Благословение

      – Хорошо, только не сейчас. Я позвоню позже. Она осторожно положила трубку и села на стул в каком-то оцепенении. Через открытое окно доносились привычные звуки, жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Голос звал: Бобби-и-и-и. Кто-то с грохотом уронил стопку книг на лестнице за дверью. С верхнего этажа слышались звуки гармоники.
      Она встала. Питер должен быть в библиотеке днем. Ей сразу стало легче. Как будто груз свалился с ее плеч. О чем она думает? Она не одна, слава Богу! Питер знает, что делать. Он подумает обо всем.
      Он сидел на своем обычном месте, опираясь локтями о стол и положив подбородок на руки, впившись глазами в какую-то толстую книгу. Она успела заметить несколько графиков и пояснительный текст, прежде чем он удивленно вскинул голову и закрыл книгу.
      Она улыбнулась.
      – Привет. Ты закончил?
      – Я могу и закончить. Что случилось?
      – Неужели что-то обязательно должно случиться, я не могу просто подойти к тебе? – Она была довольна, что ее голос не дрожал.
      – Ты не обманешь меня.
      Его озабоченный тон едва не сломил ее решимость. Она успокоила себя. Смелее, держи себя в руках.
      – Почему? Неужели я как-то не так выгляжу? – Спокойно. Держись уверенно. Это еще не несчастье.
      – Твои глаза, что-то случилось. – Он встал и собрал книги и тетради. – Пойдем на улицу.
      Они вышли на яркий солнечный свет. Какие-то друзья остановили их; они стояли под старыми деревьями и никак не могли уйти. Кто-то еще подходил к ним и не уходил, болтая о каких-то пустяках, и сердце Дженни снова начало сильно колотиться. Она чувствовала, как Питер пытался уйти от них, но ребята все шли и шли вместе с ними по улице. Две девушки из класса Дженни прошли мимо; они сняли свитера и повязали их вокруг талии; они весело разговаривали; и она была такой же совсем недавно.
      Когда наконец они остались одни, то вернулись обратно и сели на ступени. Он взял рукой за ее подбородок и повернул ее лицо к себе.
      – Ну? Скажи мне.
      Страх снова овладел ею, несмотря на его присутствие.
      – Ты не можешь догадаться?
      – Не думаю, что смогу.
      – Я была у доктора несколько дней назад. – Она встретилась с его глазами. – Теперь ты можешь догадаться.
      – О!
      Она вздохнула.
      – Да, Питер, что мы будем делать? – В этот раз решимость окончательно покинула ее, голос дрогнул, и слезы брызнули из глаз.
      Он смотрел на свои руки, повернув их ладонями вверх. И она, проследив за его взглядом, увидела, какой родной и близкой была его рука. Длинные пальцы, узкие белые лунки на овальных ногтях, мягкие рыжеватые волосы на запястьях.
      Она ждала. Ветерок быстро пробежал по листьям, обдав волной холода ее спину. Он оторвал взгляд от своих рук.
      – Результаты могут оказаться неверными.
      – Но они верные.
      Ее руки вдруг сцепились в отчаянном жесте и опустились на колени. Питер дотянулся и разжал их, зажав одну руку между ладонями.
      – Ну, тогда нам нужно будет придумать что-то, да? Он улыбнулся. Улыбка проникла ей прямо в сердце.
      – Что именно? – спросила она.
      – Дай мне подумать.
      Никто из них не сказал ни слова в течение нескольких минут. Ветер становился все сильнее, и Дженни сжала замерзшие руки. Она удивлялась, о чем он мог думать? Затем он взглянул на часы.
      – Уже шесть часов. Давай пойдем в наш ресторанчик, поедим спагетти.
      В ресторане не было ни одного знакомого, и они сели в дальний угол, где их не было видно.
      – Я не голодна, – сказала она, держа меню в руках.
      – Тебе нужно поесть.
      Смешное выражение вдруг пришло ей в голову: есть за двоих. Она почувствовала комок в горле.
      – Я не могу, правда, не могу.
      – Только немного супа. И я тоже поем суп. Я тоже не голоден.
      Несколько минут они сидели молча. Дженни проглотила несколько ложек супа и положила ложку на стол.
      – Господи, Дженни. Прости меня. Я чувствую себя, как неуклюжий, невежественный дурак. Я считал, что принимал все меры предосторожности. Я все делал, как надо. Черт возьми, я не понимаю.
      – Ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. – Ей было больно видеть его таким. Только вчера он был беззаботным, купил новую гитару и музыкальные записи. – Это и моя вина тоже. Я имею в виду, что мне следовало быть более аккуратной. Я была беспечной; я и есть беспечная. Уже поздно жалеть об этом.
      Он быстро взглянул на нее.
      – Слишком поздно что-то сделать?
      – Ты имеешь в виду аборт?
      – Ну да. Конечно, я подыщу лучшее место, где это будет безопасно. Господи, я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось! Ты должна это знать.
      Она снова вздохнула. Такие глубокие вздохи продолжались весь день, словно ей надо было наполнить легкие.
      – Я не смогу… Я не хочу… Не обращая внимания на срок, я не смогу, в любом случае.
      Он очень осторожно спросил:
      – Почему? Почему ты не сможешь?
      – Даже не знаю. – Папина набожность, усвоенная ею, несмотря на все ее безразличие к религии?
      – Если ты не знаешь, значит, все-таки можешь. Подумай об этом. Всегда это делали.
      – Я знаю.
      Девушка в колледже на старшем курсе сделала аборт. Все знали об этом. Она сумела закончить колледж со своим курсом и продолжала жить так, словно ничего не изменилось. Дженни невольно содрогнулась. Ее руки непроизвольно прижались к плоскому крепкому животу.
      У нее еще не было никаких чувств к тому, что развивалось в ней. Что-то нежелательное и пугающее вторглось в ее жизнь, и все же она не могла убить это что-то.
      Питер заметил ее жест.
      – Там почти ничего нет, Дженни. Дюйм или два – может, и меньше.
      Но это жизнь, цепляющаяся и растущая. Вырвать ее и выбросить, превратить в кровавое месиво… Ее мысли перепутались, и она взглянула в глаза Питера, беспокойные и вопрошающие.
      – Ты должен поверить мне, Питер. Это может быть нормальным для некоторых – я никого не хочу осуждать, – но только я знаю, что я не могу.
      Снова воцарилось молчание, пока он доедал суп. Потом он поднял голову, легонько ударил кулаком по столу, его губы плотно сжались.
      – Что за черт! О чем, собственно, беспокоиться? Тогда мы поженимся, вот и все!
      От огромной радости у нее в горле появился комок, и она чуть не подавилась от кашля. Однако спустя секунду сомнение охватило ее.
      – Питер, я не собираюсь выходить замуж за человека, который «должен» жениться на мне и потом будет жалеть об этом. – Говоря это, она уже знала в глубине души, что ждет возражений.
      – Дженни, дорогая, как ты можешь такое говорить, когда мы так относимся друг к другу? Это верно, сейчас не самое подходящее время для всего этого, но ведь мы все равно собирались пожениться позже, так что мы должны придумать, как это сделать сейчас. Не бойся. Я с тобой. – Он позвал официанта. – Принесите нам обед, пожалуйста. Мы оказались голоднее, чем думали.
      И пока Дженни слушала, чувствуя огромное облегчение от потока его слов, он продолжал говорить.
      – Прости меня за то, что я собираюсь сказать. Это все звучит глупо, я знаю, но факт есть факт, – ох, черт, ты видела все сама к чему стесняться? Мои родители – состоятельные, действительно, очень состоятельные люди. Но деньги не имеют большого значения. Я никогда и не думал об этом. Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я всегда внутренне протестовал против их образа жизни и некоторых из их идей, но в такой крайней нужде, как эта, – он улыбнулся, – в такой крайней нужде, как эта, деньги придутся весьма кстати.
      От его доверительной улыбки на душе у Дженни стало удивительно легко. Быстро, спокойно он понял ее и нашел выход. Дженни, которая скорее имела склонность к скоропалительным поступкам и широким жестам, почувствовала силу в его спокойствии.
      – Они поймут нас, без сомнения. Конечно, не очень приятно будет объяснять им все, но они непременно смирятся с этим. Послушай, мы же не первые, с кем это случалось, и далеко не последние. Выше голову, Дженни, и съешь спагетти.
      Она так ясно представила себе картину из их будущего, что даже могла видеть все в цвете. Это будет небольшая квартира, две комнаты, может даже, одна, не на территории колледжа; они смогут ходить на занятия и ухаживать по очереди за ребенком. Они закончат колледж; она вернет все долги, когда станет юристом, вернет им все расходы из своего заработка, не Питера, потому что ей хотелось показать, какая она, и заслужить их уважение. Да, она заслужит их уважение, несмотря ни на что. И когда они увидят, каким счастливым она сделает их сына, они полюбят ее.
      – Я найду временную работу в лаборатории или еще где-нибудь, буду подрабатывать вечерами и по выходным, так что мы не будем во всем зависеть от моих родителей, – сказал Питер.
      Подобные картины, оказывается, возникали и в его воображении. Он добавил.
      – Ты поедешь домой в эти выходные и скажешь своим родителям, я тоже слетаю к своим. – Это было частично утверждение, частично вопрос.
      Дженни покачала головой.
      – Я, наверное, поеду домой, но я не уверена, что смогу сказать им до того, как мы поженимся.
      Как можно причинить им такое огорчение, помня об их прошлом? Она, кажется, прочитала все книги о детях тех, кто пережил Катастрофу, и слышала о группах, специально созданных для того, чтобы получить совет и поучиться друг у друга, хотя она сама никогда не посещала такие занятия. Правда, у тебя возникает совершенно другое отношение к родителям, когда ты видела фильмы о том, что творилось в Европе, и знала, что отец и мать, сидящие за столом напротив и разговаривающие о домашних делах и работе, прошли через все это. Они не похожи на других родителей. Как можно снова подвергнуть их испытанию, когда их силы и так уже подорваны?
      – Ты что, правда не собираешься говорить им об этом? – спросил Питер, удивленно подняв брови.
      – Может, скажу. Я не уверена. Они так любят меня. – И она просто добавила: – Нужно знать их, чтобы понять.
      Он больше ни о чем не спрашивал.
      – Ну, а я скажу своим предкам. Я знаю, тебе они показались такими чопорными. – Он грустно улыбнулся. – Любимое выражение моей матери: «Держать форму», и, по правде говоря, мне так оно не нравится, оно какое-то казарменное. Но оба уважают и ценят две вещи – честность и мужество. Поэтому, если я буду честен, они будут справедливы. Нужно отдать им должное – они абсолютно справедливы, Дженни, это действительно так. – Он дотянулся через стол и поцеловал ее пальцы. – Нет ничего, о чем бы стоило беспокоиться.
      Он казался таким уверенным. Она надеялась, что ему не слишком сильно достанется до того, как пройдет их первая вспышка гнева.
      – Верь мне, Дженни.
      – Я верю тебе. Я всегда буду верить.

* * *

      – Как Питер? – спросила мама.
      – Он полетел домой в эти выходные.
      – Так вот чему мы обязаны удовольствием видеть тебя? – засмеялась мама. – Садись. Я только что из магазина. Выпей чашечку чая, пока я приготовлю обед.
      Из кухни была видна столовая, с двумя тарелками на столе и свечами, приготовленными для молитвы. Вечером в пятницу они обедают в столовой вдвоем, точно соблюдая обычаи, словно их окружают дети и родственники, как им хотелось бы. Она села напротив матери за кухонный стол.
      – У меня в этом году чудесные герани, какие-то розовые, необычные. Посмотри, – сказала она.
      На веранде стоял целый ряд горшочков с геранями, а в нескольких метрах за ними стояли горшочки миссис Даниелис, но ее герани были красными. Мама проследила за взглядом Дженни.
      – Никакого сравнения, правда? – спросила она.
      – Конечно, мама. – Вопрос как-то задел ее. Почти все в течение последних нескольких дней после разговора с Питером в ресторане задевало ее и вызывало у нее слезы: поэма Дилана Томаса, которую проходили на уроке английского, или старушка, помогающая своему мужу сойти с поезда в Филадельфии. Теперь это были герани, обыкновенные цветы, тянущиеся к солнцу. Ком подкатил у нее к горлу. Глупо. Маме хочется поговорить. В отличие от отца, она не выносит пауз в разговоре. Кроме этого, было еще кое-что, что Дженни хотелось узнать.
      – Как здесь все в квартале? Даниелисы? Дитерсы?
      – О, у Даниелисов все прекрасно, они рады ребенку. Не то, что эти Дитерсы в конце улицы, – с горечью произнесла мама.
      Дженни хотелось поговорить о Дитерсах. Глория Дитерс «попала в беду» в прошлом году, вернувшись домой с незаконнорожденным ребенком.
      – Они обращаются с ней так же, как раньше? Мама пожала плечами.
      – Я не знаю. Их почти не видно. Они прячутся в своем доме. Глория вывозит коляску на веранду и тут же убегает.
      С дрожью в голосе Дженни сказала:
      – Но она же не ограбила банк и никого не убила. И ждала ответа…
      – Правда, правда. Но сейчас такое безумное время. – Мама подняла упавшую газету. – Посмотри, что сейчас пишут! От одного этого можно заболеть. Как война во Вьетнаме-то связана с тем, как ведут себя теперь подростки, я спрашиваю тебя? Это грязная война, но какое отношение к этому имеет свободная любовь, я спрашиваю? Позор. Посмотри, посмотри на это! – Это была статья об известной активистке, которая ждала ребенка. – Взгляни на нее! Не замужем, беременная и гордится этим! Гордится этим, только представь себе. Девушка из колледжа, получившая образование, но когда опускаешься до такого и попадаешь в колонку светских сплетен, то кто ж она после этого?
      Дженни молчала.
      – Ох, но мне больше всего жалко родителей! Работаешь изо всех сил, чтобы получше устроить жизнь своих детей, и что за это получаешь? – Мама покачала головой, сочувствуя неизвестным родителям. Затем, глубоко вздохнув, она улыбнулась, и ее лицо просветлело. – Слава Богу, мы с твоим отцом не знали забот с тобой. Ты хорошая девочка, Дженни, и всегда ею будешь. Знаешь, ты никогда не доставляла нам никаких хлопот с самого своего рождения. Благослови тебя Бог.
      Дженни произнесла очень тихо:
      – Но ведь такие вещи могут случиться и с теми, кого ты называешь «хорошими девочками». Что сделает мать – мне просто любопытно, – что бы ты сделала, например, если бы я вернулась домой, как та девушка, и сказала тебе, что я… – и внезапно резко засмеявшись, она запнулась.
      – Боже мой, я не могу даже подумать о таком, а как я могу ответить? Такая девушка, как ты, и разрушить свою собственную жизнь?
      «Если бы я могла рассказать тебе, положить свою голову на твое плечо и рассказать тебе, каким облегчением это было бы…»
      – Ты выгнала бы меня вон, полагаю. За дверь. – И она выдавила из себя смешок, пытаясь показать, как эхо смешно.
      – Выгнать тебя за дверь? Кто выгоняет дочерей за дверь? Но я бы, скорее, умерла сама, говорю тебе. – Мама сняла очки, ее бледное лицо стало кротким и грустным, у нее всегда появлялось такое выражение, когда она вспоминала о своих убитых родителях, о дне своей свадьбы, о том дне, когда родилась Дженни. – Это значило бы, что все, чему мы учили тебя, пролетело мимо твоих ушей. Уши да не слышат, значило бы это; напрасные слова. Все эти годы, вся наша жизнь выброшены, как мусор. Ох, ладно, что это за грустный нелепый разговор? Поешь мороженого со мной. Мне вдруг очень захотелось кофе с мороженым.
      «Итак, все ясно, что меня ожидает», – подумала Дженни. Мороженое проскочило прямо в горло, не доставив никакого удовольствия. Ей припомнилось, как она ела мороженое за столом Мендесов, там у нее тоже было чувство отстраненности от сидящих в комнате. Здесь, однако, причина была в другом. Она почти физически ощущала, каково это быть в шкуре Маши – Марлен, принадлежать к ее поколению, иметь такое прошлое и такие воспоминания. Она понимала ее.
      В понедельник, уже в колледже, ожидая возвращения Питера, она успокаивала сама себя: «Когда мы поженимся, даже если ребенок родится раньше, чем положено, все уже будет совершенно другим. Мама и отец будут рады за меня. Да и чьи родители не будут довольны, увидев свою дочь замужем за таким, как Питер? Все будет так чудесно, когда мы поженимся».
      Его не было в понедельник на занятиях, не было и во вторник. Хороший это был знак или плохой? Хороший. Естественно, ведь нужно было сделать кое-какие приготовления.
      Поздно вечером в среду в дальнем углу холла зазвонил телефон, и Дженни взяла трубку.
      – Я вернулся, – сказал Питер.
      Ее сердце учащенно забилось.
      – И что случилось?
      – Я расскажу тебе, когда увижу. – Его голос был ровным и безрадостным.
      У нее упало сердце. Казалось, оно могло свободно перемещаться у нее в груди и иногда уходило в пятки.
      – Я взял напрокат машину. Я заеду за тобой через десять минут.
      – Взял машину! Куда мы поедем?
      – Надо найти место, чтобы поговорить. Здесь рядом нет ни одного укромного местечка, чтобы какой-нибудь кретин не сунул свой нос.
      – Это глупо, – начала было она.
      – Десять минут. – Он повесил трубку.
      На улице было дождливо и ветрено. Она надела плащ и уже ждала у двери, когда подъехал Питер. Она села в машину и увидела его серьезное лицо. Когда он наклонился поцеловать ее, она вместо губ подставила щеку.
      Она знала, она знала.
      – Выкладывай мне свои плохие новости, – сказала она.
      – Ну уж не обязательно и плохие. Почему ты говоришь так?
      – Потому что я знаю, не морочь мне голову, Питер. Расскажи мне все без утайки и сразу.
      Он завел машину.
      – Позволь мне найти какую-нибудь тихую улочку, поставить машину, и тогда мы сможем поговорить.
      На какой-то боковой улице перед рядом неброских домиков он остановил машину. Шел мелкий моросящий дождь, и улица была пустынна. Когда мотор заглох, не было слышно ни звука, только капли дождя монотонно барабанили по крыше автомобиля, растекаясь по окнам.
      – Ну, Питер?
      – Они не хотят, чтобы мы поженились сейчас. – Он смотрел не на нее, а прямо перед собой, сквозь лобовое стекло.
      У нее пересохло в горле.
      – Нет? Что они хотят тогда?
      – Они думают, они говорят, мы слишком молоды.
      – Это правда. Мы молоды. – Она говорила уверенно. – А что насчет… мы можем назвать это маленьким осложнением? Или это неважно?
      Теперь он повернулся к ней. В сером полумраке она смогла разглядеть беспомощное выражение на его лице.
      – Дженни, не надо иронии. Ты не представляешь, что мне пришлось вынести.
      Она мгновенно смягчилась, почувствовав его настроение.
      – Извини меня. Но как с этим? Что нам делать?
      – Они считают, тебе следует… избавиться от этого. Я объяснял, как ты относишься к этому, но ты знаешь, в этом есть смысл, Дженни. Я думаю, так лучше. Они убедили меня. В этом действительно есть смысл.
      – Они убедили тебя, – повторила она. – Они думают, в этом есть смысл. В то время как это касается только меня. Какое отношение они, или ты, имеют ко мне, к моему телу?
      – Дженни, дорогая, послушай. Ты даже не можешь представить, на что это было похоже. Такая ярость. У меня ушло два дня только на то, чтобы заставить их перестать ругать нас и поговорить. Мама была вся в слезах. Я никогда не видел ее такой, разве что, когда умерла ее собственная мать. – И он снова повторил: – Ты не можешь себе представить.
      – О, да, я могу представить, но что от этого меняется? Они указывают мне, что делать с моим собственным телом. – Она начала плакать. – Питер, я говорила тебе, я не могу заставить себя сделать это. Я не хочу ребенка, я не люблю его, но я сказала тебе – и я говорю тебе это опять – я не смогу убить его.
      – Но подумай! Через несколько лет мы поженимся, и у нас будет столько детей, сколько ты захочешь. Ты же хочешь закончить колледж и поступить на юридический факультет? Где же взять столько денег, если мы поженимся сейчас?
      – Ты же говорил, что они богатые, и они помогут. Ты говорил так.
      – Да, я думал так. Но я не могу вытягивать у них то, что они не хотят давать, понимаешь?
      Он опустил голову на руль.
      – О, Боже! – простонал он. Затем он снова повернулся к ней. – Мой отец хочет дать тебе все, что пожелаешь, чтобы все прошло благополучно. И даже больше. Все, что ты хочешь, – сказал он. Совершишь путешествие в Европу, Рим, Париж. Накупишь вещей. Отдохнешь сама и все обдумаешь. Он даст тебе столько, сколько ты захочешь.
      Дженни охватила такая ярость, какую ей еще не доводилось испытывать. Ее просто трясло от злости, она чувствовала, что может даже убить. И она ударила кулаком по щитку.
      – Он думает, кто я? Проститутка, с которой можно расплатиться поездкой в Европу? Ты понимаешь, что ты говоришь? Он предлагает мне какие-то каникулы, когда я прошу любви, помощи, участия…
      – Дженни! У тебя есть любовь! Я люблю тебя, ты же знаешь это. Как ты можешь так говорить?
      – Как можешь ты, неужели они убедили тебя тоже? Я – проститутка и для тебя тоже?
      – Не произноси это слово. Оно грязное, отвратительное.
      – Не указывай мне, какие слова выбирать! Я буду говорить то, что хочу. Я могу сейчас сказать тебе, что там произошло. Я даже слышу все и вижу так ясно, как будто стояла там за дверью. Твоя мать – это ледышка… Ты думаешь, я не знаю, чего она хочет? Девушку, как та воображала – как там ее зовут? Анна Рут или Рут Анна или как-нибудь еще? «Наша дружба передается из поколения в поколение, ты знаешь. И разве не чудесно было бы, если молодые люди обручатся? Тайная любовь – мы никогда и не догадывались». Да, все было бы совершенно по-другому, если бы я была мисс Старинного Рода, вместо Мисс Никто. Тогда не было бы никаких разговоров об аборте, только свадьба на скорую руку под деревьями в вашем саду. Нет, простите меня, в саду Мисс Старинного Рода. Уверена, что он у нее есть. Ничего, если и ребенок, конечно, родится семимесячным, этакая крошка. – Ее голос перешел в крик.
      – Господи, Дженни, нет! Все совсем не так!
      – Конечно, так! Каждому идиоту это ясно. Я поняла это в то мгновение, когда вошла в дверь. А ты – ты позволил промыть себе мозги. Ты, сильный, смелый мужчина, который собирался заботиться обо мне. «Не волнуйся, дорогая, я позабочусь обо всем»
      Питер повернул ключ зажигания, и дворники начали очищать ветровое стекло.
      – Нет смысла продолжать разговор, если ты собираешься только кричать на меня, Дженни. У нас возникли осложнения, и криком здесь не поможешь.
      Она замолчала, пытаясь взять себя в руки. Затем она что-то вспомнила.
      – Ты случайно не видел свою тетю Ли?
      – Да, я заезжал к ней.
      – А! И что она сказала?
      – Сейчас расскажу тебе. Она считает, что нам нужно пожениться. Ты понравилась ей. Она сказала, что даст нам денег.
      – Она? – у Дженни округлились глаза. – Но почему, это так чудесно с ее стороны!
      – Ну, она такая. Романтичная в душе. Довольно-таки забавно для лесбиянки, когда подумаешь об этом.
      – Жестоко говорить так.
      – Я не хотел, чтобы звучало жестоко. Просто это поразило меня.
      – А она сможет дать нам достаточно?
      – Дженни… я не смогу ничего взять от нее, неважно, много или мало. Мои родители будут в ярости. Они разозлились, когда я сказал им.
      – Почему? Если они не хотят помочь, я думала, они будут рады, если кто-то еще сделает это вместо них.
      – Это длинная история. Она имеет обыкновение вмешиваться. Мне об этом вообще не следовало бы ничего говорить.
      – Им или мне? Он вздохнул.
      – Полагаю, всем.
      Но ей он сказал, был достаточно честным, чтобы рассказать все, и она смягчилась.
      – Ох, Питер, что же нам делать?
      Дворники на стекле вторили: делать, делать, делать. Он повернул ключ, и дворники остановились.
      – Что нам делать? – повторила она.
      – Я не знаю. – Он смотрел на дождь.
      Мрак заполнял автомобиль. Вспышка гнева и злости совсем обессилили ее. Если бы она могла только уснуть, подумала она, уснуть и проснуться, и чтобы ничего не было. И она тоже уставилась на мрачную, мокрую улицу. Стены домов, смотревших друг на друга с обеих сторон, делали из улицы тоннель, длинный темный тоннель без света в конце.
      Питер прервал молчание.
      – Если бы ты сделала аборт, то все было бы решено. У нее перед глазами снова возникла та картина, что-что красное, цвета крови, острое стальное жало и – конец. Она вздохнула.
      – Ты просто боишься? – мягко спросил он.
      – Боюсь ли боли? Ты же знаешь, что нет. Несколько лет назад у нее был сложный перелом руки, и она стойко переносила боль, как ей сказали. Она знала это. Кроме того, рождение ребенка едва ли менее болезненно.
      – Что же тогда? Ты можешь объяснить мне?
      – Я уже пыталась объяснить тебе, как могла.
      – Это же всегда делается и делалось. Причем совершенно безопасно, хотя бы и незаконно. Существуют безопасные места, компетентные доктора.
      Она тихо повторила:
      – Может, я так воспитана. Я не могу сделать этого. Мои родители правоверные…
      Теперь Питер перебил ее. Пришла его очередь разозлиться:
      – Твои родители! Ты не смогла даже сказать им об этом! Ты испугалась сказать им. В конце концов, я-то поговорил со своими.
      – Я уже рассказала тебе об этом тоже.
      Мама на кухне, раскладывая мороженое: «Все, чему мы учили тебя, выброшено, как мусор». Дженни снова охватила злость.
      – Ты не хочешь понять. Я не могу даже говорить об этом со своими родителями. Почему мы не поженимся, Питер? Мы справимся как-нибудь. Твой отец поможет. Он не позволит нам умереть с голоду. Мои родители тоже что-нибудь сделают…
      – Мой отец предложит мне бросить колледж и идти работать.
      – Он не сделает этого!
      – Не сделает он? Да ты не знаешь его. У него принципы.
      – Принципы! Ради чего же они?
      – Я объясню тебе. Они скажут, если человек достаточно взрослый, чтобы завести ребенка, то он достаточно взрослый, чтобы содержать его.
      – И они сказали так, да? И ты поверил им?
      – Ты должна признать, что в этом есть смысл.
      – Смысл да, но не сердце. В этом нет сердца. Холодный, холодный расчет, – сказала она, стиснув зубы. – Да, если бы у моего отца был не кафетерий… Ты думаешь, я не заметила выражения лица твоей матери, когда я сказала ей об этом? Лицо, как у акулы.
      – Дженни, это слишком. Оставь мою маму в покое, пожалуйста.
      Он старается сохранить лояльность после всего этого. Быть лояльным по отношению к своей матери. Она почувствовала удушье.
      – Как я могу оставить ее в покое, когда она распоряжается моей жизнью?
      – Нет, наша жизнь – в наших руках, Дженни.
      – Как ты можешь так говорить? Что они сделали с тобой, как они смогли так хорошо обработать тебя? Ну, может, они и заставили тебя превратиться в тряпку, но со мной это не получится, говорю тебе. Я не буду, не смогу, и им не удастся заставить меня. И ты тоже не заставишь.
      – Это глупый разговор. – Он завел мотор. – Ты вся взвинченная, и нет смысла продолжать.
      – Глупый, это верно. Отвези меня назад.
      Ей хотелось ударить его. Неужели это Питер? Где же сила и спокойная уверенность? Она взглянула на него, но мягкие манящие глаза цвета опала, которые ей так нравились, были, вероятно, чересчур мягкими. «Слишком хороший», как сказала старая леди. Он был всего лишь испуганным мальчишкой… Она тоже чувствовала себя потерянной.
      Никто не проронил ни слова, пока они не доехали до студенческого городка. Затем он положил руку ей на плечо.
      – Дженни, успокойся. Мы оба расстроены. Вот почему мы ссоримся. Я собираюсь позвонить отцу сегодня вечером и снова поговорить с ним.
      Она отодвинулась от него и открыла дверь со своей стороны.
      – Желаю удачи, – с горечью произнесла она.
      – Не огорчайся. Мы что-нибудь придумаем. Пожалуйста. Верь в меня.
      Она попыталась изобразить улыбку.
      – Хорошо, я постараюсь.
      – Я позвоню тебе после того, как переговорю с ним вечером, ладно?
      – Нет, подожди до утра. С меня хватит. Я хочу спать и ни о чем не думать в течение хотя бы нескольких часов.
      – Хорошо. Тогда утром позвоню. И ты, Дженни, помни, что мы любим друг друга.
      Может, она была и несправедлива, думала Дженни, поднимаясь по лестнице. Все это ужасно и для него. Она чувствовала себя такой уставшей, совершенно разбитой.
      Всю следующую неделю она молча плакала по ночам и просыпалась с тяжелой головой, заставляя себя идти на занятия и учиться. Это было похоже на ожидание поезда или самолета, который так сильно опаздывал, что уже начинали думать, что, может, его и не будет вовсе. Питер был в таком же состоянии. Каждый день он звонил своему отцу, которому нужно было в свою очередь посоветоваться с кем-то еще.
      – Со своим адвокатом, наверное, – сказал Питер. – Он никогда и шага не ступит без адвоката.
      Каждый день он ненадолго встречался с Дженни, всегда в каком-нибудь людном месте, где они не могли даже коснуться друг друга. Да собственно они даже и не пытались. Только их глаза взывали о помощи.
      – Ты хорошо себя чувствуешь? – интересовался он.
      Она чувствовала себя прекрасно. Ее фигура никак не изменилась. Она, вероятно, будет ходить до-конца срока беременности, и ничего не будет заметно.
      К концу второй недели Питер узнал кое-какие новости. Его отец договорился о месте в респектабельном приюте для незамужних матерей. Это звучало как что-то из девятнадцатого столетия. Дженни и понятия не имела, что такие места до сих пор существуют. Но оказалось, что они есть, и девушка может анонимно находиться там, за ней будут ухаживать вплоть до рождения ребенка, и, если она пожелает, в любой момент может отдать его на усыновление.
      – Как тебе это? – спросил Питер.
      Они снова были в машине, правда, на этот раз они стояли возле зоопарка. Женщина, проходившая мимо, пыталась успокоить плачущего в коляске ребенка, а в это время малыш постарше дергал ее за юбку. Это видение промелькнуло перед глазами Дженни и запечатлелось в ее памяти даже после того, как женщина свернула за угол и скрылась из виду. Картинка была несколько смутной и неясной, все кружилось в лучах света под молодыми зелеными листьями. Мать с длинными волосами, свободно развевающимися на ветру, склонилась к ребенку; круглая крепкая головка ребенка прижалась к красной юбке матери; это был образ единения.
      И она знала, что это был один из тех редких случайных образов, который она сохранит в памяти, как сохранила лицо одной из самых красивых женщин, которых она когда-либо видела, проезжая на автомобиле лет пять назад. Или утро, когда тишину заснеженной улицы вдруг разорвал звон церковных колоколов, и она стояла, замерев, пока не стих последний звук. Питер снова спросил.