Взбаламученное море

      Последних угроз сына было достаточно, чтобы Надежда Павловна вышла из себя.
      - Вон из моего дома! Вон! - закричала она истерически.
      Виктора, кажется, нисколько это не поразило.
      - Али, вы думаете, не уйду? И уйду! - говорил он совершенно кадетским тоном.
      - Ступай! Ступай! - повторил за женой и Петр Григорьевич.
      - Иду-с! Слушаю-с! - отвечал Виктор, собирая пожитки и ядовито раскланиваясь перед отцом и матерью.
      По двору он прошел бойко и с гордо приподнятыми плечами.
      Надежда Павловна взглянула в окно.
      - Боже мой, он в холодной шинелишке и без калош! - воскликнула она, да так без чувств и упала на диван.
      Виктор, впрочем, преспокойно отправился на постоялый двор и нанял там извозчика, с тем, чтобы тот прокормил и свез его в долг до Ковригина.
      К тетке он явился ниже травы и тише воды и, подъехав к дому, велел сначала доложить о себе. Биби даже взвизгнула, услыхав его имя. Выбежав к нему навстречу, она обняла его и несколько минут держала у груди.
      - Что папенька, маменька? - спросила она, несколько поуспокоившись, заставив племянника прежде всего помолиться и сводив его к дедушке, который, увидав внука, заревел диким голосом.
      - Маменька, - отвечал Басардин скромным голосом: - меня прогнала.
      Биби даже попятилась назад.
      - Я приехал, разумеется, без средств, кроме тех, которые вы, по доброте вашей, прислали мне... (При этом он поцеловал у тетки руку). Я стал просить у них заплатить за извозчика: они раскричались.
      Биби развела руками и печально склонила голову.
      - Я говорю... "Маменька, говорю, я вам восемь лет ничего не стоил, можно же вам помочь мне чем-нибудь". Она еще больше рассердилась: "вон из моего дома!" - закричала...
      - Да простит ей Бог! - сказала со вздохом Биби.
      - Вот и теперь, тетушка, я буду просить вас заплатить извозчику.
      Виктор при этом опять поцеловал у тетки ручку.
      - Ах, Боже мой, сделай милость! - воскликнула она и сейчас же велела извозчика расчесть, а племянника напоила, накормила, положила его спать в лучшей комнате, велела, без всякой осторожности, прислуживать ему любимице своей Иродиаде, сама потом пришла посмотреть, хорошо ли ему.
      Сердце старой девы стремилось еще любить, но только она не знала - кого.
      Виктор, всем этим очень довольный, как будто бы с ним ничего неприятного не случилось, сейчас же беззаботно заснул. Он грубит матери, а к тетке подделывался по весьма простому расчету: зная, что мать бедна, и как-никак, но, по своей обязанности, будет ему помогать; а к тетке, чтобы вытормошить у нее что-нибудь, надобно было подлизываться. Лишенный всяких нравственных правил, восторгающийся только паркетом, по которому ходил в корпусе, тонким сукном, которое видел на мундирах у офицеров, и в то же время с головой, набитою какой-то бессмысленной протестацией против всего, что имело над ним какую-нибудь власть, он и в помыслах не имел, до такой степени были безобразны его настоящие поступки.
      16
      Причины, побудившие жениха и невесту к браку.
      После свидания с сыном, у Надежды Павловны сделалось кровохарканье; к вечеру она чуть не умерла, а потом обнаружилось воспаление в груди. Первое пришло ей в голову: что будет с Соней, если она умрет? Оставить ее на руках подобного папеньки и злодея-братца, от одной этой мысли бедная мать едва не сходила с ума, а тут, как нарочно, приехал Яков Назарыч.
      - Попроси его ко мне, попроси! - скороговоркой сказала дочери Надежда Павловна, под влиянием какого-то тайного предчувствия.
      Соня пригласила гостя, а сама осталась в другой комнате, села и задумалась. Молоденький ум ее начинал понимать и оглядывать свое положение; с отъездом флигель-адъютанта роль ее в обществе сразу понизилась; даже добрейшая Марья Николаевна, показывавшая к ней такую пылкую дружбу, как будто бы охладела. Семь платьев ее очень хорошо были известны всем ее знакомым, а сшить в нынешнем году еще новое, она знала, нет ни малейшей возможности, а между тем блистать в обществе нарядами и общим вниманием к себе - как это приятно! Соня даже не слыхала, чтобы что-нибудь могло быть лучше этого. Тысячи планов приходили в голове ее, чтобы как-нибудь все это поправить и устроить.
      - Что это вы? А? Как вам не стыдно? - говорил Яков Назарович, входя к Надежде Павловне.
      Та, закутавшись в свой синелевый платок, села на постели.
      - Умираю! - произнесла она, хватая себя за грудь.
      - Полноте, чтой-то! - хотел ее утешить Яков Назарович, садясь невдалеке от нее.
      - Да, батюшка, я не о себе! - воскликнула капризно Надежда Павловна: - давно мне, окаянной, пора на тот свет. А вот о Соне, - что с нею будет, когда я умру?
      - Замуж выдавать надо! - сказал полусерьезно и полушутя Яков Назарович.
      - Рада бы я была, Господи, как! - проговорила, разведя руками, Надежда Павловна. - Да где нынче женихов-то возьмешь! Где они, прах их знает!
      - Да хоть бы я!.. Как это вы, сударыня, при женихе, молодом человеке, такие речи говорите! - шутил Яков Назарович.
      - Женишься ли уж ты? - сказала ему тоже в шутку Надежда Павловна.
      Она была очень дружна с Яковом Назаровичем и постоянно говорила ему "ты".
      - Попробуйте только, отдайте! - повторил старый холостяк.
      Лицо его начинало краснеть, пот градом выступал на лбу.
      Надежда Павловна усмехнулась.
      - Не знаю, правду ли ты говоришь, или шутишь? - произнесла она.
      - Какое шучу!.. Давно уж влюблен!
      - Слышала это я...
      И Надежда Павловна сомнительно покачала головой.
      Якова Назаровича точно кто кольнул в спину. Он привскочил с места.
      - Так что же? - заговорил он каким-то необыкновенно одушевленным голосом: - состояние, слава богу, у меня есть... Всех бы вас я устроил. Что мне оставаться холостяком-то... Надоели уж эти Миликтрисы-то!..
      - Чтобы ни одной их не было; всех вон! - проговорила в раздумье Надежда Павловна.
      - Всех прогоню.
      - Ой, какой ты смешной! - сказала она, слегка простонав.
      Несмотря на шутливы тон, мысль выдать дочь за Якова Назаровича исполнила Надежду Павловну неимоверного восторга: измученная бедностью, она богатство считала единственным счастьем в жизни и, сделавшись от болезни своей неугомонно-нетерпеливою, сказала гостю:
      - Ну, так поезжай домой: я переговорю с ней.
      - Не может быть!.. Будто! - восклицал толстяк, целуя из восхищения ее костлявую руку, потом расшаркался с ней и вышел в другую комнату.
      - Куда же это вы, дедушка? - спросила его Соня.
      - Нужно-с, - отвечал он ей с лукавою улыбкой и уехал.
      - Милочка, душечка! - говорил он, сидя в карете и делая странные телодвижения: - всю тебя расцелую! Тут ямочка, тут возвышение!.. О, ангельчик!.. - говорил он, нежно целуя пустое место и тыкая пальцем в воздух.
      Соня между тем продолжала сидеть на прежнем месте. Мать наконец ее окликнула. Соня перешла к ней и, взяв свою работу, поместилась на обычном своем месте. Разговор между ними начался издалека и как бы случайно склонился на Якова Назаровича.
      - Что он у вас мало посидел? - спросила Соня.
      - Приедет еще!.. Такой он странный, так удивил меня, отвечала довольно нерешительно Надежда Павловна.
      Она никак не предполагала, что дочь сама некоторым образом подготовила объяснение Якова Назаровича.
      - А что же?
      - Да сватается к тебе!
      После этой фразы Надежда Павловна едва перевела дыхание.
      Соня тоже вспыхнула.
      - Что же вы? - спросила она с улыбкой.
      - Что же я могла ему сказать! Ты знаешь, что я в этом случае не только принуждать тебя, но даже советовать считаю себя не в праве.
      По суеверной любви своей, Надежда Павловна действительно дала себе слово даже не советовать дочери в этом случае.
      Выражение лица у Сони было очень серьезное.
      - Конечно, чем терпеть эту вечную нужду и бедность, лучше выходить замуж, - проговорила она.
      - Но будешь ли ты его любить?.. Немолод он!
      - Я ничего к нему особенного не чувствую, ни любви ни нелюбви, - отвечала Соня.
      В это время Надежде Павловне подали ее бульон. Когда она, покушав его и чувствуя себя гораздо лучше, спокойно улеглась, Соня спросила ее:
      - Что же он за ответом, стало, приедет?
      - Да!
      Соне, по-видимому, хотелось продолжать этот разговор, но только она немного конфузилась.
      - Не знаю, что и отвечать ему! - проговорила мать в раздумье.
      - Да скажите, что да! - отвечала Соня.
      - Хорошо, - произнесла Надежда Павловна протяжно.
      Так необдуманно и так ветренно упала для Сони завеса, навсегда отделившая непроницаемой стеной одну половину ее жизни от другой. Соня, кажется, первое слово в жизни услыхала: "О, Господи! Денег нет!". Кругом нее всюду и везде говорили: "Вот женились, ни у того ни у другого ни села ни перегороды. Вот дура, нашла за кого выйти, ни чина ни должности". В самом простом быту какая-нибудь крестьянская девка, которая позвонче других поет, покрасивей, подородней других, поумней и складней на словах, и та пользуется почетом и уважением; а Соня дома, в пансионе, в свете, насколько она успела в него заглянуть, только и видела, что почитается знатность и богатство: за дурами, ее подругами, отвратительными собой, молодежь ухаживала, начальство дарило им книги за успехи в науках. Даже красоте своей Соня, после поступка с ней флигель-адъютанта, перестала давать цену. Об Александре она иногда подумывала; но он был такой еще мальчик: любви его невозможно было придать никакого практического значения!
      Вечером приехал Яков Назарович, расфранченный, раздушенный донельзя и в то же время робеющий. Стараясь быть любезным, он был порядочно смешон. Петру Григорьевичу, не бывшему поутру дома, не сочли за нужное и сказать, что произошло в семействе. Впрочем, он, видя дружеское и бесцеремонное обращение Надежды Павловны с Яковом Назаровичем, нисколько тому не удивился, так как и прежде еще в разговорах своих с деревенскими знакомыми, священниками и управляющими он обыкновенно объяснял: "У меня ведь жена министр по уму; с этими, там, директорами и попечителями, так за панибрата и режет!". Сам же он Якова Назаровича всегда называл "ваше превосходительство". В настоящий вечер он только обратил внимание на то, когда Соня отнеслась к Леневу и сказала:
      - А что, вы подарите мне лошадей, на которых мы с вами ехали?
      - Подарю, подарю, целую четверку!
      - А сани a jour у вас будут, как у губернатора?
      - У меня уже есть такие, вдвое лучше только!
      Соня, разумеется, говорила шутя, хотя в то же время нельзя умолчать, что и эта причина была одною из побудительнейших... Бедная птичка! Она замужество представляла не совсем так, как оно есть, не во всех еще подробностях.
      17
      Губернская тетёха
      Весть о замужестве Соне за Ленева дала Надежде Павловне возможность взять по лавкам в долг всевозможных материй, и только было они со всем этим расклались, как на двор въехала карета. Соня и мать вопросительно посмотрели друг на друга.
      Здоровый лакей едва вытащил из кареты потолстевшую, в трауре, барыню, которая, войдя запыхавшись в маленькую переднюю, сейчас же закричала:
      - Не могла, тетушка... родная моя!.. Не могла утерпеть!..
      - Ах, Аполлинария Матвеевна! - сказала Надежда Павловна, встречая гостью и целуя ее в румяную и пухлую щеку.
      - Как только услыхала, что вы здесь, - везите, говорю... продолжала та, не переставая тяжело дышать и усаживаясь на диване.
      Это была мать Александра, некогда стройная и хорошенькая собой девушка, а теперь какое-то чудовище. Покойный Бакланов, женясь на ней, отчасти обманутый ее наружностью, а еще более того прельщенный ее состоянием, впоследствии иначе и не называл ее, как тетёхой. Сына своего Аполлинария Матвеевна боготворила, хотя и возмущалась многими его поступками и словами.
      В настоящем случае, впрочем, она нашла более приличным сначала заговорить о муже.
      - Горе-то, нуте-ка, тетенька, какое у меня наделалось! начала она, помахивая длинными оборками своего траурного чепца.
      - Слышала, слышала, - отвечала ей Надежда Павловна.
      - Все вот, бывало, говорил: "ишь, говорит, как тебя дует горой, скоро лопнешь"; а вот сам наперед и убрался.
      Находясь у мужа в страшно-ежовых рукавицах, Аполлинария Матвеевна решительно была рада, что он умер.
      - А это Соня моя! Вы, верно, не узнали ее, - отнеслась было к ней Надежда Павловна.
      - Ай, нет!.. Как это возможно! Здравствуй, душечка! проговорила она, проворно целуясь с Соней, Бакланова и снова принялась за свое: - в гробу-то, родная моя, говорят, лежал такой черный да нехороший.
      - Замуж выходит! - попробовала было еще раз пояснить ей Надежда Павловна.
      - Ну вот, поздравляю! - сказала и на это полувнимательно Аполлинария Матвеевна.
      - Не прикажете ли кофею? - отнеслась к ней Соня.
      - Ой, пожалуй! - отвечала Аполлинария Матвеевна каким-то сентиментальным голосом.
      Сколько эта дама пила и ела, представить себе даже невозможно.
      Соня принесла ей огромную чашку кофе и целый ворох сухарей.
      - А Саша-то мой, нуте-ка, тетенька, - продолжала Аполлинария Матвеевна: - послала я его к тетушке: ну, тоже, думаю, может и наследство от нее быть... - объяснила она откровенно.
      Надежда Павловна незаметно, но злобно улыбнулась.
      - Только слышу, что он вместо того здесь, а там и в Москве... Я так и обмерла: в глазах у меня потемнело... ( при этом Аполлинария Матвеевна в самом деле закатила несколько свои глаза ). Писала уж и жаловалась на него братцу, Евсевью Осипычу... Он, спасибо, нарочно своего московского управляющего посылал разузнавать, тот все и описывает, все их каверзы...
      На последних словах Аполлинария Матвеевна, в полнейшем отчаянии, развела руками.
      Соня все внимательней и внимательней к ней прислушивалась.
      - Что же такое? - спросила Надежда Павловна.
      - Пьют, родная! В пору большим таким пить (Сашу своего Аполлинария Матвеевна считала до сих пор еще чуть ли не десятилетком). Управляющий-то прямо за ними в трактир и прошел: дым коромыслом стоит... двоим уж там в сенях голову холодной водой обливали... "речи говорят"... сам уж братец в письме своею ручкой прибавляет: "такие говорят, что ныне времена строгие, пожалуй, того и гляди, улетят куда-нибудь".
      - Но, может-быть, это другие, и не ваш Александр, попробовала было утешить ее Надежда Павловна.
      - О, полноте-ка, тетенька! - воскликнула Аполлинария Матвеевна, махнув рукой: - первый, говорят, коновод на все. Он ведь у меня умный: не в меня, а в покойника. Как орел, говорят, так и ходит. Больно боюсь, тетенька, чтоб он распутничать не начал!
      - Чтой-то, какие глупости! - произнесла Надежда Павловна, показывая Аполлинарии Матвеевне глазами на дочь, но та ничего не поняла.
      - Говорят, уж и есть это... очень боюсь. Научите меня, тетенька, вы у нас умная этакая, что мне делать-то?
      - Напишите ему письмо построже.
      - Писала, родная... Священника и сочинить-то просила, чтобы поскладней вышло. Таково чувствительно написал... Так ведь что они, балбесы? Только то и отвечает: "Вольно вам, маменька, говорит, всяким глупостям верить".
      Надежда Павловна, чтобы как-нибудь поскорей прекратить этот визит, ничего ей не отвечала.
      - Сама, тетенька, думала ехать в Москву-то, да тоже думаю: они там меня совсем засмеют! - заключила Аполлинария Матвеевна и затем, видно, выболтав все, что ей нужно было, поднялась.
      - Прощайте, тетенька! Неужели в этих конурах вы свадьбу-то станете делать!.. Наняли бы дом у меня... И то уж с полгода стоит без постояльцев, разоренье такое! - прибавила она, уходя и по-прежнему небрежно прощаясь с Соней.
      Мать и дочь, оставшись вдвоем, молчали.
      Соня стояла у окна. В светлых глазах ее блестели слезы. Печальный образ прощавшегося с ней Александра невольно восстал перед ней.
      Слова, сказанные им при прощаньи: "Если я не нашел в прекрасном, то найду в дурном", значит, были не фраза.
      - Мамаша, я поеду прокатиться! - проговорила она.
      - Поезжай! - отвечала та.
      Яков назарович, зная наклонности невесты, подарил ей чудесные чухонские саночки, с красивым кучером и с превосходным вороным рысаком.
      Соня почти каждый день ездила кататься в своем экипаже, и теперь, сев в него и уставив свое хорошенькое личико против мороза, велела себя везти скорей-скорей. Ей хотелось как-нибудь поразмыкать свое горе. Она пролетела таким образом площадь, Ивановскую улицу, Калязинскую, но потом вдруг, как бы встрепенувшись, закричала кучеру:
      - Постой! стой!
      Тот остановился.
      - Monsieur Венявин! - крикнула Соня студенту в плоховатой шинели, смиренно проходившему по снежному тротуару.
      Тот обернулся и, узнав, кто его кличет, подошел улыбаясь, краснея, застегивая свой вицмундир и приглаживая волосы.
      - Pardon, monsieur Венявин, что я вас беспокою! - сказала Соня (Александр неоднократно говорил ей о своем приятеле и даже показывал ей его). - Parlez-vous francais? - прибавила она.
      - Ах, oui, madame! - отвечал Венявин, страшно конфузясь и варварски произнося.
      - Aves-vous l'adresse de monsieur Бакланов?
      - Oui, madame! - отвечал Венявин, сделав все умственное усилие, чтобы понять то, что ему сказали.
      - Je vous prie de lui envoyer un petit billet de ma part... Нет ли с вами карандаша? - последние слова Соня нарочно сказала по-русски.
      - Oui, madame! - отвечал торопливо Венявин и выхватил из бокового кармана карандаш.
      Соня от обертки, в которую завернута была материя, взятая ею, чтобы переменить в лавках, оторвала клочок бумаги и написала на нем: "Вы безумный человек! Вас любят, но что же делать!.. Того не велит Бог и люди, и если теперь выходят замуж, так, может-быть, затем, чтобы посмеяться над святым таинством. Прощайте, не делайте глупостей и забудьте душой вашу Софи".
      - Votre parole d'honneur que vous ne lirez pas mon billet et m'en garderez le secret! - говорила Соня, подавая ему бумажку.
      Само небо, кажется, осенило голову Венявина, что он понял эту фразу и даже ответил на нее, таким образом:
      - Oui, madame, je prendai moi cette... j'ai reterde ici; mais aujourd'hui je partirai a Moscou!
      - Merci! - сказала Соня и, пожав красную и неуклюжую руку студента своею хорошенькою ручкой, затянутою в французскую перчатку, сказала кучеру: "В гостиный двор!", и как стрела скрылась из глаз. Венявин тут только сообразил свою ошибку.
      "Ах, я болван, болван! Ей ведь еще следует говорить mademoiselle, а я бухнул madame!" - думал он и с досады готов был прибить себя.
      Придя домой, он тотчас запрятал драгоценное послание сначала в карман своих лучших брюк, а потом брюки эти засунул в треугольную шляпу, и ту положил на самый низ чемодана.
      18
      Сын, возвращающийся с раскаянием
      Юный Басардин начал преприятно жить у тетки. Она ему нашила белья, велела навязать карпеток и наконец, от имени дедушки, подарила старинные золотые часы. Виктор, в свою очередь, стал входить и помогать ей несколько по хозяйству. У Биби был один задельный мужик, ужасный грубиян: как только напивался он пьян, сейчас же с пеной у рта являлся перед барышниными окнами.
      - Барыня!.. барыня!.. угорела барыня в нетопленой горнице... напевал он, приседая и делая другие глупости.
      Иногда даже он ловил ее в церкви, когда она выходила оттуда.
      - Сторонитесь, сторонитесь, улита едет, наша барыня... госпожа... - говорил он, расталкивая перед ней народ.
      Биби его за это наказывала, возила в рекруты отдавать; но не проходило и полугода, как он снова повторял свои штуки, которые вздумал выкинуть и при Викторе. Тот его, на месте же преступления, схватил за шивороток, пригнул к земле и, из собственных рук, так отзвонил плетью, что даже другие мужики, стоявшие невдалеке при этом, почесав в затылке, проговорили: - "Это уж, брат, видно, по-настоящему, по-военному!", а сам наказанный ничего не объяснял, а только слезливо моргал носом.
      Очень довольная всем этим, Биби начала говорить про племянника:
      - Преумный и превнимательный... На что я, кажется, глазом посмотрю, и то он видит!
      Когда она постыдила Виктора, что как это он, такой большой, не умеет читать по-славянски, он сейчас же подучил и, уже довольно бойко разбирая титлы, стал по вечерам читать тетке, по ее указаниям, некоторые места из Четьи-минеи. Происходившие при этом сцены были довольно оригинального свойства: зеленая гостиная обыкновенно освещалась двумя сальными свечками; молодой офицер, с самым смиренным выражением, глядел, не поднимая глаз, в книгу и произносил:
      - И бы Афанасию страх велий!
      Биби при этом как-то порывисто нюхала табак и принималась торопливо распускать свое вязанье. Это означало, что она сильно была тронута.
      Дедушка-майор, тоже вывезенный на своих креслах слушать, начинал понемногу высовывать язык, а потом все больше и больше, и наконец вытягивал его почти что до половины.
      - Папенька, опять язык! - вскрикивала на него Биби.
      Старик сейчас же убирал орган слова в надлежащее место, но потом, через минуту, начинал его снова выпускать понемногу: зачем он это делал, никто у него допроситься не мог.
      "И приидоша к нему беси", - продолжал между тем Басардин, невольно улыбаясь. У него самого в это время были порядочные бесенята в голове.
      "Коли так все пойдет, так с тетки-то рублей пятьсот сорвать можно будет!" - думал он и продолжал читать: - "Отьидитие от меня, окаянные, рек Афанасий".
      "А Иродиадка все отвертывается!" - вертелось в это время в голове молодого человека, и голос его делался совершенно невнимателен.
      - Ну, будет, друг мой! - говорила Биби, думая, что он устал.
      Виктор закрывал книгу, осторожно подавая ее тетке и сам, усевшись смиренно в кресло, задумывался. В эти минуты его волновали самосильнейшие страсти: с некоторого времени он решительно не в состоянии был равнодушно видеть стройного стана Иродиады и ее толстой косы, красиво расположенной на затылке.
      - Иродиада, куда ты! Постой! - говорил он ей, когда она, вечером после ужина, приходила и ставила ему графин на стол.
      Первоначально Иродиада отвечала на это одним холодным взглядом, но Виктор простер свои искательства и дальше.
      - Погоди, постой! - говорил он, встретив ее раз в темном коридоре.
      - Барин, что вы? Перестаньте... Право, тетеньке скажу! проговорила Иродиада, стараясь поскорее пройти мимо него.
      - Ну да! как же! скажешь! - говорил Виктор и сделал чересчур смелое движение.
      Иродиада сердито оттолкнула его и прошла.
      Биби она в самом деле, должно быть рассказала, потому что та была день или два очень суха с Виктором. Злоба в душе его забушевала. Поймав снова Иродиаду в коридоре, именно после описанного нами чтения, он остановил ее.
      - А, так ты ябедничать! - произнес он и так распорядился, что Иродиада, для спасения себя, сначала толкалась, а потом укусила ему плечо.
      - Ты еще кусаться! - проговорил Виктор и схватил ее за косу.
      Иродиада закричала на весь дом:
      - Батюшки, бьют!
      На этот крик со всех сторон высыпали девки со свечами и сама Биби.
      - Она мне грубит! - сказал Виктор, указывая на Иродиаду.
      - Матушка, вся ваша воля, - отвечала та, поправляя свою косу и куда-то мгновенно скрываясь от стыда.
      - Виктор Петрович, что это такое? - произнесла Биби.
      - Виктор Петрович!.. - передразнил ее Виктор: кадетская натура его не выдержала при виде сморщенного и сердитого лица тетки. Кроме того, он был очень уж взбешен.
      - А, так вы так! - произнесла Биби и сейчас же удалилась.
      Из всей этой сцены она очень хорошо поняла, что это за господин, и просто струсила его. Он, пожалуй, до того дойдет, что и ее приколотит; а потому на другой же день, не входя с ним ни в какие объяснения, когда Виктор еще спал, она, запрятав старого отца и Иродиаду в возок, сама села с ними и уехала на богомолье, верст за триста, захватив с собою все ключи от чая, сахару и погреба. Молодой человек остался таким образом снова без всякого содержания. Первоначально он стал было всего требовать от ключника, но тот отвечал, что у него нет ничего. Басардин, делать нечего, решился ехать обратно в город, хватить там по боку дедушкины часы и с этой суммой прямо отправиться в Петербург. Но на постоялом дворе, у Никиты Семенова, он встретился с одним помещиком, возвращавшимся из города.
      - Ваша фамилия? - спросил тот.
      - Басардин.
      - Это не ваша ли сестрица выходит замуж?
      - Должно быть, моя! Я не знаю, я только еще еду к ним. За кого же она идет?
      - За очень хорошего человека.
      - И богатого?
      - Да, с большим состоянием. И она-то ведь прелестная. С вами вот имеет немалое сходство.
      - Да, она премилая, - отвечал Виктор, и в голове его сейчас же изменился план.
      Приехав в город и остановясь в номере, он тотчас же сел и написал к матери письмо.
      "Дражайшая маменька! Я сознаю теперь вполне, что я блудный сын, но когда тот сказал отцу своему: "Отче! я согрешил на небо и пред тобою", отец сказал: "Иди в дом мой! Заколите тельца и празднуйте: сын, которого я считал мертвым, - жив". Сделайте, маменька, и вы то же!"
      "Тетенька, хоть Богу и молится, но дела ее далеко тому не соответствуют, и великую поговорку: что нет такого дружка, как родная матушка, я узнал теперь вполне".
      Отправив это письмо, Виктор заранее был уверен в его успехе.
      Чему другому, а некоторым практическим соображениям и тому, как в известных случаях действовать, его научили в корпусе.
      19
      Сын, еще не чувствующий никакого раскаяния.
      Надежда Павловна в этот вечер, как нарочно, была совершенно счастлива. Мало того, что Петра Григорьевича утвердили в должности, но сама губернаторша обещалась к ним приехать посидеть вечером. Хлопот, и самых, разумеется, приятных, было, по этому случаю, немало. Дарья еще с раннего утра все мыла: полы, окна, двери, а потом, часам к семи, и сама нарядилась в накрахмаленную юбку и в подаренное ей барыней старое шерстяное платье, и как пава ходила в нем из кухни в горницу и обратно. На вощеном столике, покрытом камчатною скатертью, зажжены были две стеариновые свечи, а на столике под зеркалом еще две, так что свету было, пожалуй, пущено более, чем следует. Накурено Сониным одеколоном на горячем утюге тоже достаточно. Для десерта куплены были яблоки и виноград, так как Марья Николаевна обещалась приехать не одна, а с маленьким сыном своим Колей, который, как смеялись сама мать и все близкие знакомые, был не на шутку влюблен в Соню, называл ее своею невестой и все хотел застрелить из ружья Ленева, который, говорили, отнимает ее у него.
      Когда губернаторша, дама в таком ранге, в своем шумящем шелковом платье, в своем дорогом блондовом чепце и наконец с своим ангелоподобным сыночком Колей приехала и уселась в маленькой квартирке Басардиных, - так эту сцену несколько даже трудно вообразить себе. Надежде Павловне было необыкновенно совестно и приятно. Петр Григорьевич, начавший умываться и обряжаться чуть ли не раньше всех и при этом обнаруживавший такое фырканье и отхаркиванье, что даже дочь ему заметила: "что это, папенька, вы точно бегемот!" - Петр Григорьевич сильно трусил. В продолжение всего вечера, каких жена не делала ему знаков руками и глазами, он ни за что не хотел сесть.
      Надежда Павловна как-то подобострастно занимала губернаторшу. Соня играла с Колей. Милый ребенок изобрел такого рода забаву: он целовал у Сони руку взасос, то-есть хватал ее ртом своим и втягивал в себя воздух, так что на руке появились пятна.
      - Перестань, - говорила ему Соня.
      Но влюбленный крошка не унимался и хотел было насосать ей и лицо.
      - А, когда так, так ступайте же! - сказала Соня сердито и спуская его с колен.
      Она не на шутку испугалась, что он испортит ей и лицо. Игру эту Коля изобрел с одною из горничных.
      - Пусти! пусти! - говорил он, хватая Соню за платье.
      - Ну, так я и совсем уйду! - сказала она, в самом деле уходя в соседнюю комнату, и, притворив дверь, заперла ее задвижкой..
      Коля стал плечиком и ножками стучать что есть силы в дверь.
      - Коля! Коля! перестань! - полуунимала его мать.
      Марья Николаевна принадлежала к тем нежным материям, которые воспрещать что-либо птенцам своим считают за какое-то святотатство.
      - Чего этому ангелу, в котором все чувства так еще чисты, можно не опзволять! - говорила она.
      Коля до сих пор жил так, как будто весь мир был создан для услуги ему: у него были игрушки, маленькие лошадки, конфеты. Даже сам кровожадный родитель ни в чем не препятствовал: ненавидя почти весь род человеческий, он свой собственный кусок мяса, отторгнутый от него и получивший отдельное существование, боготворил.
      Коля у дверей наконец заревел.
      Надежда Павловна начинала сильно конфузиться и хотла было послать Петра Григорьевича, чтоб он велел Соне выйти занимать маленького гостя, но Дарья в это время внесла на подносе яблоки и виноград. Коля сейчас же устремился к этим любезным ему предметам. Мать и хозяйка сейчас же поспешили усадить его и надавали ему всего, чтобы только он не плакал. Соня таким образом получила возможность выйти и села уже подальше от шалуна, который однако не переставал на нее плутовски посматривать: протянет и будто дает ей яблоко, а потом сам и возьмет его назад. Соня делала вид, что ничего этого не замечает.
      Надежде Павловне подали письмо. Сначала она, взглянув на адрес, несколько сконфузилась, но, прочитав, улыбнулась и, подавая его дочери, проговорила:
      - Посмотри!
      - Да! - отвечала и та с улыбкой.
      Надежда Павловна встала и, извинившись перед губернаторшей, сама вышла к посланному.
      - Скажи Виктору Петровичу, что мне писать к нему некогда и нечего: у меня гости... губернаторша... пускай бы сам приезжал.
      Виктор через пять же минут явился, прифранченный, в шпаге и каске. У матери он поцеловал руку с нежностью, с сестрой поцеловался с улыбкой и поцеловал также руку у Петра Григорьевича, который от удивления не знал куда и глядеть: как сын тут попал, откуда, и почему его пустили, ничего он этого не понимал.