Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Нечто невообразимое

ModernLib.Net / Отечественная проза / Потупа Александр / Нечто невообразимое - Чтение (стр. 1)
Автор: Потупа Александр
Жанр: Отечественная проза

 

 


Потупа Александр
Нечто невообразимое

      Александр Сергеевич Потупа
      Нечто невообразимое
      Эту книгу - наиболее полное собрание повестей и рассказов Александра Потупа - можно воспринимать как особый мир-кристалл с фантастической, детективной, историко-философской, поэтической и футурологической огранкой. В этом мире свои законы сочетания простых человеческих чувств и самых сложных идей - как правило, при весьма необычных обстоятельствах.
      И даже не в том дело,
      что охотник убивает птицу,
      он убивает полет.
      Рамон Гомес де ла Серна
      1
      Следователь Ахремчук попросил предельно искренне и подробно изложить мою точку зрения на события, ставшие причиной возбужденного против меня уголовного дела.
      По-моему, лучше было бы ограничиться материалами предыдущих допросов. Действительно, подробный рассказ обо всем, что интересует следственные органы (да еще и в свободной манере, на чем настаивал Ахремчук), требует определенного писательского дара, а я таковым не обладаю и вынужден буду придерживаться сухих фактов, которые вряд ли помогут понять суть происшедшего. Следователь Ахремчук просил меня соблюдать последовательность эпизодов по предъявленным мне обвинениям (или подозрениям - я не совсем понимаю эти процессуальные тонкости). Это нелегко, так как на самом деле события развивались как бы одновременно и отнюдь не параллельными потоками. Потоки скрещивались и пересекались, и с некоторого момента происходившее отражалось в моем сознании какой-то скрученной, все сокрушающей струей.
      Но я постараюсь выполнить по мере сил все требования следствия.
      Еще одна предварительная ремарка - у меня очень хорошая, иногда просто фотографическая память. Поэтому те события и даже диалоги, которые воспроизводятся, в точности соответствуют истинному положению дел, во всяком случае, тому, что воспринималось лично мною. Надеюсь, проверка этого утверждения во всех доступных следствию ситуациях убедит его в моей полной искренности.
      2
      Настоящим подтверждаю, что я, Скородумов Вадим Львович, сотрудник Научно-исследовательского центра психореанимации, действительно изобрел аппарат психосейфетор и применял в экспериментальных целях (разумеется, по утвержденному плану работы лаборатории) ряд самостоятельно изготовленных действующих моделей указанного аппарата. В нашем Центре его часто называют "правдоматом", и это неофициальное, но крайне меткое название я тоже буду использовать в тексте.
      Суть изобретения проста. Правдомат дистанционно воздействует на некоторые электромагнитные ритмы человеческого мозга и резко снижает уровень ощущения опасности. Основным проявлением человека, испытывающего действие психосейфетора, становится стремление говорить правду и только правду, иными словами - активно конструировать вербальную модель воспринимаемой им реальности, не искаженную чувством самосохранения.
      Теоретически механизм действия аппарата ясен пока довольно слабо. Недостаточно исследован и диапазон побочных эффектов. Однако ни в одной из проведенных в нашей лаборатории экспериментальных серий не было обнаружено опасных для здоровья последствий.
      Цель, с которой создавался аппарат, - лечение некоторых форм паранойяльного синдрома, особенно бреда преследования. Конечно, это лишь узкая, так сказать, стартовая цель - реальный спектр применения психосейфетора наверняка много шире.
      Параноик, испытывающий приступы бреда преследования, - страшное зрелище. Это одно из самых жалких состояний человека - состояние зверька, загнанного в угол силой собственного воображения. Надо отметить, что в относительно легкой невротической форме бред преследования - довольно распространенное явление, всем нам в какой-то мере свойственно преувеличивать намерения и возможности ближних.
      С помощью правдомата пациент временно освобождается от чувства повышенной опасности, и если эту фазу закрепить (скажем, гипнотически), то за несколько сеансов больной должен полностью избавиться от своего бреда, что и подтвердилось экспериментально (38 полных излечений из 40 случаев, в двух остальных синдром особым образом осложнен, эти случаи требуют особого подхода).
      Любопытным и, к сожалению, заранее не предсказанным явлением оказалось своеобразное последействие психосейфетора - мне удалось установить, что повторные сеансы заметно продлевают фазу пониженного ощущения опасности и человек какой-то период продолжает говорить исключительно правдиво даже без использования аппарата.
      Сразу хочу предупредить возможную ошибку - состояние, в которое попадает пациент, отнюдь не соответствует некой полной эйфории. Снижение чувства самосохранения странным (то есть пока еще не объясненным как следует образом) не распространяется на рефлекторные системы, на двигательные процессы. Это значит, что человек, находящийся в поле действия правдомата, может, например, вполне прилично вести автомобиль или самолет, но при этом высказывать идеи, потенциально крайне опасные для его отношений с окружающими.
      Достаточно частые контакты с психосейфетором порождают, по-видимому, устойчивое закрепление правдивости, и дальнейшие эксперименты подтвердят или опровергнут мою гипотезу о том, что человек за 15-20 сеансов может необратимо перейти в фазу абсолютно откровенной личности. Из этого не следует, кстати, что он начнет излагать всем встречным подробности своего недавнего пребывания в туалете или что-то в этом роде. У него вовсе не разрушаются этические представления, он вполне способен следовать нормам общепринятой морали. Но он непременно обнажит те моменты, которые, с его точки зрения, данной морали противоречат, не соответствуют естественным путям развития человека и общества.
      Разумеется, я понимаю, что данное изобретение может рассматриваться и как большое благо и как большая беда - обычно различия между такими крайностями не столь уж велики, слишком многое зависит от того, под каким углом мы смотрим на прогресс человеческих отношений. Однако мне хотелось бы избежать общих теоретизирований и рассказать только о тех событиях, которые непосредственно связаны с вольным или невольным внедрением правдомата.
      Заранее приношу извинения всем тем, кто по служебному долгу или из чистого любопытства ознакомится с этими показаниями, возможно, кое-кто из них будет неприятно поражен некоторыми моими откровенностями, попытками говорить вслух о вещах, быть может, и общеизвестных, но обычно умалчиваемых или нашептываемых в узком кругу с той или иной долей стыдливости. Отчасти смягчающим эту мою вину обстоятельством служит то, что мне, более чем кому-либо иному, пришлось контачить с правдоматом, и, соответственно, я более других испытываю последствия своих опытов.
      3
      Я категорически отвергаю обвинение по первому из предъявленных мне эпизодов - обвинение в преднамеренном шельмовании академика Топалова К.И., проведенном мною якобы из чувства мести.
      Поясняю следующее. В Центре, которым руководил Константин Иванович Топалов, я работаю давно, вот уже 17 лет. Тот факт, что Топалов и его ближайшее окружение считают меня человеком бесперспективным, самого меня никоим образом не унижает и даже не задевает. Не задевает потому, что их позиция соответствует истине - в их системе я действительно бесперспективен. Меня не привлекает их подход к делу, раздражают их действия, обеспечивающие систематическое и все более заметное отставание нашего Центра от уровня мировой науки. Наши исследователи не хуже, а во многих направлениях и лучше других умеют нащупывать новое и оригинальное, но мы тонем в процессе доводки и внедрения. Теряем время и основную энергию на борьбу с топаловыми и иже с ним, на пробивание инстанций, которые ни в каком деле не видят проку, если оно не способствует быстрому росту их личного престижа и благосостояния.
      Сразу оговорюсь, я вовсе не считаю Константина Ивановича очень плохим человеком или особо выдающимся проходимцем. Безусловно, он конъюнктурщик выше среднего, но бывают деятели и почище. Топалов возрос на несветлой памяти лозунге "Не высовывайся!", и, надо сказать, действительно многого добился под этим лозунгом. С одной стороны, его работы за стенами нашего Центра практически нигде не упоминаются (не считая, разумеется, стандартных дружеских реверансов), с другой - за его спиной около пятидесяти подготовленных кандидатов и докторов наук. Если я начну рассказывать нечто общеизвестное - дескать, он сам, академик Топалов, постоянно дает хорошие отзывы на диссертации, исходящие из таких-то и таких-то институтов, и по странному стечению обстоятельств отзывы на работы его учеников поступают исключительно из тех же мест, то многие удивленно разведут руками: а как же иначе? Если я подчеркну, что список из трехсот научных трудов (а из них процентов 90 падает почему-то на последние 20 лет, в течение которых Топалов руководит нашим Центром) - это, мягко говоря, несолидно, имея в виду не только подписи под статьями своих аспирантов и соискателей, но и серьезные самостоятельные исследования, то те же многие назовут меня мелкокопателем и будут правы. Как ни смешно, они будут правы в своей очень уж популярной системе отсчета...
      Поэтому я не стану описывать всякие подобные "мелочи". Не стану привлекать внимание и к тем явлениям, сквозь которые Топалов некогда ускоренно пророс из толпы посредственных кандидатов наук в разряд видных ученых - с этим еще придет время разобраться, причем разобраться в ином, сверхтопаловском масштабе. Попробую ограничиться сутью наших с Топаловым отношений.
      Считается, что эти отношения были вполне нормальны, едва ли не взаимоприятны вплоть до знаменитой истории с инверсином-80. Легенда, венчающая устное народное творчество НИЦПРа, утверждает, что еще в то время, около трех лет назад, я был на грани завершения работ над своим аппаратом, что, по мнению наших гомеров, давало мне сразу докторскую степень без всяких промежуточных этапов. Далее легенда говорит, что Топалов стал тогда хитро маневрировать, дабы сорвать мою работу, и в конце концов едва не добился своего. С одной стороны, он знал, что профессор Грейв в Штатах интенсивно разрабатывает свой вариант психосейфетора, с другой - ему очень не хотелось иметь под собой сотрудника, добившегося чего-то экстраординарного. Все просто, как в сказке! И наконец, согласно той же легенде, я специально наелся экспериментальных таблеток инверсина-80, чтобы устроить приличный скандал, привлечь внимание высокого руководства, но погорел на этом скандале, чуть не вылетел с работы, нажил себе в лице Топалова вечного врага, затаил на него смертельную обиду и т.д., и т.п.
      Но все это не правда, а лишь правдоподобие, примитивная схема стычки молодого неопытного идеалиста с неким абстрактным его ученобюрократическим превосходительством.
      Правда в том, что к началу инверсиновой истории я вполне отчетливо осознавал реальную угрозу закрытия темы. Опыта хватало и на понимание того, что попытка переиграть судьбу правдомата на самом высоком уровне (вплоть до товарища К.С.Карпулина) тоже обречена - никто не захочет (а захочет - не сможет!) приструнить Топалова. Кто я, в самом деле, по сравнению с вхожим в бог знает какие сферы академиком? А понимая все именно так, можно было сопротивляться лишь для очистки собственной совести. Я и барахтался понемногу на основе этого несколько неопределенного принципа моральной экологии...
      Вообще-то, с очисткой получилось не очень красиво - впоследствии Топалов сумел выставить меня этаким жалобщиком, едва ли не врожденным кверулянтом (так у нас называют больных с синдромом сверхценных идей, почти всегда активно сутяжничающих). Разумеется, сейчас ему не очень-то верят, он спущен, так сказать, в ранг падших ангелов, а в те времена кредит доверия Топалову казался мне бесконечно высокой стенкой. И высота, и толщина этой стенки подчас бесили меня, но приступы злости претворялись отнюдь не в жалобы по инстанции, а сгорали внутри, превращаясь в постоянно нарастающую головную боль.
      Часто и подолгу болела голова. Из-за нее все и началось - профессор Клямин, которому я как-то вечером пожаловался на свое недомогание, по дикой своей рассеянности сунул мне вместо пенталгина пару таблеток инверсина-80, новейшего препарата, который так никогда и не вышел в клиническую практику.
      Инверсин - одно из самых фантастических психотропных средств. Он словно бы выворачивает мозги наизнанку - благодаря какому-то не совсем ясному механизму человек начинает говорить то, что думает, а думать то, что обычно говорит. К сожалению, этот препарат профессора Клямина не успели приспособить к лечению той или иной конкретной болезни - инверсин лишь немного снижал избыточные психические напряжения, связанные с рядом синдромов, в остальном же оставался чем-то вроде эн-плюс-первого лабораторного чуда света.
      Ну, а после истории со мной, когда Клямина отправили на пенсию, весь запас инверсина был торжественно списан и уничтожен в присутствии более чем компетентной комиссии.
      Но это произошло позже, а в тот вечер я решил принять что-нибудь от головной боли и как следует выспаться. Выспаться мне действительно удалось, а утром я, даже не подозревая о поглощении сильной дозы инверсина, начал творить нечто невообразимое.
      4
      С утра меня вызвал заведующий лабораторией Всеволод Тихонович Последов и бодро сообщил - нужно срочно ехать на картошку. Ненадолго, недели на две, но выхода нет - одна сотрудница уходит в декрет, у другой малолетний ребенок, кто-то на конференции, кто-то еще в отпуске, кто-то уже на картошке, и вот требуют, черти, еще двух человек. Именно так - "черти", иначе товарищ Последов при своих начальство не называет. Тем самым в глазах сотрудников он завоевывает некое сочувствие к себе как к человеку тоже подневольному.
      Разумеется, я сразу сообразил, что двухнедельная ссылка входила в план Топалова. Так ему проще обеспечить нужное решение о закрытии моей темы. Не надо вызывать на ученый совет, выслушивать всякие колкости, углубляться в давно уже небезопасные для академика дебри научных дискуссий.
      - В общем, неплохо отдохнете, - добродушно завершил свое сообщение Последов. - Погодки-то отменные - прямо лето...
      - Никуда не поеду! - перебил я его. - Пора кончать с этим безобразием, Всеволод Тихонович.
      Перебил и сам себе страшно удивился. Что за резкость? Тем более что в мыслях моих проносилось нечто вполне ответоудобное: "Жена на бюллетене... Две непрерывно контролируемые серии опытов завершаются только через неделю... Сам амбулаторно лечусь от гайморита..." Иными словами, обычно весьма радикальный внутренний голос вел себя тихо, подсказывал слова правильные, безопасные, ведущие кратчайшим путем к желанной цели.
      - То есть как? - слегка возмутился Последов. - Будто вы не знаете о моем отношении ко всем этим осенне-летним кампаниям! Не надо, Вадим Львович, бередить мои раны... И ничего не поделаешь... Подскажите-ка лучше мне, кого с вами объединить. Может, лаборантку Милочку, а? - хитровато улыбнулся он. - Вы-то возражать не станете, только нам тут без нее никак не обойтись...
      Но я не принял его заигрываний. Я категорически отказывался от поездки, мотивируя это самыми резкими оценками порочной практики оттягивания научно-инженерных кадров на малоквалифицированные работы. Я свободно сыпал давно известными в нашей лаборатории цифрами и фактами - от реальной стоимости одной добытой таким способом картофелины до глобального ущерба делу научно-технического прогресса.
      До Всеволода Тихоновича постепенно дошло, что разговор идет всерьез, что его сотрудник не просто пытается отвертеться от неприятного копания в земле и многодневного отсутствия бытовых удобств, не просто уклоняется от очередного удара дирекции по своей теме, а замахивается на нечто большее. И тогда Последов разозлился по-настоящему.
      - Значит, по-вашему, весь наш коллектив - сплошные тупицы и бездельники? - ехидно спросил он. - Значит, вы один умница и праведник, да? Так вот, или вы немедленно побежите домой собираться и завтра к восьми ноль-ноль явитесь к нашему подъезду с большим ведром, или я сию минуту сообщу Константину Ивановичу содержание нашего разговора. И тогда пеняйте на себя!
      Я еще раз отчетливо подтвердил свой отказ, и Последов тут же связался с директором. Отмечу, что разговор наш он передал в моем присутствии и довольно точно. Он вообще не вредный мужик, наш Всеволод Тихонович, просто в данном случае он попал в безвыходное положение. Но и в этом положении он проявил себя неплохо - как бы протянул мне тоненькую спасительную соломинку, сославшись в сообщении Топалову на мои незавершенные экспериментальные серии...
      Топалов тут же вызвал меня к себе и попросил высказаться в присутствии секретаря партбюро товарища Чолсалтанова. Я высказался, они не мешали, краснели, бледнели, но не мешали.
      Потом Чолсалтанов хмуро и серьезно спросил, обращаясь почему-то к портрету над головой Константина Ивановича:
      - Верно ли я понял, что товарищ Скородумов считает нас саботажниками?
      - Мы и есть саботажники, - вздохнул Топалов. - Мы саботажники научно-технического прогресса, потому что помним о картошечке, которую любит кушать наш коллега-правдолюб. Вероятно, нам с вами, Салтан Ниязович, придется съездить в колхоз и собрать для товарища Скородумова хороший урожай.
      Но Чолсалтанов был настроен отнюдь не юмористически. Конечно, он деликатно улыбнулся словам Топалова, однако взгляд его искрился раздражением.
      - Вы понимаете, Вадим Львович, кто именно спускает нам разнарядку на рабочие руки? - многозначительно спросил он. - Вы понимаете, чьи решения вы подвергаете своим безответственным нападкам?
      Только я хотел сказать, что понимаю, что готов отвечать за свои нападки на любом уровне, как нас перебили. В кабинет ворвалась очаровательная Клара Михайловна и срывающимся голосом сообщила:
      - Там... Там сами Ким Спиридонович к вам приехали!
      Именно во множественном числе!
      Так я познакомился с товарищем Карпулиным.
      Карпулин вошел в кабинет почти вслед за Кларой Михайловной и смущенно-любопытствующе заулыбался - дескать, делайте свои дела, я не помешаю, а, кстати, что за дела вы тут делаете?.. Топалов поспешил к нему, расшаркался, усадил в кресло.
      - Вот, - сказал он с неподдельной озабоченностью во взоре, - товарищ Скородумов обвиняет нас в саботаже научно-технической революции. Мы тут всем коллективом уговариваем его сельскому хозяйству помочь, а он утверждает, что такая помощь подорвет нашу сегодняшнюю экономику и опрокинет наши грандиозные планы...
      - А вдруг подорвет? - внезапно перебил его Карпулин. - Подорвет и опрокинет! Вы вот никогда не задумывались над такой возможностью?
      - То есть как? - поразился Челсалтанов. - Нам же из райкома... Вы же в курсе...
      - Вот-вот, - ухмыльнулся Карпулин. - И указание по всей форме, и я в курсе, а потом получается - подрывали и опрокидывали... Все всё понимали, а налицо резкий спад, и самое время бить себя в грудь и каяться в смысле очередных перегибов... Ладно, - ободряюще кивнул он совсем было опешившим Топалову и Чолсалтанову, - не следует вам надолго отрываться от своих ученых дел. А ты, товарищ Скородумов, принципиально против своей кандидатуры, да? - обратился он ко мне.
      - Против. И своей, и большинства других.
      - А тебе трудно придется, - продолжал Ким Спиридонович. - Это, понимаешь ли, как на фронте - рота идет на дзот, а один умник сидит в окопе и понимает, что командир - дурень, что нет смысла класть полроты, чтобы среди бела дня захватить эту паршивую высотку, ее в темноте почти без потерь взяли бы... Знаешь, чем кончают такие умники?
      - Трибуналом, - ответил я. - Такие умники кончают трибуналом, а рота геройским ополовиниванием состава на подступах к укреплениям. Потом в штабе полка находится другой умник, который соображает, что вся операция с другим дзотом будет завершена парой авиабомб или трехминутной артподготовкой. И он кончает орденом.
      - Ты смелый парень, - кивнул мне Карпулин. - Хорошо говоришь. Так скажи нам, пожалуйста, кто виноват в том, что миллионы человеко-дней уходят не туда?
      Я готов был ответить - честно сказать все, что думаю по этому поводу, но, слава Богу, не успел. В кабинет ворвался растрепанный профессор Клямин и буквально втащил за собой Клару Михайловну, пытающуюся удержать его за руку.
      - Беда, - закричал он, - беда, Константин Иванович! Я вчера вечером по ошибке накормил Скородумова таблетками инверсина... Я слышал, он какие-то коники выкидывает... Но он до завтрашнего дня за себя не в ответе, у него фильтры инверсированы. Он теперь думает правильно, а говорит черт знает что!
      Вот, собственно, и вся история с инверсином-80. Клямин вскоре ушел с работы (официально - по состоянию здоровья). А мою тему осторожный Топалов тогда закрыть побоялся - неудобно стало перед Карпулиным или что-то еще. Все-таки под самый конец разговора Карпулин успел поинтересоваться моей темой и отозвался о ней весьма одобрительно, попросил даже проинформировать о завершении... Буквально через день Всеволод Тихонович передал мне, что ученый совет непременно продлит тему на следующую пятилетку, и я как ни в чем не бывало отбыл в колхоз, предприняв очередную попытку стать ударником картофельных полей.
      5
      Я сравнительно подробно остановился на инверсиновой истории, чтобы показать безосновательность сложившихся вокруг нее легенд. Карпулин заскочил к нам совершенно случайно. То есть не совсем - в то время он периодически обследовался в Центре по поводу частых головных болей. Но появись он получасом раньше или позже, вся история просто не дошла бы до него, и он не имел бы повода проявить интерес к моей теме.
      Топалов распустил слухи насчет моих жалоб Карпулину из желания очернить меня, представить склочником. Такие, как он, не могут перенести малейшей неудачи, мельчайшего сбоя в программе своих действий, не объяснив это происками бессовестных врагов. Они в принципе не верят, что иной камень срывается со скалы под действием совокупности чисто случайных сил. Кажется, у австралийских аборигенов к моменту их встречи с европейцами не существовало понятия естественной смерти и даже болезни - бедняги уверены были, что всякое несчастье непременно связано с магическими происками враждебных сил. Топалов, судя по всему, до сих пор убежден, что мы с Кляминым разыграли целый спектакль - разумеется, в кляминской режиссуре. И не мог простить этого, особенно - старому профессору...
      Перехожу теперь к недавно имевшему место эпизоду с Топаловым. Вкратце суть дела сводится к следующему. Константин Иванович велел немедленно доставить ему действующий образец психосейфетора. Я ни сном, ни духом не мог предположить, что Топалов задумал использовать аппарат в сугубо личных целях, тем более - таким образом.
      Среди сотрудников Центра ходили какие-то слухи о романе Константина Ивановича с его секретарем Кларой Михайловной. Лично я к этим слухам никак не относился - не люблю, когда подробности частной жизни перемалываются жерновами дурацких шепотков. Клара Михайловна - молодая (ей около тридцати), очень привлекательная женщина, кажется, одинокая, и она вполне имеет право на тот спектр привязанностей и увлечений, который делает ее жизнь приятной. Она вольна была любить того же Топалова, несмотря на двукратную разницу в возрасте, могла связать свою судьбу с восемнадцатилетним лаборантом или с кем-то еще - это ее дело.
      И, разумеется, я никогда и ни в какой форме не внушал Топалову идею использовать правдомат в том смысле, в каком он реально его использовал. Доставляя ему аппарат, я был уверен, что он решил устроить что-то вроде самостоятельной проверки наших выводов, что в нем вновь пробудились исследовательские цели.
      Но оказалось, правдомат разбудил в нем нечто темное и опасное.
      К сожалению, о дальнейших событиях я могу говорить лишь реконструктивно, следствию наверняка известно больше. До меня же дошли только самые общие сведения - Топалов явился на квартиру Клары Михайловны и подверг ее действию правдомата. Она, кажется, отнеслась к этому, как к очередной причуде шефа, и осознала опасность ситуации лишь тогда, когда выложила ему едва ли не все подробности своих прежних и нынешних знакомств.
      Нервы Константина Ивановича не выдержали - столь быстрый и жестокий погром иллюзий не всякому дано вынести, и каждый способен понять все дальнейшее. Разумеется, попытку избить женщину, нецензурную брань в ее адрес трудно чем-либо оправдать. Каждый из нас сейчас (на холодную голову!) понимает, что опрокидывание телевизора, швыряние дорогостоящих предметов одежды с балкона - недостойные действия. Но мне смешно, когда я слышу что-то такое: "...не достойно советского ученого, академика, члена партии..." Это не достойно любого человека в нормальном состоянии советского академика, английского докера или беспартийного китайца.
      Уверен, в той ситуации Топалов не был человеком в нормальном состоянии. Аффект, сильный аффект - это своеобразное краткосрочное помешательство. И я крайне отрицательно отношусь к тем грязным слушкам, которые сразу же поползли по Центру и по всему городу - дескать, свои своих не предают, дескать, экспертиза выгородила Топалова из самообычнейшего уголовного дела, отвела от него удар правосудия, который неотвратимо обрушился бы на любого простого смертного...
      Не смогу скрыть своего резко отрицательного отношения к К.И.Топалову (как в плане наших научных контактов, так и в связи с его нападением на Клару Михайловну), не могу скрыть и того, что мне известны подлинные факты выгораживания в иных ситуациях, но в данном случае экспертиза, безусловно, вела себя честно - уж поверьте, мне-то хорошо известно, сколь сильные аффекты могут быть связаны с правдоматом.
      Однако самое удивительное в эпизоде с Топаловым не все эти события и слухи, а то, что последовало, и отнюдь не потому, что поворот оказался не в мою пользу, и вина за низвержение Топалова каким-то фантастическим образом опрокинулась на мою голову. Меня поражает совсем иное.
      6
      Я пишу об этом ином, прекрасно понимая, что мои оценки происшедшего не так уж важны, скорее всего, просто излишни. Но следователь Ахремчук просил обязательно выделять именно мое отношение к событиям, и я должен выполнить его пожелания - в данном случае это приятный долг.
      Формально схема дальнейших событий такова. Соседи Клары Михайловны вызвали милицию. Топалов повел себя слишком экспансивно, и дело получило огласку. Чолсалтанов, якобы верный слуга Топалова, неуклюже попытался замять персоналку в своей организации и выгородить шефа в следственных органах. Но Топалов закусил удила, не сделал даже попытки раскаяться, в оскорбительной форме отверг все уговоры - собственной жены, Салтана Ниязовича и даже самого К.С.Карпулина. И он получил по заслугам - его исключили из партии и отправили на пенсию, лишив руководства Центром. Потом следственные органы якобы установили, что главная вина падает на гражданина В.Л.Скородумова, то есть на меня... И именно события с Топаловым инкриминируют мне в качестве первого эпизода обвинения.
      Самое ужасное в этой схеме то, что она легко принимается на веру, как и всякое стандартное правдоподобие. Между тем схема в принципе порочна она очень уж примитивно увязывает факты в нечто совершенно противоречащее действительности.
      Прежде всего в этой истории зря пострадал Чолсалтанов. Лично у меня нет никаких оснований питать к нему особые симпатии. Салтан Ниязович всегда с большим подозрением относился к моим научным устремлениям, пожалуй, и ко всему стилю моей жизни. И эти подозрения нет-нет и материализовались в неприятностях того или иного уровня. Но должен подчеркнуть - Чолсалтанов искренне недолюбливал меня и боролся со мной в открытую (возможно, не столько со мной, сколько с моим влиянием на окружающих).
      Но он вовсе не был слепым прислужником Топалова. По моему глубокому убеждению, Салтан Ниязович прекрасно все видел, прекрасно знал цену своему шефу и в научном, и в личном плане. И выгораживать шефа он не собирался.
      Чолсалтанов погорел потому, что публично назвал происшедшее мелочью в биографии Константина Ивановича, а дальше его, как говорится, и слушать не стали - дескать, какая уж там принципиальность, если дикие выходки начальника (с использованием служебного положения и специальных психогенных средств) называют мелочью!
      Но ведь Чолсалтанов был совершенно прав - просто никто не пожелал выслушать его до конца. Он пытался высказать едва ли не очевидную мысль, что конфликт вокруг Клары Михайловны вряд ли сопоставим со всем тем, что успел сотворить Топалов за многие предыдущие годы.
      Чолсалтанова сгубила привычка к эзоповому языку. Он намекал, только намекал на некие события, и, конечно, эти намеки не смогли уравновесить всей внешней нелепости его позиции относительно описанного скандала.
      Я попробую сказать то же, что, по-моему, хотел сказать Салтан Ниязович, однако не прибегая к деликатным иносказаниям.
      Так вот, я убежден, что скандал Топалова с Кларой Михайловной действительно малая величина в шкале тех преступлений, которые успел совершить Константин Иванович. Я не оговорился - именно преступлений, а не каких-то так называемых аморальностей.
      Разумеется, я не ставлю цели перечислить все, известное мне. Возьмем что-нибудь сравнительно простое и очевидное, скажем, устранение профессора Клямина, между прочим, талантливейшего человека. Именно такими устранениями и страшна восходящая серость.
      Топалов давно покушался на Александра Семеновича и многого достиг в торможении его работ. Инверсин - гениальная находка Клямина, находка, которая по-новому осветила функционирование мозга. Но и до того Александр Семенович демонстрировал ученому миру оригинальнейшие достижения, у него было колоссальное чутье на новые пути, вообще - на необычное. Вывести Клямина из игры, используя некоторую его рассеянность (те же злополучные таблетки от головной боли...), - это, в сущности, тягчайшее преступление, это громадный ущерб обществу, ущерб, верхнюю границу которого вряд ли можно оценить.
      Действительно, почему мы так быстро и сурово судим людей, ограбивших государственный магазин или сберкассу, сунувшихся в чужую квартиру или в чужой карман, а разбойное устранение талантов считаем лишь этакой простительной начальственной блажью? Блажью, за которую можно слегка пожурить или поставить на вид, в лучшем случае - пристыдить через газету...
      Я хочу сказать, что экзекуция талантов не блажь, а тягчайшая форма бандитизма, сопряженная с систематическим хищением у общества лучшего будущего.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4