Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Одухотворенные люди

ModernLib.Net / Отечественная проза / Платонов Aндрей Платонович / Одухотворенные люди - Чтение (стр. 2)
Автор: Платонов Aндрей Платонович
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Четыре раза он был ранен. Четыре раза врывалась к нему в тело сталь, но не уживалась там, и моряк четыре раза оживал вновь. Из этого Паршин убедился, что он обязательно уцелеет до конца войны и увидит нашу победу.
      Политрук Фильченко смотрел сейчас на скорчившегося от холода, но улыбающегося неизвестному сновидению Паршина.
      - Жалко вас всех, чертей! - сказал политрук вслух. - Что ж! Если мы погибнем, другие люди родятся, и не хуже нас. Была бы Родина, родное место, где могут рождаться люди...
      Фильченко представлял себе Родину, как поле, где растут люди, похожие на разноцветные цветы, и нет среди них ни одного, в точности похожего на другой, поэтому он не мог ни понять смерти, ни примириться с ней. Смерть всегда уничтожает то, что лишь однажды существует, чего не было никогда и не повторится во веки веков. И скорбь о погибшем человеке не может быть утешена. Ради того он и стоял здесь, - ради того, чтобы остановить смерть, чтобы люди не узнали неутешимого горя. Но он не знал еще, он не испытал, как нужно встретить и пережить смерть самому, как нужно умереть, чтобы сама смерть обессилела, встретив его.
      Политрук оглянулся. К насыпи, к их позиции мчалась машина. Где-то далеко ударила залпом батарея врага; ей ответили из Севастополя. Начинался рабочий день войны. Солнце светило с вершины высот; нежный свет медленно распространялся по травам, по кустарникам, по городу и морю, - чтобы все продолжало жить. Пора было поднимать людей.
      Моряки встали с земли, кряхтя, сопя, бормоча разные слова, и стали очищать одежду от сора и травы.
      - Разобрать оружие и боеприпасы по рукам! - приказал Фильченко.
      Моряки разобрали по рукам доставленное ночью оружие и снаряжение винтовки, патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью - и приладили их к себе; некоторые же оставили свои старые винтовки, как более привычные. Цибулько откатил в сторону новый пулемет и сел за его настройку в работу.
      Полковой комиссар Лукьянов подъехал на машине. Краснофлотцы выстроились.
      - Здравствуйте, товарищи! - поздоровался комиссар. - Моряки ответили. Лукьянов поглядел в их лица и помолчал.
      - Резервы подойдут позже, - сказал комиссар, - они выгрузились ночью и сейчас снаряжаются. Вы сейчас ударные отряды авангарда. Позади вас - рубеж с нашей пехотой. Ожидается танковая атака врага. Сумеете сдержать, товарищи? Сумеете не пропустить врага к Севастополю?
      - Как-нибудь, товарищ старший батальонный комиссар! - ответил Паршин.
      Комиссар строго поглядел на Паршина; однако он увидел, что за шутливыми словами краснофлотца было серьезное намерение, и комиссар воздержался от осуждения краснофлотца.
      - Надо сдержать и раскрошить врага! - произнес комиссар. - Позади нас Севастополь, а впереди - все наше, большая вечная Родина. Враг, как волосяной червь, лезет в глубь нашей земли, без которой нам нет жизни, так рассечем врага здесь огнем! Будем драться, как спокон веку дрались русские - до последнего человека, а последний человек до последней капли крови и до последнего дыхания!
      Комиссар поговорил еще отдельно с политруком Фильченко, сказал нужные сведения и сообщил инструкцию командования, а затем предложил краснофлотцам хорошо и надолго покушать.
      - Еда великое дело для солдата! - сказал комиссар Лукьянов на прощанье и уехал, забрав две старые сменные винтовки.
      Краснофлотцы взялись за пшеничный хлеб, за колбасу и консервы.
      - После такой еды землю пахать хорошо! - выразил свое мнение Цибулько. - Целину можно легко поднять, и не уморишься!
      - Щей не хватает, - сказал Одинцов, - и горячей говядины.
      - Сейчас удобно было бы газу в сердце дать: водочки выпить, - пожалел Паршин.
      - Обойдешься, сейчас не свадьба будет, - осудил Паршина Красносельский.
      - Ишь ты! - засмеялся Паршин. - Он обо мне заботится. Ну, ладно, вино не в бессрочный отпуск ушло: после войны я, Ваня, на твоей свадьбе буду гулять и тогда уже жевну из бутылки!
      - У нас на Урале не из рюмок пьют и не из бутылок, - пояснил Красносельский. - У нас из ушатов хлебают, у нас не по мелочи кушают...
      - Поеду вековать на Урал, - сразу согласился Паршин. После завтрака Николай Фильченко сказал своим друзьям:
      - Товарищи! Наша разведка открыла командованию замысел врага. Сегодня немцы пойдут на штурм Севастополя. Сегодня мы должны доказать, в чем смысл нашей жизни, сегодня мы покажем врагу, что мы одухотворенные люди, что мы одухотворены Лениным, а враги наши только пустые шкурки от людей, набитые страхом перед тираном Гитлером! Мы их раскрошим, мы протараним отродье тирана! - воскликнул воодушевленный, сияющий силой Николай Фильченко.
      - Есть таранить тирана! - крикнул Паршин.
      Фильченко прислушался.
      - Приготовиться, - приказал политрук. - По местам!
      Морские пехотинцы заняли позиции по откосу шоссе - в окопах и щелях, отрытых стоявшим здесь прежде подразделением.
      По ту сторону шоссе, на полынном поле и на скате высоты, где гнездились немцы, сейчас было пусто. Но откуда-то издалека доносился ровный, еле слышный шорох, словно шли по песку тысячи детей маленькими ножками.
      - Николай, это что? - спросил у Фильченко Цибулько.
      - Должно быть, новую какую-нибудь заразу придумали фашисты... Поглядим! - ответил Фильченко. - Фокус какой-нибудь, на испуг или на хитрость рассчитывают.
      Шорох приближался, он шел со стороны высоты, но склоны ее и полынное поле, прилегающее к взгорью, были по-прежнему пусты.
      - А вдруг фашисты теперь невидимыми стали! - сказал Цибулько. - Вдруг они вещество такое изобрели - намазался им и пропал из поля зрения!..
      Фильченко резко окоротил бойца:
      - Ложись в щель скорей и помирай от страха!
      - Да это я так сказал, - произнес Цибулько. - Я подумал, может, тут новая техника какая-нибудь... Техника не виновата: она наука!
      - Пускай хоть они видимые, хоть невидимые, их крошить надо в прах одинаково, - сказал свое мнение Паршин.
      - Без ответа помирать нельзя, - сказал Красносельский. - Не приходится!
      - Стоп! Не шуми! - приказал Фильченко.
      Он всмотрелся вперед. По склонам вражеской высоты, примерно на половине ее расстояния от подошвы до вершины, справа и слева поднялась пыль. Что-то двигалось сюда с тыльной стороны холма, из-за плеч высоты.
      Краснофлотцы, стоя в рост в отрытой земле, замерли и глядели через бровку откоса, через шоссе, на ту сторону.
      Паршин засмеялся.
      - Это овцы! - сказал он. - Это овечье стадо выходит к нам из окруженья...
      - Это овцы, но они идут к нам не зря, - отозвался Фильченко.
      - Не зря: мы горячий шашлык будем есть, - сказал Одинцов.
      - Тихо! - приказал политрук. - Внимание! Товарищ Цибулько, пулемет!
      - Есть пулемет, товарищ политрук! - отозвался Цибулько.
      - Всем - винтовки!
      - Есть винтовки! - отозвались краснофлотцы.
      Овцы двумя ручьями обтекли высоту и стали спускаться с нее вниз, соединившись на полынном поле в один поток. Стадо направлялось прямо на Дуванкойское шоссе. Уже слышны были овечьи напуганные голоса: их что-то беспокоило, и они спешили, семеня худыми ножками.
      Одна овца вдруг приостановилась и оглянулась назад, на нее набежали задние овцы, получилось стеснение, и из овечьей тесноты привстал человек в серо-зеленой шинели и замахнулся на животных оружием.
      "Это умная овца!" - подумал Фильченко про ту, которая остановилась, и решил действовать.
      - Цибулько, пулемет по гадам среди нашей скотины!
      - Вижу, - откликнулся Цибулько.
      Теперь Фильченко увидел среди овец еще шестерых немцев, бежавших согнувшись в тесноте овечьей отары.
      - Цибулько!
      - Есть, ясно вижу цель, - ответил пулеметчик и затрепетал от нетерпения у пулеметной машины.
      - Цибулько! - крикнул политрук. - Зря овец не губи, они племенные. Огонь!
      Пулемет заработал. Струя пуль запела в воздухе. Два врага сразу поникли, и задние овцы со спокойным изяществом перепрыгнули через павших людей.
      Стадо приблизилось почти вплотную к противоположному откосу насыпи. Теперь немцев легко было различить среди плотной массы овечьего стада. Их было человек пятьдесят. Некоторые били с ходу из автоматов по насыпи шоссе, другие молча стремились вперед.
      Фильченко приказал Красносельскому стать вторым номером у пулемета, а сам вместе с Паршиным и Одинцовым открыл точный огонь из винтовок по немецким автоматчикам.
      Пулемет Цибулько работал яростно и полезно, как сердце и разум его хозяина. Половина врагов уже легла к земле на покой, но еще человек двадцать или больше немцев были целы: они успели добежать до противоположного откоса насыпи и залегли там; теперь их пулеметом или винтовками достать было невозможно. А тут еще набежали овцы, которые шли теперь прямо по головам краснофлотцев, дрожа и жалобно, по-детски, вскрикивая от страшной жизни среди человечества.
      "Э, харчи хорошие гонят немцы в Севастополь!" - успел подумать Паршин.
      - Цибулько! - крикнул Фильченко. - Дай нам дорогу вперед - через шоссе! Огонь по овцам!
      Цибулько начал сечь овец, переваливающихся через дорожную насыпь на подразделение. Ближние передние овцы пали, а бежавшие за ними сообразили, где правда, и бросились по сторонам, в обход людей.
      - Всем - гранаты! - крикнул Фильченко. - Вперед! - Он бросился с гранатой через шоссе и ударил гранатой по немцам; через немцев еще бежали напуганные, пылящие, сеющие горошины овцы, и немцы их рубили палашами, чтобы освободиться от этих чертей, которых они взяли себе в прикрытие.
      Моряки сработали гранатами быстро; они смешали кровь и кости овец с кровью и костями своих врагов.
      Краснофлотцы вернулись на свою позицию.
      - Ну как? - спросил Цибулько у Фильченко.
      - Пустяк, - сказал политрук. - Больше с овцами дрались.
      - Какой это бой! - вздохнул Паршин. - Это ничто.
      - Кури помалу, - разрешил Фильченко.
      Красносельский сволок с откоса битых овец в одно место, чтобы ночью их увезли в город людям на пищу.
      Из-за высоты по шоссе и по рубежу, что проходил позади моряков, начала бить артиллерия врага. Пушки били не спешно, не часто, но настойчивой долбежкой, не столь поражая, сколько прощупывая линии советской обороны. И немцы, вероятно, ожидали получить ответ, потому что время от времени их артиллерия умолкала, словно слушая и размышляя. Но оборона не отвечала, и немцы изредка били опять, как бы допрашивая собеседника.
      Комиссар Лукьянов короткими перебежками привел резерв - до полуроты морской пехоты - и расположил его на флангах подразделения Фильченко, оставив инициативу на этом участке за Фильченко.
      Лукьянов выслушал сообщение политрука о небольшом бое с немцами среди овец и сказал свое заключение:
      - Ну что ж. Это их боевая разведка была: бой будет позже.
      Комиссар ушел. Вскоре немецкая артиллерия перешла на боевой, ураганный режим огня.
      "Пустошь делают впереди себя, - понял Фильченко. - Значит, скоро будут танки".
      Он увел свое подразделение в блиндаж, покрытый всего одним накатом тонких бревен, но здесь все же было тише. Сам же Фильченко остался у входа в блиндаж, чтобы посматривать через насыпь и следить за выходом танков.
      Шоссе и его откосы выпахивались снарядами до материковой породы; трупы овец и немцев калечились посмертно, и то засыпались землей на погребение, то вновь обнажались наружу.
      Левый склон высоты запылил у подножья, где высота переходила в полынное солончаковое поле. Артиллерийский огонь не ослабевал. Темное тело переднего танка вышло на полынное поле, за ним шли еще машины. Они шли вперед под навесом артиллерийского огня.
      Фильченко укрылся в блиндаже от близкого разрыва, закидавшего его черной гарью и землей. "Надо уцелеть, - подумал он - сейчас артиллерия смолкнет".
      Когда пушки умолкли, Фильченко вывел подразделение на позицию. Танки подходили к насыпи; их было пока что семь: по полторы машины, без малого, на душу бойца.
      - Вася! - крикнул Фильченко в сторону Цибулько. - Пулемет по смотровым щелям первой машины! Красносельский, Паршин, бутылки и гранаты! Действуйте! Огонь!
      Цибулько дал первую очередь, вторую, но танк бушевал всею своей мощностью и шел вперед на моряков. Паршин и Красносельский поползли через насыпь на ту сторону дороги.
      - Точней огонь, пулеметчик! - вскрикнул Фильченко.
      Цибулько приноровился, нащупал щель пулевой струею - всей ощутимостью своей продолженной руки, и впился свинцом в смотровую щель машины. Танк круто рванулся вполповорота вокруг себя на одной гусенице и замер на месте: он подчинился смертному судорожному движению своего водителя. Возле танка, встал на мгновение в рост Красносельский и метнул в него бутылку; черный смолистый дым поднялся с тела машины, затем из глубины дыма появился огонь и занялся высоким жарким пламенем.
      Цибулько бил из пулемета уже по другим танкам. Сначала он давал короткие прицельные, ощупывающие очереди, затем впивался в цель насмерть длинной жалящей струей. Красносельский и Юра Паршин действовали за шоссейной насыпью. Они ютились в воронках, за комьями разрушенной земли, за телами павших овец, вставали на момент и метали бутылки и гранаты в ревущие механизмы.
      Фильченко и Одинцов ожидали за насыпью своего времени. Сразу задымили густым дымом, а затем засветились сияющим пламенем еще два танка. Осталось в живых четыре. Но немцы скупы на потери, они свое добро не любят тратить до конца.
      Четыре танка приостановились и развернулись на месте, обнажив за собой пехоту.
      - Пора! - крикнул Фильченко. - Вася! По живой силе - огонь!
      Цибулько вонзил струю огня в пехоту противника, сразу залегшую в землю.
      Фильченко и Одинцов перебросились через насыпь. Но Красносельский и Паршин опередили их; они на животах уже подползали к залегшей пехоте врага и, чуть привстав, метнули в нее первые гранаты.
      Четыре уцелевших танка молча пошли в отход: они не открыли огня, потому что немецкая пехота и русские матросы неравномерно распределились по полю и огнем с танков можно уложить своих.
      Фильченко и Одинцов с ходу запустили гранаты по темным телам пехотинцев. Пулемет Цибулько не давал врагам возможности подняться. Когда они приподымались, Цибулько бил их точным секущим огнем; если они шевелились или ползли, Цибулько переходил на "штопку", то есть вонзал огонь под углом в землю сквозь тело врага. Но у пулеметчика была трудная задача: он должен был не повредить своих, сблизившихся на смыкание с противником.
      Немцы, однако, тоже соображали кое-что; они поняли, что лучше на время отойти, чем до времени умереть. Человек тридцать сразу вскочили с земли, жалобно закричали и побежали вслед танкам. Фильченко и Одинцов бросили в них гранаты, потом добавили по ним из винтовок, и человек десять пали обратно на землю. Остальные пехотинцы - с полсотни - подняться уже не могли никогда.
      Цибулько дал последнюю долгую очередь по бегущим и выщелочил из них еще семерых врагов, и по ним еще били с флангов.
      Краснофлотцы возвратились на свою позицию в дорожной насыпи, уже обжитую и привычную, как дом. Они возвратились утомленные, как после трудной работы, и тотчас задремали, пользуясь наступившей тишиной в воздухе и на земле. На посту остался один Фильченко.
      Через полчаса над полынным полем и над шоссейной дорогой низко пронеслись немецкие штурмовики. Они одновременно обстреливали землю из пулеметов и бомбили ее, и без того всю израненную. Дремавшие в окопе моряки не поднялись; бодрствующий Фильченко не стал их будить; день еще долго будет идти, и бой еще будет, пусть они отдыхают пока.
      После ухода самолетов опять настала тишина. И в тишине кто-то окликнул Фильченко по имени.
      Вдоль насыпи бежал корабельный кок Рубцов. Он с усилием нес в правой руке большой сосуд, окрашенный в невзрачный цвет войны; это был полевой английский термос.
      - А я пищу доставил! - кротко и тактично произнес кок. - Разрешите угостить бойцов, товарищ политрук?
      - Разрешаю, - значительным голосом сказал Фильченко.
      - Благодарю вас, - поклонился кок. - Где прикажете накрыть стол, под горячий, огненный шашлык? Мясо - вашей заготовки!
      - Когда же ты успел шашлык сготовить? - удивился Фильченко.
      - А я умелой рукой действовал, товарищ политрук, и успел! - объяснил кок. - Вы же тут поспеваете овец заготовлять, о вас уже половина фронта все знает. Сколько вы овец подшибли, и то люди знают, ну - точно!
      - Да откуда же это люди знают, когда мы сами того не знаем! засмеялся Фильченко.
      - А на фронте ж, как в деревне, на улице: чего не нужно - так все враз знают, а что надо - так, гляди, и забыли! - сказал кок.
      Рубцов нашел ровное место возле самой насыпи, расстелил чистую скатерть, разложил на ней приборы, поставил тарелки - все находилось в особом ящике при термосе, - а затем вынул из термоса алюминиевый сосуд, парующий и благоухающий мясом.
      Краснофлотцы, дремавшие во время воздушной бомбежки, теперь проснулись и вышли из окопа наружу, на мясной запах.
      - Это ты что за кафе на войне устроил? - строго сказал Фильченко.
      - Кафе на фронте полезно, товарищ политрук, - объяснил кок Рубцов, оно победе не помешает, нисколько, нет! Вот гроб - это лишнее, его я не захватил. А кафе - это великое дело, товарищ политрук: это мирное время на память бойцам!
      Моряки внимательно рассматривали полевое кафе Рубцова, потом одновременно поглядели на кока и захохотали во все свои молодые, отдышавшиеся глотки.
      - Бегаешь ты вот тут по переднему краю, шлепнут тебя, кок, по посуде на голове! - предупредил Паршин Рубцова.
      - Нет, я чуткий, я буду живой, - отверг кок такое предположение. - А я ж для вас стараюсь, чтоб тело ваше питать!
      - Врешь! - сказал Цибулько. - Не бреши!
      - Так я брешу, Вася, малость, - сознался кок. - Ну, я тоже хочу немножко себе на грудь чего-нибудь схватить!
      - Чего тебе надо на грудь схватить? - прохрипел Красносельский.
      - Ну, так, - сказал кок, - пусть орден, пусть будет медаль, я бойцов под огнем кормлю, а чем кок хуже сестры?
      - Вот кок-то мировой! - сказал Одинцов. - Он и герой, он и карьерист, можно медаль ему дать, а можно и плюху! Он имеет на две вещи сразу!
      - Жрать давай! - не утерпел Цибулько.
      - Пожалуйста, - пригласил кок, - у вас же во рту все время слова были, шашлыку места нету!
      Подразделение Фильченко целиком уселось на траву за скатерть, а коку велено было стать на пост и глядеть вперед - следить за врагом.
      Покушав, моряки решили, что кок Рубцов "может". Это слово означало на их дружеском языке высшую оценку какого-либо действия; сейчас они оценили таким способом шашлычную работу кока.
      - Кок, ты можешь! - крикнул Рубцову Паршин.
      - Знаю. Я же работник творческий! - равнодушно отозвался кок.
      - Этот кок далеко пойдет, - сказал Одинцов, - у него и талант и нахальство есть.
      После обеда моряки выстроились. Фильченко скомандовал: "Смирно! Равнение на кока!" Это было воинским выражением благодарности за шашлык, и кок ушел в тыл, вполне довольный своим героическим мероприятием по накормлению бойцов.
      Моряки остались одни. Время было уже за полдень. Фильченко поставил часовым Одинцова, а остальным своим людям велел отдыхать. Бойцы легли по откосу снаружи, чтобы погреться немного на весеннем солнце.
      - Фу ты, черт, я пить захотел! - обиделся Паршин на свою привычку пить после пищи. - Хорошо в бою: ничего не хочешь! А как только мирно живешь, так все время тебе чего-нибудь хочется: то кушать, то пить, то спать, то тебе скучно, то...
      И Паршин подробно перечислил, что требуется мирно живущему человеку; такому человеку и жить некогда, потому что ему постоянно надо удовлетворять свои потребности. А живет, оказывается, счастливой и свободной жизнью лишь боец, когда он находится в смертном сражении, - тогда ему не надо ни пить, ни есть, а надо лишь быть живым, и с него достаточно этого одного счастья.
      - Вижу танки! - сказал Одинцов с насыпи.
      - По местам! - приказал Фильченко. - Принять танки огнем!
      Он вышел на позицию и стал терпеливо считать танки, выходившие из-за высоты. Их оказалось пятнадцать: по три машины на душу бойца, а прежде было по полторы; стало быть, немцы удвоили порцию. И тотчас же началась скорая артиллерийская стрельба; немцы били сейчас беглым огнем, отвлекая внимание русских, чтобы занять их силы на широком фронте и внезапно прорвать оборону в одном месте, вонзившись туда танками.
      - Уважают нас, - сказал Цибулько, сосчитав машины, - ишь сколько выставляют против меня одного: пятнадцать, деленное на пять и помноженное на тысячу лошадиных сил! Я доволен!
      Одинцов задумался. Приближающийся грохот бегущих танков, артиллерийский огонь, беспокойная, шумная и какая-то нарочитая настойчивость врага - все это словно не серьезно, все это хотя и опасно, но похоже на действие человека, который нападает от испуга, стараясь спастись от гибели посредством злости и суеты.
      Мощные танки шли напрямую; возможно, что немцы хотели теперь выйти на Дуванкойское шоссе и по шоссе рвануться сразу на Севастополь - так оно было бы более парадно.
      Цибулько вслушался сквозь скрежет гусениц и дребезг стальных кузовов в частое мелодичное дыхание дизель-моторов и произнес самому себе: "Эх, и все это против меня! Здравствуйте, инженер Рудольф Дизель! Я на вас не обижаюсь, я уважаю вас за великое изобретение двигателя, я, Цибулько, простой краснофлотец, но великий человек!"
      Фильченко сказал, обратившись ко всем:
      - Товарищи!
      Хотя он говорил тихо, а на земле сейчас было шумно, однако все слышали его.
      - Товарищи! Я хочу сказать вам, что нам будет трудно. Я хочу сказать, что мы отойти не можем, мы будем биться здесь до самых своих костей...
      - И костями можно биться, - произнес Паршин. - Рванул из скелета и бей. Комиссар товарищ Поликарпов хотел же биться своей оторванной рукой!..
      - Товарищи! - говорил Фильченко. - Я говорю вам - друзья, у меня такое же сейчас чувство на сердце, как у вас, поэтому вы меня понимаете ясно. Приказываю вам стоять на этой земле и не умирать, чтобы драться долго, пока мы не поломаем здесь машины и кости врага!
      Цибулько подошел к Фильченко и поцеловал его. И все, каждый с каждым, поцеловали друг друга и посмотрели на вечную память друг другу в лицо.
      С успокоенным, удовлетворенным сердцем осмотрел себя, приготовился к бою и стал на свое место каждый краснофлотец. У них было сейчас мирно и хорошо на душе. Они благословили друг друга на самое великое, неизвестное и страшное в жизни, на то, что разрушает и что создает ее, - на смерть и победу, и страх их оставил, потому что совесть перед товарищем, который обречен той же участи, превозмогла страх. Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду и они поняли, что родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать ее обратно правде, земле и народу, - отдать больше, чем они получили от рождения, чтобы увеличился смысл существования людей. Если же они не сумеют сейчас превозмочь врага, если они погибнут, не победив его, то на свете ничто не изменится после них, и участью народа, участью человечества будет смерть. Они смотрели на танки, идущие на них, и желали, чтобы машины шли скорее; лишь смертная битва могла их теперь удовлетворить.
      На фланги подразделения Фильченко вышли из-за танков автоматчики; их приняли огнем моряки и краснофлотцы Фильченко и та полурота, которую привел комиссар Лукьянов. Значит, у флангов Фильченко была своя забота, на помощь их рассчитывать было нельзя. Да и фланги Фильченко, справа и слева, имели всего по тридцать бойцов, а противник давил на каждый фланг силою полбатальона.
      Там, на флангах, разгорался частый стрелковый бой, но в центре, на линии хода танков, Фильченко велел прекратить стрельбу, чтобы не обнаруживать своих слабых сил.
      Битву моряков с танками должен начать Василий Цибулько. Фильченко приказал ему выждать, дав машинам приближение метров на сто.
      На подходе ведущий танк рванул вперед прыжком, и все танки за ним резко увеличили свою скорость.
      И тогда Цибулько начал битву; он давно уже насторожил пулемет и следил прицелом за движением танка, теперь он пустил пулемет в работу. Привычная рука и чуткое сердце Цибулько действовали точно: первая же очередь пуль ушла в щель головного танка, машину занесло в сторону, и она стала со всего хода в руках своего мертвого водителя. Но второй танк с отважной яростью влетел на шоссейную насыпь, наехав почти в упор на подразделение Фильченко. Мгновенно, опережая свою мысль, Цибулько привстал, приноровился всем телом и швырнул связку гранат под этот танк.
      Цибулько забыл о себе и товарищах, и вся группа бойцов была оглушена близким взрывом и сбита с ног воздушной волной. Танк замер на месте, затем медленно от собственного веса сполз юзом по противоположному откосу, на котором еще оставалась на весу половина его туловища. Поднявшись, Цибулько ударил своей левой рукой о камень, чтобы из руки вышла боль, но боль не прошла, и она мучила бойца; из разорванных мускулов шла густая сильная кровь и выходила наружу по кисти руки; лучше всего было бы оторвать совсем руку, чтоб она не мешала, но нечем было это сделать и некогда тем заниматься.
      Два танка сразу появились на шоссе. Цибулько забыл о раненой руке и заставил ее действовать как здоровую. Он снова припал к пулемету и бил из него в упор по машинам, норовя поразить их в служебные скважины брони. Но пулемет затих, питать его больше стало нечем: прошла последняя лента. Тогда Цибулько, не давая жизни машинам, бросился в рост на ближний танк и швырнул под его гусеницу, евшую землю на ходу, связку гранат. Раздался жесткий, клокочущий взрыв - огонь стал рвать сталь, и разрушенный танк умолк навечно.
      Цибулько не слышал пулеметной стрельбы из этого тапка; однако теперь он почувствовал, что в теле его поселились словно мелкие посторонние существа, грызущие его изнутри: они были в животе, в груди, в горле. Он понял, что весь изранен, он чувствовал, как тает, исходит его жизнь и пусто и прохладно становится в его сердце; он лег на комья земли и сжался, как спал в детстве у матери под одеялом, чтобы согреться.
      Иван Красносельский не дал другому танку хода на Севастополь; он выбежал к нему наперерез и бросил в него раз за разом три бутылки с жидкостью. Танк занялся пламенем и, пройдя еще немного, остановился догорать. Красносельский обернулся к товарищам; еще четыре танка вырвались и били, устрашая, с ходу из пушек и пулеметов. Одинцов и Паршин лежа ползли в мертвой зоне обстрела. Паршин метнул с земли бутылку в танк, горючая жидкость влипла в броню и занялась огнем. Снаряд с воем пронесся мимо головы Красносельского; боец ожесточился, что его может убить фашист, и закричал на машину страшным голосом, забыв, что ему внимать там не будут, потом резко и точно запустил бутылку в смертоносное тело машины и обрадовался пламени пожара. У Красносельского осталась еще одна бутылка со смесью; он бросился в яму, потому что свежий танк, обойдя горящий, шел на человека. Сейчас Красносельский узнал чувство хозяйственного удовлетворения: он уже уничтожил две машины, можно уничтожить еще одну, от этого все-таки убудет смерть на свете и жить людям станет легче; уничтожая врага, Красносельский словно накоплял добро, и он понимал пользу своего труда.
      Полосуя огнем пространство, танк мчался вперед, низкий, упорный и мощный.
      - Стой, стервец! - крикнул Красносельский и вонзил в гремящую сталь жалкую бутылку.
      Машину обдало огнем; верхний люк танка откинулся, и оттуда показалось смутное лицо врага. Красносельский вскинул винтовку, но враг опередил его скорострельным пистолетом, и Иван Красносельский пал на землю с сердцем, разбитым свинцом. Умирая, он глядел в небо, он жалел, что его невеста останется без него сиротой, потому что никто ее так не будет любить, как он любил; он закрыл глаза, полные слез, и больше они не открылись у него.
      Паршин ударил бутылкой в следующий цельный танк, бросившийся по шоссе прямым ходом на Севастополь. Но пламя слабо принялось на машине, и танк продолжал ход, сбивая с себя скоростью дым и огонь. Тогда Паршин побежал вслед танку с гранатой, но Фильченко и Одинцов перехватили этот танк прежде Паршина: они рванули его гранатами по ходовому механизму, так что из него брызнул металл, и машина, поворочавшись на месте, омертвела. Однако Паршин уже не мог справиться с собой и добавочно дал жару машине, метнув в нее бутылку, чтобы смерть врага была вернее.
      На шоссе горели танки, но новые, свежие машины, изменив курс, мчались по полынному полю и стремились выйти на поворот шоссе, минуя горящие и омертвелые танки. Остерегаясь огня врага, бившего сейчас картечью из подходивших танков, Фильченко, Одинцов и Паршин прыгнули в ближний окоп и прошли по нему в блиндаж.
      В сумраке укрытия Фильченко внимательно оглядел своих товарищей, не ранены ли они и не тронуты ли робостью их души. Одинцов и Паршин часто дышали, лица их покрылись гарью и земляной грязью, но в глазах их был свет силы и неутоленное ожесточение боем.
      - Что, Юра? - спросил Фильченко у Паршина.
      - Ничего! - хрипло сказал Паршин. - Давай их остановим всех - не страшно, я видел смерть, я привык к ней!
      Паршин в волнении, не зная, что ему делать и как остановить себя, погладил почерневшей ладонью земляную стену блиндажа.
      - Давай их крошить, командир! А то я один пойду!.. Я никогда не любил народ так, как сейчас, потому что они его убивают. До чего они нас довели я зверем стал!.. Сыпь мне в рот порох из патронов - я пузом их взорву!
      - Ты сам знаешь, патронов больше нет, - произнес Фильченко и снял с себя винтовку.
      Одинцов дрожал от горя и ярости.
      - Пошли на смерть! Лучше ее теперь нет жизни! - пробормотал он тихо.
      Враг гремел близко. Фильченко молча и надежно подвязал себе к поясу одну гранату, а две гранаты оставил товарищам; кроме этих последних трех гранат, больше у них не было никаких припасов на врага. Поэтому теперь нельзя было промахнуться или ударить слабо, теперь нужно бить точно и насмерть с первого раза.

  • Страницы:
    1, 2, 3