Посол Господина Великого (Новгородская сага - 2)

      Смурной приехал Олег Иваныч на свою усадьбу, что на углу Ильинской и Славной. Завалился на печь, сапог не скинув, скрипел зубами.
      - Вот вам и демократия новгородская, вот вам и суд, вот и должность. Как захотели бояре, так и сделали... козлы-козловичи!
      Опростал с Пафнутием-служкой да с дедкой Евфимием два кувшина винища хлебного, ругался пьяно, руками махал.
      С утра Олексаха зашел. Порешив дела, поехали в корчму на Ивановской винца выпить. Уж больно поганое настроение у Олега Иваныча было, да и у Олексахи не лучше. Настена, сожительница его, захворала незнамо с чего. Может, простыла, а может, дело похуже - порча! Недаром Настенин сосед на Нутной улице сразу Олексахе не понравился.
      - Захворала, говоришь? - Олег Иваныч придержал каурого, сворачивая с Ивановской к Торгу. - После с тобой вина попьем, покуда ж... Есть тут у меня одна знакомая бабка. Только сперва-наперво к посольству московскому заедем. Чай, не успели еще съехать-то.
      Глава посольства Иван Товарков принял гостей приветливо, усадив на лавку, угостил квасом, после о делах толковали.
      - Возьмем девку, не сомневайся, - выслушав историю Ульянки, покачал головой посольский. - Знает она, где сестрица-то живет?
      - Да, говорит, знает. Ну, благодарствую, Иван Федорович. Скорблю, что обошлись с тобой так.
      - Пустое, - махнул рукой Товарков. Грустно махнул, безнадежно. Прощаясь, напомнил, чтоб Ульянка утром пораньше пришла, не проспала б.
      - Да не должна б проспать, мыслю.
      - Вот и славно.
      Передав поклон дьяку Курицыну, да Ивану Костромичу, да Алексею-священнику, Олег Иваныч с Олексахой покинули московское посольство и поскакали прямиком к Федоровскому ручью. К бабке Игнатихе в гости.
      На сей раз колдунья встретила их приветливо. Сразу провела в избу, у окна усадила. Девка Ульянка, сидя рядом, на лавке, пряла пряжу, напевая грустную тягучую песню - мотив: помесь Зыкиной с Би Зи Кингом.
      Когда вырастешь, девка,
      Отдадут тебя замуж.
      В деревню большую,
      В деревню чужую,
      Мужики там все злые,
      Топорами секутся...
      - К утру на Москву готова будь, девица, - с ходу сообщил Олег Иваныч, вытащил из калиты на поясе березовую грамоту, писало. Нацарапав буквицы, протянул Ульянке: - Куда подойти, тут сказано. Читать умеешь ли?
      - Смеешься, господине? С батюшкой как?
      - Да как... - Олег Иваныч запнулся. Отрубленная голова вощаника Петра с утра уже украшала посадничий двор. Ладно, нечего девку расстраивать, все одно уж.
      Так и не ответил ничего, Игнатиху-бабку позвал:
      - Дело к тебе есть, Марта Игнатьевна, у товарища моего.
      Сладились быстро - за полденьги получил Олексаха полный набор колдовских зелий - от порчи, от сглазу, от приворота и даже от возможных превращений в собаку. Последнее зелье взял так, на всякий случай, мало ль, сгодится когда...
      Выйдя на улицу, вскинулись в седла. Помчались во всю прыть. На Московскую дорогу сворачивая, не удержал скакуна Олексаха - сшиб на ходу человека в полушубке волчьем, посередке к мосту чрез ручей шел тот, не торопясь особо. Ну и поделом, что сшиб, не фиг посередине улицы шастать, честным людям путь загораживать! Главное, не насмерть чтоб... Да нет, вроде вон, в сугробе шевелится...
      - Ах, вы ж, песьи дети, да чтоб вам! - выбравшись из подтаявшего сугроба, пришедший в себя прохожий обрушил на незадачливых всадников потоки отборных ругательств, периодически, с большим знанием дела, перемежая ругань проклятиями, тоже отборными. Где и научился-то?
      Что-то знакомое почудилось Олегу Иванычу в его согбенной, но еще крепкой фигуре. Глянул внимательней... Боже!
      - Батюшки, никак Пимен-отче!
      - Обознался ты, человече, - сразу же отвернулся прохожий. - Какой я тебе Пимен?
      - Не обижайся, прошу. Пойдем лучше винца с нами выпьем.
      - Делать мне нечего, вино с вами пить, шильниками, - снова заругался прохожий. Однако в корчму пойти согласился...
      Да, все-таки профессиональное чутье не обмануло Олега Иваныча, случайный прохожий оказался именно Пименом, еще недавно весьма влиятельным человеком канцелярии Софийского дома, недавно обвиненным - быть может, облыжно - в мздоимстве, симонии и прочих грехах.
      - Ты на меня зла-то не держи, господине, за поруб, - хлебнув из чарки стоялого меду, грустно улыбнулся Пимен. - То не корысти ради... А вот ныне и сам - шпыня вместо... - бывший ключник вздохнул. - Феофила тож не виню... передай, когда встретишь. Не сладок теперь хлеб владычий, ох, не сладок. Гришаня-отрок в порубе? За глумы, поди... Нет? За деньги бесчестные? Ну и ну. Чудны дела твои, Господи.
      Выпив еще пару чарок, Пимен начал прощаться. Вышел следом и Олег Иваныч. Проводить, уважить.
      - Ты вот что, человече, - спускаясь с пустого крыльца, замедлил шаг ключник. - О тех деньгах бесчестных еще Иона-покойничек знал, доходили слухи. С Обонежья они в город идут, да тот путь, видно, кружный. А вот на Обонежье откуда они? То должен был Олекса-ушкуйник вызнать, Ионой посланный. Да сгинул неведомо где, как и Онисифор-инок.
      Олег Иваныч вздрогнул, зримо вспомнив тот далекий летний вечер. Деревенский клуб, сбитого лесовозом подростка, рощинский мотоцикл, погоню. И Тимоху Рысь с козлобородым Митрей...
      - Про Олексу скажу так: боярыня Софья должнa б что знать, - понизив голос, сообщил Пимен и, перекрестившись, быстрым шагом вышел за ворота корчмы.
      Софья? Интересно, при чем тут Софья? Очень интересно.
      С Софьей продолжал встречаться Олег Иваныч, а как же... Только все реже и реже. И не потому, что разонравилась ему боярыня или он ей... Прусской улицы бояре да слуги боярские слухи разнесли, один другого гнуснее. Дескать, ходит к Софье на двор худой мужичаха, специально для утех любовных нанятый. Олег Иваныч самолично такое слыхал от одного из служек да от агента своего Меркуша, что пономарил в церкви Михаила на Прусской. Все реже заходил к боярыне - видел, мучается Софья от слухов тех, хоть и вид держит, будто нипочем ей.
      А вот теперь официальный повод Софью навестить появился. Радоваться аль нет тому - Олег еще не знал.
      Падала с крыш капель, синее с редкими розоватыми облаками небо, дышало весною. В куче преющего навоза, у лужи, весело чирикали воробьи. С Торга доносились зазывные крики продавцов и азартная громкая ругань. Из корчмы показался наконец Олексаха.
      - Вот что, Олександр, - задумчиво произнес Олег Иваныч. - Полечишь свою Настену - к вечеру скачи на вощаника Петра усадьбу, поищи Сувора. Ежели сыщешь, - Олег Иваныч нехорошо усмехнулся, - мы с ним особо поговорим.
      - А ежели как не сыщу Сувора-то?
      - Хотя б узнай, где он быть может.
      Кивнув, Олексаха вихрем взлетел в седло. Проводив его взглядом, Олег Иваныч подкормил каурого прикупленным тут же, в корчме, овсом и медленно поехал к палатам посадника.
      Суд, за отъездом князя, Михаила Олельковича, отправлял лично посадник Дмитрий Борецкой - довольно молодой еще, осанистый мужчина, с густой, падающей на грудь бородой и хмурым отечным лицом. По всей палате на лавках сидели видоки - бояре, да по трое от концов, и судейские дьяки. От жарко натопленной печки парило.
      Подсудимый Григорий грустно стоял в углу со скованными толстой железной цепью руками. Увидев Олега Иваныча, чуть воспрянул духом, даже попытался улыбнуться.
      - Признаешь ли ты, человече Григорий, что вместе с казненным вощаником Петром занимался деланием бесчестных денег? - глухим голосом вопросил посадник.
      - Нет, не признаю, - Гришаня отрицательно качнул головой.
      - Тогда откуда ж у тебя в одежде бесчестные деньги? - язвительно осведомился с лавки кто-то из дьяков.
      Отрок вздохнул, ничего не ответив. Кабы знать - откуда...
      - Довожу до сведения уважаемого суда, что имение с собой бесчестных денег еще не означает их делание! - поклонившись, возразил Олег Иваныч, добавив, что все аргументы против Гришани весьма скудные. Кроме зашитых в кафтан фальшивок, честно говоря, и нету более ничего!
      - А те деньги, может, ему и подсунул кто, - загадочно закончил Олег Иваныч. - Настаиваю на продолжении следствия!
      - Согласен! - неожиданно поддержал его посадник. - Вину софийского человека Григория в делании бесчестных денег доказанной не считаю. Кто еще что скажет, людство?
      Олег Иваныч внимательно вглядывался в Гришаню - вид, конечно, унылый, но не разбитый, как обычно бывает после дыбы. Стоит, с ноги на ногу переминается.
      - Так что, так и не сознался? - опять спросили сбоку. Ну, ответ был, в общем-то, ясен. Сознался б, так не стоял бы сейчас здесь.
      - Упорный, шпынь.
      Посовещавшись с боярами, посадник что-то шепнул дьякам. Те забегали с бумажными свитками, спрашивали мнение бояр, Олега Иваныча, даже самого подозреваемого, Гришани.
      Судебный вердикт был следующим: вину софийского человека Григория в производстве фальшивых монет считать недоказанной, дело продолжить дознанием еще на сорок дней, в течении коего срока два раза в день - утром и вечером сечь отрока плетьми (особый случай!), двадцать раз каждый, ежели и после того не сознается - так и считать невиновным.
      Олег Иваныч перевел дух.
      Решение было гуманным. Могли бы и дыбу придумать, на случай-то особый сославшись, и жжение грудины соломой, и подвешенье за ребро на крюк, а тут... каких-то сорок плетей в день - не так уж и страшно, тем более исполнитель наказания - наверняка Геронтий. А с ним-то что эти плети - так, тьфу, плевое дело.
      Гришаня тоже разулыбался, подмигнул Олегу Иванычу, тот в ответ незаметно показал большой палец. Эх, хорошо, что не было на заседанье боярина Ставра! Шарился где-то боярин, ну и пес с ним.
      Обсуждая произошедшее, бояре шумно поднимались с лавок.
      Плюгавенький дьяк подбежал к посаднику, тряся бороденкой, зашептал что-то на ухо.
      - Еще одно, господа бояре! - останавливая уходящих, поднял руку посадник. Олег Иваныч замер на полпути к Гришане. Ничего хорошего не ждал он почему-то от того плюгавого дьяка, словно предчувствовал что.
      - Не так и важно, но... - посадник махнул рукой. - Вместо Геронтия, палача уставшего, Ставр-боярин третьего дня предложил своего человека использовать. Как, господа суд?
      - Используем!
      - Да без разницы.
      - Ну, так и запишем.
      Вот так-то. Рано, оказывается, радовались.
      Гришаня побледнел, закусив нижнюю губу, обернулся - воины повели его, гремя цепью, - жалобно посмотрел на Олега Иваныча. Тот подмигнул, успокаивая. Весело подмигнул, хоть на душе-то и у самого кошки скребли... Пролетели, выходит, с Геронтием. Жаль... Чужой-то палач - тем более, Ставров, с десятка ударов отроку спину раскроит, инвалидом на всю жизнь сделает. А признайся Гриша - вмиг голову с плеч снимут, или - расплавленное олово в глотку, с фальшивомонетчиками разговор известный. Хоть, кажется, и не принято то в Новгороде. Одна надежда оставалась у Олега Иваныча - узнать, кто палач... может ведь и не доехать палач до поруба-то, лихих людишек на улицах полным-полно.
      Пользуясь своим правом, самолично спустился в темницу.
      Холодно... Впрочем, не так, как тогда, в ноябре, весна все-таки.
      - Исполнил ль просьбу мою? - бросился к нему Гришаня.
      - Исполнил, - кивнул Олег Иваныч. - Завтра с утра уедет на Москву Ульянка.
      - Вот благодарствую, Олег Иваныч. Дай обниму тебя, - громыхнув цепью, отрок вдруг заплакал навзрыд. - Вощаника Петра жалко, тятьку Ульянкина...
      - Не горюй, отроче, - Олег Иваныч потрепал парня по плечу, скривился самому б не заплакать. Отстранился - некогда было тут с отроком время терять, с новым-то палачом проблему решить надо, да с Олексахой увидеться как он там, нашел Сувора-то?
      Что это именно Сувор подставил вощаника и Гришаню с фальшивками, Олег Иваныч и не сомневался. Бывали и покруче интриги. Вот разыскать бы Сувора этого... да поспрошать вдумчиво, с палачом Геронтием вместе. Глядишь, и сказал бы что. Искать надобно Сувора, искать! Чем там, интересно, Олексаса порадует?
      Приехав к себе на Ильинскую, отослал сразу Пафнутия в поруб - пирогов да кваску Гришане отнести. Сам ногами горницу мерял, ждал, волновался. Палач новый с утра приступить обещался... время есть еще - вечер целый. Ах, быстро бежит время... уж и смеркается. Узнать бы, откуда фальшивки в Новгороде берутся, яснее картина б стала. Не похоже, чтоб кустарь-одиночка те монеты делал - уж больно качественно изготовлены. Если б не вес, ничем бы от настоящих не отличались. Значит, серийное производство - большими партиями должны поступать. А кому выгодно подорвать новгородскую экономику? Москве раз, псковичам - два, Ганзе - три, Литве - четыре... Ну, может, еще и ордену. Ищи, в общем, свищи. Стоп! Софья! Что там говорил про нее опальный ключник Пимен? Она должна знать про Олексу-ушкуйника - как теперь выяснилось, тайного коллегу Олега Иваныча. Именно Олекса, кажется, и напал на след фальшивок в Нагорном Обонежье. Но почему - именно оттуда? Следы замести? Может быть. Да и кузниц там много, хоть на том же посаде Тихвинском, и людишек рисковых хватает. Не надо и завозить чего - прямо там и печатать можно, на дальних погостах. Потом - тайными тропами вывезти...
      Но при чем здесь Софья?
      Так, может, у нее и спросить? Прям сейчас и ехать? Или... Или все-таки дождаться Олексахи?
      Олексаха явился под вечер. Ничего не говоря уселся за лавку, устало вытянув ноги, отпил предложенного сбитня, сообщил с усмешкой:
      - Нет нигде Сувора-то. Дружок его, Нифонтий, сказывал - третьего дня последний раз Сувора видывал. Доволен был тогда, Сувор-то, скоро, говорил, в богачестве заживу, к Явдохе в корчму сходим. С тех пор и ни слуху о Суворе, ни духу.
      - Ну, правильно, - пожал плечами Олег Иваныч, - зачем он им теперь нужен, Сувор-то? Как говорится, мавр сделал свое дело.
      Олексаха поставил на стол корец с недопитым сбитнем, задумался над последней фразой.
      - В общем, растает Федоровский ручей - выловим в нем Сувора - так мыслю, - заключил Олег Иваныч. Олексаха утвердительно кивнул, соглашаясь.
      - Завтра с утра попытай на всякий случай о Ставре, - прощаясь, дал цэу Олег Иваныч. - За усадьбой его последи, доверенных лиц поспрашивай. Ну, сам знаешь, учить не надо. Да, о палаче его охочем - особливо вызнай. А я пока в другое местечко смотаюсь.
      С утра неожиданно повалил снег. Падал, кружась, целыми хлопьями, словно вернула свои права зима-холодица. Серое, покрытое тяжелыми тучами небо ощутимо давило на город, на его храмы, дома, башни и стены Детинца, на всех людей в нем.
      Самолично оседлав каурого - слуга Пафнутий приболел малость, всю ночь зубом, сердечный, маялся, - Олег Иваныч тронулся в путь, отворачивая лицо от снега. Проезжая по Ярославову дворищу, повернул голову - какие-то немногочисленные мужики что-то лениво кричали супротив московского посольства... Припозднились чуть мужики-то, посольство уже съехало.
      Перемешанный сотнями ног снег на Торгу превратился в грязную глинистую жижу. Олег Иваныч тронул поводья, объезжая кучку мелких торговцев, бывших коллег Олексахи, деловито судачивших о каком-то ночном пожаре. Взъехал на мост. Интересно, что такого может знать Софья об Олексе? И о фальшивых деньгах... И не о том ли пытал ее Ставр тогда, в заброшенной часовне на Лубянице? Так и не заговаривала боярыня про то больше, а Олег Иваныч специально не спрашивал, хоть и чесался язык. Свернул с Детиничьего мостика на Новинку. Резко запахло гарью. В виду Софьиной усадьбы, на углу Новинки и Прусской, собралась толпа. Олег Иваныч пришпорил коня. Боже! На месте зажиточной боярской усадьбы догорало пожарище! Черные, обуглившиеся стены терема вот-вот должны были рухнуть... Спрыгнув с коня, Олег Иваныч, закрывая лицо мокрым плащом, бросился в терем. Слезящимися от дыма глазами осмотрел горницу, спальню, людскую. Пусто! Лишь на пороге молельни лежал лицом вниз какой-то мужик в сером армяке. Олег Иваныч рывком перевернул его на спину... Никодим! Слуга Софьи... В груди старого слуги торчал кривой татарский нож, по всей комнате тут и там рассыпались кровавые пятна.
      - Там, в амбаре, люди, - еле слышно сказали сзади. Олег Иваныч обернулся, узнав в молодом парне дьяка посадничьей канцелярии. Молча кивнув, последовал вслед за ним. Отдышался, пока шел через двор, наполненный плачем. Кричали выпущенные из амбара слуги. Те, кому повезло не быть убитым и не задохнуться в дыму. Хорошо - снег всю ночь шел...
      Присланная посадником команда складывала найденные трупы у обгоревшего забора. Средь обожженных тел изредка попадались и женские. У Олега заныло сердце. Подойдя ближе, он внимательно всмотрелся в лица погибших. Нет, никого из них он раньше не знал... хотя... вот та молодая девчонка - сенная Софьина девка, а тот парень рядом - конюх.
      - Парень-то кинжалом заколот, - пояснил дьяк. - А девка - удушена.
      Веселенькая история... Еще одна посаднику морока - поджог усадьбы, да еще на Прусской, в самом-то боярском гнезде - дело куда как серьезное, на тормозах не спустишь при всем желании.
      Опрос по горячим следам не дал почти ничего. Ворвались ночью какие-то шильники, лица черными тряпицами замотаны, поди узнай - кто... Кого сразу убили, кого - в амбар. Что с боярыней? А вот этого не видали. Нет, вроде как возок за оградой стоял - кони ржали... впрочем, следы все снегом засыпало.
      В задумчивости, полный тоски и самых нехороших предчувствий, поехал Олег Иваныч на Владычный двор. Владыко Феофил встретил его встревоженный, наслышан уж был о пожаре. Ничем конкретным не порадовал его Олег Иваныч, покачал головой да развел руками - расследование покажет, кто поджег да зачем. Подумав, попросил полномочия усилить - мало ль кого с усердием пытать придется.
      - Ты, владыко, грамоту мне выдай особую, с печатью... чтоб не обижались посадничьи да послушались бы...
      Выдал таковую грамоту Феофил. Поворчал, но выдал. И в самом деле, не каждая ж собака Олега Иваныча знает, а в грамоте сказано: "Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно..."
      К полудню посланный к усадьбе Ставра Олексаха, злой да уставший, шарился по злачным местам ровно собака.
      - Нет в городе Ставра, - отдышавшись, доложил он, - ни на усадьбе, ни еще где. Дьячок церкви Дмитрия Солунского - она рядом там - сказывал, вроде как под утро проезжал боярский возок с охраной, куда - Бог весть. Служки на Ставровой усадьбе вольготничают, вино твореное в корчме покупали - видать, и вправду уехал боярин.
      - О палаче удалось вызнать?
      Олексаха отрицательно качнул головой.
      Олег Иваныч задумался. Зрел у него один план, не совсем законный правда, да и не очень продуманный... но... за неимением лучшего...
      Подсев на лавке поближе к Олексахе, он что-то зашептал ему на ухо, косясь на дверь - не идет ли кто. Олексаха покивал, улыбнулся. Так и ушел с улыбкой.
      Вечером, когда колокола новгородских церквей зазвонили к вечерне, Олег Иваныч, в лучшем своем платье, украшенном крученой золотой канителью, важно прошествовал в посадничью канцелярию.
      Узнав его, посторонилась стража, выбежал на крыльцо молодой дьяк - тот самый, что на пожаре встретился.
      - По бесчестным монетам новое есть ли? - строго поинтересовался Олег Иваныч.
      - Так палач новый еще не приходил, гоподине, - замялся дьяк. - Вот-вот должен... А так у нас уже все готово - и огонь разведен, и кнут, и дыба...
      - Молодцы! - похвалил Олег Иваныч. - Не то что наши, владычные... Сразу видно - порядок во всем. Как звать-то тебя, человече?
      - Февроний-дьяк, - поклонился посадничий.
      - Ну, вот что, Февроний, бери-ко стражу да скачи немедля на сгоревшую усадьбу, в засаду. Верный человек сказывал - вернутся туда шильники, не все богачество взяли.
      - Сейчас! - дьяк кинулся одеваться, выбежал в сени... да вдруг вернулся обратно.
      - Что, грамота нужна какая? - понимающе усмехнулся Олег Иваныч. - Ну, на! Чти...
      - "Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно", - шевеля губами, прочитал дьяк, вернул грамоту почтительно: - В таком разе - мы быстро. Эй, Почин, Дмитрий... Собирайтеся живее!
      Выбежал... снова вернулся:
      - А как же охрана, господине? Стража-то к утру придет!
      - Ну вот мы до утра тут и посидим, с катом-то новым, поспрошаем шильника да покараулим. Да не бойся, дело это долгое. С усердием пытать будем, сам знаешь, каков злодей-то!
      - Да уж, молодой да упорный. Ну, успехов вам! С этими словами дьяк Февроний ушел окончательно. Заржали на дворе кони - понеслись на Прускую. Флаг вам в руки...
      В сумерках подъехал к посадничьей канцелярии закутанный в бобровый плащ человек на рыжем коне. Поднялся по скрипучим ступеням крыльца, отворил дверь...
      - Я кат охочий, от Ставра-боярина, - ухмыльнулся, тряхнув бороденкой козлиной.
      - Давно ждем! - обрадованно воскликнул дьяк - молодой беловолосый парень с гусиным пером за ухом и хитроватой мордой. - Сейчас и попытаем...
      - Так ты что, один тут, что ли? - подозрительно огляделся кат.
      - Все в порубе давно, тебя только и ждут. Спрашивали, на дыбе можешь ли?
      - Могу и на дыбе, - важно кивнул палач. - Всяко могу. Ну, веди, человече.
      По узкой лестнице спустились в поруб. Дрожало вокруг слабое пламя факелов, разбрасывая по стенам длинные черные тени. С поросших зеленым мхом камней сочилась вода.
      Ведущая в темницу дверь, обитая железом, была приоткрыта. Молодой дьяк, осторожно постучав, вошел, пропуская вперед палача.
      На широкой скамье, за руки-ноги привязанный, лежал лицом вниз софейский отрок Гришаня. Спина отрока была заголена, напротив скамьи разложены орудия пыток. Реберный крюк, кнутья, плети-кошки, ногтяные иглы да деревянные клинья - вбивать меж пальцами. Незнамо откель и взялись - редко кого пытали в Новгороде.
      Рядом с отроком сидел важный дьяк или даже боярин в богатом плаще с накинутым на голову капюшоном и перебирал в руках приспособления для снятия кожи.
      - Здрав буди, князь, - поклонился палач. - Сразу и начнем?
      Не оборачиваясь, боярин кивнул, ничего не ответив.
      Сбросив кафтан, новоявленный кат закатал рукава рубахи, взял в руки кнут, примерился, размахнулся...
      Вскочивший боярин резко схватил его за руку.
      - Ну, здравствуй, Митря Упадыш! - язвительно произнес он. - Говорят, ты в каты подался?
      Узнав Олега Иваныча, Митря попытался было бежать - да не тут-то было! Подскочивший сзади молодой дьяк - Олексаха - ловко завернул ему руку.
      Отрок Гришаня со смехом уселся на лавке, показав Митре язык.
      - Что, попытал, шильник?
      Олег Иваныч показал Митре владычную грамоту, пояснив, что деваться тому некуда. Тот заскрипел зубами от злости... а может, и от испуга. Вид у собравшихся вокруг людей был довольно-таки решительный.
      - Нам с тобой церемониться не с руки, - доходчиво объяснил Олег Иваныч. - Либо выкладываешь все о Ставре - куда он увез боярыню Софью, да не связан ли с деньгами бесчестными, либо...
      Он не договорил, но стоявший рядом Олексаха красноречиво помахал кинжалом.
      - Вижу, ваша взяла, - вздохнул Митря. - Скажу, куды ж мне деваться. Руку-то отпустите, чай, не железная.
      Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал - в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить.
      Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил:
      - О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье... о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний.
      - Зачем в монастырь-то?
      - Так не хочет она за него, - пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье... как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
      Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть - вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто - и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
      В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться - знал, за то, что случилось, кнут - это еще самое малое.
      Стражник записку со стола поднял.
      - Ди-а... ди-а-ку...
      - А ну, дай-ка... - встрепенулся дьяк. "Дьяку Февронию.
      Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
      Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.".
      - Не много ль берет на себя Феофил? - грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. - Да и человек этот житий - уж больно прыток.
      Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания - воровали там зело много.
      Глава 2
      Псковская земля. Март - апрель 1471 г.
      Однажды ночью - спало все вокруг
      В моих дверях раздался тихий стук
      И гость вошел...
      Хуан Руис, "Книга о хорошей любви"
      Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь - не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели - век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль - вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь - сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине - никуда не годный месяц, а для торгового дела - просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись - как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди - сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те - все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.
      И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали сколь их, человек-то Ставровых... Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый - Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал - глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались.
      Дорога - лугами да лесом - где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало - бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел - на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони - а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу - ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему - куда? Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких.
      Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь - так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно - "лошадка", "солнышко", "камушек". Добрый - спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые... особенно Гришаня.
      Лет сто назад - чуть поболе - отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли - не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях - Иван Васильевич, князь московский.
      Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять - а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой - не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось - еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то...
      Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему - и сам не знал пока. Не понравилось - и все! Интуиция...
      Отрока отругал тут же - чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу... Черт... Теплые еще, уголья-то... Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен? Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня... а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина.
      Олег Иваныч тоже прислушался - ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо - если охотники.
      Разожгли костер на полянке - в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя - в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть - поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель?
      "А и в лес! - подумал Олег Иваныч. - Такому волчищу там самое и место..."
      Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему - завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать - это не по дождю грязь месить куда как веселей да сподручнее.
      Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили - на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали.