Современная электронная библиотека ModernLib.Net

У стен Ленинграда

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Пилюшин Иосиф / У стен Ленинграда - Чтение (стр. 9)
Автор: Пилюшин Иосиф
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Кто-то тронул меня за плечо. Это был милиционер - он попросил меня отнести тело сына к машине. Здесь, у машины, я увидел лежащую на носилках мать моих детей Веру Михайловну. Она тоже была мертва. Я опустился перед ней на колени, положил рядом с ней Витю. Затем то жену, то сына брал на руки, прижимал к груди, целовал их мертвые лица и опять клал рядом, не понимая, зачем это делаю.
      Дружинницы взяли из моих рук жену и унесли в машину вместе с сыном. Утром я похоронил их на Богословском кладбище в одной могиле. Долго сидел у свежего холмика... А к дощатому сараю все подходили машины с погибшими ленинградцами. Я брел к сараю, куда уносили изуродованные тела взрослых и детей, искал среди них своего малютку - сына Володю. Не найдя, опять возвращался к дорогому мне холмику.
      Где-то в городе слышались разрывы снарядов, в небе гудели моторы, а в воздухе кружились снежинки, словно боясь опуститься на землю, политую человеческой кровью.
      Меня не покидала мысль о втором сыне - Володе. Где он? Как найти его? Я решил отправиться немедленно домой и начать там поиски.
      По пути меня опять застала воздушная тревога.
      Я вошел под арку дома и хотел остаться во дворе, но две девушки-дружинницы настойчиво потребовали, чтобы я прошел в укрытие.
      В просторном помещении, освещенном керосиновой лампой, стояли детские кроватки и коляски. Маленькие дети спали. Те, кто были постарше, играли в прятки. Взрослые сидели молча, понурив головы. Одна из девочек подошла к матери и стала теребить ее за рукав:
      - Мама, я хочу кушать, дай мне кусочек хлеба, дай. Мать погладила девочку по голове:
      - Нет, доченька, хлеба, нет.
      Девочка ткнулась лицом в подол матери, ее худенькие плечики судорожно задергались. Мать, закусив посиневшие губы, гладила вялой, безжизненной рукой белокурую голову ребенка.
      Я снял со спины вещевой мешок, достал хлеб и банку консервов, отрезал кусок черствого хлеба, положил на него ломтик мяса, протянул девочке.
      Остальные дети прекратили игру и молча, выжидающе смотрели на меня. Я машинально резал ломтики хлеба и мяса. Давал детям, продолжая думать о Володе.
      Пожилая женщина подошла ко мне:
      - Дорогой товарищ, не накормите вы нас своим пайком. Поберегите себя, вам воевать надо.
      Тревога кончилась...
      Во дворе нашего дома меня встретила тетя Катя. Вид у меня, должно быть, был ужасный. В течение двух последних суток я не смыкал глаз, а про еду и вовсе забыл. Дворничиха ни о чем не спросила. Она уже все знала. Молча взяла меня за руку и, как слепого, увела в свою комнату:
      - Вы простите меня, старую дуру, за то, что я вам при встрече не сказала. Все наша жизнь теперешняя... Жив, жив ваш Володя, у меня он.
      Я бросился к стоявшей в углу детской кроватке и увидел спящего сына. Живой! Невредимый! Мой сын, мое сердце.
      От счастья захватило дух, и я целовал исхудалые, морщинистые руки тети Кати.
      Мы осторожно вышли на кухню, прикрыли за собой дверь. Эта добрая простая русская женщина, держа меня за руки, как ребенка, утешала:
      - Вы, Иосиф Иосифович, не должны отчаиваться. У вас есть сын, и вы должны о нем заботиться.
      Я сиял с плеч вещевой мешок, выложил из него на стол остатки пайка, но, как только присел на диван, заснул и не слыхал, как приходила тетя Катя, как она положила меня на диван, как сняла с ног сапоги и укрыла одеялом. Когда проснулся, было семь часов утра. В кухне не было никого. Я тихонько открыл дверь в комнату и взглянул на спящего Володю. Спустя некоторое время пришла хозяйка. Она принесла с Невы два ведра воды. В воде плавали мелкие льдинки.
      Тетя Катя присела на стул, руки ее дрожали. Она шумно дышала приоткрытым ртом. В русых бровях блестели серебром иглы морозного инея. Ее голова медленно склонилась на грудь. Она просидела несколько минут в полудремоте. Я боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить ее покоя.
      Вздрогнув, словно от удара, тетя Катя тяжело встала, направилась к столу, где лежал хлеб. Она пальцами отломила маленькую дольку корки, положила ее в рот, стала растапливать печку-времянку.
      Когда Володя проснулся, он не узнал меня, а потянулся к тете Кате.
      - Да что же ты, Володенька, - ласково сказала она, - отца не узнал? Это твой папа, папа пришел.
      Володя повернул голову. Насупившись, глянул мне в лицо, а сам по-прежнему обеими ручонками крепко держался за шею чужой женщины. Слово "папа" его успокоило, - по-видимому, он слышал его много раз от матери. И вот наконец Володя сидит на моих коленях и пальчиками перебирает ордена и медали.
      Под вечер я ушел в райздравотдел и получил для сына направление в детский дом, Когда я стал прощаться с тетей Катей, она взяла на руки Володю, прижала к груди и просила ненадолго оставить сына у нее.
      - Нельзя, тетя Катя, нельзя.
      Я оставил ей адрес детского дома и попросил ее навещать Володю, если будет время.
      Я открыл дверь своей квартиры и вместе с сыном зашел в нее, чтобы проститься со своим осиротевшим домом. На кухне и в комнатах было темно и холодно. Нашел лампу - на донышке еще был керосин - и зажег. Володя подошел к детскому уголку, где на коврике лежали игрушки. Он стал перекладывать их с места на место, что-то говорил, размахивал ручонками.
      Все было по-прежнему на своих местах: на комоде в кожаной рамке стояла фотография жены и старшего сына Вити. Только теперь, взглянув на нее, почувствовал я всю глубину своего горя. Не помню, сколько я пролежал вниз лицом на диване, на котором был брошен лыжный костюм старшего сына. Кто-то тронул меня за ногу. Я не сразу понял кто. Это был Володя, он держал в ручонке игрушечный пистолет. Показывая пальчиками на окно, малыш твердил одно и то же: "Бу-бу-бу". Я обнял сына и, прижимая его к груди, заходил по комнате. А часом позже отнес его в детский дом. Володя не хотел идти к незнакомой женщине в белом халате, громко плакал и просил:
      - Папочка, я хочу домой. Хочу к маме, хочу к маме!
      Я поцеловал самое дорогое, что осталось от семьи, и молча вышел на улицу. А в ушах долго еще звучал голос сына: "К маме! К маме!"
      "Ошибка"
      Окопная война становилась все тяжелее. Запасных подземных ходов сообщения для связи передовой с тылами у нас не было: мы перебегали ночью под огнем вражеских пулеметов. Жизнь усложнилась до предела: не хватало дров, воды, не было котлов. Ели всухомятку. Люди ослабели. На постах стояли по часу - в одной шинели выстоять дольше на тридцатиградусном морозе было очень тяжело. Немецкие пушки засыпали нас снарядами.
      Бойцы и командиры мужественно переносили все лишения. Немцы накалывали целые буханки хлеба на штыки, поднимали их над бруствером своих траншей и громко кричали:
      - Рус! Хлеб кушай! - и с размаху бросали буханки в нейтральную зону.
      - Дразнят, сволочи... - Анатолий Григорьев или кто-либо другой подхватывал штыком рваную ватную куртку и, размахивая ею над траншеей, кричал: - Эй, гансы, фрицы, берите, пригодится для парада! - И бросал ватник в нейтральную зону.
      - Послушай, Иван! - кричал голос из траншеи немцев. - Обмундирование не надо, сдавайтесь в плен, все равно с голоду подохнете, а мне пора домой, жена пишет, соскучилась!
      - Сбегай по морозцу, поделись с ней вшами, я разрешаю, - отвечал Григорьев. Словесная перепалка не умолкала долго.
      В один из морозных дней мы с Зиной вели наблюдение за расположением противника, но безрезультатно. Немцы были очень осторожны, не высовывались из траншей.
      Вечером, когда я вернулся в блиндаж, меня ждала радость: передо мной стоял Петр Романов, мой фронтовой друг.
      - Ты что, Иосиф, не признал меня, что ли? Мы крепко обнялись.
      Петя заметно похудел. На левой щеке синел глубокий шрам.
      - О многом нужно нам с тобой поговорить, - тихо сказал Романов.
      В блиндаж вбежал сержант Андреев и торопливо доложил командиру роты, который, сидя на корточках возле печки, грел замерзшие руки:
      - Товарищ старший лейтенант, к немцам в траншею прибыли свежие силы: они к чему-то готовятся. Орут словно оголтелые. И будто речь не немецкая.
      Круглов взглянул на часы.
      - Фашисты еще не раз попробуют прорваться в Ленинград, - сказал старший лейтенант. - Они видят, как нам трудно, вот и усиливают обстрел, да и жилые кварталы города не жалеют, думают, что мы сложим оружие и поднимем руки. Круглов осмотрел присмиревших бойцов и командиров: - Вы, друзья, видите, как гитлеровцы хлебом нас дразнят? Но на войне сильный не дразнит слабого, а бьет его. Силен тот, кто идет в бой и знает, за что должен драться. Скоро придет помощь с Большой земли. Вот тогда и произведем с врагами полный расчет.
      Мне вспомнилось все, что я пережил вместе с этим человеком на фронтовом пути. Какой командир! Он стал нам настоящим другом, хотя и был требовательным, строгим офицером.
      Круглов подошел к сержанту Андрееву, дружески обнял его:
      - Вот что, дорогой сержант. Нам нужно добыть языка. Вот как нужен!
      - Это можно, товарищ старший лейтенант, - просто ответил Андреев. Прикажите.
      - Спешить особенно не будем. Повременим, ребята, денек-другой, посмотрим, что немцы намерены делать, а там и решим, откуда лучше пробраться к ним в гости.
      - Эх! Потемнее бы выдалась ночка, мы передали бы гитлеровцам подарочек от ленинградцев, - сказал Андреев, вертя в руках противотанковую гранату.
      В течение нескольких дней мы готовились к предстоящей операции. Только Леонид Собинов молча хмурился и старался остаться один.
      Замкнутость товарища нас волновала. На наши вопросы Леонид не отвечал.
      - Да ты скажи, о чем думаешь? - спрашивал его Андреев.
      - Что-то нездоровится. Ничего, пройдет. - И Собинов уходил в траншею.
      Мы знали: такая хандра иногда нападала даже на очень стойких бойцов перед серьезной операцией. Но, помучив, она отпускала солдата, когда наступала минута для действия. Так было и на этот раз.
      С наступлением рассвета мне и Строевой было приказано неотлучно наблюдать за расположением немцев, но не стрелять. Это сущая пытка для снайпера: видеть врага и не пристрелить его. Как назло, возле одного блиндажа в траншее вертелись два гитлеровских офицера. Они разговаривали, изредка поглядывая в нашу сторону.
      - Нет, не могу их видеть, - сказала Строева, - буду стрелять.
      Я удержал ее.
      - В таком случае любуйся ими сам, а я уйду.
      На исходе дня в наш окоп приполз Романов. Он заметно волновался.
      - Ребята, - сказал Петр, - я весь день прислушивался к их голосам. Там, знаете, не одни немцы, среди них есть французы и мадьяры. Я обо всем доложил командиру роты, он обещал прийти к нам ночью.
      Во время ужина Романов спросил Андреева:
      - Проход к траншее противника проверен?
      - Все в порядке, товарищ младший лейтенант.
      Круглов пришел к нам в три часа ночи. Романов и Андреев доложили о готовности к предстоящей операции.
      Я взял автомат и гранатную сумку. Зина крепко пожала мне руку, а сама подошла к Круглову:
      - Товарищ командир, разрешите мне идти с ребятами в разведку. Я ничего не боюсь.
      - Знаю, Зиночка, но нельзя. Разведчику мало быть храбрым, он должен быть еще физически сильным и ловким. Возьмите ручной пулемет и будете товарищей прикрывать огнем.
      Ночью перестрелка усилилась. В воздухе сверкали осветительные ракеты. Пули роем проносились над головами.
      Командир роты лично проверил снаряжение каждого из нас и на прощание сказал:
      - Пора, товарищи, желаю удачи, будьте осторожны, действуйте без лишнего риска.
      Нелегко прощаться с друзьями, когда не знаешь, вернешься ли назад.
      ...Орлов, Собинов и я ползли вдоль насыпи железной дороги. Романов, Григорьев и два сапера - немного позади. Острые корки льда рвали шинели, до крови царапали руки. Каждый шорох настораживал. Проход в проволочном заграждении оказался забитым снегом. Пришлось глубже зарываться в него, чтобы проползти через отверстие, проделанное Орловым накануне. Пули задевали проволоку. Колючий железный забор протяжно звенел, осыпая нас ледяной пылью и мелкими осколками разрывных пуль.
      Четыре линии проволочного заграждения мы преодолели благополучно и подползли вплотную к насыпи вражеской траншеи. На нас смотрела широкая пасть амбразуры. Это был огромный трехамбразурный пулеметный дот.
      Внутри огневой точки было тихо.
      - Засекреченный, - шепнул мне Романов. Крадучись он пробрался к немецкой траншее, приподнялся на руках и тут же опустился на снег.
      - Придется, ребята, переждать, трое стоят у поворота, - шепнул Романов. Спустя минуту командир еще раз заглянул в траншею и опять припал к земле.
      - Все стоят. - Командир взглянул на светящийся циферблат часов. - А с шумом ворваться к ним рискованно, повременим немного.
      Наши саперы заложили взрывчатку у бойниц дота. Концы шнура отбросили в сторону.
      - Все в порядке, товарищ командир, - сказал чуть слышно один из них, только бы огонька к фитильку, и дотика словно и не было.
      Справа от нас где-то совсем близко слышались говор и смех гитлеровцев. В тылу противника, из-за разрушенного кирпичного здания станции Лигово, в небо взлетели одна за другой разноцветные ракеты.
      - Развлекаются, гады, - прошипел сквозь сжатые зубы Собинов. - Эх! Добраться бы к ним! Небось там одни офицеришки собрались.
      - А ты, Леня, поначалу влезь к ним в траншею, а там и гляди, что делать сподручней. В гостях, брат, - не дома, - прикрыв рот ладонью, пошутил пожилой сапер.
      Прошло еще несколько долгих минут ожидания. Мороз крепко щипал лицо и руки. Время от времени я поглядывал на черные силуэты немцев и прислушивался. Один из них, долговязый детина с обмотанной каким-то белым тряпьем головой, круто повернулся, отбросил в сторону окурок, шагнул к доту, с силой пнул ногой в дверь, что-то сказал своим коллегам и скрылся внутри.
      Я видел, как нервно кусал губы лежавший со мной рядом Собинов. Мой автомат был направлен на стоявших в траншее немцев. Вдруг заработал вражеский станковый пулемет. Романов воспользовался его трескотней и двумя пистолетными выстрелами уложил немцев. Не теряя ни секунды, мы съехали на спинах в траншею. Орлов и Собинов выбросили за бруствер убитых, а Романов с остальными товарищами блокировал дот. Мы ждали появления вражеских солдат. Романов шепнул мне:
      - Будем ждать выхода третьего.
      Пулемет строчил и строчил, опустошая ленты одну за другой.
      - Чего ждать? - прохрипел Орлов. - Прикончить на месте, и все!
      - Нельзя, будем ждать, - ответил Романов.
      Теперь уже слева от нас совсем близко были слышны голоса немцев. Я осмотрелся. В ста метрах, не дальше, из железного рукава, возвышавшегося над холмиком, шел дым. Видимо, это был жилой блиндаж.
      Дверь дота распахнулась. На пороге появился белоголовый немец. Он вздрогнул, увидев у своего носа дуло пистолета, и поднял руки вверх. Романов вырвал у него автомат и вытащил из чехла нож. Собинов сунул немцу в рот кляп. Схваченный фашист не успел крикнуть, а только мигал выпученными белесыми глазами.
      Романов приказал двум саперам взять языка, отползти в нейтральную зону и ждать нашего возвращения. Саперы уволокли пленного. Мы замели на бруствере их след на снегу и стали пробираться дальше.
      Кругом было тихо. Мы шли к жилому блиндажу.
      Вдруг меня с силой дернул за рукав куртки Орлов. Мы укрылись.
      - Видишь? Вон там.
      - Нет.
      - Гляди сюда. - Коля указал рукой на живое чучело, завернутое в тряпье, поверх которого висел автомат. Это был часовой.
      Мы считали шаги немца: он делал точно двадцать шагов в нашу сторону и двадцать обратно.
      - Куда же он прячет свои руки? - шепнул мне Орлов. - Весь в тряпье. Не знаю, как его и взять.
      Гитлеровец остановился возле дверей блиндажа, прислушался к чему-то и опять зашагал в нашу сторону. Как только он повернулся к нам спиной, мы в несколько прыжков настигли его. Орлов с силой ударил часового прикладом по голове. Немец рухнул к нашим ногам. Выбросив его за бруствер, мы вплотную подошли к полуоткрытой двери, над которой клубился пар. Яркий сноп света падал на заднюю стенку траншеи. Мы подали знак товарищам.
      - Гранаты! - отрывисто скомандовал Романов.
      Противотанковые гранаты с шипением полетели я распахнутую дверь вражеского блиндажа.
      Романов, Собинов, Григорьев и я успели отбежать от места взрыва. Орлов не успел этого сделать. Вражеское жилье рухнуло. Николай, держась одной рукой за кромку траншеи, а другой за грудь, сделал несколько шагов к нам и покачнулся. Собинов успел подхватить его. Орлов прерывисто, тяжело дышал, изо рта лилась кровь.
      - Что-то в грудь ударило, - сказал Орлов и потерял сознание.
      После того как затихли взрывы, мы несколько мгновений стояли на месте, выжидая появления немцев, но их не было.
      Собинов нес Орлова на руках, Романов и Григорьев быстро шагали к насыпи железной дороги. Я шел последним и следил, чтобы немцы неожиданно не напали на нас.
      Недалеко от того места, где мы вошли в траншею, нас встретил сапер. Срывающимся от волнения шепотом он доложил:
      - В дот пришли пятеро немцев, они долго галдели, ругались по-русски. У них в доте есть телефон, я слыхал, как они крутили ручку. После взрыва двое убежали за насыпь, а трое остались в доте, не шумят, тихохонько сидят, чего-то выжидают.
      - Ты-то как сюда попал? - спросил Романов.
      - Я прополз по брустверу подальше от дота и лежал, а как услышал, что вы идете, вот и спустился к вам. Предостеречь.
      - А пленного где оставил?
      - Он вовсе застыл, товарищ командир, Алексеев уволок его в нашу траншею.
      - Хорошо. Ребята унесут раненого товарища, а ты жди нас возле дота, где заложил взрывчатку.
      - Как же они пройдут? - возразил сапер. - Ведь в доте немцы. Надо выждать, товарищ командир.
      - Делайте то, что приказано.
      Одним махом боец вспрыгнул на бруствер. Собинов и Григорьев подняли Орлова, все еще не пришедшего в сознание. Вскоре и они скрылись. Мы с Петром остались в траншее врага.
      - Выход у нас один, - сказал Романов, - идти к доту. Я попытаюсь вызвать немцев в траншею, иначе они заметят наших и перестреляют из пулеметов.
      Мы осторожно подобрались к огневой точке врага. Петр приоткрыл дверь и на немецком языке крикнул:
      - Ребята, сюда, в нашей траншее русские!
      Послышались торопливые шаги. Вскоре один за другим к нам вышли три немца. Романов срезал их автоматной очередью, и мы выбрались из вражеской траншеи. За бруствером сапер держал наготове конец шнура, ожидая нас.
      Романов приказал:
      - Жги!
      - Есть, жечь! - повторил сапер.
      Блеснул огонек. Мы поползли к проволочному заграждению. Столб земли и дыма взметнулся высоко к небу. Взрывная волна долетела до нас.
      ...В нашем блиндаже пленный грелся возле печки. Он беспрестанно повторял, тыча себя в грудь пальцем:
      - Я есть француз, я есть француз.
      - Братцы! - крикнул Григорьев. - Ошибка! Шли за немцем, а сцапали француза.
      - Я ведь говорил, - буркнул пожилой сапер, - в гостях, не дома, чем угощают, тем и довольствуйся. Вот командир пристрелил фашиста, а с каким грузом вышвырнули его за бруствер, не поглядели. - Сапер достал из-за пазухи целую буханку хлеба. - Видите, он, сукин сын, приготовил ее, чтобы опять дразнить нас.
      Не хотелось верить, что перед нами француз, но факт - упрямая вещь. Это был один из тех, кто за деньги надел шинель гитлеровского солдата, продал родину и честь.
      На фронте и в тылу
      Я проснулся от резкого толчка. Блиндаж вздрагивал. В ушах стоял звон. Сыпался песок. Я соскочил с нар. Товарищи уже стояли с оружием в руках.
      - Выходи скорее! - крикнул голос из темноты. - А то придушит.
      - Зачем выходить? - возразил Романов. - Из укрытия под осколки полезешь? Будем ждать окончания обстрела здесь.
      Глухой удар. С полок с грохотом и звоном посыпались на пол котелки.
      - Нащупали. Теперь будут долбить...
      Затаив дыхание, я ждал следующего удара. От волнения дрожали колени. Несколько взрывов, быстро следовавших один за другим, послышались уже гораздо дальше. Блиндаж последний раз вздрогнул и крепко встал на свое место.
      - Кажется, кончилось. А здорово покачало, - сказал Андреев.
      - Не радуйся, еще прилетит, - послышался чей-то голос.
      - То будет, а сегодня мимо пронесло.
      - Выходи! - скомандовал Романов.
      Я выбежал в предрассветную мглу, жадно вдыхая сухой морозный воздух. Глаза туманились от порохового дыма и пыли. Пробежав метров двести по траншее к своему окопу, остановился передохнуть возле открытой позиции пулемета "максим". Здесь хлопотали два незнакомых бойца. Они очищали пулемет от снега и песка.
      - Андрей, что же это фрицы в атаку не лезут, а? - спросил щупленький, узкогрудый боец у своего товарища. Тот был мне по плечо, но крепыш - этакий коротенький геркулес. Его глаза глядели доверчиво и ласково.
      - Это они, Федор, в отместку за вчерашнюю работу разведчиков. Небось не понравилось. Вишь чего сотворили: одни концы бревен к небу торчат. Вот они и злобствуют... А хлеб ихний я попробовал - дрянцо. Какое-то у них все... Как это говорят, ерзацы, что ли.
      - Думаешь, немцы в атаку не полезут? С чего ж тогда они стреляют так густо?
      - Сказано же тебе - со зла.
      Коренастый силач перенес коробки с заряженными лентами к пулемету. В это время я не знал, что именно он спасет мне жизнь, а просто из любопытства слушал их разговор.
      - Андрей, а новый-то наш взводный молодец. Сам давеча повел разведку.
      - Да. Бывалый парень. Видать по ухватке, в деле промаху не даст.
      Щупленький боец, увидя меня, смущенно заулыбался, искоса поглядывая на Андрея, сидевшего на патронном ящике.
      - Вот ты, Федор, чужую отвагу сразу заприметил, а сам-то дрожишь, атаки боишься...
      - Чудной ты, Андрей, заладил... Да не я дрожу, ты понимаешь, не я дрожу, а жизнь такая. Ротный командир чего говорил, слыхал?
      - Ну слыхал.
      - Так чего ж дуришь? "Кто умеет себя хорошо защитить и приказ выполнить, тот и храбр". Все остальное, мол, "я да я" - хвастовство.
      - Это верно, но и попусту дрожать незачем.
      Пулеметчики приготовили пулемет к бою, притаились в ожидании атаки врага. Я ушел к своему окопу, сел на земляную лавку, открыл бойницу и стал наблюдать за траншеей противника.
      Поначалу, кроме комьев снега и глыб льда, я не замечал ничего. Гитлеровцы даже в своих траншеях вели себя очень осторожно.
      Спустя некоторое время ко мне в окоп с ручным пулеметом вполз Сергей Найденов, недавно прибывший в роту могучий светловолосый молодой солдат. Его красивое лицо с правильными чертами и спокойными глазами под тяжеловатыми веками производило приятное впечатление. Улыбался он редко, но хорошо. Каждое его движение внушало доверие. В бою Найденов вел себя сдержанно и спокойно.
      Найденов дернул меня за рукав стеганки и указал рукой на бруствер вражеской траншеи:
      - Посмотри туда. Офицер шомполом что-то рисует на стенке траншеи.
      Я поймал в оптический прицел гитлеровского офицера. Он стоял к нам спиной, в сдвинутой на затылок каске. К рукаву маскировочной куртки был прикреплен тонкий прутик, который шевелился на ветру.
      - Сережа, ты в кукольном театре бывал?
      - А что?
      - Да так, к слову пришлось. Чучело это! Они частенько выставляют их, пытаются поймать наших стрелков на приманку.
      - Как поймать?
      - Очень просто. Ты, увидя вот такого немца, второпях выстрелишь, да еще высунешься взглянуть, попал ли. А их снайпер и хлопнет тебя.
      - Да ты лучше присмотрись, - настаивал Найденов, - он ведь голову поворачивает.
      - Оставим в покое чучело, будем искать живого. Найденов вновь припал к окуляру перископа:
      - Верно, чучело! А все же здорово жулики придумали.
      Я упорно продолжал искать вражеского снайпера, но долго ничего не обнаруживал. Помогло мне бревно, лежавшее за задним бруствером немецкой траншеи, торцом в нашу сторону. Как раз в створе с торцовой частью бревна изредка показывался белый бугорок, то увеличиваясь, то уменьшаясь, а то и вовсе исчезая.
      Присмотревшись к бугорку более внимательно, я установил, что это голова немца, покрытая белым капюшоном. Я указал на нее Найденову.
      - Это снайпер? - спросил Сергей, не отводя глаз от перископа.
      - Нет, это их наблюдатель. Видишь, в руках у него нет оружия. Ты следи за ним, а я поищу того, кто выставил чучело.
      Найденов некоторое время спустя позвал меня:
      - Товарищ командир, тот немец пропал, вместо него объявился другой. У этого винтовка в руках, видишь?
      Вражеский снайпер лежал, плотно прижавшись к бревну. Я видел ствол винтовки и вершину каски. Немец держал оружие наготове. Я предупредил Найденова, чтобы он ни в коем случае не открывал амбразуру бойницы, а сам уполз в траншею, чтобы с запасной позиции пристрелить фашиста.
      С нового места я видел верх каски, бревно скрывало туловище немца. Я ждал, когда он поднимет голову, и ни на секунду не сводил перекрестие оптического прицела с каски. Время шло медленно, тягуче. Немели руки, шея, слезы туманили глаза, в висках, словно удары молотка, стучала кровь. Я стал считать, досчитал до тысячи, сбился и вновь начал счет. А враг все продолжал лежать не шевелясь. В нашей траншее кто-то громко закашлял, фашист чуть-чуть приподнял голову, показались рожки каски. Я выстрелил и ушел к Найденову.
      - Готов! - воскликнул Сергей. - Лежит.
      Все, что произошло на глазах Найденова, ошеломило его.
      - Да-а. Снай-пер, - задумчиво протянул он. - А я стрельбе учился в народном ополчении. Вот мне бы так научиться стрелять...
      Найденов бросил в окопную печурку несколько прутьев. Огонь мгновенно ожил. Мы закурили.
      - В открытом бою другой раз лежишь под ливнем пуль, осколков - и невредим. А здесь... один неосторожный поворот - и готов, - размышлял вслух Сергей. - А можно этому научиться?
      - Можно. Кто хочет научиться - научится. Найденов помолчал. Отойдя от перископа, он присел прямо на земле. Подумав, обратился ко мне:
      - Сегодня была почта, а мне опять письма нет...
      - От кого ждешь?
      - От родных, конечно, да еще... от девушки, с детства дружим.
      - У тебя, значит, девушка есть. Кто она?
      - Вот прочти это письмо. Только прошу - не болтай, а то ребята смеяться начнут. - Найденов достал из кармана двухпалые теплые рукавицы, вместе с ними - голубой конверт.
      - Можно прочитать?
      - Читай, но она мне его прислала еще до начала войны. Я его иногда перечитываю.
      Я взял письмо и прочитал вслух:
      - "...Здравствуй, мой друг и наш будущий зареченский агроном! Сережа! Я сегодня сдала последний государственный экзамен. Теперь я смогу помочь тебе закончить последний курс. Сережа, любимый! Мечта моя сбылась! Я уже врач! Прощаюсь с Москвой, еду в нашу Зареченскую. Дорогой мой, я буду ждать тебя на берегу Волги, возле тех двух тополей, где мы когда-то с тобой поклялись вечно дружить. Нашу клятву и твою вихрастую белокурую челку я никогда не забуду.
      Сережа, какие мы с тобой счастливые, хотя и глупенькие. Как мне хочется сейчас, именно сейчас, чтобы ты был со мною рядом, помнишь, как тогда, на берегу Волги?
      Мне только не хватает тебя. А как я хочу, чтобы именно ты видел мою радость и первый поздравил меня с дипломом.
      Сережа! Друг мой! На письме кляксы. Эти кляксы сделали слезы. Я смеюсь и плачу от счастья. Как мы счастливы, что родились и выросли в наше время.
      Милый! Не задерживайся после экзаменов в Ленинграде. Жду не письма, а тебя... Обнимаю и крепко целую. Твоя вечно
      Светлана".
      Последние строки письма любимой девушки, которое хранил солдат, я прочитал со слезами на глазах. Оно напомнило мне о многом. Как знать, встретятся ли эти два человека, искренне любящие друг друга. Я не успел более подробно расспросить об их встречах, как в нашей обороне стали рваться вражеские снаряды. Найденов быстро уполз в траншею. Я открыл стрелковую амбразуру. На снегу увидел ползущие к нашим рубежам белые фигурки. Справа, слева от моего окопа с нашей стороны открыли стрельбу ручные и станковые пулеметы, трещали короткими очередями автоматы, бухали глухие винтовочные выстрелы. Я стрелял безостановочно.
      От частой стрельбы и близких разрывов шумело в голове. Немцы одолели стометровую отметку и приблизились к нашей траншее на расстояние броска ручной гранаты. Один из них, опершись на левую руку, приподнялся, пытаясь бросить гранату. Я выстрелил ему в грудь. Граната выпала из его руки и разорвалась рядом с ним.
      Вдруг все кругом стихло. К небу взвился столб огня. Мой правый глаз будто прикрыла чья-то огромная шершавая рука. Передо мной раскинулся узорчатый ковер. Краски на нем, причудливо переливаясь, то исчезали, то опять появлялись. Я видел эти узоры в огненном кольце, за которым открылась бездонная пропасть, куда я стремительно падал... Я разбрасываю широко в стороны руки, пытаясь ухватиться за кромку пропасти, но не могу, руки срываются... Потом все исчезает...
      Позднее, вернувшись из госпиталя, я узнал, что этот маленький геркулес Андрей откопал меня в снайперском окопе и передал санитарам. Но отблагодарить товарища, спасшего мне жизнь, я не успел: за несколько дней до моего возвращения на фронт он погиб от вражеской пули.
      * * *
      Очнулся я в госпитале. Правый глаз забинтован. В ногах - ноющая боль.
      Маленькая самодельная коптилка горит в углу обширной комнаты с низким потолком.
      Вдоль стен стоят койки с высокими и низкими спинками, на них горой лежат полосатые тюфяки, серые шинели, защитного цвета ватные куртки. Людей не видно.
      У стола, уставленного множеством флаконов и бумажных пакетов, сидит женщина в ватной стеганке. Опустив голову, она медленно свертывает узкий марлевый бинт. Это дежурная медицинская сестра Александра Сергеевна Воронина.
      Я пошевелился. Сестра тут же подняла голову, открыла огромные голубые глаза, поправила на голове платок и, тяжело передвигая ноги, подошла ко мне:
      - Долго же вы, уважаемый товарищ, спали. А теперь попрошу смотреть на меня. - Сестра подняла над своей головой руку: - Видите?
      - Вижу.
      - Ну вот и хорошо. А теперь пора поесть, небось проголодался?

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19