Предела нет

Леонид Платов

ПРЕДЕЛА НЕТ

Здесь нужно, чтоб душа твоя была тверда!

Данте. Ад, песнь третья.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. Последний день войны

«Как острие копья!»

Разговор вполголоса над картой:

— Войдите в прорыв как острие копья! Двигайтесь по шоссе стремительно и без оглядки. Не тратьте время на расширение прорыва. Это сделают танковые части, следующие за вами.

— Понял, товарищ генерал.

— Задача ваша — проникнуть как можно глубже в немецкий тыл, ломая, расшатывая его своим дивизионом. Поэтому вперед, и только вперед!

— Ясно.

— Но это не все. Полчаса назад звонили из штаба флотилии. Их разведчик находится в тылу противника. Доносит, что в одном из населенных пунктов западнее Штернбурга обнаружен сверхсекретный военный объект чрезвычайной важности.

— Название этого пункта?

— Оно заканчивается на «шен» или «шин» — это все, что удалось расслышать. Под конец приема, по словам радистов, возникли помехи. Повторяю: объект расположен западнее Штернбурга, в стороне от шоссе. Записали? Учитывая сопротивление противника, сомнительно, чтобы вам удалось пройти так далеко. Тем не менее ставлю перед вами две дополнительные задачи: захватить секретный объект, воспрепятствовать его уничтожению противником. В случае невозможности — выяснить, что это был за объект, для чего во что бы то ни стало найти нашего разведчика. Его шифр-пароль — ЮКШС. Условное имя — Тезка.

Один из собеседников разогнулся над картой, одернул на себе китель.

— Разрешите выполнять, товарищ генерал?..

«Погода будет безоблачной…»

«Днем 8 мая 1945 года на всем пространстве Остмарка[1] от Гроссзигхартса до Эйзенкаппеля погода будет безоблачной, очень теплой. Ветер — ноль баллов».

Прогноз немецких синоптиков.

Потоки двинулись на запад

Восьмого мая на рассвете воздух над Австрией качнулся от залпа тысяч советских орудий.

Если бы космонавты в то время уже летали вокруг «шарика», им с высоты полутораста или двухсот километров, наверное, представилось бы, что в Европе, там, внизу, произошло одновременно извержение нескольких вулканов. Тучи клубящегося черного дыма, время от времени прорезаемые огненными взблесками, медленно поползли на запад.

В тот день еще действовали «вулкан» в Чехословакии, вблизи Праги, «вулкан» в Южной Германии и «вулкан» в Австрии.

По австрийской земле текли, обгоняя друг друга, потоки лавы — наши наступающие войска. Не ослабляя ни на миг всесокрушающей ударной силы, потоки эти по пути распадались на ручьи и ручейки.

Попробуем же проследить с вами движение одного из таких сравнительно узких — в ширину шоссе — ручейков. Направление его известно: на Штернбург и, как вы помните, немного в сторону от магистрального шоссе…

Часы и минуты

(Из письма бывшего командира отдельного гвардейского дивизиона самоходных орудий бывшему командиру отряда разведки Краснознаменной Дунайской флотилии)

«…Конечно, приходится пожалеть, что в ходе наступательных боев Вы были ранены и не смогли участвовать в завершающей операции в канун Победы. Понимаю, как важна для Вас малейшая подробность, касающаяся этого Вашего разведчика. Действительно, я был, по-видимому, последним человеком (не считая работников нашего штаба и врачей госпиталя), который видел его и говорил с ним.

С охотой откликаясь на Вашу просьбу, попытаюсь восстановить в памяти по часам и минутам все события на шоссе Санкт-Пельтен — Линц в этот удивительный, незабываемый день 8 мая 1945 года.

Выполняя поставленную командованием задачу, мой отдельный гвардейский дивизион в составе семи самоходных орудий СУ-76, одного танка Т-34, одного трофейного танка «пантера», четырех трофейных бронетранспортеров и нескольких трофейных же самоходок и зенитных орудий выступил на рассвете из города Санкт-Пельтен, где занимал рубеж на танкоопасном направлении.

В 5:25 фронт противника был прорван, и мы вошли в прорыв.

Усилив темп огня, дивизион устремился к переправе через реку Пилах, но гитлеровцы опередили нас: железобетонный мост взлетел на воздух.

Тогда мы стали в лихорадке накатывать бревна на обломки моста, чтобы побыстрей переправиться через реку и не дать оторваться от нас гитлеровцам, отходящим на запад. Однако не прошло и 10-15 минут, как мне доложили: «Найден брод!» Бросив мост, мы ринулись туда.

Тем временем пехота 29 сп[2], с которой мы взаимодействовали, сумела продвинуться на 2 километра в направлении Гросс-Зирнинг. Вскоре дивизион нагнал ее. Я начал сближаться с противником, который открыл по нас артиллерийский и пулеметный огонь. В 6:50 мы достигли реки Зирнинг. Однако немцы, стремясь задержать нас, успели взорвать мост и через эту реку.

В течение 20-25 минут мы навели переправу. Активную помощь дивизиону оказали освобожденные нами русские военнопленные из лагерей вблизи реки или угнанные рабочие (мы не успели в этом разобраться). На мой призыв помочь больше сотни мужчин бросились растаскивать свои бараки и поволокли к переправе все, что могло пригодиться. Преодолев водный рубеж, мы с ходу ворвались в Гросс-Зирнинг.

К 10:00 мы при содействии пехоты овладели населенным пунктом Лосдорф. Преследование немцев на шоссе продолжалось, не ослабевая в темпе.

Теперь мы все время висели на плечах противника, громили и уничтожали живую силу и технику, находясь непосредственно в его боевых порядках.

Немцы продолжали взрывать переправы. Их воинские части и подразделения, оставшись отрезанными, бросали оружие и сдавались. Но мы двигались вперед, не останавливаясь возле солдат, поднимавших руки. Я рассчитывал, что нас вот-вот нагонит танковый корпус генерал-лейтенанта Говоруненко с большим десантом пехоты, которая, как полагается, все довершит. Дивизион же, как вы знаете, должен был стремительно продвигаться на запад, создавая панику в тылу врага и сбивая его заслоны.

На одной из переправ отстали тылы и штаб, так как там, где пробирались самоходки и танки, не пройти было колесным машинам. После этого я приказал экономить снаряды и, нагоняя колонны немецких автомашин, давить их гусеницами.

На первом этапе наступления я докладывал штабу дивизии по рации о захвате каждого рубежа, а также посылал короткие боевые донесения с мотоциклистом. Но потом мы ушли слишком далеко — походные рации уже не могли вести передачу на такое расстояние. Что касается связи при помощи мотоциклистов, то она прекратилась из-за того, что гитлеровцы были теперь не только впереди, но и позади нас.

Примерно в 1,5 километра северо-западнее Лосдорфа нам преградил дорогу какой-то канал. Немцы взорвали мост, несмотря на то что часть их колонны не успела переправиться и вынуждена была сложить оружие.

Канал был неширокий, но глубокий, как противотанковый ров, и с бурным течением воды. Ни танки, ни самоходки не могли его преодолеть. Но недалеко от взорванного моста мы увидели штабеля стальных труб большого диаметра. Задыхаясь и обливаясь потом, мы накатывали в этот канал трубы, те тонули, но мы накатывали новые и новые пласты труб. Вода пошла по трубам, а танки и самоходки пронеслись по ним, как по бревенчатому настилу.

Переправившись через канал, мы нагнали отходящую немецкую колонну. Гитлеровцы не могли понять, как мы очутились по эту сторону водного рубежа и опять наступаем им на пятки. Бросив оружие, они в ужасе разбегались по обе стороны шоссе. Мы смерчем прошли по колонне без единого орудийного выстрела, не сбавляя хода.

Теперь путь к Мельку был открыт. Ни впереди, ни по бокам не видно было ни одного гитлеровца. Мы находились в глубочайшем немецком тылу.

За несколько километров до въезда в город Мельк я в целях предосторожности пересел из своего танка в трофейный бронетранспортер, после чего повел дивизион дальше.

У самой окраины Мелька мой командирский танк (Т-34), который шел впритирку за головным бронетранспортером, где был я, по какой-то причине отстал, тем самым немного придержав всю нашу колонну. И случилось так, что я первый влетел на бронетранспортере в город.

Это было в 11:35, я засек время».

«Гром среди ясного неба»

(Продолжение письма)

«В Мельке, к моему удивлению, нас встретила полнейшая тишина.

Все магазины были открыты. Солдаты и мирные жители спокойно расхаживали и разъезжали по улицам. Никто не обратил внимания на наш бронетранспортер. Ведь он был трофейный. Я понял, что хитрость удалась, немцы принимают нас за своих.

Приказав команде затаиться в бронетранспортере и ждать приказа, я выскочил на мостовую. Необходимо было осмотреться до подхода дивизиона.

Бронетранспортер остановился у какого-то большого каменного дома. По случаю майской жары окна на нижнем этаже были распахнуты настежь.

Но я не смотрел на окна. Мое внимание привлекли несколько легковых машин и мотоциклистов, которые стояли в 4-5 метрах у тротуара.

Внезапно среди общей тишины (она поразила нас в Мельке больше всего после шума недавнего боя) я услышал за спиной громкий смех и быстро обернулся к окну. Но смех относился не ко мне. В зале первого этажа (это был ресторан) вокруг накрытого стола сидели человек пятнадцать немецких офицеров и мирно выпивали и закусывали. Для них полной неожиданностью было увидеть рядом русского офицера с орденами на груди. Гитлеровцы так и застыли, откинувшись на спинки своих стульев, держа стаканы на весу.

Раздался лязг гусениц. Это подошел мой Т-34 и остановился рядом с бронетранспортером. На бортах его были большие красные звезды. Они бросались в глаза.

Гитлеровцы все поняли. Зазвенела посуда. Перевернув стол, они кинулись в бегство.

Но мне было не до этих плохо позавтракавших немецких офицеров. По улице к ресторану мчались на двух мотоциклах два гитлеровских солдата (или офицера?). В 20-30 метрах один из них резко затормозил, круто развернулся и на бешеной скорости рванул в обратном направлении. Второй последовал его примеру.

Они помчались к переправе. Но уж эту переправу мы должны уберечь от взрыва!

Я прыгнул в бронетранспортер, подал команду: «Вперед!», на ходу дал очередь по мотоциклистам из автоматической пушки. Рванув с места, танк дал вслед им тоже выстрел из пушки. Снаряд просвистел вдоль улицы. Это было как гром среди ясного неба!

В Мельке улицы очень узкие. От выстрела по всей улице с дребезгом посыпались оконные стекла.

В городе началась невообразимая паника. Часть населения стала с криками разбегаться по дворам и боковым улицам, другая часть с выражением ужаса на лицах начала нас приветствовать.

Выстрел из танка послужил сигналом к атаке. По центральной улице Мелька со страшным грохотом, лязгом и скрежетом гусениц, рычанием моторов и режущей слух пулеметной дробью прорывался к переправе сплошной бронированный кулак. Почти впритирку друг к другу, идя в два или три ряда, мчались наши советские самоходки и танки вперемешку с трофейной техникой.

Нас обстреливали из окон и чердаков, забрасывали гранатами. Но лавина, отстреливаясь, неудержимо двигалась через Мельк и приближалась к большому железобетонному мосту, который был переброшен через бурную реку. Сознание пронизывала мысль-приказ: захватить мост до взрыва!

И тут нервы немецкой подрывной команды сдали. Она могла бы выждать, пропустить нас на мост и взорвать вместе с мостом. Но бикфордов шнур был подожжен раньше времени.

Когда мы находились от места на расстоянии 20 метров, прогрохотал взрыв. Пыль, взметнувшись высокой стеной, заволокла небо, реку и мост. Со скрежетом и лязгом затормозили танки, самоходки и бронетранспортеры, налезая друг на друга (к счастью, обошлось без аварии). А с неба сыпались на броню камни, щебень, ветки деревьев.

Однако после того как стена пыли распалась, я увидел, что взрыв, произведенный немцами второпях, причинил лишь небольшие разрушения мосту. В основном он был еще годен к переправе, чем я (конечно, не без опасения новых взрывов) сразу и воспользовался.

Таким образом был захвачен и спасен от взрыва первый большой мост на главной магистрали Санкт-Пельтен — Амштеттен — Линц, что имело впоследствии чрезвычайно большое значение для всего нашего наступающего фронта.

Я не прекращал быстрого движения по шоссе. Мое решение было: ни в коем случае не выпускать инициативы из рук, продолжая непрерывно навязывать свою волю противнику. Поэтому я не принимал бой с его танками, которые зашли мне в тыл, так как полагал, что ими займутся танкисты танкового корпуса, двигающегося за нами следом.

Мне из-за отсутствия связи не было известно, что немецкое командование бросило на ликвидацию прорыва все свои тяжелые танки. Те заткнули прорыв и, когда подошел танковый корпус генерал-лейтенанта Говоруненко, сумели задержать его. Завязалось упорное танковое сражение (последнее на нашем фронте). А мы в это время продолжали свое дело, с неослабевающим старанием потроша глубокие тылы немцев.

Только один танк из армады Говоруненко прорвался к нам. Им командовал лейтенант, Герой Советского Союза (фамилии, к сожалению, не помню). Я заметил его, остановил свою машину и подозвал. Он вылез из танка и представился мне. В дальнейшем командир присоединившегося танка четко выполнял поставленные ему задачи, действуя, как положено Герою.

После Мелька (и до самого соединения с союзниками) мы уже не дали противнику разрушить ни одной переправы, так как мосты не были своевременно подготовлены к взрыву, а наш гвардейский дивизион шел с востока на запад полосой, как смерч, путая немцам все их расчеты».

Детали для ракет «фау»

(Продолжение письма)

«Между тем меня неотвязно мучила мысль о непонятном сверхсекретном объекте, находящемся вблизи Штернбурга. Что это был за объект?

Подземный военный завод? Чем другим, как не подземным заводом, мог быть этот объект?

Еще на подступах к Вене я побывал на одном таком подземном заводе, уже разрушенном.

Зловещее зрелище, доложу я вам! Над входом был поставлен разбитый немецкий самолет — в целях камуфляжа. Под его шасси находилась хорошо замаскированная узкая лестница с обвалившимися ступенями.

А там, на глубине 10 или 15 метров, — цеха с оборудованием (его не успели вывезти). И на всем — толстый слой пыли, а также глыбы обвалившегося бетонного потолка.

Рассказывали, что на этом подземном заводе работали русские военнопленные — без всякой надежды выйти когда-нибудь отсюда. А вырабатывали здесь какие-то очень важные детали для ракет «фау».

Вся Южная Австрия будто бы тайно занималась изготовлением этих деталей.

Быть может, делали это и на сверхсекретном объекте чрезвычайной важности вблизи Штернбурга?..»

Не давать дороги никому!

(Продолжение письма)

«Станция и город Иехларн были заняты нами в 18:00, а город Эрлауф — в 13:10.

Вдоль шоссе, начиная от населенного пункта Ординг до города Эрлауф я дальше до Амштеттена, тянулась сплошная колонна немецких автомашин, обозов и пехоты со своими штабами и тылами.

Все это скопище техники дивизион мял гусеницами, а гитлеровцев расстреливал с ходу, основную же массу людей вынуждал бросать оружие и поворачивал назад, направляя на восток, так как я не имел возможности сопровождать пленных конвоирами.

С ходу мы выбили немцев из населенных пунктов Миттерндорф, Кольм, Лайк, Таллинг, Зарлинг, Бернинг и ворвались в Кеммельсбах.

На станции Кеммельсбах была пробка. Железнодорожные составы теснились на путях. Завидев нас, немцы выскакивали из эшелонов и в панике бросались в лес, причем мы видели среди них много офицеров, до полковника включительно.

Должен отметить, что над нами до подхода к Амштеттену дважды проходили наши самолеты, которые бомбили отступающие колонны противника. Волей-неволей пришлось разделить с немцами опасность воздушного нападения, но, к счастью, все обошлось благополучно: мы не потеряли ни одного человека.

Уже на подступах к Амштеттену, разгромив очередную колонну и выйдя на пустой отрезок шоссе, мы заметили, что по параллельной дороге справа от нас движется на запад большая механизированная колонна немцев. В колонне было много танков, которые шли вперемежку с автомашинами и бронетранспортерами, облепленными пехотой. Некоторые автомашины и тягачи тащили артиллерию.

Резко убавив скорость и не останавливая своего командирского танка (после Мелька я пересел в танк), я передал по рации: «Командирам слушать мои приказ!» Когда все боевые машины подтянулись и замедлили ход, я отдал приказ примерно следующего содержания: справа от нас большая колонна немцев. Задача: на предельной скорости идти на сближение. Дистанция — 20 метров. Всем повторять мой маневр! Огонь вести только по танкам, не сходя с шоссе. Экипажам соблюдать маскировку. Полный вперед!

Другого выхода у нас не было. Столкновение с колонной противника я считал неизбежным, ибо наши пути через 2-3 километра должны были сойтись. Остановиться и пропустить немцев, а потом пристроиться к ним в хвост было бы тоже неосторожно. Немцы успели бы сразу развернуться. А ведь в тылу у нас также были немецкие части. Малейшая задержка — и они могли подоспеть, что было крайне нежелательно.

Видя в нашей колонне много своей техники, немцы пока что принимали нас за своих. Этим надо было воспользоваться. Я решил сблизиться с ними на большой скорости, потом внезапным ударом во фланг разгромить идущую рядом вражескую колонну и убрать ее со своего пути.

Как только мы увеличили скорость, немцы, принимая нас по-прежнему за своих, тоже увеличили скорость, не желая уступать дороги.

Колонны уже сближались, а немцы все еще не распознали нас. В голове их колонны шел средний танк, на котором солдаты висели как груши на дереве или, лучше сказать, как пассажиры на подножке трамвая в часы «пик». За танком двигались две или три машины с пушками, потом несколько бронетранспортеров с пехотой, опять танк или два.

Когда мой танк поравнялся с немецким головным танком и расстояние между нами не превышало 150 метров, я, высунувшись из башни, подал рукой знак: убавить скорость! В ту же секунду водитель развернул мой танк на 90 градусов вправо и остановил его. Все боевые машины повторили этот маневр. С моего танка раздался выстрел, и тотчас же удесятеренным эхом прозвучал залп из всех орудий дивизиона.

В колонне немцев произошел неописуемый переполох. Пехоту с танков и бронетранспортеров как ветром сдуло. Головной немецкий танк, вместо того чтобы открыть по нас ответный огонь, круто развернулся и пошел в обратном направлении, давя свои же машины. Из-за этого колонна противника остановилась, многие танки и бронетранспортеры повторили маневр головного танка, пытаясь спастись бегством. Наши снаряды настигали и останавливали их. Некоторые машины попали в кювет и перевернулись.

В течение нескольких минут колонна противника приобрела жалкий вид и уже не представляла для нас никакой угрозы. Немцы даже не сделали ни одного ответного выстрела, настолько неожиданным для них было наше нападение.

(Считаю нужным подчеркнуть, что дело, как я понимаю, было не только в неожиданности нападения, но главным образом в общей деморализации когда-то очень дисциплинированных и боеспособных немецких войск. Но, пройдя в последний день войны более 80 километров по тылам противника, я был поражен, как много войск и первоклассной военной техники еще сохранилось у гитлеровцев.)

Бросив в таком плачевном виде колонну, мы устремились вперед. Очень быстрое, без задержек движение — в этом был единственный мой шанс!

После стычки с параллельной колонной я начал непрерывно получать по рации доклады от командиров машин: «Снаряды на исходе». Пришлось отдать приказ: «Ни по каким целям без моей команды не стрелять!»

И вот, пройдя последний небольшой населенный пункт, мы в дымке впереди увидели очертания города Амштеттена».

«Жив или мертв?»

(Продолжение письма)

«До сих пор я ждал, что меня вот-вот нагонит танковый корпус, но, подступив к Амштеттену и наблюдая в пути, как стягиваются сюда немецкие войска, я потерял надежду на быстрый его подход. Неужели немцы сумели так плотно закрыть пробитую нами брешь, что даже целый танковый корпус при поддержке тяжелого самоходного полка до сих пор не может к нам пробиться?

Боеприпасы и горючее на исходе, люди измучены, со вчерашнего вечера без сна. А впереди большой город, забитый войсками и, вероятно, тщательно подготовленный к обороне.

Мысли мои были прерваны появлением наших самолетов. Их было четыре десятка. Они делали боевой разворот. Еще нельзя было понять, что готовятся бомбить: город или колонны, идущие к городу?

Я остановил свой дивизион, осматриваясь по сторонам: куда бы его укрыть от самолетов? Ни леса, ни подходящего населенного пункта нигде нет, лишь открытые поля кругом.

Самолеты, однако, начали пикировать не на шоссе, а на город. Минут 5 или 10 я стоял в раздумье, наблюдая, как наши бомбят город. Экипажи не спускали с меня глаз, ожидая, какое решение я приму. Мои танкисты и артиллеристы хорошо понимали сложившуюся острую ситуацию.

Но они еще не знали о сверхсекретном военном объекте, который находился в глубине немецкого тыла вблизи Амштеттена. Об этом согласно данным указаниям я сообщил только своему заместителю.

Говоря откровенно, мне было жаль, что наши самолеты не разбомбили объект. Стоило бы разбомбить его — и дело с концом!

«Но тогда тайна осталась бы нераскрытой, — подумал я. — Исчезла бы заодно с объектом вся аппаратура и документация, а также погиб бы и наш разведчик, каким-то чудом проникший на сверхсекретный объект.

Хотя, быть может, его давно нет?

Жив наш разведчик или уже мертв?..»

2. «Этот годится, пожалуй…»

Вопрос «жив или мертв?» возник раньше, гораздо раньше — не 8 мая, а еще 13 апреля.

— Мертв, — внятно сказали над Колесниковым.

Как? Он мертв? Не может быть!

Он открыл глаза.

Над ним нависает грязно-серый свод. Значит, лежит навзничь. Правильно! Спиной он ощутил что-то твердое. Привязан к скамье! По лицу и по груди его стекает вода. Почему? Облили водой. После пыток приводят в чувство.

Ему представилось, что сейчас еще март, только что проведен десант в Эстергом-Тат.

Он не был среди десантников. Сидя неподвижно в шлюпке у берега, накрывшись с головой плащ-палаткой, подсвечивал сигнальным фонарем проходившим мимо бронекатерам. Десант был высажен благополучно и уже дрался с немцами, удерживая захваченный на берегу Дуная тактически очень важный плацдарм. Бронекатера возвращались «налегке» в Вышеград мимо Эстергома.

Здесь самое опасное место. Мост через Дунай взорван. Фермы его обвалились в воду. Для прохода катеров осталось очень узкое пространство. Вот почему был так важен у моста предупреждающий свет фонаря — маяк в миниатюре.

Колесников продолжал светить, несмотря ни на что. Продолжал светить даже тогда, когда за спиной его раздались выстрелы из автомата и яростная ругань. Отстреливаться он не мог. Руки были заняты: он крепко сжимал фонарь, которым должен был светить морякам-дунайцам до последнего.

Свет погас на берегу после того лишь, как фонарь выбили из рук и он упал в воду. Раненного, потерявшего сознание Колесникова гитлеровцы уволокли в расположение своей части…

Он очнулся в каком-то подземелье. Раненая рука забинтована, чтобы до поры до времени не истек кровью. Возможно, ему заодно сделали еще и дополнительный, так называемый стимулирующий укол.

Свод над головой закопчен и с потеками сырости. Помещение очень тесное. Кажется, потолок вот-вот рухнет, сдвинутся серые стены, раздавят, сомнут…

Темнота, духота — вот первые впечатления плена.

Подземелье освещено очень плохо. Тянет затхлостью. В горле першит. Дышать трудно. Но и уйти отсюда нельзя, как ни рвется на свежий воздух всполошенное, торопливо бьющееся сердце. Нельзя уйти, нельзя!

Где-то тикают часы. Но Колесников даже не знает, что сейчас: день или ночь? Окон в подвале нет. Вокруг серый сырой камень. Стены, пол, низкий потолок. Стиснут сверху, снизу, с боков! Погребен заживо…

Из угла (там, где стол, на котором тикают часы) раздается голос, почти лишенный выражения. Слова русские, но голос произносит их чересчур осторожно, иногда неправильно ставя ударения:

— Почему вы мольчите? Господин майор хочет от вас только два или три ответа о соединении бронекатеров, которые высаживали десант в Тат. Он ждет ответ… — И неожиданно резко, будто хлестнув бичом: — Но довольно уже мольчать! Отвечайте! Быстро отвечайте!

Колесников молчит. Пусть гитлеровцы думают, что у него отшибло память.

Возле стола негромко переговариваются по-немецки. Видимо, к этому упрямцу придется применить меры особого воздействия. С чего начать? Качели? Водопой? Или сразу вздернуть его на столб?

Слушая, Колесников думает лишь о том, чтобы лицо все время оставалось неподвижным. Гитлеровцам ни к чему знать, что он понимает по-немецки.

Применяйте ваши проклятые особые меры: качели, водопой, столбование, что там еще у вас?! Все равно он не скажет ни слова. Язык себе откусит — не скажет!..

— Ты перестарался, Конрад, — слышит он. — Ну не дубина ли ты? Помог ему уйти от допроса.

— Он выглядел еще довольно крепким, гауптшарфюрер.

— «Выглядел»! Посмотрю, как ты будешь выглядеть, когда я доложу об этом коменданту. В дальнейшем станешь лучше рассчитывать свои удары…

Третий голос:

— Можно снимать, гауптшарфюрер?

— Конечно. Побыстрей освободите столб для следующего. Пошевеливайтесь, вы! Время к обеду. Выдавим из этого русского все, что он знает об Имперском мосте, и пойдем обедать!

О! Имперский мост! Значит, он ошибся. Сейчас апрель, а не март. И он не в Венгрии, а в Австрии, в одном из филиалов Маутхаузена.

Не поднимая головы. Колесников повел глазами в сторону. Черные фигуры в глубине подвала склонились над чем-то. Что они делают там? А! Снимают со столба человека! Мелькнула бессильно свесившаяся на грудь пепельно-седая голова с простриженной полосой ото лба к затылку. Потом медленно сползавшее со столба тело качнулось, изменило положение. Голова запрокинулась, стало видно лицо со страдальчески перекошенным ртом… Герт! Ганс Герт, гамбургский коммунист, друг Тельмана, один из вожаков Сопротивления в Маутхаузене!

Так это о нем только что сказали: мертв?

Агония его была безмолвной. Длинное, костлявое и все же при неправдоподобной худобе своей еще могучее тело напряглось. В последнем предсмертном усилии оно тянулось и тянулось к земле, но так и не могло дотянуться, хотя уже почти касалось ее растопыренными пальцами огромных грязных ступней.

Лишь в застенке увидел Колесников, какого высокого роста Герт. В лагере он ходил всегда согнувшись. Это скрадывало его рост. Но за мгновение до смерти он распрямился…

Герт! Герт! Так ты и умер, старина, не дождавшись победы! А она близка. Если наши высадили десант на Имперский мост, один из пяти венских мостов через Дунай, то столица Австрии обречена. Не исключено, что она уже пала. Вчера, или сегодня утром, или даже час-полчаса назад.

А от Вены недалеко до Маутхаузена.

Но десант на венский мост не спас Герта. Не спасет и его, Колесникова. Где еще там этот десант, а Конрад, палач, вот он, рядом! И тот обречен, кто попадет в руки к этому дюжему уголовнику-убийце, который спешит сократить срок своего заключения, пытая политических…

Он может продеть палку между связанными руками Колесникова и его подколенными впадинами, затем, подвесив вниз головой, раскачивать взад и вперед и бить толстым резиновым шлангом или плеткой-девятихвосткой.

В концлагере пытка эта носит название «качели».

Впрочем, не снимая Колесникова со скамьи, Конрад может зажать ему пальцами нос и вливать в рот воду через лейку. Обычно, если заключенный упорствует, в него вливают около ведра. Больше ведра в Маутхаузене не выдерживал никто — либо, захлебываясь, начинали говорить, либо умирали.

Пытка называется шутливо — «водопой».

О! В запасе у Конрада имеются подвешивание за кисти рук — понятно, с тяжелым грузом, привязанным к ногам, порка на «козле», поливание ледяной водой, причем струя расчетливо направляется в область сердца, и еще многое-многое другое.

Из этого явствует, что у палачей колоссальный выбор!

Но, кажется, гауптшарфюрер сказал; «Освободите столб для следующего»?

Значит, столб?

Сейчас Колесникова подвесят за связанные за спиной руки так, чтобы ноги не доставали земли. Слыша хруст своих суставов, он будет мучительно тянуться и тянуться к земле. А Конрад, многообещающе улыбаясь, поднимет с пола бич или плетку-девятихвостку и… Все это пришлось испытать Герту. Видимо, Конрад уже вошел в подлый палаческий азарт. Замучив до смерти одного заключенного, с удвоенной энергией примется за другого. Обстоятельно, всерьез, по-настоящему! То, что делали с Колосниковым до сих пор, можно назвать лишь поглаживанием. Но столб — это конец! Порванные связки, суставы, отбитые девятихвосткой почки — конец.

— Ну-с! Продолжим, Конрад!

— Попрошу еще минутку, гауптшарфюрер. Жажда… Разрешите?

От группы людей, одетых в черное, отделилась фигура. На ней фартук, очень длинный, кожаный, как у кузнеца. Мелькнув перед Колесниковым, фигура вышла из поля его зрения. Слышны позвякивание графина о стакан, бульканье. Кто-то пьет — торопливо, шумно, длинными глотками, как лошадь.

Колесников облизал губы. Несколько капель осталось на них после того, как обдали из лохани водой, приводя в чувство. Его тоже жжет жажда.

Имперский мост! Конечно, он спутал застенки. Это Австрия, а не Венгрия. Со времени первых допросов прошло около трех недель.

Пространство, которое стискивало его в венгерском лагере, раздвинулось, но в общем-то ненамного.

Вот что представляет собой один из лагерей, входящий в состав Маутхаузена. Плац утрамбован ногами до звона. Шеренги конюшен приспособлены под жилье (в просветах между ними виден Дунай). Вокруг колючая проволока в шесть рядов. (Обычно она под током!) Ров шириной до четырех метров. И через каждые пятьдесят метров сторожевые башенки-вышки. (Там, под навесом, у пулеметов и прожекторных фонарей, нахохлились эсэсовцы в касках.) А по ночам лагерь опоясывает еще и собачий лай.