Попов Александр
Благоwest, или обычная история о невероятном сумасшествии
Александр Попов
Благоwest, или обычная история о невероятном сумасшествии
Рассказ
1
Такси вкрадчиво притормозило на глухой узкой дороге возле высокого кирпичного ограждения, за которым во мраке этого холодного вечера, скорее, уже ночи, настороженно-замкнуто чернились крыши и шпили поселка - укромного местечка на диковато-живописном берегу иркутского залива, местечка роскошного жилья, необыкновенных, нередко дерзко-вычурных строений, богатых деловых людей, дорогих сверкающих полировкой автомобилей, злых породистых собак и надменных молодцеватых охранников. Крупнотелый, в кожаной куртке, в низко натянутой на лоб черной шапочке и в темных очках мужчина небрежно-молча расплатился с боязливо жмурившимся, мелковатым, как подросток, таксистом, выбрался на воздух, дождался на обочине, пока за поворотом тьма не поглотила машину. Снял очки, короткими торопливыми затяжками покурил, рассеянно посматривая на чуть различимую за укосом Ангару с пологими сопками на противоположном необжитом берегу. Река клином-заливом словно бы врубалась в тайгу. Вдали разнолико, но колко сверкали россыпи городских огней. От тихой воды тянуло знобкой сыростью, под ногами похрустывал ледок, напоминая о поздней, предснежной осени.
Человек натянул на лицо шапочку, оказавшуюся с прорезями для глаз и рта, неумело-грузно взобрался по выбоинам на ограждение, с другой стороны чуть не плашмя повалился возле зарослей кустарника. Отдышался, слегка отряхнулся и осмотрелся. Потянулся было в карман за сигаретой, но спохватился. Метрах в ста пятидесяти величественно, быть может, с утаенным вызовом всему окружающему высился огромный, в двадцать, если не в тридцать, окон кирпичный оштукатуренный дом с балконами, балюстрадами, редкой, но изысканной лепниной, просторной мансардой, с клумбами и экзотичными площадками вокруг, имитирующими сказочные лужайки, философичные садики, скалистые горы с водопадами и озерками. К этому дому, освещенному лишь с фасада, человек и направился, но с тыла, через густой, с раскидистыми колючими ветками яблоневый сад. Медленно крался по шуршавшей под ногами листве, по клумбам, по всхрустывающим сухим веткам. Замирал, если громко встрескивало.
С великим трудом, несколько раз больно уколовшись, человек миновал сад, остановился перед непроницаемо темным окном особняка. Легонько толкнул створку оконной рамы - она послушно подалась вглубь комнаты.
Только запрыгнул на подоконник, как неожиданно к нему устрашающе-высокими прыжками подбежала крупная откормленная овчарка. Однако - не стала лаять, а, напротив, дружелюбно заскулила, заюлилась вся, преданно-весело посматривая на согнувшегося в оконном проеме мужчину.
- Джеки! - властно позвали собаку. - Ты где, дьявол? Что там унюхал?
Человек приставил палец к губам и умоляюще шепнул:
- Джеки, гулять. - И отчаянно отмахивал собаке рукой.
Пес с сомнением и ласковым рычанием отошел, и когда человек опрометью, будто его и не было, скрылся в комнате, легонько прикрыв раму, побрел к охраннику.
- Что там унюхал, Джеки? - Молодой, плечистый охранник фонариком осветил окно и кусты, ничего подозрительного не обнаружил, потрепал собаку по пшенично-рыжему жесткому загривку. - Померещилось тебе, видимо. На, грызи свою кость!
Человек, унимая прихлынувшую к голове хмелившую кровь, постоял минуту-другую в теплой, но совершенно темной зале. Ласкающе, уютно пахло дорогой кожаной мебелью, синтетикой новой телевидеоаппаратуры, нежнейшими дорогими духами и живыми цветами, кажется, розами. Где-то в углу мерно и томно тикали большие часы с маятником. В доме было так тихо, что слышался шорох потревоженных, не сразу успокоившихся тюлей. Без ощупывания стен и предметов, будто прекрасно знал маршрут, в кромешной темноте направился по коридору. Тихонько отворил остекленную дверь в какую-то с плотно зашторенными окнами комнату.
Из громоздкого письменного стола - не копаясь в нем - мужчина вынул массивный ключ, подошел к стене, снял с нее картину и точно - однако, очевидно не видя скважины, - беззвучно вставил ключ во встроенный в стену сейф. Вправо-влево крутанул, растворил толстую дверку - вспыхнул изнутри направленный вниз матовый свет. Сложил в холщовый мешок разноцветные пачки новеньких долларов, евро и рублей.
Возьмет пачку - зачем-то подержит на ладони, обнюхает, полюбуется ею, помнет легонько, словно бы наслаждаясь ее толщиной и упругостью. Деньги сытно, жирно похрустывали в его черных руках.
В тот же мешок, отчего-то тоже аккуратно и бережно, положил несколько слитков золота, бархатные коробочки с драгоценностями, увесистую стопку ценных бумаг. И тоже не спешил, каждую вещь любовно держал в руках, наслаждался, улыбаясь.
Тем же путем - но долго прокарабкавшись на высокое ограждение, вспотев и замаявшись, - мужчина выбрался на дорогу. С час брел в морозной тьме. Свернул на тропку, прошел немного, запихал мешок под огромную сушину, поверженно лежавшую между сосновой и березовой порослью, кое-как забросал прощелину листьями и ветками. Знобко посмеивался:
- Говорил я тебе, Александр Иванович, что все против тебя, - обратился мужчина к кому-то воображаемому. - Не веришь? Ничего, поверишь, простая твоя душа! Знай: человек - создание подлое, хитрое и жадное! Всяк хочет властвовать, жить в довольствии и богатстве. Таких уймища! Намотай на ус: если не ты, так тебя... - Мужчина оборвал свою торопливую речь, сжал кулаки и, будто смертельно устал, вяло побрел от сушины назад той же тропой.
Совершенно разбитым добрался до байкальского шоссе. Хватился, что лицо все еще закрыто маск-шапочкой, раздраженно содрал ее, швырнул в кювет. Остановил какую-то гремевшую пустыми бочками грузовую машину и уехал в город.
2
Александр Иванович Цирюльников, высокий, но грузноватый мужчина лет сорока пяти, с уставшим серовато-бледным лицом, хозяин крупнейшей в Сибири торгово-промышленной корпорации-холдинга "Благоwest", на такси ближе к полудню вернулся из командировки в свой великолепный трехэтажный особняк на берегу иркутского залива. Он всю дорогу подремывал, расплывшись широким, упитанным туловищем на заднем сиденье. Но вздрогнул, увидев возле высоких металлических ворот своего дома милицейские машины. Торопливо расплатился, однако дождался какой-то копеечной сдачи от язвительно усмехнувшегося шофера. Вбежал в дом.
- Саша, Саша, нас обворовали! - неуверенно подошла к Цирюльникову молодая красавица жена Анастасия. - Понимаешь, кто-то открыл ночью окно... я с детьми спала... собаки не залаяли... - словно оправдывалась она.
Он не дослушал, грубовато отстранил ее, ничего не спросил у милиционеров, широким шагом прошел к открытому пустому сейфу, крепко сжатым кулаком ударил по стене. Крикнул:
- Куда смотрела, дура! - Выхватил из вазы цветы: - Какого черта ты покупаешь всякую дребедень? Я день и ночь пашу, как проклятый, а ты угрохиваешь деньги на черт знает что! Все гардеробы забиты твоим шмутьем!
- Я что же, должна ходить как оборванка? Муж зарабатывает миллионы, а я буду трястись над каждой копейкой? Ты, Саша, становишься невыносимым. Ты патологически жадный. Ты - больной! Сумасшедший! Псих! Я брошу тебя. Думаешь, твои деньги меня удержат? А вот и нет! Нет!
Анастасия заплакала, убежала наверх в спальню, с треском захлопнула за собой дверь.
- Где охранники? - не унимался хозяин. - Живо сюда всех!
Двое детей Цирюльникова, сын Гриша, худощавый, весь настороженный подросток от первого брака, и дочка дошкольница Татьянка, насупленно, угрюмо посматривали с углового дивана на отца, который безобразно кричал на двоих охранников, размахивая кулаком перед их вспаренными лицами. Трое милиционеров и следователь Переломов с криминалистом, растерянные и смущенные, не обрывали Цирюльникова, с преувеличенной старательностью снимали отпечатки пальцев, осматривали окно, а снаружи - наличник, фотографировали сейф и его содержимое, что-то записывали, в полголоса переговаривались по мобильному телефону. Переломов, сухощавый, в потертом, с оттянутыми карманами пиджаке, умышленно громко покашливал в кулак, с неудовольствием косясь на Цирюльникова, которого, было похоже, совершенно не волновало, что в одной комнате с ним посторонние люди, представители закона.
Широкая, ожиревшая грудь Александра Ивановича тяжело дышала, его глаза, налитые злобой, вперились в оцепеневших охранников:
- Вы, оглоеды, у меня как сыр в масле купаетесь! Я вам сколько плачу? Да вы в благодарность за такие бабки должны как собаки за версту унюхивать опасность! А у вас из-под самого вашего сопливого носа умыкнули целый мешок добра! Спали?! Спали, дармоеды! Я из вас душу вытрясу!
- Александр Иванович, ей-богу не спали, - попробовал защититься один из охранников - парень с наголо обритой, по-бычьи крупной головой.
- Молчать, паскуда!
Цирюльников крепко взял за лацканы пиджака этого рослого, бугрившегося мускулами парня, мощно тряхнул его и оттолкнул с такой силой, что тот неудержимо попятился и спиной расшиб остекленную межкомнатную дверь. Другому охраннику Цирюльников молниеносно нанес удар в челюсть. Снова напал на первого, потом - на второго. Они не сопротивлялись, а лишь сопели и слегка уворачивались, сжимая зубы.
Наконец, не выдержал и вмешался следователь Переломов. Он похлопал вспотевшего, растрепанного хозяина по плечу и деланно-спокойным голосом пригласил его в соседнюю комнату.
Цирюльников минуту-другую с презрительным вызовом пялился на следователя, словно хотел сказать ему: "Ну, и что же ты можешь сделать против меня, шавка?" Однако ж, подчинился. В соседней комнате грузно повалился на диван, трясущимися пальцами прикурил сигарету. Переломов присел в кресло напротив, угрюмясь и покашливая в кулак. Не сразу начал опрос. Выяснил, что было похищено.
- Александр Иванович, вы вчера прилетели из Новосибирска?
- Да, вчера. Из Новосибирска. Обсуждал сделку. Что вы на меня так хитро смотрите? И прекратите усмехаться, черт возьми!..
- Я не усмехаюсь. Успокойтесь. Итак, прилетели в семь вечера, но почему-то не вызвали персональный автомобиль, не приехали домой. Конечно-конечно: это ваша личная жизнь... но все же... все же...
Цирюльников подскочил с дивана, угрожающей тушей навис над щуплым следователем:
- Вы меня подозреваете в чем-то!? Что, я самого себя обокрал? Самого себя?! Интересненькое дельце! И много вас, таких умников, околачивается в МВД, протирает штаны на расшатанных стульях?
- Поймите, Александр Иванович, - с невольной, но преувеличенной иронией независимого человека скошенными губами усмехнулся Переломов, - следствие должно быть объективным и всесторонним. Итак, вы прилетели из командировки и...
Следователь многозначительно замолчал, с въедливой пытливостью какого-то тайного торжества прямо и твердо посмотрел в замершие, стекленеющие глаза Цирюльникова.
- И поехал в такси на свою городскую квартиру. Там и переночевал.
- Вот как. Один?
- Один.
- Ладно. Но все же любопытно: почему вы не поехали сюда, в поселок? Ведь здесь, если не ошибаюсь, ваш настоящий дом - семья, жена, дети. Скажите мне по секрету: может, у вас имеется любовница?
- Да вы что ко мне подкрадываетесь, как кот к сметане? - не на шутку озлился Цирюльников, исподлобья поглядывая омертвевшими глазами на следователя. "Какие мерзкие глаза", - в себе поежился Переломов. - Я что, на самом деле похож на идиота: сам себя обворовал?! Да задумайтесь вы наконец-то - зачем?
В голове Александра Ивановича неожиданно будто бы что-то, как померещилось ему, хрустнуло и сломалось, и стала пульсирующе отстукивать странная мысль: "А ведь и вправду чудно: почему я сразу с самолета не поехал домой, а забрался в городскую квартиру и завалился спать? Потом соскочил, как полоумный, и понесся сюда..."
Переломов притворно-равнодушным прищуром скользнул по непонятно задумчивому лицу хозяина, неопределенно покачал веснушчатой лысоватой головой: "Этот объевшийся богатством мужик действительно не в своем уме: то орет как бешеный, то на твоих глазах чуть не умирает".
- Н-да, труднехонько вам возразить, Александр Иванович.
Неловко, томительно помолчали. В руке Цирюльникова, одрябше свесившейся со спинки дивана, погасла сигарета, о которой, видимо, он напрочь забыл.
Переломов неуверенно возобновил опрос:
- Проникли в дом, Александр Иванович, через окно, но кто открыл его? Или откинул щеколду заранее? Или, может, вор находился внутри?..
Но Цирюльников не отзывался - о чем-то отяжеленно, утянуто думал.
На вопросы следователя Цирюльников все же стал отвечать - невнятно, невпопад, однако без недавнего раздражения и напора грубой силы. Он показался проницательному Переломову человеком сломавшимся, сраженным внезапной болезнью. Перед следователем словно бы сидел абсолютно другой человек, не тот, с которым он вошел в эту комнату, не тот, который недавно свирепствовал перед тоненькой, похожей на девочку женой и буйволоподобными охранниками. "Богатый, а ведь, кажется, разнесчастный по самую маковку, добросердечно подумал немолодой следователь. - Какой сериал смотрела моя женка и пищала от удовольствия? "Богатые тоже плачут"? Очевидно, что этот деятель не сегодня-завтра взвоет".
Вскоре следственная бригада уехала, сухо попрощавшись с задумчивым хозяином, сутуло вмявшимся в сыто, жирно лоснившуюся кожу величаво-пухлого дивана.
Потом Цирюльников бесцельно бродил по комнатам, ему часто звонили по мобильному, он резко, односложно отвечал и с досадой и, могло показаться, страданием на лице отключался. Еле поднимая ноги, взобрался по лестнице в спальню к жене. Анастасия, с воспаленными глазами, вспыхнула отчаянной истерикой, - бросала в мужа вещами, царапала его и била кулачками. Он легонько, бережно, как цыпленка, молчком скрутил ее, уложил в кровать и, морщась, спустился вниз. Мрачно посмотрел на своих детей, тихо сидевших все на том же угловом диване в гостиной, погладил по голове плаксиво сжавшуюся дочь, потрепал по щеке окостенело державшегося сына. "Боятся, - устало подумалось ему. - И что за бес меня крутит? Словно бы не я живу, а - кто-то другой за меня во мне. В голове - мешанина, белиберда: какие-то собаки вспоминаются, хруст льда под ногами, стена, а через нее кто-то карабкается..."
На Александра Ивановича наваливалось, как текучая гора, сонливое настроение, да так стремительно и ощутимо, что - словно бы и впрямь от насевшего бремени, стали подламываться в коленях полные мускулистые ноги. Направляясь в ванную, он чуть было даже не упал. Фыркающе, с брызгами умылся холодной водой. Хотел было уже улечься в постель в нижней спальне, но явился его компаньон и товарищ Савелий Хлебников, того же возраста, что и хозяин дома, но моложавый, свежий, подтянутый. Белое, словно бы светившееся лицо, маленькие глазки задорно, по-детски посверкивали.
- Звоню, звоню тебе, Саня! Услышишь мой голос - отключаешься. Надо обсудить кучу производственных вопросов, а ты ведешь себя, как пацан, извини. В чем дело? Ты выглядишь, будто на тебе пахали, но не мягкую весеннюю землю, а нынешнюю, почти смерзшуюся.
- Я жутко хочу спать, Савелий... - покачивался перед ним зевающий хозяин. - Меня обворовали. Я теперь гол как сокол...
- Да, да, уже весь город судачит... Что ты сказал - гол как сокол? Не надо, Санек, передо мной разыгрывать опереточную драму! - подмигнул Хлебников. Но тут же стал серьезен и строг: - Александр Иванович, ты за прошлый месяц никому не выдал премиальные. И зарплаты у троих менеджеров урезал самым вероломным образом. Люди недовольны тобой. Ты отрываешь у них кровное, честно заработанное...
- К черту! Я возглавляю не богадельню, а солидное предприятие. Наконец-то, оставьте меня все в покое: я хочу спать, сейчас упаду.
Хлебников помолчал, покусывая губу. Пристально взглянул в полузакрытые глаза Цирюльникова:
- Вот что я тебе хочу сказать, уважаемый генеральный директор: я уйду от тебя, хотя "Благоwest" на все сто так же моя фирма, как и твоя. Мы с тобой два хозяина, но с таким человеком, как ты, я больше работать не буду. Я устал от тебя. Ты становишься непредсказуемым и даже, если хочешь знать, опасным. Будем делить капиталы и собственность. Понял?
- Да пошел ты... - отмахнулся Цирюльников, с трудом приоткрывая один глаз и раскачиваясь.
- Все, точка.
Цирюльников добрел до кровати, повалился на постель прямо в одежде и в один миг уснул.
Хлебников сказал Анастасии, готовившей детям ужин:
- Твой муженек, Настя, от денег, видать, вконец отупел и оглупел. А может, сошел с ума?
- Он нас, Савелий, порой держит голодом. Но бывает такое - вдруг начинает сорить деньгами. Позавчера уезжал в Новосибирск - дал мне целую пачку: купи, дорогая, что хочешь. Я купила цветы - так он меня чуть не захлестнул... Его нужно лечить.
Утром Александр Иванович извинялся и заискивал перед женой, и Анастасия видела его прежним - добрым, ласковым и щедрым.
А в офисе Цирюльников уговаривал друга, который уже настаивал на разделении уставного капитала, оборотных средств и имущества фирмы:
- Савелий, ну ты что, обиделся на меня? Да я пьяный был вчера. Прости, братишка...
- Ты, Александр Иванович, уже лет пять точно пьяный. Деньги помутили твой разум и душу, и ты старательно и уперто отсекаешь сук, на котором изволишь восседать. Я больше не могу и не желаю терпеть: ты вырываешь у меня каждую копейку, спутываешь и коверкаешь мои планы. "Благоwest" уже года два с лишком не развивается, потому что ты всеми правдами и неправдами, беззастенчиво объегориваешь меня и менеджеров, присваиваешь себе крупные суммы, без предупреждения и объяснения изымаешь средства из оборота, на всех смотришь свысока. Все, довольно - будем размежевываться!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
