Русич (№4) - Молния Баязида

– Ну и дурень же вы, Иван Петрович! – поразмыслив, сам себе сказал он. – Нашли чем заняться – государственные музеи грабить! И подельника себе нашли – соответствующего. Если и согласятся блатные – провернут дело без вас, и ни черта вы от них не получите, ни перстня, ни чего другого, разве что перо в бок. Нет, не тот это путь, нужно другим идти. Каким – думать надо. Думать, любезнейший Иван Петрович, а не кидаться на первого попавшегося уголовника.

Думал Раничев долго, дня два. В перерывах между репетициями, купаниями, сценками. Кстати, Игорь – тот самый пацан, на которого покушался старший воспитатель товарищ Ипполитов – пришел-таки на репетицию, только иногда смотрел грустно – не ведал, узнал ли Иван Петрович, про что тогда, в клубе, разговор был. А Вилен ходил, как ни в чем не бывало, даже кивал при встречах, улыбался – только не верил его улыбке Раничев, а уж тем более – Игорек, которому, улучив момент, шепнул-таки старший воспитатель, мол, проговоришься – пеняй на себя. Вот и помалкивал Игорь.

Раничев все же съездил на экскурсию с пионерами. Теперь уже более внимательно присматривался не к экспонатам – к интерьеру. Окна большие, но с решетками – не пролезешь, сигнализация – и наверху, и внизу, на входе, у гардероба за столиком – вооруженный милиционер в кителе и фуражке. Н-да… Задача. А вот он, перстень, все так же сверкает, переливается… Колечко, от которого зависит вся жизнь. Однако близок локоть, да не укусишь.

Уже спускаясь по лестнице, Иван, пропуская детей вперед, задержался в фойе, угостив папиросой милиционера. Тот не отказался, хоть и был на посту, – видимо, уж очень хотелось поговорить от скуки. Закурили.

– Тяжеленько, наверное, с ними? – кивнув на галдящих ребят, полюбопытствовал постовой – черноусый, плотненький, лет тридцати на вид. – У самого двое таких башибузуков.

– Да уж, всяко приходится, – согласно кивнул Раничев. – Но ведь и интересно. Не то, что здесь у вас. Ладно еще днем – посетители разные ходят, экскурсии, а уж ночью-то, верно, скукотища? Да и спать, поди, нельзя, проверяет начальство?

– Да уж, не поспишь, – милиционер засмеялся. – Бывало, по залам походишь – их ведь не закрывают на ночь, мало ли, кто через решетки полезет? Раньше-то мы ночью парой дежурили – веселее было, бывало, и в картишки перекинешься, и поспишь по очереди. Теперь-то не так, Николая, напарника, в Ленинград третьего дня откомандировали. Слыхали, наверное, что там враги народа творят?

– Да уж, – махнул рукой Раничев. – Извращают, как хотят, линию партии. Два журнала завели – «Звезда» и «Ленинград». Куда им два журнала?

– Вот-вот, извращаются, интеллигенты, бля… Ой, извините.

– Ничего, ничего, я тоже интеллигентов не жалую. Натерпелся от этой сволочи!

Докурив, Иван бросил окурок в урну… и замер. Урна стояла в углу, а перед ней находилась высокое окно, этакая вертикально поставленная фрамуга, незарешеченная, шириной… нет, не пролезть. Взрослому мужику – ни за что…

Раничев обернулся:

– Как же вы без решетки-то?

– К осени обещали поставить, – отмахнулся милиционер. – Да не протиснуться – тут, разве что каким-нибудь карликам-лилипутам.

– А на втором этаже, у вас, кажется, решетка обвисла, – как бы между прочим добавил Иван.

– Где? – охранник встрепенулся. – Неужто, и вправду обвисла?

– Может, и показалось.

– Ну, на всякий случай схожу, проверю.

– Тогда всего хорошего, приятно было побеседовать.

– И вам того же.

Поднявшись по лестнице, милиционер скрылся на втором этаже. Раничев огляделся и быстро бросился к фрамуге. Ага, вот и шпингалет – боже, как рассохся-то! – вот и вытянуть его… во-от так. Совсем и незаметно, тем более – темновато здесь. Открывается вовнутрь – отлично – теперь только толкни снаружи. Надеюсь, окошечко это никто проверять не будет. Ну а проверят, так ничего не поделаешь, придется бить… Этак аккуратненько, через клеенку. Ну вот…

Улыбаясь, Раничев вышел на улицу и уселся в призывно гудящий автобус. Натужно взревев двигателем, машина покатила по улице, постепенно разгоняясь километров до сорока, больше, похоже, этот агрегат не тянул. Впрочем, Ивана это не беспокоило – он думал. Допустим, с проникновением в музей теперь проблем не будет – осталось только подобрать кого-нибудь на роль лилипута. Раничев посмотрел на макушку сидящего перед ним Игоря – худенький, тощий – должен пролезть, должен! Жалко пацана, а что делать? Не с уголовниками же связываться! Малость поднаехать, уговорить – полезет, куда деваться. Тем более, Вилен его же на чем-то подлавливал?! Так что, не в этом проблема. Осталось вот только придумать, как отвлечь милиционера и что сделать с сигнализацией.

Эх, хорошо в стране советской жить! —

надрываясь, невпопад пели дети. Врывающийся в раскрытые окна ветер трепал красные галстуки и заплетенные косички девчонок.

Вечером привезли кино – «Подвиг разведчика», Раничев бы и сам его с удовольствием посмотрел, да опасался, что за ним увяжется Евдокся. А кто ее знает, как на нее подействуют движущиеся картины? Все ж таки родилась-то она в четырнадцатом веке. Потому ближе к вечеру Иван и увел Евдоксю на речку. Выкупавшись, уселись на берегу, смотрели, как медленно опускается за горизонт оранжевый шар солнца.

– Ну, как тебе здесь? – обняв девушку, тихо спросил Иван.

– Не знаю, что и сказать, – улыбнулась та. – Детки тут хорошие, поют красно! Только я не совсем их понимаю. Тряпицы огненные на шеях, самодвижущиеся повозки, суета – и о жизни подумать некогда. В церкву бы сходила – так нет ее здесь. Страшно! Особенно – когда ты уезжал. Неужто, и в городе церквей нету?

– Есть, как не быть? – Раничев усмехнулся. – Обязательно с тобой сходим.

– Ну, слава те, Господи! А то я уж думала – кругом одни антихристы. Нет, есть тут и хорошие люди, вот хоть Геннадий, боярин местный, супружница его – тоже добрая баба, а вот тиун, Виленко… не знаю… Хитрый он какой-то, скользкий, словно уж. Не нравится он мне, и лекарша Глафира тоже. Это ж надо удумать, баба – и лекарь! Ребята ее не очень-то любят, боятся… Иване…

– Что, милая?

– Ишь, как светильники сияют, – Евдокся кивнула на лагерные огни, светившиеся за оврагом. – Ярко. И не воск, и не сало, а горят. Как так?

– Видишь ли, есть такая вещь, электричество… Его в особых местах добывают, электростанции называются. Оно, электричество, и светильники зажигает, и воду греет, и утюги…

– Видала…

– А сюда, в лагерь, оно по проводам идет, все равно, как вода по трубам.

– Водопровод видала – были у нас в Переяславле трубы из дерева крепкого деланные. Значит эти – как ты их называл, провода? – тоже вроде как трубы, только маленькие?

– Ну да, почти так. Только ты до них не пытайся дотронуться, электричество – страшная сила, как молния.

– Ну, молния – то Божий гнев, от нее и молитвою упастись можно… О! Глянь-ка! Кончилось твое электричество. – Евдокся со смехом указала на вдруг погасшие огни. Так частенько бывало, что гасли – то на подстанции авария, то обрыв провода… Обрыв… А ведь сигнализация-то в музее, чай, без электричества тоже работать не будет?! Ай, молодец, боярышня, какую идею подсказала!

Подбежав сзади, Иван подхватил девушку на руки, закружил, поцеловал в губы:

– Так и понесу тебя, люба, до самого нашего «коттэджа»!

– Пусти… Вдруг увидит кто?

– А пускай завидуют, нам-то что?

– Все равно – срамно это.

Опустив девушку, Раничев взял ее за руку, снова поцеловал. Евдокся шутливо отбивалась, Иван едва не упал в росшие на краю оврага кусты. Чу! Какая-то шустрая фигурка, выскочив из-под самого носа Ивана, быстро припустила к лагерю. Раничев только и успел разглядеть, что белую рубашку с подкатанными рукавами, треугольник пионерского галстука на спине да развевающийся на ветру чуб. Кто-то из ребят… Не Игорек ли? И от кого он в овраге прятался? Неужели, Вилен опять пристал, псина?

– Фу, напугал как, – Евдокся засмеялась. – Словно заяц из кустов вынесся! Кто хоть?

– Из наших кто-то, – отозвался Иван. – А кто – не заметил. Ты чего хохочешь-заливаешься?

– Смешные они все, эти детки, – призналась девушка. – И сами смешные, и одеты смешно – что девчата, что парни – с ногами голыми бегают. Смешно.

Раничев пожал плечами. А ведь на склоне этого оврага он зарыл и саблю, и Евдоксино ожерелье, по нынешним временам – богатство немалое. Может, и сгодится на что?

– Постой-ка, люба…

Иван сквозь кусты бросился к оврагу. Проскользнул по краю, раскопал под корнями березы… и облегченно перевел дух. Слава Господу-вседержителю! И сабля, и ожерелье были на месте, никто на их целостность не покушался. Ладно, пусть полежат, а пока не надобны – не хватало еще с сомнительными драгоценностями тут светиться. Одна драгоценность покуда нужна – перстень, что в музее, за семью печатями. Не такими уж и непреодолимыми впрочем… Вообще-то, в овраге еще и перстни должны быть – один, Тамерланов подарок, Иван носил в ковчежце на шее, а вот остальные могли в скором времени пригодиться, не все, один, с аметистом – издалека, да еще в полутьме – похож, похож на эмирский подарок. Вот он, красавец – сверкает на руке голубоватым светом… Оглянувшись, Раничев убрал перстень в карман, замаскировал захоронку и, насвистывая, побежал догонять Евдоксю. По возвращении в лагерь ее тут же окружили высыпавшие из клуба девчонки, жаловались наперебой, что такой интересный фильм, и вот, не удалось до конца посмотреть – электричество вырубилось.

– Электричество – страшная сила! – вспомнив слова Ивана, с улыбкой произнесла Евдокся.

Собравшиеся вокруг нее ребята захохотали.

– Хорошая девушка наша Евдокия, – громко похвалил кто-то. – Красивая и юморная.

Смеркалось. Не заходя на территорию лагеря, Раничев оглянулся и, свернув к свалке, поднял с земли парочку камней, после чего незаметно подобрался к флигелю, еще раз оглянулся и изо всех сил запустил камнем по собственному окну. Со звоном полетели вокруг стекла, на первом этаже послышались взволнованные голоса, хлопнула дверь.

– Вон они, злодеи, туда понеслись. К помойке!

– Поймать бы да насовать крапивы в штаны!

– И поймаем! А ну, побежали – там овраг, не уйдут. Ишь, взяли моду, стекла бить, ну, паразиты… Вон, вон один. Стой! Стой, хуже будет.

Услыхав быстро приближающиеся голоса, Раничев резко вынырнул из кустов, едва не сбив с ног дородную сестру-хозяйку.

– Что, что такое? Куда вы все ломитесь?

– А, это вы, Иван Петрович! Какие-то паразиты вам стекло выбили. Бежим, авось кого и поймаем.

Сделав круг почти до оврага, преследователи в лице сестры-хозяйки, ночного сторожа деда Пахома, прачки и самого Раничева, естественно, не добились никакого успеха и несолоно хлебавши вернулись обратно.

– Как же я теперь, без стекла-то? – трагическим шепотом причитал Иван. – Комары налетят, жену искусают.

– Вы, Иван Петрович, марлей занавесьте, хотите – дам, марлю-то?

– Да что эта марля, – сторож презрительно махнул рукою. – Ты бы, Петрович, у начальника ключ от столярки взял – там и стеклорез, и стекло, и замазка.

– Ключ, говорите? Пожалуй, так и сделаю.

Так и сделал: в столярке нашлись не только стекла и стеклорез, но и гвозди, молотки, кусачки. Последним Иван очень обрадовался, так и – вместе со стеклорезом и квадратным остатком стекла – оставил у себя, тщательно обмотав рукоятки асбестовой изоляционной лентой.

– Ну вот, – замазав стыки только что вставленного стекла замазкой, Раничев потер руки. – Теперь осталось найти «лилипута» и придумать, что сделать с охранником. Хотя, насчет охранника…

Спустившись на первый этаж, Иван громко постучал в крайнюю дверь:

– Глафира Петровна. Снотворным у вас разжиться нельзя? А то не уснуть никак после стекла да беготни этой.

– Нервный вы человек, Иван Петрович. Спокойнее ко всему относиться надо.

– Рад бы, да не могу. А можно сразу пачку, что б вас больше не беспокоить?

– Да берите, жалко, что ли? Только запомните – не более двух таблеток, не то утром не добудиться вас будет.

– Вот спасибо, любезная Глафира Петровна.

– Да было б за что!

«Лилипутом» Иван занялся буквально на следующий же день, сразу после репетиции задержав Игоря.

– А ну, парень, помоги-ка мне контрабас на шкаф пристроить, а то еще растопчут танцоры, с них станется.

Мальчик беспрекословно забрался на табурет, и Раничев с удовлетворением оглядел его хрупкую фигуру. Должен пролезть, должен…

– Ну, спасибо тебе, Игорек.

– Не за что, Иван Петрович! Так я пойду?

– Погоди… Давай-ка, для начала признайся – Вилена боишься?

Парень замялся и покраснел.

– Он про твоих родителей что-то проведал? – припомнив подслушанную беседу, не отставал Иван.

Игорь низко опустил голову.

– Кто они, ссыльные? Не слышу!

– Спецпоселенцы… – еле слышно пролепетал мальчик. – Я и не хотел сюда ехать, но… – он вдруг заплакал навзрыд, сотрясаясь всем телом.

– Ну-ну, не реви, – неумело утешал Раничев, чувствуя себя при этом последней скотиной. А что поделаешь? Не с уголовниками же якшаться? Хоть постараться не подставить парня… Ну, это потом… – Вот что, хватит реветь. – Иван взял мальчишку за плечи. – Вытри слезы, вот… И не хнычь больше. Слушай меня, внимательно слушай… От Вилена я тебя постараюсь избавить. Он ведь не пристает больше?

– Нет.

– Вот видишь! И дальше не будет, и родителям твоим ничего не сделает, так что живи спокойно.

– У меня… у меня нет родителей, – прошептал Игорь. – Только бабушка с дедом, а родители… – он снова заплакал.

– Так ты будешь меня наконец слушать?

– Угу.

– «Угу»! – передразнил Раничев. – В выходные поможешь мне в одном деле. Ты сам-то угрюмовский?

– Нет, из Пронска.

– Плохо. Значит, Угрюмов плохо знаешь. Хотя, может, это и к лучшему… Ну, не вешай нос, Игорюха! – Иван со смехом подмигнул парню, и тот несмело улыбнулся.

– Ну вот! Совсем другое дело, – одобрил Раничев. – Значит, мы с тобою договорились?

– А что делать-то?

– Да пустяки на пару минут. Там узнаешь. Но, Игорь, о договоре нашем пока никому ни слова!

– Честное пионерское! – отдав салют, поклялся пацан.

В воскресенье, после вечерней политминутки, посвященной «фашиствующей клике Тито», Раничев догнал выходившего из столовой начальника.

– Есть к тебе одна просьба, Гена.

– Что, опять стекло разбили?

– Да нет, – Иван улыбнулся. – Помнишь, ты про рыбалку говорил?

– Помню, конечно. Вот после родительского дня сразу и рванем.

– Да понимаешь, ко мне тут друг из Москвы приезжает, на пару деньков, проездом. Вот бы на понедельник у тебя отпроситься?

– На один день? – Геннадий пожевал губами. – Что ж, препятствовать не буду. Но – только на день, хорошо?

– Конечно! Утром раненько выйдем – к вечеру обернемся. Рыбы подкоптим к пиву…

– Если поймаете, – начальник лагеря неожиданно рассмеялся. – Тут ведь места знать надо.

– Вот оно что… – расстроенным голосом протянул Раничев. – Об этом я, признаться, и не подумал…

Слушай! – он вдруг оживился. – А, может, я из лагеря кого возьму? Тут один пацан мне все уши прожужжал с этой рыбалкой – знаю, мол, все места. Разрешишь его взять?

Геннадий недовольно нахмурил брови:

– Смотря про кого говоришь.

– Про Игоря Игнатьева, из второго отряда.

– А, – улыбнулся начальник. – Этого забирай, он вообще не наш, пронский. Но помни, все равно – несешь полную ответственность за его жизнь и здоровье.

– Само собой, – со всей серьезностью заверил Иван. – Да, Евдокия картон просила и краски.

– В пионерской возьмите.

– Да там нет уже, кончились.

– Опять кончились? Да что они их, едят, что ли? Ладно, пошли ко мне, дам. Так сказать – из личных запасов.

Они вышли засветло – до города было километров пятнадцать – вроде, кажется, и немного, да смотря как идти. Оба одеты, как следует, – кирзовые сапоги, плащевки, за плечами котомки защитного цвета. Неподалеку от моста спрятали удочки – к чему лишний груз? – да и пошли себе дальше. Поначалу шагали бодро, Раничев, подбадривая пацана, даже насвистывал какой-то мотив. Примерно на середине пути, у речки, сделали привал. Перекусили прихваченными бутербродами, пошли дальше. Теперь шагалось тяжело – солнце светило все сильней, злее, так что когда впереди показался Угрюмов, путники уже исходили потом.

– Ну, можешь переодеться, – останавливаясь, глухо произнес Иван, с завистью глядя, как Игорь шустро сменил тяжелые сапоги и штаны на спортивные тапочки и синие сатиновые трусы, повязал поверх блузы галстук. В город вошли вместе, а затем ненадолго расстались. Начинался, вернее – уже давно начался – понедельник, начало рабочей недели. Впрочем, в музее понедельник считался выходным днем. Оставив Игоря в сквере на лавочке, Раничев достал из котомки заранее припасенную брезентовую куртку с надписью «Угрюмэнерго», старательно выполненную по его просьбе Евдоксей. Ничего себе получилась надпись – яркая, заметная издалека. Накинув куртку на плечи, Иван прихватил котомку и уверенною походкой зашагал к частным домам. Как раз к той улице, что примыкала к музею, где и постучался в первую же калитку:

– Эй, мамаша, живые в доме есть?

Возившаяся в огороде женщина бросила тяпку:

– Че надо?

– Из «Угрюмэнерго» я, электрик, – облокотившись на забор, громко отозвался Раничев. – Вот, собираемся на вашу улицу новую ветку бросить, старая-то небось вся гнилая?

– Ой, не то слово. Почитай каждый день свет гаснет. То ветер подует, то еще что… Может, в дом, да молочка?

– Спасибо, мамаша, некогда. Вижу, лестница у вас на дому висит – воспользуюсь ненадолго, а то провод провис, а аварийку вызывать ни к чему – работы тут минуты на две.

– Бери, бери, милай. Погоди вот, калитку открою… А новые провода-то кто тянуть будет, немцы аль наши?

– Немцы, мамаша, пленные.

– Вот и хорошо, уж эти-то на совесть сделают.

Прихватив лестницу, Иван приставил ее к нужному столбу, на который повесил картонную табличку с надписью «Осторожно! Ремонт!» и, как ни в чем не бывало, полез вверх, не привлекая к себе ни малейшего внимания редких прохожих. Аккуратно перекусил провода кусачками, ту же процедуру проделал и на соседнем столбе, скрутив упавшие на землю провода в круги, повесил их на плечо, и, вернув хозяйке лестницу, быстро зашагал к скверу. От проводов избавился по пути, зашвырнув их в какую-то яму, туда же полетела и табличка. Обнаружив в сквере терпеливо дожидающегося Игоря, подозвал его, и направился к музею.

Уютно дремавший в кресле усатый милиционер, приоткрыв глаза, заметил, как на пульте погасла красная лампочка сигнализации. Одновременно с ней перестала гореть и настольная лампа.

– Опять электричество отключили, – лениво буркнул охранник. – Что ж, бывает. Хорошо хоть чайник успел вскипятить.

Вообще-то, пользоваться электроприборами в подобных заведениях запрещалось в целях пожарной безопасности, однако, по мнению усатого, такие ничтожные цели явно не стоили крепкого свежезаваренного чайка. Кому она мешает, плитка-то? Трофейная, немецкая, не какой-нибудь там керогаз, понимать надо! Да и пользовались ею лишь по ночам или вот, как сейчас, в выходной для музея день – понедельник.

Милиционер едва успел заварить чаек в кружке, как вдруг из дальнего зала послышался звук разбившегося стекла. Что такое?

На всякий случай вытащив наган, охранник направился к источнику шума. Вроде бы стекла в полном порядке – сквозняком не несет. Хотя, кто его знает – шторы кругом, занавески. Придется отдергивать каждую.

Отбежав в сторону от только что разбитых, специально захваченных с собою, стекол, Раничев внимательно следил за шторами. Первое окно, второе, третье… Кажется, пора.

Иван жестом подозвал Игоря. Пацан, кивнув, подбежал. Раничев, подойдя к зданию, с силой толкнул фрамугу:

– Ну, Игорек, с Богом!

– Вы точно не вор? – оглянулся на него пацан.

– Точно… Главное, со щеколдой справься. И – побыстрее.

Тонкая мальчишеская фигурка исчезла в проеме. Звякнул засов…

Обрадованный Раничев хлопнул мальчика по плечу:

– Ну, Игорь, теперь жди в скверике.

Пацан кивнул, облизав пересохшие губы.

Войдя в фойе, Иван, стараясь не шуметь, задвинул засов и, с удовольствием увидев дымящуюся кружку, от всей души сыпанул туда снотворное.

– Достаточно одной таблэтки, – пошутил он и, захлопнув фрамугу, на цыпочках поднялся на второй этаж, где пока и затаился.

Услышал тяжелые шаги милиционера, дребезжание чайной ложечки и наконец мощный богатырский храп. Ну, наконец-то! Теперь – задело. Вот она, витрина с заветным перстнем. Раничев вытащил стеклорез, аккуратно вырезал стекло ровным прямоугольником, взяв перстень, положил на его место другой, с аметистом, и так же аккуратно закрыл его принесенным с собою обрезком стекла, замазав кое-где щели замазкой. А вроде – и ничего себе получилось. По крайней мере, до ближайшей ревизии точно не заметят. Раничев горделиво улыбнулся:

– Ну, Иван Петрович – ты просто настоящий взломщик. Теперь бы еще Игорек не подвел…

Игорек не подвел – все так же сидел на скамейке в сквере. Снова проник через фрамугу в фойе, косясь на спящего милиционера, задвинул на входной двери засов и тем же путем – через фрамугу – выбрался наружу. Раничев помог ему спуститься, и, подтащив на себя, на сколько мог, захлопнул фрамугу.

– Ну – все, – он подмигнул мальчишке. – Теперь – домой. Впрочем, есть еще немного времени отведать мороженого и пива. Ты как?

– Мороженое буду, – чуть улыбнувшись, кивнул пацан.

– А пива тебе никто и не предлагает, – Раничев несильно щелкнул его по носу и предупредил: – Болтать не советую – посадят.

– Что я, маленький, что ли?

– А сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– В самый раз, – с усмешкой заверил Иван.

Они добрались в лагерь к позднему вечеру, по пути ловили рыбу – надо ведь было отчитаться. Игорю везло – поймал и щуку, и окуней, и даже голавля. Раничев лишь завистливо следил за мальчишкой, у самого-то ну совсем не клевало, и все тут. Даже Игорь заметил:

– Что, не везет вам?

– Мне, Игорек, считай, уже повезло, – со всей серьезностью отозвался Раничев.

Проводив пацана до барака второго отряда, Иван бегом бросился к флигелю, тяжело дыша, уселся на койку, разбудил Евдоксю.

– Рада, что ты вернулся! – улыбнулась та и тут же встревоженно спросила: – Что-то случилось, любый?

– Только хорошее, – с улыбкой отозвался Раничев, надевая на палец оба перстня, один за другим. – Ну, иди ближе, любимая… Ва мелиск ха ти Джихари…

Иван даже закрыл глаза – показалось вдруг, будто пахнуло песчаной бурей – а когда открыл… все было на месте. Та же маленькая комнатуха, узкие, составленные вместе койки с казенным бельем, бьющийся за стеклом мотылек. Не получилось!

Раничев попробовал еще раз, в подробностях представив родной, до боли знакомый Угрюмов:

– Ва мелиск ха ти Джихари…

Нет, не действовало!

Иван тяжело уставился в пол. Евдокся приникла к нему:

– Что-то и в самом деле случилось, милый?

– Да так, пустяки…

Раничев не имел права раскисать! Ну, не получилось сейчас, и что? Может быть, выйдет потом? А даже если и не выйдет – прожить в этом времени жизнь нужно достойно, в конец концов, не так уж сильно и отличается она от привычной, к тому же уже появились друзья – хоть тот же Геннадий с супругой – эх, выправить документы да… К тому же через четыре года умрет Сталин, прижмут хвост госбезопасности, а чуть позже начнется то, что многие интеллигенты называют – «оттепель».

– Так что, ложимся спать, милый?

– А пожалуй что и спать, – неожиданно засмеялся Иван. – Хотя, вообще-то – рано, еще ведь и одиннадцати нет. Может, сходим на речку, купнемся?

– Ночью?

– А что? Слабо?

– Мне? Ах ты…

За окном послышался треск мотоцикла. Раничев и Евдокся совсем не обратили на него внимания, полностью поглощенные друг другом. Очнулись лишь от требовательного стука в дверь:

– Гражданин Раничев?

– Да, я, – встрепенулся Иван. – А что такое?

– Откройте, милиция!

Ну, вот и все…

– Подождите, мы хотя бы оденемся.

Сигануть в окно? А Евдокся? Или, впустив милиционера, резко ударить его в висок, завладеть оружием…

– Ну что, оделись?

– Да, войдите.

Возникший на пороге молодой круглолицый парень в синем кителе и серебристых погонах приложил руку к козырьку:

– Участковый уполномоченный старший лейтенант Ластиков. Можно пару вопросов?

– Здесь?

– Ну, не в город же вас везти?

– Что ж. – Раничев развел руками: – Спрашивайте.

– Поступил тут на вас один материал, – участковый извлек из полевой сумки сложенный вчетверо листок. – Гражданин Раничев, Иван Петрович, будучи худруком пионерского лагеря, систематически проявляет низкополо… нисколо… низко-по-клон-ство перед западными капстранами и оголтелый кос-мопо… космоли…

– Космополитизм, – подсказал Иван.

– Во-во, он самый, – с облегчением кивнул участковый и с интересом взглянул на Раничева. – Стишки – сегодня слушает он джаз, а завтра Родину продаст – выходит, про вас, что ли?

– Не, не про меня, – засмеялся Иван. – Разве я детей плохому научу?

– Не знаю, не знаю, – старший лейтенант покачал головой. – Ну, что тут говорить. Собирайтесь. И вы, гражданочка, тоже.

Кивнув, Иван нагнулся, стараясь подобраться поближе к ногам…

Глава 4

Угрюмовский район.

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ

– Берите большую сумку и езжайте в Москву. Обязательно на прием к министрам.

Л. И. Брежнев

Возрождение

…милиционера. Вот сейчас резко рвануть… ага, он как раз отвлекся. На раз-два… И… р-раз… И…

Старший лейтенант Ластиков действительно отвлекся – на шум чьих-то шагов, которых поглощенный своими мыслями Раничев как-то не услышал вовремя. Лишь краем глаза увидел, как отворилась дверь.

– О-ба! Василий! Так и знал, что ты здесь – мотоцикл увидел. Бегает еще?

– А чего ему сделается, Гена? Трофейная техника!

Иван поднял глаза, увидев вошедшего начальника. Тот вполне доброжелательно, но с небольшим недоумением смотрел на старшего лейтенанта. Тут же и спросил:

– Ты чего здесь?

– Да по сигналу.

Начальник лагеря насторожился:

– По чьему сигналу? Ты б сначала ко мне зашел, Василий. Потолковали б сперва.

– Да я так и хотел, – к удивлению Раничева, участковый заметно сконфузился. – Да тебя не было.

– В колхозе был, у Иваныча. Только вот приехал, смотрю – мотоцикл. Ну, давай, давай, рассказывай.

Иван вдруг приложил палец к губам, многозначительно кивнув на стену.

– Ах да, – Артемьев понизил голос, вспомнив, что в соседней комнате проживает Вилен. – Вот что, други, лучше пойдемте-ка ко мне.

Раничев встал и успокоительно погладил по плечу Евдоксю:

– Ты спи, пожалуй.

– Красивая у вас супруга, – улыбнулся старший лейтенант и вежливо козырнул Евдокии. – Извиняйте, гражданочка.

Девушка проводила Ивана до порога:

– Ничего не случилось?

– Опасного – нет, – подмигнул тот. – Спи, спи… Я, наверное, не скоро. Может, и выпить еще придется.

– Смотрите там, не очень… Пианство – грех ести.

– Вот спасибо, разъяснила, – расхохотавшись, Раничев чмокнул девушку в щеку и, стараясь не очень топать, спустился по лестнице вниз.

Начальник и участковый ждали его у мотоцикла – черного, заляпанного в грязи «БМВ».

– Поедем? – старший лейтенант любовно погладил машину по баку.

– Ну, вот еще, – отмахнулся Артемьев. – Будешь тут стрекотать. Идти-то два метра.

У себя в кабинете он тут же накрыл стол старой газетой, разложил полкраюхи хлеба, колбасу, сыр и гостеприимно кивнул:

– Сейчас вот, разожгу керогаз – чайку выпьем. А ты, Василий, пока рассказывай.

– Да чего там рассказывать, – пожал плечами участковый. – Был сегодня в отделе, материалы получал – два по браконьерству, три по мордобоям, и один вот – сигнал. Некто, себя не назвавший, накатал телегу на твоего работника… На вот, полюбуйся.

Артемьев развернул листок и зашевелил губами:

– Худрук пионерского лагеря… неустойчивые идейные позиции… преклонение перед чуждым образом жизни, выражающееся в джазе… воспитание подрастающего поколения в буржуазном духе… игнорирование линии партии… Ого! В общем, как всегда, ничего конкретного, – начальник нехорошо улыбнулся и посмотрел в глаза участковому. – А ведь, Василий, это не против него сигнал, – он кивнул на Раничева, – это – против меня сигнал, понимаешь ты? Ведь, если что – я во всем виноват, недоглядел, на работу принял. Помнится, раньше ты подобных писаний вообще не рассматривал, а сейчас?

– Дак расписал начальник, куда деваться?

– А раньше что ж не расписывал? – Артемьев постепенно наливался гневом, словно это он, а не участковый являлся полномочным представителем исполнительной власти района. А вообще-то, учитывая местный расклад сил, так оно и выходило. – Раньше не расписывал, а теперь – на тебе! Случилось что? Ну, погодите, приедет товарищ Рябчиков…

– Да вы что, ничего не знаете?! – удивленно воскликнул участковый. – Не приедет товарищ Рябчиков, ясно? Нет его больше.

– Как это – нет? – Артемьев побелел и, схватившись за сердце, шепотом спросил: – Неужели – сняли?

– Хуже, – милиционер сглотнул слюну. – Умер на обратном пути, в поезде. Скоропостижно скончался – инфаркт.

– Умер, говоришь? Так вот чего все хвосты подняли! – Начальник лагеря возбужденно захромал по кабинету. – Это хорошо, что умер, значит, не сняли, значит – сам… Ну, тогда еще поборемся, еще посмотрим, кто кого! А Тихон Иваныч-то, верно еще не знает?

Участковый кивнул:

– Конечно, не знает – почта-то только завтра будет. Да и не сообщали еще никому, чтоб панику не поднимать – мне вот замполит шепнул… в связи с сигналом.

– Панику, говоришь? – Аретемьев подошел к телефону. – Нет, тут дело похуже – все казанцевские интриги… Он уж, поди, себя в кресле первого видит?

Тут вдруг зазвонил телефон, требовательно и резко. Начальник поднял трубку:

– Тихон Иваныч? Знаешь уже? И что делать будем, соберем городской партактив? Понимаю, что не по телефону… Да не надо машину, сейчас и приеду, вместе вон с участковым… А машину ты лучше в город пошли, к Красикову. Нет, не в отпуске он, вернулся уже… Конечно, поборемся, Тихон Иваныч, а как же?!

Положив трубку, Артемьев обвел всех тяжелым взглядом и, пошарив в несгораемом шкафу, вытащил оттуда початую бутылку водки и три граненых стакана. Быстро разлил: