Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Большой словарь мата. Том 1

ModernLib.Net / Языкознание / Плуцер-Сарно Алексей / Большой словарь мата. Том 1 - Чтение (стр. 2)
Автор: Плуцер-Сарно Алексей
Жанр: Языкознание

 

 


Подымая хуем гири,

Порой смешил царя до слез.

Поведение Хуя или обладателя хуя в соответствии с особенностями фаллического характера не только агрессивное, но и наглое, вызывающее. Срав.:

Шел я лесом, видел чудо:

Крокодил ебет верблюда.

Я кричу ему: «Нахал!»

Он мне хуем помахал.

Фаллическо-нарциссический ХУЙ в качестве одной из своих ведущих особенностей обладает огромными размерами, это хуй-богатырь. Примеры из книги А. Плуцера-Сарно:

хуй в оглоблю; хуй в полтора аршина: …Смотрит – у него на полосе поросли хуй аршина в полтора, стоят себе красноголовые, словно мак цвет;

хуй в три локтя: Села-де на печь, расплакалася: / – Не мои-та-де щас-ки, что мне найти хуя в три локтя;

хуй огромный: Огромный хуй, как Божья кара, / Витал над грешною землёй; Выше леса, выше темного, / Пронесли хуя огромного, / Девки плачут, голосят, / Бабы голосом ревут, / Куда старателя несут?;

хуй до колена: Я беден, нет у меня ни полена, только и богатства, что хуй по колена!

хуй пятивершковый: Самые страшные хуй – это пятивершковый и с пятью зарубками;

хуй с аршин: – Тебе привет передавал Лапшин! – …(?) – У которого хуй с аршин!

хуй с мою ногу: Матери твоей хуй с мою ногу, так скачет – слава Богу;

хуй с (в) оглоблю: Заявленье подавала / Нашему начальнику, / Чтобы выдал хуй с оглоблю, / Два яйца – по чайнику!

О мужчине с повышенной сексуальной потенцией говорят, что у него "хуй поднимается до неба" (В двадцать лету дяди Глеба / Поднимался хуй до неба. / Да и после сорока / Достает до потолка!)

Актуальность идеи большой величины хуя порождает выражение "меряться хуями" (говорят, что это выражение – "Не будем меряться хуями!"-любил употреблять Сергей Довлатов).

Обладатель фаллически-нарциссического характера Хуй ведет крайне праздную жизнь, он в определенном смысле бонвиван, что также неоднократно подчеркивается в обыденном языковом поведении и фольклоре.

Знаменитое выражение "хуем груши околачивать" означает ничего не делать, проводить время в праздности, "ни хуя не делать", или "забивать на все хуй", как правило на работу. Или же делать что-то "через два хуя вприсядку", кое-как, "жевать хуй" или "плевать на хуй", "полоскать хуй в щах", то есть "совершать действия, воспринимаемые как праздное времяпрепровождение" ("Завязывайте хуй жевать и начинайте работу"), "пинать или валять хуй" (то же самое). С идеей праздности связан также знаменитый анекдот брежневского времени:

Луна. Тихая прозрачная ночь. Графиня стоит на балконе, закутавшись в шаль. Вдруг из гостиной раздаются вдохновенные звуки игры на фортепиано. Графиня вбегает в комнату. "Что это, граф? Это Шопен?", – восклицает она восторженно. "Да нет – это я так просто по клавишам хуярю", – отвечает граф.

(Обыгрывание слова 'хуй' в конце текста, до тех пор казавшегося вполне приличным, см. также в рассказе Владимира Сорокина "Прощание" (это хороший пример того, что мы ниже называем "фаллической трансгрессивностью хуя"):

"Он снова вздохнул. Пронизанный светом воздух быстро теплел, ласточки кричали над прозрачной водой.

Стояло яркое летнее утро

Да. да. Яркое летнее утро.

Стояло, стоит и будет стоять.

И никуда не денется.

Ну и хуй с ним.

Длинный.

Толстый.

Жилисто-дрожащий.

С бледным кольцом спермы под бордовым венчиком головки.

С фиолетовыми извивами толстой вены.

С багровым шанкром.

С пряным запахом".

[Сорокин 1998: 445-446]

Еще одной особенностью мира, в котором живет и действует хуй, является при позитивности его нормальных непервертных сексуальных контактов, то есть контактов с пиздой, чрезвычайно негативная оценка его перверсивных контактов, во-первых, с анусом ("Хуй тебе в жопу!"), то есть гомосексуализма, и, во-вторых, ртом, то есть оральной перверсии ("семь хуев тебе в глотку", "насовать хуев в ебало", "хуй тебе по всей роже" и так далее). Бытовое объяснение этого феномена непрестижностью, низким социальным статусом пассивного гомосексуала в тюремной среде кажется недостаточным. С психоаналитической точки зрения Хуй – носитель фаллической стадии психосексуального развития – в своем негативизме по отношению к жопе и глотке отрицает хронологически предшествующие стадии психосексуального развития – соответственно оральную (когда основным инфантильным сексуальным объектом является грудь матери (поэтому выражение "Пососи мой хуй" (или, например, более изощренное "Соси ты хуй у пожилого ежика!") подразумевает некий позорный инфантилизм, регрессию, возвращение к пройденному психосексуальному этапу) и анальную, когда основным сексуальным действием становится испражнение и игра с фекалиями, которые на этом этапе отождествляются с членом (см., например, наш анализ слова Herffalump в "Винни-Пухе" Милна[Руднев 2000]).

Так же пренебрежительно оценивается как нечто неважное и второстепенное вторая по значимости функция этого органа – выводящая, функция ури-нирования. В мире Хуя предполагается, что его дело – это сексуальный контакт с пиздой, а пописать – это нечто детское и поэтому не то чтобы позорное, но не имеющее прямого отношение к главному занятию Хуя. Поэтому выражение "Отнеси мой хуй поссать!" со значением категорического отказа выполнить просьбу (" – Дай прикурить. – Отнеси мой хуй поссать!") выражает презрение говорящего к этой вроде бы необходимой, но какой-то несущественной процедуре.

С другой стороны, хуй, вернее, его отсутствие, соотнесенное с комплексом кастрации, – это символ смерти как абсолютного ничто. Отсюда выражения типа 'ни хуя' и 'хуй тебе' и т д. То есть хуй в обыденном речевом поведении может служит стигмой не только сверхприсутствия, но сверхотсутствия. С этой точки зрения в аспекте комплекса кастрации выражение "Хуй тебе!" может быть реконструировано как – (надо, следует) хуй тебе (оторвать, отрезать, отрубить)!

Срав. окончание советской частушки про серп и молот (это, конечно, не что иное, как пизда и хуй) брежневского времени:

Хочешь жни, а хочешь куй,

Все равно получишь хуй.

Получить хуй, то есть ничего не получить, в свете сказанного можно интерпретировать как деривацию выражения "хуй получишь" с интонационным ударением на слове "получишь", то есть "не получишь". Эта амбивалентность соответствует динамике инфантильной кастрационной тревоги, колеблющейся в диапазоне от "очень много" (надежда на обладание большим пенисом – таким же большим, как у отца) и до "ничего" (отчаяние от ожидания возможной кастрации).

Соответственно, выражение 'нет ни хуя' может означать, что нет даже хуя, то есть отсутствует самое главное.

3. Вместо заключения

(Хуй трансгрессивный)

Ю. М. Лотман в своих лекциях приводил такой пример. "Однажды Горький приехал в гости в Ясную Поляну к Льву Толстому. Во время разговора Толстой обильно уснащал свою речь нецензурными выражениями. Горький, которому хотелось выглядеть в глазах великого писателя не босяком, а русским интеллигентом, очень обиделся: он подумал, что Толстой, разговаривая таким образом, подделывается под народную речь. Но Горький, –заканчивал свой рассказ Юрмих, – ошибался. Толстой этим наоборот хотел показать ему, что он свой, потому что он говорил так, как говорят в высшем обществе".

Действительно, точка зрения в соответствии с которой употребление матерной лексики – прерогатива низких слоев общества, совершенно неадекватна. Можно сказать, что мат поляризован в своем употреблении – он употребляется без ограничений либо ворами и пьяницами, либо рафинированными интеллектуалами. Обычно матерной речи боится обыватель, воспринимающий мат не как обогащение языка, а как нечто неприличное, чего нельзя произносить при дамах.

Обывательское сознание здесь совершает онтологическую ошибку, отождествляя речь человека с его нравственным обликом. Примерно так поступал обыватель по отношению к Фрейду и его ученикам, о чем мы упоминали в начале статьи. Между тем из воспоминаний известно, что Фрейд не только не был развратником, но был человеком скучным, суховатым, скорее пуританских взглядов, практически очень мало интересовавшимся в своей личной жизни сексуальными проблемами. Второй пример я приведу из жизни современного искусства. Александр Бренер, который прославился своими "хулиганскими" акциями, из которых самая знаменитая состояла в том, что он вступил в сексуальный контакт со своей женой на Пушкинской площади при огромном стечении народа, на тех, кто его не знал лично, производил пример нравственного монстра. Между тем, он был (я говорю "был", потому что Саша давно уже не приезжал из Австрии, где он сейчас живет постоянно) в личном общении скромным до застенчивости, мягким, чрезвычайно теплым, добрым, глубоким человеком, любящим разговоры на серьезные психологическиетемы.

Ошибка людей, которые судят авангардное поведение, или антиповедение, как его называет Б. А. Успенский, состоит в том, что к этому поведению надо относиться не с этической, а с эпистемологической точки зрения. Это поведение направлено на познание чего-то, чего нельзя познать, оставаясь в рамках дозволенного и общепринятого. И в этом смысле понятно, что в какой-то момент такой человек ведет себя на пределе своих авангардных устремлений, а в какой-то – "как все". Лишь опять-таки обывательское сознание полагает, что философ – это человек, который всегда сидит в задумчивости, приложив ладонь колбу, или что астроном все время смотрит в телескоп. Философ может с утра до вечера пить пиво, а астроном – ругаться с женой (как Сократ). Большую часть времени любой человек, в том числе и авангардный, проводит по эту сторону. Потому что пребывание на границе между этим и тем и тем более по ту сторону невозможно длительное время.

Тип поведениям котором мы говорим, называется трансгрессивным, ™ есть переходящим за пределы (обыденного, дозволенного). Этот-то тип поведения и направлен на познание чего-то неведомого, на поиски смысла, "о котором все равно нельзя сказать, в чем он заключается" (Витгенштейн). Вот как пишет о трансгрессии Мишель Фуко:

"Трансгрессия – это жест, который обращен на предел; там, на тончайшем изломе линии, мелькает отблеск ее прохождения, возможно также вся тотальность ее траектории, даже сам ее исток. Возможно даже, что та черта, которую она пересекает, образует все ее пространство.[…] Она выводит их в область недостоверности то и дело ломающихся достоверностей, где мысль сразу теряется, пытаясь их схватить"

[Фуко 1994: 117].

В чем же трансгрессивность, например, автора этой книги, вернее, в чем трансгрессивность факта публикации книги "с названьем кратким Хуй"? Формальным признаком трансгрессивности является выход за пределы общепринятого. Но у трансгрессии должен быть и позитивный эпистемологический аспект. В данном случае это сам факт вынесения на общественный суд того, что до этого пряталось, – мира Хуя во всех его проявлениях. Это примерно то же самое, что преодоление запрета на изображение обнаженного тела в эпоху Ренессанса или на изображение полового акта в кинематографе середины XX века. Это показ "изнанки бытия", как показали ее психоаналитики, открыв бессознательное, детскую сексуальность, эдипов комплекс и комплекс кастрации. Говорить о желании смерти отцу – это в своем роде не менее трансгрессивное поведение, чем "обкладывать хуями" книжный рынок. Мы не случайно заговорили об отце. Условием трансгрессии является воинствующий атеизм (бунт против Бога Отца – те, кто совершал Октябрьскую революцию и строил социализм в нашей стране, тоже несомненно были трансгрессистами). Нигилистическая идея "смерти Бога" была провозглашена величайшим трансгрессистом Фридрихом Ницше (об устранении Бога как непременном условии трансгрессивности пишет и Фуко). Небогобоязненность трансгрессивного человека – будь то маркиз де Сад, Достоевский, Фрейд, Батай или Владимир Сорокин – обусловлена тем, что религиозный человек никогда не станет пытаться входить в те пределы, которые заказаны Богом.

Важно при этом, что трансгрессивное поведение – это почти всегда кощунственное поведение. Так в средние века на Руси кощунствовали трансгресси-сты-скоморохи. Обычно кощунствуют и дзен-буддисты, которые также чрезвычайно трансгрессивны по своим установкам. Поэтому для них обычны выражения вроде "Будда – это кусок дерьма", "Бог – это старая калоша".

В лексикографическом мире книги А. Плуцера-Сарно, мире безусловно безбожном и кощунственном, на место Бога становится Хуй. Отсюда такие выражения, как "клянусь Хуем", "хуй с тобой", "хуй тебе судья", "хуй свидетель".

Интересно, что в другом своем сочинении А. Плуцер-Сарно наделил фаллическими чертами своего великого учителя Ю. М. Лотмана:

"Бессмертный Лотман стал объектом интеллектуального паломничества, подобно мифологическом русскому Хую, стоящему в центре мира, куда были посылаемы все без-умные, бес-плодные для освящения актом псевдонаучной "мастурбации"

[Плуцер-Сарно 1998: 23].

Интересно, что Хуй здесь отождествляется с Arbor Mundi, Мировым Древом, которое по универсальным мифологическим представлениям является центром Вселенной, что является топологизацией идеи универсальности этого объекта, о чем мы писали в самом начале статьи. Напомним также, что А. Плуцер-Сарно составил комментарий к поэме "Москва-Петушки" – сочинению еще одного трансгрессивого персонажа русской культуры XX века – Венички Ерофеева (фрагмент опубликован в[Плуцер-Сарно 2000]).

В облике и поведении Ю. М. Лотмана действительно было много от фалли-чески-нарциссического характера: каждая лекция – триумф интеллекта и акробатической виртуозности рассказчика, каждая новая статья – апофеоз гениальности и сверхъестественных открытий. Маленький, живой и верткий, Юрмих походил не на ортодоксального здоровенного Хуя, а скорее на его антипод, который тоже присутствует в фольклоре и о котором говорят: "Маленький хуек в любой пизде королек".

В отличие от своего учителя А. Плуцер-Сарно внешне напоминает гигантский фаллос. Это человек огромного роста и богатырского телосложения; лихой, веселый и бесшабашный, которого от его героя Хуя отличает только тот факт, что наравне со способностью к энергичному праздному времяпрепровождению для него характерна неуемная работоспособность – о чем, в частности, говорит тот факт, что данная книга является небольшим фрагментом в гигантском фаллическом замысле составления многотомного словаря русского языка, почти в два раза превышающем объем Большого академического словаря русского языка в 17 томах.

Так что нам остается только пожелать автору этой книги, чтобы его грандиозным замыслам суждено было претвориться в реальность.

Литература

Блюм Г. Психоаналитические теории личности. М., 1996.

Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1998.

Ермаков И. Д. Психоанализ литературы. М., 1999.

Жельвис В. И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема. М., 1997.

Колотаев В. А. Поэтика деструктивного эроса. М., 2001.

Лакан Ж. Значение фаллоса / / Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. М., 1997.

Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.

Левин Ю. И. Об обсценных выражениях русского языка / / Анти-мир русской культуры: Язык. Фольклор. Литература / Сост. Н. Богомолов. М., 1996.

Леви-Строс К. Мифологики. Т. 1 Сырое и приготовленное. М.; СПб., 1999.

Лотман Ю. М. Феномен культуры / / Учен. зап. Тартуского ун-та, вып. 463, 1978.

Мелетинский Е. М. Культурный герой / / Мифы народов мира. Т. 2. М., 2000.

Плуцер-Сарно А. Седой шалун: Штрихи к портрету Ю. М. Лотмана / / На посту, 2, 1998.

Плуцер-Сарно А. Некодифицированные спиртные напитки в поэме В. В. Ерофеева "Москва-Петушки" / / Логос, 4, 2000.

Райх В. Анализ характера. М., 1999.

Руднев В. П. Введение в прагмасемантику "Винни Пуха" / / Винни Пух и философия обыденного языка. Изд. 3-е, исправл., доп. и перераб. М., 2000.

Руднев В. П. Ноги в культуре / / Руднев В. П. Метафизика футбола: Исследования по философии текста и патографии М., 2001 (в печати).

Руднев В. П. Модальности, характеры и механизмы жизни / / Московский психотерапевтический журнал, 1, 2001.

Салецл Р. (Из)вращения любви и ненависти. М, 1999.

Сорокин В. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. М., 1998.

Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1998.

Успенский Б. А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразео-логиии / / Анти-мир русской культуры: Язык. Фольклор. Литература / Сост. Н. Богомолов. М., 1996.

Фрейд 3. Введение в психоанализ (Лекции). М., 1989.

Фрейд 3. Анализ фобии пятилетнего мальчика / / ФрейдЗ. Психология бессознательного. М., 1990.

Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия / / Там же, 1990.

Фрейд З. Достоевский и отцеубийство / / ФрейдЗ. Художник и фантазирование. М., 1994.

Фуко М. О трансгрессии / / Танатография эроса. СПб., 1994.

Фуко М. Это не трубка. М., 1999.

Шпильрейн С. Деструкция как причина становления / / Логос, 5, 1995

Freud S. Inhibitions, symptom and anxiety / / Freud S. On Psychopathology. N-Y., 1981.

Rank О. Das Trauma des Geburt und seine Bedeutung fur Psychoanalyse. Leipzig, 1929.


В. П. Руднев, доктор филологических наук, ответственный секретарь литературно-философского журнала «Логос», член Профессиональной Психотерапевтической Лиги.

Язык и тело

1. К познанию потаенного

Язык, реализующийся в речи, и тело человеческое связаны органично и навсегда. Связь между этими двумя сущностями носит глубинный характер. Действительно, язык как некоторая абстрактная система формируется и хранится именно в теле человека, в его головном мозге. Артикуляционные органы человеческого тела материализуют языковую систему, отчуждают ее, т. е. выводят из тела и тем самым делают эту систему доступной восприятию другим человеком. В свете этого язык как вторичная сущность исходит из человека, он же и возвращается к нему в виде имен, покрывающих не только окружающее пространство, но и самого человека. Если говорить в этой связи о человеческом теле, то оно представляет собою по сути единство многих составляющих, называемыхто частями, то органами, то членами. Каждое из этих составляющих сам же человек и наделил именами, словами, и в такой предметно-языковой соотнесенности они и хранятся в сознании людей. Лексическая микросистема обозначений частей человеческого тела является, несомненно, одной из древнейших в любом языке.

Развитие человеческой цивилизации шло в направлении выработки общественной морали. Разумеется, общественная мораль – категория историческая, и для каждой эпохи характерна, как принято считать, своя мораль. Однако кое-что в сформировавшейся общественной морали остается, так сказать, на все времена. В число констант морали входит отношение общества к телу человека, в частности к открытию его отдельных частей миру и к языковому обозначению этих частей. Общественная мораль, как правило, позволяет "раскрывать" лишь часть человеческого тела – так называемый телесный "верх". На телесный "низ", состоящий из органов, выполняющих экскреторную и мочеполовую функции, общественная мораль давно наложила табу. Запрет этот заключается в том, что телесный "низ", согласно предписанию общественной морали, оказывается доступен обзору лишь самому владельцу тела и, таким образом, остается и должен оставаться скрытым от общества. Разумеется, ограниченно, в известных ситуациях, этот ярус может быть открыт и для других лиц. Запрет на открытость потаенных частей тела совершенно естественно переносится и на запрет языковой: общественная мораль не допускает прилюдного называния этих частей тела и связанных с ними действий. Таким образом, каждый человек, если иметь в виду его тело, носит в себе одновременно и свободу, и запрет. Разумеется, предметно-языковых запретов, о которых здесь идет речь, придерживается далеко не все общество: в отдельных его слоях и запретное может стать открытым.

Однако же большая часть человеческого общества придерживается выработанного табу, итак, вероятно, это будет всегда. Эта часть человечества, если вести речь о языковом плане проблемы, зная с детства систему запретных слов, так и будет сохранять ее на "периферии" сознания, в потаенных "уголках" памяти. Для таких людей это были, есть и будут самые низкочастотные, самые редко употребляемые или же вовсе никогда неиспользуемые слова. Здесь будет сохраняться дистанция между знанием и употреблением соответствующих слов и выражений. Однако от этого значение и значимость таких слов нисколько не уменьшится. Напротив, "потаенные" объекты, о которых мы здесь говорим, и слова, которыми они обозначаются, вызывают и у одной, и у другой части общества особый интерес, показателем чего является процесс активного "языкового расширения" (термин А. Солженицына) на базе субстантивных доминант и связанного с ними глагольного слова. "Языковое расширение" выражается прежде всего в активном вовлечении лексических доминант указанной сферы в словообразовательный, фразеологический и синтаксический процессы, а также в поисках средств преодоления запрета введением замены народного слова иноязычным (чаще всего латинским или греческим, а в жаргонной сфере – и иным), подыскиванием многочисленных лексических метафор, основывающихся то на признаке формы предмета (resp. части тела), то на его внешнем виде, то на функции, то на характере движения и т.д. Продукт языкотворчества в одних случаях в большей, в других – в меньшей мере представляет собой "потаенную" часть языка, и словаря в частности. Важно отметить, что "потаенные" слова и выражения более, чем какие-либо другие, оказались вовлеченными в "стратегию" ругательств и оскорблений – проявление отношений, без которых общество нежилой не сможет никогда жить (см., например, об особенностях инвективной стратегии в сербско-хорватском и русском языках соответственно: Ermen 1996; Жельвис 1997). Общество сделало их "бранными" и, следовательно, "неприличными", "непристойными".

Поэтому не случайно рассматриваемое нами лексическое "благо", создаваемое народом, являющееся продуктом его языкотворчества, традиционно находило да и поныне находит "куцее" отражение в словарях. Так было по крайней мере еще в XIX в., хотя и тогда понимали важность и необходимость собирания и анализа всего народного словаря, всех текстов традиционной народной культуры, без купюр (срав. у русских фольклорные записи А. Н. Афанасьева, у сербов – В. Караджича и некот. др.). В конце XIX в. переводчик древнеиндийскогоэротико-философского сочинения "Камасутра"Ват-сьяяны Р. Шмидт жаловался на то, что многие места книги он просто не решается переводить на немецкий язык. И он находит выход – переводит их на… латинский язык! (Vatsyayana 1897, 97 и далее, 170 и далее). И это, как тогда казалось, один из способов ненарушения общественной морали. Таким образом, один язык помогает другому спасти мораль века!..

Однако Р. Шмидт в этом отношении был, по-видимому, "последним из могикан". Уже начало XX в. демонстрирует нам очевидную раскованность по крайней мере в науке – этнографии, языкознании, фольклористике и др. Укажем хотя бы на то, что с 1904 г. начинает выходить знаменитая серия "Anthropophyteia" – "Ежегодник по собиранию и исследованию фольклора об истории развития половой морали", появляются и другие издания. Видимо, это воодушевило выдающегося языковеда И. А. Бодуэна де Куртенэ на научный подвиг, когда он взялся за подготовку третьего издания "Толкового словаря живого великорусского языка" В. И. Даля и включил туда некоторые из "непристойных" слов и выражений, которые не попали в прижизненное издание составителя словаря (Даль 1904; также изд. 4-ое, 1912). Об этой стороне редакторской деятельности И. А. Бодуэна де Куртенэ и о содержании включенных им слов и выражений хорошо написал недавно Б. И. Осипов в обширной статье, опубликованной в труднодоступном издании "Трудов Сегед-ского университета" (Осипов 1991, 31-49). Этот автор справедливо отмечает, что "отражение указанного пласта лексики в бодуэновском издании далев-ского словаря далеко не полно, а в отдельных случаях содержит и неточности. Отсутствуют субъективно-оценочные образования от'непристойныхслов', отсутствуют семантические дериваты, да и морфемные приведены очень ограниченно. Почти не представлена фразеология, содержащая такого рода лексику" (Осипов 1991, 31-32).

В отечественной науке лишь в последней трети XX в. стали появляться редкие работы, затрагивающие этот деликатный материал и эту проблему. К тому же эти работы выходили не в Советском Союзе, а в других странах – например, исследования Б. А. Успенского и Н. И. Толстого (см.: Успенский 1983, 33-69; 1987, 37-76; Толстой 1985, 431-437). Лишь в конце XX в., начиная с так называемой перестройки в СССР, социально раскованное общество раскованно стало проявлять себя и в языке: запрет на "непристойные" слова и выражения, удерживавшийся длительное время, был нарушен; появились писатели, без ограничений обращающиеся к "непристойным" словам, к мату (об этом см., например: Дуличенко 1994, 221-232). Вслед за этим бурно стала проявлять себя и "бранная" лексикография: потоки списков потаенных слов и наспех составленные словари русского мата заполонили книжный рынок. Обстоятельный анализ и оценка их дана автором настоящего словаря в разделе "Матерный словарь как феномен русской культуры. Русская непристойная лексика в словарях XIX-XX вв.". По существу к этой оценке нечего добавить. По этой же причине мы не будем касаться здесь этого вопроса, а скажем лишь, что в этом потоке "бранных" изданий профессионализмом выделяется, пожалуй, только один словарь: "Русская заветная идиоматика" А. Н. Баранова и Д. О. Добровольского (см.: Баранов, Добровольский 1995). Врочем, база данных А. Плуцера-Сарно, как указывают сами авторы, была одним из его источников. "Бранная" лексикография лишь начинает формироваться, и потому и в этом издании не удалось избежать некоторого схематизма в разработке и интерпретации материала. Для наших целей важно было бы кратко рассмотреть вопрос о том, какова ситуация с собиранием и лексикографической обработкой потаенных слов и выражений в других славянских языках.

2. Кое-что о славянской "бранной" лексикографии

Разумеется, сбором, обработкой и лексикографическим представлением потаенных слов и выражений занимаются и в других славянских странах, причем в одних уже имеются некоторые достижения, в других же "бранная" лексикография находится в стадии формирования. Не имея возможности дать подробный очерк состояния современной славянской "бранной" лексикографии, остановимся на отдельных изданиях, вышедших на некоторых славянских языках.

В сербско-хорватской (resp. хорватско-сербской) лингвистической традиции включение потаенных слов и выражений в лексикографические труды имеет, вероятно, самую давнюю традицию. По крайней мере их в достаточном количестве включил в первый сербский словарь В. Караджич [(Караций] 1818). Однако из-за последовавших нападок второе издание вышло уже без лексических "непристойностей" (срав. ситуацию в России: В. И. Даль, также боясь негативного общественного мнения, не включает соответствующую лексику в свой словарь, и делает это за него уже в начале XX в. И. А. Бодуэн де Куртенэ). В академическом "Словаре хорватского и сербского языка", который издавался Югославской Академией наук и искусств в Загребе почти сто лет, потаенная лексика нашла достаточно широкое отражение: лексические доминанты половой сферы приводятся здесь с выстраиванием в алфавитный ряд всех производных (например, Rjecnik V 1898-1903). Что касается специального словаря рассматриваемой лексики, то здесь обращает на себя внимание "Двунаправленный словарь сербского жаргона и жаргона родственных слов и выражений" Д. Андрича (АндриТп 1976). Как говорит само название книги, это очень широкий по составу единиц словарь: в нем не только "плохие" слова (первое направление), но и просто жаргонные элементы, характерные для разных слоев общества (второе направление). Такой подход, следовательно, размывает жанровые границы и затемняет предмет нашего интереса. В алфавит здесь выносятся все известные производные слова, а в самой статье подаются (правда, весьма скупо и однообразно) первичные и вторичные значения, которые затем иллюстрируются в основном устойчивыми словесными комплексами, в том числе и фразеологизмами. Словарь содержит многие десятки и даже сотни лексических метафор, заменяющих соответствующие "непристойные" слова. Примечательно, что в данный словарь, большой по формату, включено огромное количество иллюстраций – рисунков "от руки", представляющих соответствующие объекты нижнего яруса человеческого тела или же действия, с ними связанные.

На чешском материале основывается выпущенный в 1988 г. "шмирбух" – Smlrbuch ("постыдная книга") Р. Оуржедника (Oufednlk 1988), имеющий подзаголовок "Словарь неконвенционального чешского языка". Материалом для этого издания послужили литературно-художественные тексты, из которых выбирались жаргонно-арготические элементы – вплоть до "непристойных" слов, которые, впрочем, не выносятся в реестр, т. е. в алфавитный ряд (вместо них – нормативные единицы). Сам источник материала указывает на то, что в большинстве случаев здесь речь идет о метафорических заменах, встречающихся в текстах разных писателей. Составитель приводит синонимические ряды (иногда достигающие десятка и более компонентов), хотя, правда, лишь некоторые из них иллюстрирует цитатами из текстов. В 1991 г. вышел на семидесяти восьми страницах "Кратчайший словарь словацкого языка" (Zeleny 1991). Само название этого словарика, изданного в микроформате, говорит о его содержании: здесь собраны словацкие "непристойные" доминанты и их производные, а также небольшая часть иных слов, так или иначе связанных с мочеполовой и экскреторной сферами человека. Вслед за первичным значением здесь подаются вторичные, как правило, лишенные "непристойности", а иллюстрации взяты как из литературы, так и из устной речи. Кроме того, слова снабжены грамматическими пометами и характеристиками. Разумеется, этот словарик следует рассматривать как первый опыт словацкой "бранной" лексикографии.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32