кабури, злобно перебирая четки, вырезанные из душистого дерева пальмисте (он сорвал их с зарезанного им солдата), боцман сумел добраться до неизвестного берега.

Порк-ноккер, на которого боцман наткнулся в глухой индейской деревне, оказался на редкость неразговорчивым, но боцмана это не смутило. Он умел разговорить и не таких. Путь, подсказанный искателем алмазов и золота, навсегда запечатлелся в его сознании. Аххарги-ю с некоторым изумлением всматривался в мысленную карту. Досконально известно, что на планетах, подобных Земле, существа, не достигшие истинного разума, обладают особым искусством оставлять тайные знаки. Например, метка росомахи способна не пустить конкурентов на занимаемую ею территорию, а медведь, оставивший царапины на высоком дереве, может не беспокоиться за свой участок. Всматриваясь в мысленную карту, запечатленную в смутном, но уверенном сознании боцмана, Аххарги-ю чувствовал странную, не поддающуюся анализу тревогу.

Порк-ноккер, сумевший вырваться из зеленого ада, много знал.

Сотрясаясь в приступах лихорадки, он рассказал о желтом золоте, прозрачных алмазах и волшебных кристаллах горного хрусталя. Когда боцман подпалил порк-ноккеру пятки, он вспомнил о чудесных бериллах. Задыхаясь от боли, проваливаясь в бессознание и снова из него всплывая, порк-ноккер подтвердил свои же слова о том, что он действительно побывал в некоем мертвом городе. На океанском побережье любят поговорить о заброшенных древних городах, но мало кто сам решается оставить линию прибоя. Чтобы добраться до угрюмого зубчатого хребта и перевалить на другую его сторону, хрипло утверждал порк-ноккер, подбодренный шеффилдской волнистой сталью боцманского ножа, нужно выйти точно на речку, течение которой само вынесет тебя к мертвому городу.

Это нелегко.

Надо уметь ориентироваться.

«Знаешь, чем я займусь однажды? Ну, когда меня от моря начнет тошнить?» – не раз спрашивал боцман Джона Гоута, с которым почти подружился в совместных плаваниях.

Джон, конечно, знал, но всегда отвечал: «Не знаю».

«Хорошим делом, – подмигивал боцман, пробуя на пальце остроту ножа. – Очень хорошим делом. – И видя, что одноногий показывает заинтересованность, настороженно оглядывался: – Видел когда-нибудь настоящий алмаз?»

«Нет, только стекляшки».

Тогда боцман снова оглядывался.

Только убедившись, что они одни, он извлекал из потертого кожаного пояса, подвязанного на животе, сверкающий безупречный восьмигранник. Зачарованный острым холодным огнем камня Джон Гоут (не в первый раз) спрашивал: «Тебе подарил его тот порк-ноккер?»

«Ну да».

Боцман никогда не выдавал деталей.

Чаще всего он подавал вечерние беседы с порк-ноккером как маленькое волшебное чудо, которое он всего лишь слегка оттенил раскаленным в огне ножом. Известно, что порк-ноккеры молчаливы, значит, приходится развязывать им языки. Даже умирая, тот тип сперва не хотел объяснить, как легче добраться до мертвого города. А когда все-таки объяснил, боцман зарезал порк-ноккера, потому что тот с ног до головы был покрыт страшными язвами и мог умереть в любой момент.

В течение трех лет боцман пытался отыскать двух таинственных женщин, с которыми порк-ноккер вроде бы вернулся из мертвого города. Эти женщины вроде бы сперва помогали спутнику, а потом бросили, увидев, что он умирает. Боцмана не интересовало, каким образом женщины оказались в джунглях, почему помогали порк-ноккеру, а потом бросили его, главное, эти женщины могли помнить дорогу к мертвому городу.

К счастью, узнал боцман, обе попали в руки англичан и были приговорены к смерти.

Наверное, было за что. Так о них говорили. Когда суд спросил, может ли хоть одна из них объявить что-то такое, отчего смертный приговор не стоит приводить в исполнение, одна из женщин указала на свой оттопыренный живот, а вторая бессмысленно забормотала что-то про большие богатства, спрятанные в лесах. Но о богатствах бормочут многие, особенно те, у кого и пенни в кармане нет, поэтому приговор оставили в силе. А оттопыренный живот вообще никого не удивил, ведь для своего спасения каждый старательно использует все доступные средства.

«У тебя только один алмаз?»

Боцман хмуро качал головой: «Только один».

Порк-ноккер вроде бы нес из мертвого города много камней, а также большое блюдо из чистого золота. А те две женщины несли меч, рукоять которого была густо посыпана рубинами и алмазами.

Но теперь проверь!

Зато боцман твердо верил: дорогие вещи и камни прекрасно снимают с человека грехи – даже самые черные. Он знал: дорогие вещи и камни дают возможность, сменив имя, профессию, национальность, мирно благоденствовать в тех странах, где люди не догадываются о существовании пиратов и приватиров. «Порк-ноккер спрыгнул с ума, – объяснял он одноногому. – Он не боялся Джона Гоута, потому что считал себя сильнее. Порк-ноккер спрыгнул с ума… Ну там… блеск ножа… запах гари…» Но и в этом состоянии порк-ноккер, оказывается, успел рассказать боцману про ужасных идолов из чистого золота, про множество чудесных золотых дисков и полумесяцев тончайшей работы, украшавших дворцы мертвого города. «Сегодня только я знаю путь в джунглях, – говорил боцман. – Порк-ноккер умер, а тех подлых женщин повесили. Господу угодно было указать мне путь к мертвому городу, но я не такой дурак, чтобы рисовать карту и таскать ее при себе. Поэтому карта хранится вот здесь. – Он грубо стучал себя кулаком по голове. – Уж сюда-то никто не залезет».

В этом он ошибался.

Аххарги-ю четко видел мысленную карту боцмана: уединенные протоки и реки, мерзкие мутные болота, в которых с хлюпаньем возятся аллигаторы, зубчатые каменистые хребты, покрытые лохмами туманов, холодные ревущие водопады, темное ущелье – все совсем такое, каким запечатлелось в памяти порк-ноккера, а потом перешло в память боцмана.

Аххарги-ю четко видел тропу, теряющуюся в непроходимом подлеске.

От того, что ржавая вода там пробивалась небольшими ручейками сквозь нездоровую болотистую почву, местность перед мертвым городом кишела многими ядовитыми червями и змеями. А на ветках деревьев, низко нависающих над прозрачными ручьями, росли шершавые, как бы закаменевшие устрицы.

3

Костер разожгли только к вечеру.

Все понимали, что капитан Морт не оставит беглецов в покое.

Если не сегодня, то завтра лодки рванутся вверх по реке, чтобы найти и уничтожить бежавших приватиров. Никто не хотел, чтобы его голова болталась под бушпритом «Делисии». А характер капитана Морта был всем хорошо известен. Этот джентльмен не знал пощады, поэтому Бут, Нил и ефиоп следовали за боцманом, даже не спрашивая, куда он их ведет.

Но на привале Нил заговорил об оставленной деревне.

– Там сейчас люди капитана Морта, – покачал головой Сэмуэль Бут, неодобрительно разглядывая нагноившуюся рану. Палец, отрубленный клинком, ныл. Вот нет его, а ноет. Бут с ума сходил от ноющей боли. Он искал ссоры. – У тебя лицо исцарапано…

Ничего не значащими словами он как бы подчеркивал никчемность ирландца.

Вот у меня только девять пальцев, как бы подчеркивал Бут, но я шел первым, рубил тяжелым мачете подлесок, а на моем лице ни одной царапины. Получалось, что он, Сэмуэль Бут, ранее житель Чарльзтауна, знает и море, и джунгли. Он хорошо ходит и по воде, и по суше. А кое-кто… Будто черви… Кольчатые или пресноводные.

Ирландец благоразумно отмалчивался.

Он много чего нахлебался в жизни и знал, что ссориться с приятелем – последнее дело. К тому же он не собирался нагружать свои мозги проблемами Бута. Отрубили палец – терпи. Вон Джон Гоут ползет по тропе на одной ноге и не жалуется. Ну, капитан Морт взял верх, так бывает. Но мы ушли, мы пока живы.

Так и должно было произойти.

Двуногие непременно должны были схватиться.

В своем отчете контрабандер нКва особо подчеркивал их полную несовместимость. Аххарги-ю помнил эти страницы. К тому же неразумность обитателей Земли не раз уже подтверждалась самыми нелепыми поступками трибы Козловых, живших в самом тесном симбиозе с сохатыми и кобыленкой, которую они почему-то называли казенной.

Рано или поздно обитатели Земли перебьют друг друга. Значит, переправить часть такой активной биомассы в другие миры – спасти ее.

Так утверждал знаменитый контрабандер, и Аххарги-ю склонен был верить другу милому. Его собственное вхождение в чужую жизнь было рассчитано на несколько местных столетий, – этого должно хватить для внимательного просмотра земной истории трибы. Конечно, Аххарги-ю прекрасно понимал, что без сущностей – тен и – лепсли его миссия обречена на провал: он не выживет в слишком активной для него атмосфере.

Как это ни парадоксально, но спастись ему помогут эти беспокойные существа.

Ну да, они агрессивно настроены даже друг против друга, но без них он не вернет потерянные сущности. А без сущностей – тен и – лепсли он очень быстро потеряет последние силы и окислится.

Сумеречное сознание боцмана радовало Аххарги-ю.

Очень простое, оно не мешало определять нужное направление.

Немного мыслей о жратве, немного беспокойства о приватирах, попавших в руки капитана Морта, раздражение, вызванное ноющим Бутом, но над всем этим – огромное, неуклонное, непобедимое желание добраться до мертвого города.

Можно было подумать, что боцман тоже хочет добраться до сущности – тен.

Но боцмана привлекало нечто другое: металлы, которые он почему-то считал редкими, камни, которые тоже к редким не отнесешь. Включившийся адаптор защищал Аххарги-ю от местных запахов и шума. Благодаря адаптору сигналы сущности – тен теперь доносились особенно отчетливо, в отличие от очень слабых сигналов сущности – лепсли.

Увеличение чувствительности вело к сбоям.

«…всей недвижимости у него теперь – могила деда на Украине…»

Наверное, все эти достаточно бессмысленные электромагнитные волны прорывались из будущего. Они вряд ли принадлежат потомкам существ, так увлеченно занимавшихся делением на палубе залитого кровью шлюпа.

«…переступите через ложное чувство стыда… всем униженным и оскорбленным… доминирующая госпожа…»

«…целые лежбища лесбиянок…»

Если принять за основу мысль о непременном возникновении разума на тех планетах, где появляются к тому условия, можно подумать, что возможный будущий Разум выберет на Земле чисто тупиковый технократический характер.

Впрочем, это из области гипотез.

Да и чего другого ждать от существ, которые вместо того, чтобы освоить изящное искусство регенерации, вытесывают из деревяшек нелепые подобия утерянных конечностей?..

– …А как там с должком, а? – неприятным голосом спросил Бут. – Эй, боцман, как там у нас с должком?

В эти дела Аххарги-ю сразу решил не вмешиваться.

Он радовался, что попал в самое сильное тело. В этом была некая гарантия. Он не ждал от нервных существ никаких особенных проявлений интеллекта, – у них свои игры. Конечно, и Сэмуэль Бут, и боцман отлично знали, что никакого такого должка не существует. Бут придумал должок, боцман знает, что он все придумал.

Не стоит беспокойства. Право, не стоит.

– …ты должен помнить, Нил, – злобно заметил Бут, обращаясь теперь к ирландцу. Он сильно хотел ссоры. – Ты должен помнить, Нил, что при последней дележке боцман тайком забрал завитой судейский парик…

Приватиры сидели на высоком каменном берегу.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2