Бен Мастерс (№3) - Шотландец в Америке

Последствия для нее не имели значения. Она была всецело поглощена настоящим. В минуты, когда Габриэль была способна логически рассуждать, она понимала, что если застрелит Кингсли, то вряд ли сама останется в живых — но сейчас ей это было безразлично. У нее никого не было. Ее ничто не удерживало. Разве только одна мысль: если она погибнет, то уже никогда не найдет наемного убийцу, спустившего курок.

Так что ей не следует вступать в схватку с Кингсли. Пока. И Габриэль выжидала. Каждое утро она просыпалась с ощущением, что над ней нависла черная туча — такая же громадная, как те, что сейчас затянули небо. Каждый вечер, ложась спать, девушка давала себе клятву, что завтра наступит справедливость, которой так жаждет ее душа. А с утра до вечера она могла думать только о том, что осталась одна на белом свете. Совершенно одна, в этом чужом, жестоком мире…

Хватит витать в облаках, упрекнула себя Габриэль. Хорошо, что у нее хватает умения собирать хворост и коровьи лепешки, благодаря чему ее пока еще здесь держат.

Когда Габриэль кончила собирать топливо, поднялся ветер. Это было приятно, и она даже рискнула распахнуть куртку, расстегнуть верхние пуговицы рубашки и подставить ветру разгоряченную кожу. Девушка весь день ужасно страдала от жары. Она не представляла себе, как выдержит в этой одежде несколько недель, а может быть, месяцев.

Уже стемнело, когда она пошла к лагерю. Проходя между стадом и фургоном, Габриэль услышала мужской голос, который мгновенно узнала. Она замедлила шаг, потом остановилась. Голос пел нежную, ласковую песню — колыбельную. Девушка не знала ее, но была мгновенно очарована нехитрой мелодией и глубоким мягким тенором певца. Она слушала, стараясь запомнить мелодию, пока певец не отъехал достаточно далеко.

И тогда ее охватило замешательство. Проклятый Камерон снова сбил ее с толку! Его улыбка, добрые слова… а теперь еще голос и колыбельная. Ничего похожего на наемного убийцу! Но и простого погонщика он ничем не напоминал. Какая-то часть ее существа, страдающая от горя и возмущенная несправедливостью жизни, готова была поверить самым худшим подозрениям и во всех поступках Камерона видеть лишь корыстную цель. Она даже хотела бы возненавидеть этого человека.

Однако внутренний голос шептал ей, что Дрю Камерон не может быть убийцей. Что он так же одинок и далек от остального мира, как сама Гэйб, как этот красивый бархатный голос, звучавший посреди пустынной прерии, как эта колыбельная для коров.

В наступившей темноте девушка стояла одна среди безбрежной открытой равнины. Ее охватила невыносимая боль одиночества. Будь проклят Дрю Камерон. Будь проклята его улыбка, его колыбельная! Будь проклято все, что пробуждает в ней эти непрошеные чувства!

Сердясь и браня себя, Габриэль застегнула рубашку и куртку и направилась к кухне. Небо совсем потемнело, а приятная прохлада сменилась резким холодом. Он проникал через все слои одежды. Неожиданно в отдалении загремел гром. Девушка ускорила шаг и, подойдя к лагерю, увидела, что погонщики бегут к лошадям: раскаты грома растревожили стадо.

Джед как будто не заметил ее возвращения. Он укладывал припасы в фургон. На огне стоял только кофейник.

— Отнеси топливо в хозяйственный фургон, — распорядился он.

Свалив свой груз, Габриэль вернулась.

— Что мне еще делать?

Повар хмуро взглянул на нее:

— Гроза надвигается. Страшная гроза. Я это чувствую. Будь осторожнее.

Габриэль взглянула на небо, потом на брошенные работниками одеяла — и принялась их сворачивать, складывать в фургон. Джед одобрительно кивнул и снова принялся закрывать ящики и закреплять брезент.

Едва только Гэйб кончила работу, пошел дождь. Джед прикрепил над огнем кусок брезента, но это было опасно, так как ветер дул в сторону фургона. Нехотя повар снял брезент, и огонь сразу погас. Такой темной ночи Гэйб никогда не видела. Еще хуже было то, что снова сильно похолодало.

— Поднимайся в фургон, — приказал Джед. — Будет град. Бывают такие градины, что лошадь убить могут.

Но тут девушка услышала, как забеспокоилось стадо. Раздалось жалобное мычание, которое становилось все громче. Заржали находившиеся ближе к лагерю лошади. Оттуда же доносились голоса работников, которые о чем-то спорили.

Увидев, что Джед быстро заковылял к лошадям, Габриэль не послушалась и пошла за ним, держась за едва различимым в темноте силуэтом. Надсмотрщик Джейк и Коротышка выводили лошадей из временного загона и привязывали их по одной к веревке, протянутой между несколькими тополями. Напрягая зрение в темноте, Джед и Гэйб стали им помогать.

Одну за другой они выводили оставшихся лошадей, но вдруг дождь превратился в град. Колючие льдинки молниеносно обрушились на землю, оробевших лошадей и Габриэль. Некоторые градины были с яйцо куропатки. Девушке отчаянно захотелось убежать в фургон, но Джед и погонщики бежать и не думали, а старались успокоить животных. Габриэль не могла поддаться слабости. Уже привычным движением она быстро привязывала испуганных лошадей. Она всерьез боялась за собственную жизнь, но, преодолевая страх, упорно продолжала свое дело. Наконец — ей казалось, что прошло много часов, — сто пятьдесят с лишком лошадей и мулов были надежно привязаны.

Со вздохом облегчения девушка подумала об относительном уюте и безопасности фургона, однако мужчины ходили между лошадьми, успокаивая их, шепча ласковые слова, — и Габриэль присоединилась к погонщикам. Тем временем град стал еще крупнее, тяжелее и чаще. Одежда и шляпа защищали Габриэль, но град бил все больнее. Завтра у нее будет немало синяков.

Одна из лошадей после сильного удара в голову, почти обезумев от боли, попыталась встать на дыбы. Гэйб подошла к ней, стала ее уговаривать, напевать колыбельную Шотландца, которая все еще звучала у нее в душе. И постепенно лошадь успокоилась.

Черное небо прорезали молнии, на мгновение озаряя все вокруг, а потом снова наступала непроглядная тьма. Габриэль притихла, как вдруг услышала какой-то странный гул, и земля заколебалась у нее под ногами.

— Стадо бежит! — отчаянно завопил Джед. — Встань за дерево!

Гул нарастал, Габриэль чувствовала, как дрожит под ее ногами земля. Внезапно повсюду оказались коровы. В панике они мчались напрямик, сворачивая только перед деревьями. Лошади в ужасе вставали на дыбы и рвались с привязи. Небо вновь прорезала молния, град бешено стучал по деревьям. То был настоящий разгул стихии, и никогда в жизни Габриэль не испытывала такого страха.

Она в ужасе обхватила тонкий ствол деревца, когда охваченное паникой громадное стадо, подобно реке, разделилось на два гремящих потока, обтекая островок леса, где теснились люди и перепуганные лошади. Габриэль молилась — так истово, как не молилась со смерти отца. О себе, о Дрю Камероне, обо всех, кого застала гроза.

— Боже милостивый, сделай так, чтобы гроза кончилась! Не допусти, чтобы кто-то пострадал. Пожалуйста… — молила она, но даже самой себе не желала признаться, что молилась больше всего о благополучии одного человека. Человека с неотразимой улыбкой и завораживающим голосом.

Габриэль прижалась к дереву, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. Она слышала плеск воды, а это означало, что стадо пересекает ручей. Громкие мужские голоса, перекрывавшие шум грозы, смешивались с удаляющимся стуком копыт, но даже после того, как плеск прекратился и стадо уже было на другом берегу, земля под ногами все еще дрожала.

Несколько долгих минут Габриэль еще цеплялась за дерево. Ее била дрожь.

— Эй, Шкет? — Голос Джеда чуть-чуть дрогнул.

— Я… я здесь, — пролепетала она.

Оторвавшись от дерева, девушка сделала нетвердый шаг, потом второй. Лошади все еще нервничали, беспокойно ржали, били копытом, натягивали веревки. Она слышала, как Джейк уговаривал их и что-то тихо напевал.

Град усилился, и Габриэль уже дрожала всем телом, но мысли ее были далеко, там, в прерии, где погонщики старались остановить панический бег стада. Она понимала, как это опасно.

— Спаси их, господи, — снова прошептала она.

— Не до убраться в фургоне, — сказал повар. — Наверняка будут раненые.

— Неужели будут?

Габриэль напрягла зрение, чтобы сквозь завесу града и темноты увидеть старого повара.

— Черт побери, — ругнулся он, — да нам просто повезет, если только треть людей будут ранены, а то и похуже.

У Габриэль засосало под ложечкой. Не такой человек был Джед, чтобы попусту пугать. Она шла за его темным силуэтом — черным пятнышком в мрачном, леденящем кошмаре.

Фургон лежал на боку, сбитый обезумевшим стадом. Джед позвал Коротышку, оставив Джейка при лошадях, и они втроем попытались поднять фургон, но тщетно. Нагруженный поклажей фургон был слишком тяжел.

— Придется ждать помощи, — недовольно признал повар.

Он нашел фонарь, прикрутив пламя, чтобы не залило дождем, и поднял его перед фургоном как маяк. Потом все трое — Джед, Коротышка и Гэйб, — пытаясь защититься от града, прижались к днищу фургона и стали ждать, не раздастся ли стук копыт или крик.

Постепенно все вокруг успокаивалось. Габриэль услышала отдаленный раскат, но не поняла, гром это или топот бегущего стада.

Ее била дрожь. Никогда в жизни ей не было так холодно. Девушка понимала, что дело не только в ледяном ветре. После стольких дней работы на перегоне она уже знала всех работников по именам. Одни ей нравились, другие нет, но она не хотела, чтобы кто-нибудь из них погиб.

Казалось, прошла вечность. Все молчали. Наконец град ослабел, потом прекратился, но дождь лил как из ведра. Габриэль промокла насквозь.

— Джед! Джед, где ты, черт побери? — раздался из темноты чей-то требовательный голос. У Габриэль сильнее забилось сердце. Она не сомневалась, что это Кингсли.

— Здесь я! — заорал повар.

Темная фигура всадника показалась-с другой стороны от фургона.

— У вас все благополучно?

Теперь Габриэль точно узнала голос Кингсли!

— Фургон перевернулся, но никого не задело. Где стадо? — спросил Джед.

— Мы остановили коров в трех милях от ручья. Один человек погиб, двое ранено, — намеренно сухо сообщил Кингсли.

Погиб. Слово билось в ушах, пока не превратилось в отчаянную мольбу: пожалуйста, пожалуйста, боже, не допусти, чтобы это был он. Пожалуйста…

Джед, сидевший рядом, с трудом поднялся на негнущихся ногах.

— Они едут сюда?

— Только раненые. Остальные будут при стаде. Я пока не хочу его трогать.

— Есть тяжело раненные? — спросил Джед.

— Один — тяжело.

— Мне нужна помощь, чтобы перевернуть фургон, — деловито сказал Джед.

— Как парнишка? — поинтересовался Керби.

— Он здесь. Хорошо держался, головы не терял, — грубовато похвалил Джед.

Неожиданная похвала ошеломила Габриэль, но чувство гордости в ее душе мешалось с тревогой. Она поднялась. Кто ранен? И насколько тяжело? Она хотела спросить об этом, но слова застревали в горле.

Кингсли спешился и позвал на помощь Джейка. Потом он привязал конец своего лассо к двум дугам на фургоне. Другой конец привязал к луке седла. Габриэль подскочила от изумления, когда он бросил ей поводья.

— Отведешь лошадь в сторону от фургона, пока мы будем его поднимать, — приказал он. — Только бога ради остановись, как только я скажу.

Габриэль кивнула — совершенно бесполезный в полной темноте жест — и, чувствуя, как напряглась лошадь под тяжестью груза, подбодрила ее. Когда они прошли несколько шагов, веревки ослабли, и в тот же момент Кингсли крикнул:

— Стой!

В ту же минуту он подошел к Гэйб и взял поводья.

— Молодец, — сказал он. Потом ее позвал Джед.

— Шкет! Помоги найти все, что нужно для перевязки. В этой темноте я своей руки не вижу.

Габриэль подбежала под дождем к фургону, твердя: «Боже милостивый, не допусти, чтобы он погиб. Не допусти…»* * * У Дрю затекла рука. Измученная лошадь медленно, шагом приближалась к хозяйственному фургону. Горькое чувство поражения и неудачи преследовало его.

Два всадника ехали бок о бок с ним. Один вез мертвое тело, другой еле держался за луку седла. Погиб Хуан: его растоптали коровы, когда стадо внезапно повернуло и наскочило прямо на его лошадь. Лошадь тоже погибла.

Чуть не погиб Туз. Дрю с содроганием вспоминал события последнего часа; внутри у него все переворачивалось. Чернокожий погонщик тоже потерял лошадь, но прежде, чем стадо успело растоптать и его, Дрю успел наклониться с седла, подхватил Туза и положил впереди себя на спину лошади. Нога у негра была раздроблена, но, если повезет, парень выживет.

Тем не менее Дрю чувствовал себя виноватым. Если бы у него было больше опыта, если бы он предвидел, куда ринутся коровы, — мог бы спасти и Хуана.

Проклятие, он никогда не хотел брать на себя ответственность за жизнь людей! В сущности, он всегда только и делал, что избегал подобных обязательств.

Какой же он был глупец, наивный глупец, когда представлял себе перегон скота увеселительной прогулкой, захватывающим приключением!

Что ж, теперь Дрю Камерон на собственном горьком опыте узнал, что это далеко не так. За последние несколько дней он убедился, что перегон — тяжкая работа, где все зависит от слаженных действий. На перегоне каждый отвечал за другого, каждый отвечал за чужую жизнь.

Да, ему такая задача всегда казалась не по плечу. Дрю вспомнил, как издевался над ним отец, когда он хотел поступить на военную службу и купить патент на офицерский чин. «Я не доверил бы тебе даже собаку! Ты слабак… ничтожество… Убирайся с глаз моих!» Сколько раз он это слышал? Пока сам не поверил.

Ерзая в седле, Дрю старался здоровой рукой держать поводья и придерживать больную руку. Он, видимо, повредил ее, когда поднимал Туза, но надеялся, что это растяжение, а не перелом.

Впереди в темноте мерцал огонек. Дрю сощурился, стараясь определить, насколько он далек. Во всяком случае, они движутся в верном направлении. Звезд не было видно за черными тучами, и единственной точкой отсчета могли служить топот и мычание стада позади. Молнии уже не сверкали, но холодный, леденящий дождь наотмашь бил по земле. Лошадь подошла к ручью, и Дрю сразу увидел, как сильно поднялась вода. Когда они переходили ручей, лошадь с трудом преодолевала течение.

Как только они добрались до фургона, Туз, который всю дорогу был подозрительно тих, начал браниться. Возле фургона стоял Кингсли. Рядом с ним виднелась маленькая тонкая фигурка.

— Не мешало бы переправить лошадей и фургон через речку, — сказал Дрю. — Вода быстро прибывает.

— Как только мы вас двоих немного починим, — ответил Кингсли. — Джейк и Коротышка уже переводят лошадей.

— Мы что, всю ночь будем лясы точить? — раздался откуда-то голос Джеда.

— У Туза нога раздроблена, — сказал Дрю.

Маленькая фигурка рядом с Кингсли, в которой Дрю узнал Гэйба, вздрогнула, но осталась на месте. Тут вмешался повар:

— Что с тобой, Скотти?

— Ничего серьезного. Посмотри сперва Туза.

Джед и Керби сняли раненого с лошади и опустили на заранее расстеленный брезент.

— Посвети сюда, Шкет, — скомандовал Джед. Габриэль быстро подошла и подняла повыше фонарь.

— Чертовски скверно, — проворчал повар, разрезав штанину и увидев искалеченную ногу. — Я мало чем могу помочь. Здесь нужен доктор. Могу лишь дать ему немного виски, чтобы не так чувствовалась боль, перевязать, только этого ему недостаточно…

В эту минуту Туз застонал.

— У меня нет на это ни времени, ни людей, — сухо отрезал Кингсли. — Ты не мог бы его слегка починить на то время, пока мы не доберемся до ближайшего города?

— Починить могу, но от вечной тряски он все едино умрет.

Кингсли выбранился.

— Я могу отвезти его на носилках, — предложил Дрю. — Все равно неделю или больше я не смогу работать. Сан-Антонио не очень далеко. Потом я вас догоню.

Джед покачал головой.

— Есть маленький городок — Уиллоу-Спрингс — поближе, в пятнадцати милях к востоку отсюда. Там должен быть доктор.

— Подождите, — вмешался Керби. — Прежде чем кто-нибудь куда-нибудь поедет, пусть Джед посмотрит руку Дрю.

Дрю нехотя сбросил плащ и рубашку и дрожал под ледяным дождем, пока повар осматривал и ощупывал руку.

— Растяжение, — объявил повар. — Он не сможет пасти скот по меньшей мере неделю.

— Но он не может с больной рукой в одиночку везти раненого, — сказал Кингсли. Потом взглянул на Гэйба, и лицо его оживилось. — Джед, ты можешь обойтись без мальца?

Гэйб попытался что-то возразить, но Кингсли и Джед, по-видимому, предпочли не обращать на это внимания.

— Да мне он никогда не был нужен, — проворчал повар.

— Можешь взять любую лошадь, — сказал Кингсли Гэйбу.

— Я лучше возьму Билли.

Кингсли пожал плечами и повернулся к Дрю:

— Тебя это устраивает?

Дрю не знал, будет ли мальчишка полезен или станет обузой, но понимал, что одному ему не справиться. А главное — от того, возьмет ли он кого-нибудь с собой, может зависеть жизнь Туза.

Дрю кивнул.

— Стало быть, решено, — отрезал Кингсли. — Джед, насколько сумеешь, помоги Тузу, а Камерону подвяжи руку. Мы с мальчишкой соорудим носилки. Пошли, малыш, дело не ждет.

И Керби зашагал к хозяйственному фургону. Гэйб стоял в нерешительности, настороженно глядя ему вслед. Глаза парнишки в тусклом свете казались почти черными. В них явно читались протест и нежелание. Дрю хотел подбодрить парня, но и сам был расстроен и слишком устал.

Наэлектрилизованную тишину прорезал голос Кингсли:

— Шкет! Сюда!

Парнишка подчинился.

Дрю со вздохом подумал, что дорога до Уиллоу-Спрингс покажется долгой, но уже в следующее мгновение он забыл о Гэйбе Льюисе, потому что Туз опять застонал. Дрю поднес бутылку виски к губам раненого, а повар стал отдирать, от ран присохшие куски ткани. Поколебавшись, Джед вылил спиртное на рваные, кровоточащие раны. Туз пронзительно вскрикнул и потерял сознание.

— Ты тоже глотни, — посоветовал Джед. — Понадобится, чтобы продержаться эту ночь. До городка день езды. Чем быстрее ты довезешь парня к врачу, тем больше у него будет шансов выжить.

Дрю кивнул и пошел за одеялом и теплой рубашкой. Он промок до костей и замерз. Рука невыносимо болела. Он не спал восемнадцать часов. И теперь ему предстояла долгая, изнурительная поездка с еле живым раненым на руках и с зеленым юнцом, от которого ничего, кроме неприятностей, ожидать не приходилось. Нет, подумал он, приключения — это только для дураков.

5.

Уиллоу-Спрингс, Техас

— Я Туза здесь одного не оставлю, — заявил Гэйб. — Я побуду с ним.

Дрю подавил вертевшийся на языке резкий ответ и глубоко вздохнул. Он устал до изнеможения, и рука болела нестерпимо. Надо поговорить с доктором наедине, а затем найти место, где можно выспаться. Любое. Хоть на полу.

Стоя в крошечной приемной перед кабинетом врача, он старался не раздражаться упрямством Гэйба.

— Доктор сказал, что Туз выживет и, может быть, даже удастся спасти ногу.

Дрю очень хотелось разделить осторожный оптимизм доктора. Вынув из кармана деньги, он протянул монеты Гэйбу:

— Найди помещение для ночлега, две комнаты. Я приду, как только освобожусь.

Юноша угрюмо уставился на него. Руки он держал в карманах и явно не желал брать деньги. Глаза Дрю сузились от гнева, и в конце концов парнишка уступил. С недовольным вздохом он резко кивнул, взял деньги и вышел из комнаты.

Дрю почти виновато смотрел ему вслед. В конце концов, мальчишка был вправе оставаться при больном.

Участие Гэйба в тяжелой поездке, длившейся весь день, оказалось просто благословением. Он не только не отставал от Дрю, не жалуясь на усталость, но и с безграничной нежностью ухаживал за раненым.

Дрю не знал, на что можно рассчитывать, и не ожидал, что найдет в юноше неутомимого и очень полезного помощника. Легко и умело, с неизменной улыбкой он менял Тузу повязки, облегчая страдания больного.

Эта улыбка, однако, не распространялась на второго спутника, и если на каждом привале мальчик охотно разговаривал с Тузом, то ему нечего было сказать Дрю, и он лишь изредка выдавливал из себя пару слов.

Вздохнув, шотландец вернулся в кабинет, где доктор Сондерс обрабатывал ногу Туза. У худого уставшего врача был такой вид, словно он тоже нуждался в медицинской помощи.

— Не задерживайтесь долго, — предупредил Сондерс, — ему необходим сон.

Дрю кивнул, доктор вышел и оставил его наедине с больным.

Лицо Туза исказилось от боли.

— Доктор говорит, что я смогу ходить, только немного похуже.

Дрю сел на стул возле кровати.

— Ты все равно почти не слезаешь с лошади.

— Это точно, — сказал Туз, и его лицо немного разгладилось. — До войны я собирал хлопок в Техасе и теперь хотел бы держаться подальше от земли.

Дрю достал тонкую пачку долларов.

— Мистер Кингсли просил тебе передать.

Туз изумился. Губы его задрожали, глаза увлажнились. Он перебрал пачку.

— Сколько… здесь?

И Дрю внезапно понял, что Туз, вероятно, не умеет ни читать, ни считать.

— Двести долларов, — сказал он мягко. — Помогут тебе продержаться месяца четыре, а то и больше.

Он смотрел, как раненый поглаживает банкноты, удивленно качая головой.

— У меня никогда столько не было. И я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь из хозяев так поступал.

— Хозяин человек удивительный, — сказал Дрю, усмехнувшись.

— Скажите ему, что я очень ему благодарен.

— Передам. Ты поаккуратнее будь с деньгами.

— Я приколю их к подкладке, поближе к телу, — улыбнулся Туз и нерешительно добавил:

— П-послушай, Скотти…

Дрю вопросительно изогнул бровь. Они с Тузом и Хуаном выполняли самую черную работу на перегоне, и между ними возникла своего рода привязанность. Негр неуверенно протянул ему руку, и Дрю почувствовал, как тот боится, что он погнушается ее пожать.

Дрю усмехнулся и стиснул его руку в своей.

— Скоро опять сядешь в седло.

Хотя Туз очень в этом сомневался, рукопожатие его было крепким.

— Я никогда не забуду, что ты для меня сделал, — сказал он. — Как ты ради меня тогда остановился.

— Каждый на моем месте сделал бы то же. Каждый, кто участвовал в перегоне.

Дрю не любил сантименты, но опять крепко пожал руку Туза.

Негр покачал головой:

— Нет, не каждый. И я всю жизнь буду благодарить тебя и мистера Кингсли.

Дрю стало неловко. Он не любил изъявлений благодарности.

Туз вздохнул.

— Мы с тобой никогда не играли в покер. А ведь я из-за покера получил свое прозвище. Когда я пришел на ранчо мистера Кингсли, я в первый же вечер вытащил самый большой козырь. Первый раз в жизни.

Дрю эту историю слышал несколько раз, но он улыбнулся и дал Тузу досказать. Видно было, что раненому хочется поговорить, и Дрю одобрительно кивнул:

— Тебе опять повезет. А сейчас отдохни. Береги себя, а когда перегон кончится, я тебя разыщу. Сообщи доктору, где тебя искать. Если у меня будет свое ранчо, мне наверняка понадобится чертовски умелый работник.

Глаза Туза опять увлажнились. Он кивнул:

— Заметано.

— Береги себя, — повторил Дрю.

— Ты тоже, Скотта.

Дрю, мрачный, направился к единственной в городе гостинице. Он думал о Тузе, о том, как безропотно негр переносил несправедливость и трагедию, омрачившую его жизнь. Другие погонщики презирали Туза так же, как поначалу игнорировали Дрю. Но его они постепенно признали за своего, а чернокожий для них остался чужим. Будь оно все проклято, Дрю так устал от расовой и сословной розни! Еще и поэтому он уехал из Шотландии. А еще — потому, что питал отвращение к своему титулу.

Добравшись до гостиницы, Дрю постарался отбросить от себя все мысли, кроме одной — спать. Гроза, паника в стаде, два дня в седле без отдыха — все это его предельно измотало. За горячую ванну и чистую постель он продал бы душу дьяволу. И вдобавок ко всему он пребывал в замешательстве. Для человека, который всегда думал только о себе и избежал любых привязанностей, Дрю оказался втянутым в жизни многих людей.

Мрачно размышляя о странном повороте своей судьбы, Дрю вошел в гостиницу — и увидел растрепанного и взъерошенного Гэйба, который спал на стуле. Шляпа упала на пол, лицо было по-прежнему грязным, и все же Гэйб Льюис казался на диво юным и невинным. Длинные ресницы прикрывали синие глаза, которые всегда так настороженно смотрели на Дрю. Вот только густой слой пыли и грязи портил внешность мальчика.

Почему-то Дрю чувствовал ответственность за этого бесенка, и чем упорнее Гэйб Льюис отвергал его покровительство, тем сильнее шотландец стремился его оказывать. Он сам себя не понимал. Еще много лет назад он решил, что заботятся о других только дураки: как правило, это неблагодарный и очень мучительный труд.

Служителя за конторкой на месте не было. Все номера в маленькой гостинице, очевидно, заняты. Дрю заметил, что на крючках нет ни одного ключа. Он наклонился, слегка потряс Гэйба. Тот шевельнулся и снова затих. Дрю потряс его посильнее, и мальчик медленно приоткрыл глаза, затуманенные сном. Когда он, отряхнув сон, увидел наклонившегося над ним Дрю, синие глаза широко раскрылись.

— Есть комнаты?

Шкет что-то поискал на стуле и протянул Дрю ключ.

— Только одна комната, — отрывисто доложил он. — Клерк сказал, что идет спать, а я остался тебя ждать. — Он выпрямился. — Я буду спать в конюшне. Заплатил уже двадцать пять центов.

— Заночуем в одной комнате, — предложил Дрю.

Глаза паренька широко раскрылись, и в них отразилось смятение.

— Не-е, я лучше один, — фыркнул он.

Дрю колебался. Мальчишка, наверно, устал не меньше, чем он сам…

— Ванной здесь, конечно, нет, — заметил он, взглянув на грязное лицо парнишки. Он и сам, должно быть, выглядит так же, если не хуже. Уже два дня не брился.

Шкет сначала еще больше испугался, потом равнодушно пожал плечами.

— Мне ванны не требуется. Слишком часто мыться вредно для здоровья — это все знают.

Дрю поднял бровь.

— Скажи, пожалуйста, а что значит «слишком часто»?

В глазах паренька будто мелькнули смешинки, но он сразу же нахмурился, и Дрю решил, что это ему показалось. Гэйб протянул ему ключ, и шотландец нехотя взял его.

— Я лучше буду спать вместе с Билли, чем с чужестранцем, — ехидно процедил Гэйб.

Дрю вздохнул. Парень нянчится с лошадью, как мать с первенцем. Тридцать лет назад Дрю так же нянчился с Сэром Артуром. У него снова сжалось сердце. Трудно найти узы более сильные, чем те, что связывают юношу и его коня, особенно если у того юноши никого больше нет на свете. Но это может кончиться глубокой раной, мучительной и неизлечимой.

И он смирился. Что бы он ни сказал, что бы ни предпринял — это ничего не изменит.* * * Габриэль улеглась в пустом стойле. В другом, по соседству, стоял Билли. По правде сказать, она сейчас могла бы заснуть где угодно — никогда в жизни еще так не уставала. Едва лишь ее голова коснулась соломы, она уже не помнила ни о Керби Кингсли, ни о шотландце. Просто провалилась в сон.

И все же когда Габриэль наутро проснулась и увидела пробивающееся сквозь щели солнце, горькие мысли вновь овладели ею. Она вспомнила, как бездушно Кингсли заявил, что не желает тратить попусту время, — и это когда тут же лежал и стонал от боли покалеченный работник, старавшийся спасти собственного хозяина!

Что теперь будет делать Туз? Ведь пройдет много времени, прежде чем он снова сможет работать. Если вообще сможет. Что делать человеку, если он стал калекой и не в силах заниматься тяжелым физическим трудом, которым всегда зарабатывал на жизнь?

Прикусив губу, Габриэль сосредоточенно размышляла. Небольшие сбережения отца и ее собственные находились в одном из банков на Востоке страны. С собой она взяла совсем мало, но все-таки это наверняка больше, чем есть у Туза. Девушка решила, что поделится с ним.

Поднявшись с самодельного ложа, она погладила Билли, дала ему овса и пошла к выходу, отряхивая одежду и волосы от приставших соломинок. Видит бог, как бы ей хотелось помыться, но она не могла себе этого позволить. Никто особенно не приглядывался к чумазому Гэйбу, но с Гэйбом умытым дело бы обстояло иначе.

Попрощавшись с хозяином, девушка вышла из конюшни, пересекла единственную улицу городка и, пройдя полквартала, остановилась перед выбеленным домиком с табличкой на двери: «Доктор Чарльз Сондерс». Дверь оказалась незапертой, и она вошла.

— Как там Туз? — спросила она долговязого тощего мужчину, сидевшего за конторкой.

Доктор внимательно посмотрел на нее.

— Примерно так, как и следовало ожидать, если попал под копыта.

Зная, что выглядит неказисто, Габриэль смущенно переступала с ноги на ногу. Затем решительно вынула из кармана несколько долларов и протянула их доктору.

— Отсчитайте ваш гонорар и передайте остальное Тузу.

Губы доктора слегка дрогнули.

— Мне уже заплатили, но я отдам эти деньги больному. Мне редко предлагают вознаграждение дважды, — прибавил он, улыбнувшись Габриэль. — Теперь я готов поверить в чудеса.

Помимо воли девушка покраснела. Должно быть, это шотландец. Может, она несправедлива к нему, во всяком случае — не вполне несправедлива. У него не было никаких обязательств перед Тузом, однако во время долгого пути в Уиллоу-Спрингс он все время проявлял глубокое сострадание к раненому. И вот теперь, наверное, оплатил счет доктора.

— Могу я увидеться с Тузом?

— Он спит.

Габриэль кивнула.

— Тогда я пойду. Передайте ему, что я…

— Справлялся о его здоровье. Я скажу.

Габриэль замялась.

— Я вас очень прошу, никому не говорите, кто оставил эти деньги. Даже Тузу. Просто скажите, что для него оставлены деньги.

— А если он спросит?