Как дети добиваются успеха

Но Фелитти и Анда обнаружили, что ACE оказывает глубинное отрицательное воздействие на здоровье взрослых даже тогда, когда они не предаются подобным излишествам.

Когда они рассматривали истории болезни пациентов с высокими баллами ACE (7 или больше), которые не курили, не злоупотребляли алкоголем и не страдали ожирением, они выяснили, что для этих пациентов риск заболевания ишемической болезнью сердца (наиболее частая причина смерти в США) был на 360 процентов выше, чем у людей без истории ACE.

Неблагополучие, с которым эти пациенты сталкивались в детстве, делало их больными такими способами, которые не имели ничего общего с их поведением.

4. «Эффект пожарной станции»

Материал исследования ACE повел Берк-Харрис дальше, к другим научным работам, и вскоре она уже погрузилась в тему, засиживаясь допоздна, читая статьи в медицинских журналах, отслеживая ссылки в онлайновой медицинской базе данных.

Материал, охваченный ею в течение этих лихорадочных месяцев изучения чужих работ, ныне собран в четыре пухлые папки и стоит на полках ее кабинета в клинике. Содержащиеся внутри них документы включают множество научных дисциплин, но большинство из них имеет корни в двух весьма слабо изученных медицинских сферах: нейроэндокринологии (эта наука о взаимодействии гормонов с мозгом) и стрессовой психологии (исследования воздействия стрессов на организм).

Хотя поначалу Анда и Фелитти не понимали, какие именно биологические механизмы задействованы в их данных по ACE, в течение прошлого десятилетия ученые пришли к согласию в том, что ключевой канал, через который неблагополучие окружения в раннем детстве причиняет вред развивающемуся организму и мозгу – это стресс.

Наши тела регулируют стрессы, используя систему, которая называется осью ГГН. ГГН – аббревиатура слов «гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковая», и эта фраза описывает путь, по которому химические сигналы низвергаются потоком через головной мозг и тело, реагируя на интенсивные раздражители.

Когда возникает потенциальная опасность, первой линией обороны становится гипоталамус, область головного мозга, которая контролирует бессознательные биологические процессы, такие как температура тела, голод и жажда. Гипоталамус вырабатывает химическое вещество, которое приводит в действие рецепторы гипофиза; гипофиз вырабатывает сигнальные гормоны, которые стимулируют надпочечники; а уж надпочечники вырабатывают стрессовые гормоны, называемые глюкокортикоидами, которые запускают целую волну специфических защитных реакций.

«Корреляции между неблагополучным опытом детства и негативными результатами во взрослом возрасте были настолько сильны, что поразили нас».

Некоторые из этих реакций мы можем распознать в себе в тот момент, когда они происходят: это эмоции, такие как страх и тревожность; физические реакции, такие как увеличение скорости сердцебиения, влажная кожа и пересохший рот.

Но многие эффекты оси ГГН для нас менее очевидны, даже когда мы сами их испытываем: нейромедиаторы[3] активируются, уровень глюкозы возрастает, сердечно-сосудистая система гонит кровь к мышцам, воспалительные протеины устремляются в кровоток.

В своей проницательной и забавной книге «Почему у зебр не бывает язвы» (Why Zebras Don’t Get Ulcers) ученый-невролог Роберт Запольски объясняет, что наша система стрессовых реакций, как и у всех млекопитающих, развивалась таким образом, чтобы реагировать на короткие и острые стрессы. Это отлично срабатывало, пока человеческие существа жили на равнинах, убегая от хищников.

Но современному человеку редко приходится подвергаться нападению хищника. Бoльшая часть наших сегодняшних стрессов происходит в результате ментальных процессов: мы о чем-то беспокоимся. А ось ГГН не предназначена для того, чтобы справляться со стрессами такого рода.

«Мы активируем физиологическую систему, которая развивалась для того, чтобы реагировать на острые физические ситуации, – пишет Запольский, – но держим ее включенной целые месяцы подряд, тревожась из-за своих жилищных ссуд, взаимоотношений и повышения по службе».

В течение последних 50 лет ученые обнаружили, что этот феномен не только абсолютно неэффективен, но и крайне разрушителен. Перегрузка оси ГГН, в особенности в младенчестве и детстве, порождает всевозможные серьезные и «долгоиграющие» негативные последствия – физические, психологические и неврологические.

Однако самый заковыристый момент этого процесса заключается в том, что на самом деле все эти каверзы устраивает нам не стресс. Дело в реакции организма на стресс.

В начале 1990-х годов Брюс Макъюэн, нейроэндокринолог из университета Рокфеллера, предложил свою теорию о том, как это работает, – теорию, завоевавшую широкое признание. По мнению Макъюэна, именно процесс совладания со стрессом, который называется словом «аллостазис», и является тем фактором, что так изнашивает и напрягает организм.

Если системы организма, позволяющие ему справляться со стрессом, перегружены, то со временем они просто сломаются от нагрузки. Макъюэн называет этот постепенный процесс аллостатической нагрузкой и говорит, что его разрушительные воздействия можно наблюдать во всем организме.

Например, острый стресс повышает кровяное давление, чтобы обеспечить адекватный приток крови к мышцам и органам, которые должны реагировать на опасную ситуацию. Это хорошо. Но регулярное повышение кровяного давления приводит к образованию атеросклеротических бляшек, которые вызывают сердечные приступы. Это уже совсем нехорошо.

Хотя система реагирования на стресс в человеческом организме крайне сложна по структуре, на деле она так же тонка и хрупка, как крокетный молоток. В зависимости от того, какого рода стресс вы переживаете, идеальную реакцию может обеспечить любой защитный механизм, коих существует множество.

Если вы, к примеру, знали, что вот-вот получите ранение мягких тканей, тогда было бы неплохо, чтобы ваша иммунная система начала в изобилии производить антитела. Если необходимо убежать от того, кто на вас нападает, вам нужно, чтобы скорость сердцебиения и кровяное давление повысились. Но ось ГГН не в состоянии проводить различие между разными типами угроз, так что она активирует все виды защиты – все одновременно – в ответ на любую угрозу.

Наши тела регулируют стрессы, используя систему, которая называется осью ГГН.

К сожалению, это означает, что частенько вы испытываете стрессовые реакции, которые вам совершенно ничем не помогают – например, когда вам нужно выступать перед большой аудиторией, у вас внезапно пересыхает слизистая оболочка рта. Ваша ось ГГН, предчувствуя опасность, экономит жидкости, готовясь к отражению атаки. И вот вы стоите на трибуне, судорожно ища стакан с водой и с трудом сглатывая.

Представьте себе ось ГГН как супероборудованную пожарную станцию с огромным парком причудливых, высокотехнологичных машин, каждая из которых обладает собственным набором высокоспециализированных инструментов и собственной командой экспертов-пожарных.

Когда пожарный колокол бьет тревогу, у пожарников нет времени анализировать, в чем именно состоит проблема, и выяснять, какой именно экипаж лучше всего подходит для ее решения. Вместо этого все машины устремляются к месту происшествия на полной скорости, завывая сиренами. Как и ось ГГН, они быстро реагируют всеми инструментами, которые могут им понадобиться. Это может оказаться правильной стратегией для спасения жизней людей на пожаре, но также может привести и к тому, что десяток супермашин с визгом затормозят у единственного дымящего мусорного бака – или, того хуже, среагируют на ложную тревогу.

5. Перепуганные до смерти

Надин Берк-Харрис постоянно замечала у своих пациентов последствия этого «пожарного эффекта».

Однажды в клинике Bayview она познакомила меня с одним из таких случаев – с девочкой-подростком по имени Мониша Салливан, которая впервые пришла в клинику, когда ей было 16 лет. Она недавно стала матерью. Детство Мониши было настолько стрессовым, насколько можно себе представить: всего через несколько дней после рождения ее бросила мать, которая активно злоупотребляла крэком и другими наркотиками.

В детстве Мониша жила со своим отцом и старшим братом в районе Хантерс-Пойнт, печально известном активностью уличных банд, пока и ее отец тоже не стал жертвой наркотической зависимости.

Когда Монише было 10 лет, ее и брата изъяли из семьи сотрудники местного бюро по защите детей; их разлучили и передали под опеку разных приемных семей. С тех самых пор ее рикошетом носило по всей системе, она проводила когда неделю, когда месяц или год в приемной семье или коллективе, пока не накапливалось неизбежное напряжение по поводу питания, домашних обязанностей или телевизора, и тогда она убегала, или ее опекуны опускали руки. А потом приходила очередь других опекунов. За предшествующие шесть лет она сменила девять разных семей.

Когда я познакомился с Монишей осенью 2010 года, ей только-только исполнилось 18 лет, и тремя днями раньше она вышла из-под опеки системы, в которой провела почти всю свою жизнь. Самым мучительным днем в ее жизни, рассказала она мне, был тот, когда ее впервые отдали под опеку чужим людям. Без всякого предупреждения ее вызвали из класса прямо во время уроков, причем сделал это социальный работник, которого она никогда в жизни не видела, и отвез ее в незнакомый новый дом. Прошло несколько месяцев, прежде чем она смогла хоть как-то связаться с отцом.

– Я помню этот первый день так ярко, как будто все случилось вчера, – рассказывала она мне. – Помню каждую деталь. Мне он до сих пор снится. Эта травма останется со мной навсегда.

Пока мы сидели в комнате терапии в клинике, я попросил Монишу описать, как она ощущает эту травму. Она необыкновенно красноречива, когда речь идет о ее эмоциональном состоянии – если ею овладевает печаль или депрессия, она пишет стихи – и перечисляет свои симптомы с необыкновенной точностью.

Девушка страдает от бессонницы и ночных кошмаров, а временами в теле появляются необъяснимые боли. Иногда начинается неконтролируемое дрожание рук. Недавно у нее начали активно выпадать волосы, и ей пришлось носить головную повязку, чтобы прикрыть облысевшие места. А самое главное, ее терзает тревожность: тревога по поводу школьных занятий, тревога за свою младшую дочь, боязнь землетрясений.

– Я думаю о самых невероятных вещах, – говорила она. – Я думаю о конце света. Если надо мной пролетает самолет, мне кажется, что он вот-вот сбросит бомбу. Я думаю о том, что мой отец умирает. Не знаю, что я буду делать, если потеряю его!

Она тревожится даже по поводу собственной тревожности.

– Когда я пугаюсь, меня начинает трясти, – говорит Мониша. – У меня начинает сильно биться сердце. Я покрываюсь потом. Знаете, есть такое выражение «испугаться до смерти»? Я начинаю бояться, что в один прекрасный день со мной именно это и произойдет.

Сравнение с пожарной станцией поможет нам понять, что происходит с Монишей Салливан. Когда она была ребенком, ее тревожный колокол звонил, не переставая, на полной громкости: мама и мачеха дерутся! я никогда больше не увижу папу! дома нет никого, чтобы приготовить мне ужин! моя приемная семья не собирается обо мне заботиться!

Стоило только сработать пожарной сигнализации, и система реагирования на стрессы высылала все машины разом с ревущими сиренами. «Пожарники» разбивали в ее доме стекла и заливали пеной ковры, и к тому времени, как Монише исполнилось 18 лет, самой большой ее проблемой были не угрозы, с которыми она сталкивалась в окружающем мире, а вред, который нанесли сами «пожарные».

Когда Макъюэн впервые ввел в 1990-х годах понятие аллостатической нагрузки, он не думал о ней как о действительном числовом индексе. Но недавно он сам и другие исследователи, возглавляемые Терезой Симэн, геронтологом из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, попытались «операционализировать» аллостатическую нагрузку, чтобы выразить вред, нанесенный попытками справиться со стрессом в течение всей жизни, одним числом для каждого отдельного индивидуума.

Врачи сегодня постоянно пользуются похожими индикаторами биологического риска, наиболее очевидными из которых являются замеры кровяного давления. Эти числа обладают очевидной полезностью как предсказатели определенных медицинских состояний (именно поэтому врач снимает показания вашего кровяного давления всякий раз, как вы к нему приходите, вне зависимости от того, по поводу какого заболевания вы к нему обращаетесь).

Проблема же состоит в том, что сами по себе данные кровяного давления не являются точным мерилом будущих рисков для здоровья. Более точный индекс аллостатической нагрузки должен включать не только данные по кровяному давлению и сердцебиению, но и другие стрессочувствительные измерения: уровень холестерина и высокочувствительного С-реактивного протеина (это ведущий маркер сердечно-сосудистых заболеваний); уровень кортизола и других стрессовых гормонов в моче, содержание глюкозы, инсулина и липидов в кровотоке.

Симэн и Макъюэн доказали, что комплексный индекс, включающий все эти измерения, был бы гораздо более надежным индикатором будущих медицинских рисков, чем показатели кровяного давления или любые иные однофакторные показатели, которые применяются сегодня.

Детям, которые растут в стрессовой обстановке, как правило, труднее сконцентрироваться.

Какая увлекательная и захватывающая мысль – и даже слегка пугающая: одно-единственное число, которое может присвоить вам доктор, скажем, когда вам едва-едва исполнилось двадцать лет, будет отражать и тот стресс, который вы испытывали в жизни до этого момента, и медицинские риски, с которыми вам придется столкнуться потом в результате этого стресса!

В некотором отношении это была бы более утонченная версия балла по ACE. Но, в отличие от ACE, который опирается на ваши собственные рассказы о своем детстве, число аллостатической нагрузки отражало бы не что иное, как холодные, конкретные медицинские данные: реальные физические результаты неблагоприятного детства, запечатленные в вашем теле, глубоко под кожей.

6. Управляющие функции

Будучи практикующим врачом, Берк-Харрис поначалу заинтересовалась физиологическими последствиями ранней травмы и неизжитого стресса для своих пациентов: к примеру, трясущимися руками, выпадением волос и необъяснимыми болевыми синдромами Мониши. Но Берк-Харрис быстро осознала, что эти силы оказывают столь же серьезное воздействие и на другие аспекты жизни ее пациентов.

Воспользовавшись модифицированной версией опросника Фелитти – Анда по ACE в общении с более чем 700 пациентами своей клиники, она обнаружила тревожно-мощную корреляцию между баллами по ACE и проблемами в школе. Среди ее пациентов с ACE, равным нулю, только у 3 процентов были выявлены поведенческие или учебные проблемы. А среди пациентов с ACE, равным 4 баллам или выше, эта цифра составляла 51 процент.

Физиологи, изучающие стресс, нашли биологическое объяснение и для этого феномена. Стресс ранних лет жизни сильнее всего воздействует на область головного мозга, которая называется префронтальной корой, и эта область имеет решающее значение для саморегулирующей деятельности любого рода как эмоциональной, так и когнитивной.

В результате детям, которые растут в стрессовой обстановке, как правило, труднее сконцентрироваться, труднее сидеть спокойно, труднее оправляться от разочарований, труднее следовать указаниям. И это оказывает непосредственное воздействие на их успеваемость в школе. Когда тебя обуревают неконтролируемые импульсы и отвлекают негативные чувства, довольно трудно выучить алфавит.

И действительно, когда преподаватели детских садов пишут обзоры о своих учениках, они говорят, что самая большая проблема, с которой они сталкиваются, – это не те дети, которые плохо знают буквы или цифры; это те дети, которые не умеют совладать со своим темпераментом или успокоиться после провокации.

Во время одного национального опроса 46 процентов преподавателей детских садов заявили, что по меньшей мере половина детей в их классах имеет проблемы с выполнением указаний. В другом исследовании учителя, участвовавшие в программе «Рывок на старте» (Head Start), сообщали, что более четверти их учеников демонстрируют серьезные отрицательные привычки в поведении, связанные с проблемой самоконтроля, – такие как драки или запугивание других учеников, по крайней мере раз в неделю.

Некоторые воздействия стресса на префронтальную кору лучше всего поддаются категоризации как эмоциональные и психологические: это тревожность и депрессия всех возможных видов.

Я поддерживал контакт с Монишей несколько месяцев после нашей первой встречи и видел у нее проявления множества этих эмоциональных симптомов. Ее одолевали сомнения в себе – по поводу веса, родительских способностей, общих перспектив на будущее. Однажды ночью на нее напал бывший бойфренд, карикатурный персонаж, которого она пригласила к себе, несмотря на все свои сомнения, чтобы он развеял ее одиночество. И она постоянно и безуспешно пыталась справиться с паводком эмоций, которые, казалось, постоянно грозили утопить ее.

– Иногда я просто не в состоянии справиться с таким стрессом, – сказала Мониша мне однажды. – Не представляю, как с ним справляются другие люди.

Для Мониши главным результатом стресса, перегружающего ее префронтальную кору, были трудности, которые она испытывала, стараясь регулировать свои эмоции. Однако для многих других молодых людей главным эффектом стресса является то, что он вредит их способности управлять собственными мыслями.

Это связано с особым набором когнитивных навыков, которые базируются в префронтальной коре и известны как управляющие функции. В школах богатых районов сочетание «управляющие функции» стало новым образовательным мемом, их модно оценивать и диагностировать. Но для ученых, которые занимаются детьми, растущими в бедности, управляющие функции являются новой и привлекательной сферой по совершенно иной причине: их совершенствование кажется потенциально многообещающим инструментом для сужения той пропасти, которая разделяет бедных детей и детей среднего класса, когда речь идет об их достижениях.

Управляющие функции в том виде, как мы их сейчас понимаем, – это набор ментальных способностей высшего порядка. Джек Шонкофф, глава Центра развития ребенка Гарвардского университета, сравнил их с командой авиадиспетчеров, надзирающих за функциями мозга. В более широком понимании этот термин относится к способности справляться с ошеломляющими и непредсказуемыми ситуациями и информацией.

Управляющие функции – это контроль над когнитивными и эмоциональными импульсами, связанный со способностью справляться с непредсказуемыми ситуациями и информацией.

Один из знаменитых тестов на способности управляющих функций называется тестом Струпа. Вы видите перед собой слово «красный», написанное зелеными буквами, и экспериментатор спрашивает, какого цвета это слово. Требуется некоторое усилие, чтобы удержаться и не сказать «красное», и тот навык, на который вы опираетесь, сопротивляясь этому побуждению, и является управляющей функцией.

Особой ценностью эти навыки обладают при обучении. Мы постоянно требуем от детей умения справляться с противоречивой информацией. Сочетание звуков «ца» пишется как «ца» – за исключением тех случаев, когда оно пишется как «-тся» или «-ться». «Лук» и «луг» произносятся одинаково, но имеют разное значение. Цифра ноль в чистом виде обозначает одно количество, а когда перед ней стоит единица – совершенно другое.

Чтобы не терять нить этих разнообразных трюков, хитростей и исключений, требуется определенная доля контроля над когнитивными импульсами, и это навык, который неврологически связан с контролем над эмоциональными импульсами – над вашей способностью удержаться и не стукнуть ребенка, который только что схватил вашу любимую машинку.

И в тесте Струпа, и в инциденте с игрушечной машинкой вы используете префронтальную кору, чтобы преодолеть свой немедленный и инстинктивный набор реакций. И как бы вы ни использовали свой самоконтроль – в области эмоциональной или когнитивной, – эта способность имеет решающее значение в том, чтобы продержаться до конца учебного дня – в подготовительной группе детского сада, в старших классах или в университете.

7. Игра «Саймон»

Уже некоторое время известно, что способность к управляющим функциям стойко коррелирует с семейным доходом, но вплоть до недавнего времени не знали, почему это так.

В 2009 году два исследователя из Корнелльского университета, Гэри Эванс и Мишель Шемберг, разработали эксперимент, который впервые дал нам ясное понимание того, как бедность влияет на управляющие функции детей.

Конкретным навыком управляющих функций, который исследовался в этом эксперименте, была оперативная память, то есть способность одновременно удерживать в голове целый ворох фактов. Оперативная память сильно отличается от долговременной – умение помнить имя своей учительницы времен первого класса здесь ни при чем; речь о том, чтобы вспомнить все, что вы предполагали купить в супермаркете.

Инструмент, который Эванс и Шемберг избрали для измерения оперативной памяти, оказался довольно неожиданным – это была детская электронная игра «Саймон».

Если ваше детство пришлось на 1970-е годы, как у меня, может быть, вы помните эту игру: она представляет собой похожий на НЛО диск размером примерно с чайное блюдце, но потолще, с четырьмя панельками, которые загораются огоньками и издают звуки. Панельки загораются в разных последовательностях, создавая определенные рисунки, и вы должны запомнить порядок возникающих звуков и вспышек.

Эванс и Шемберг использовали игру «Саймон», чтобы протестировать оперативную память 195 семнадцатилетних участников эксперимента из сельской местности штата Нью-Йорк. Все они входили в группу, которую Эванс наблюдал с самого рождения. Примерно половина детей росла в семьях, живущих за чертой бедности, а другая половина – в семьях рабочего и среднего классов.

Первым открытием Эванса и Шемберг было то, что количество времени, которое дети провели в бедности, пока росли, могло предсказать, насколько хорошо они в среднем справятся с тестом «Саймон». Иными словами, дети, которые 10 лет росли в обстановке лишений, справлялись с ним хуже, чем дети, которых нужда касалась только 5 лет. Само по себе это было не слишком удивительно; исследователи и раньше обнаруживали корреляции между бедностью и оперативной памятью.

Детям из бедных семей вредит не нищета, им вредит стресс, сопровождающий бедность.

Но потом Эванс и Шемберг сделали нечто новое: они ввели биологические измерения стресса. Когда детям, участвовавшим в исследовании, исполнялось 9 лет, и еще раз – когда им было по 13 лет, исследователи под руководством Эванса снимали определенное количество физиологических показаний с каждого ребенка, в том числе показатели кровяного давления, индекс массы тела и уровни определенных стрессовых гормонов, включая кортизол.

Эванс и Шемберг объединили эти биологические данные, чтобы создать собственное измерение аллостатической нагрузки: физические результаты перенапряжения системы, реагирующей на стресс.

Когда после этого, собрав все данные, они начали сравнивать баллы каждого ребенка по «Саймону», «историю бедности» и показатели аллостатической нагрузки, обнаружилось, что все три измерения между собою коррелируют – большее время, проведенное в бедности, означало более высокие баллы аллостатической нагрузки и меньшие баллы по «Саймону». Но потом их ждал сюрприз: когда они воспользовались статистическими методами, чтобы «вынести за скобки» воздействие аллостатической нагрузки, «эффект бедности» полностью исчез. Вовсе не сама нищета вредила управляющим функциям бедных детей. Им вредил стресс, сопровождавший бедность.

Это было, по крайней мере в потенциале, большим шагом вперед в понимании бедности.

Представьте себе двух мальчиков, которые сидят вместе и впервые в жизни играют в «Саймона». Один из них – из семьи среднего класса, а другой – из семьи с низкими доходами. Ребенок из семьи среднего класса гораздо лучше справляется с запоминанием паттернов. Нас так и подмывает сделать вывод, что причина заключается в генетике, – может быть, дети из более богатых семей обладают неким «геном Саймона». А может быть, это как-то связано с материальными преимуществами семьи среднего класса, в которой растет ребенок, – там больше книг, больше игр, больше электронных игрушек. А может быть, в его школе лучше умеют учить навыкам оперативной памяти. А может быть, дело в какой-то комбинации всех трех факторов.

Но Эванс и Шемберг обнаружили, что гораздо более значимой проблемой, с которой сталкивается мальчик из семьи с низким доходом, является повышенная аллостатическая нагрузка. И если на его место придет другой мальчик из семьи с низким доходом, но с более низким уровнем аллостатической нагрузки – если по какой бы то ни было причине его детство было менее стрессовым, несмотря на нищету семьи – он, вероятнее всего, так же хорошо справится с тестом «Саймон», как и мальчик из богатой семьи.

Управляющие функции формируются гораздо легче, чем другие когнитивные навыки, и в течение всего детства и отрочества – вплоть до начала взрослой жизни. Следовательно, если изменить обстановку, в которой растет ребенок, его шансы на успешную жизнь существенно возрастают.

Почему же этот тест «Саймон» имеет такое значение? Потому что в старших классах школ, в колледже и на рабочем месте жизнь переполнена задачами, для успешного выполнения которых жизненно необходима оперативная память.

Причина, по которой исследователи, изучающие пропасть между богатыми и бедными, так носятся с управляющими функциями, заключается в том, что по этим навыкам можно не только с большой точностью предсказать степень успешности человека в жизни; они еще и легко формируются, гораздо легче, чем другие когнитивные навыки.

Префронтальная кора с гораздо большей готовностью реагирует на педагогическое вмешательство, чем другие части мозга, и остается пластичной все время отрочества и начала взрослой жизни. Следовательно, если бы мы смогли изменить обстановку, в которой растет ребенок – так чтобы это привело к лучшему действию управляющих функций, – мы могли бы чрезвычайно эффективно повысить его шансы на успешную жизнь.

8. Особенности подросткового мозга

Именно в раннем детстве наш мозг и тело чувствительнее всего к последствиям стресса и травмы. Но к самым серьезным и долгосрочным проблемам вред, нанесенный стрессом, приводит в подростковом возрасте.

Отчасти это неотъемлемая черта взросления. Когда вы с трудом контролируете свои импульсы в начальной школе, последствия этого сравнительно ограниченны: вас могут отослать в кабинет директора; вы можете поссориться с приятелем. Но тот род импульсивных решений, которые подростки склонны принимать в отрочестве, – садиться пьяными за руль, заниматься незащищенным сексом, бросать школу, совершать мелкие кражи, – часто имеют последствия, воздействующие на всю жизнь.

Более того, исследователи обнаружили, что в мозгу подростка имеет место совершенно уникальный случай разбалансирования, которое делает этот мозг особенно падким на скверные и импульсивные решения.

Лоуренс Стейнберг, психолог из университета Темпл, проанализировал две отдельные системы, которые развиваются в детстве и раннем отрочестве и совместно оказывают глубинное воздействие на жизни подростков.

Проблема состоит в том, что эти две системы не гармонируют между собой. Первая из них, называемая системой реакций на вознаграждение, заставляет человека больше стремиться к чувственным удовольствиям, делает его более эмоционально реактивным, внимательным к социальной информации (если вы когда-нибудь были подростком, эта картина покажется вам знакомой!).

Вторая, именуемая системой когнитивного контроля, позволяет человеку регулировать все эти побуждения. Причина, по которой годы отрочества всегда были таким опасным временем, говорит Стейнберг, заключается в том, что система реакций на вознаграждение достигает пика своего развития в раннем отрочестве, в то время как система когнитивного контроля достигнет зрелости не раньше, чем человеку исполнится 20 лет.

Так что в течение нескольких безумных лет мы заняты лихорадочной переработкой стимулов – при отсутствии соответствующей контрольной системы, которая могла бы держать в узде наше поведение. А если соединить это со стандартной проблемой «слетевшей с катушек» подростковой нейрохимии и перегруженной осью ГГН, то получится весьма взрывоопасная смесь.

Именно с комбинацией этих действующих сил во многих своих учениках не могла справиться Элизабет Дозье, когда руководила средней школой Fenger. После того как в октябре 2009 года в школе едва не вспыхнул бунт, она решила, что просто обязана исключить из школы некоторых учащихся навсегда. В верхней строке списка кандидатов на исключение был шестнадцатилетний парень по имени Томас Гастон, известный всем под кличкой Маш.

С точки зрения Дозье, Маш был заводилой, бандитским лидером довольно высокого ранга, который мог устроить массовые беспорядки в Fenger, бросив один-единственный взгляд на одного из своих «лейтенантов».

– Он представлял собой настоящую ходячую преисподнюю, – рассказывала мне Дозье. – Стоило ему войти в здание, и оно просто взрывалось. Он мог поставить всю школу на уши из-за какой-нибудь чепухи.