Современная электронная библиотека ModernLib.Net

У стен Ленинграда

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Пилюшин Иосиф / У стен Ленинграда - Чтение (стр. 16)
Автор: Пилюшин Иосиф
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Максимов, высвобождая одну за другой ленты, менял установку прицела. Воодушевленный результатами своей стрельбы, он всю ночь вел периодический обстрел дороги и тропы в тылу врага.
      Под утро нас разыскал Найденов. Он был чем-то взволнован:
      - Ребята, у меня сейчас были гости - комбат Круглов и с ним еще тот большой начальник. Бородатый, любит пошутить... Гость поинтересовался, как я забрасываю к немцам в траншею ружейные гранаты, потом сам проделал всю подготовку к выстрелу и даже раз стрельнул. Затем они отошли от меня в сторону и заговорили о чем-то своем. Я только расслышал, как гость говорил, что к немцам на помощь пригнали из Франции две дивизии отъявленных живоглотов: одна дивизия в районе Стрельны, а другая где-то около поселка Горелово. Они будто хотят атаковать нас с суши и одновременно на шлюпках по заливу прорваться в город с десантниками. Вишь что, гады, замышляют!
      - А комбат что? - спросил Максимыч.
      - Об этом, говорит, могут мечтать только сумасшедшие.
      - А гость что?
      - Не слыхал, они ушли от меня.
      - В каком чине гость? - спросил я Сергея.
      - Погон нет, а на груди орденов не счесть...
      Желание увидеть этого человека не давало мне покоя, но ни Круглов, ни Романов не появлялись в нашей траншее. Всех заинтересовал таинственный гость: "начальство", а без погонов, грудь в орденах... Кто бы это мог быть?.. Вскоре все разъяснилось. На следующий день утром во время политбеседы к нам в бомбоубежище пришел майор Круглов и с ним товарищ в защитном плаще без погонов. Круглов поздоровался с нами, сел на лавку при входе в укрытие и попросил замполита Перова продолжать беседу. Гость тоже сел на лавку, снял фуражку и положил ее на колени, а сам небольшими карими глазами проницательно всматривался в лица бойцов и командиров. Найденов ткнул меня локтем в бок, шепнул:
      - Тот самый...
      - Молчи, не мешай слушать.
      Когда беседа закончилась, Круглов познакомил нас с гостем. Это был командир партизанского отряда, действующего в тылу врага в Ленинградской области.
      - Степан Афанасьевич, - обратился Круглов к партизану, - расскажите нам, пожалуйста, о боевых делах вашего отряда и о том, как живут советские люди на оккупированной территории.
      В укрытии водворилась такая тишина, что мы услышали шуршание мыши на потолке; все, будто по команде, смотрели на гостя.
      Партизан, держа в руках фуражку, не спеша вышел на середину укрытия. Стройный, с приподнятой лысеющей головой, он оглядел нас темными, глубоко сидящими глазами, как бы оценивая каждого. На его продолговатом лице появилась добродушная, с хитринкой улыбка. Левую руку партизан держал в кармане выцветшего на солнце плаща. Когда он заговорил, его приятный, звонкий голос отчетливо зазвучал в нашем убежище:
      - Когда я улетал в Ленинград, наши партизаны и партизанки просили передать защитникам Ленинграда братский привет и пожелание боевых успехов. Вот я и пришел к вам... Мы, партизаны, дорогие товарищи, помогаем вам воевать. Наши враги - не только фашисты, а и предатели. Иногда нам приходится жить с этой сворой в одной деревне, а то и спать под одной крышей. Вот на днях наши партизаны украли из штаба восемнадцатой армии одного офицерика, по фамилии Рекэ. Он не захотел с нами разговаривать. Партизаны, по его словам, "бандиты", он требовал отправить его за линию фронта к "русским", и баста. Что же с такой тварью прикажете делать? А мы знали его и раньше, это был страшный зверь: не одну сотню советских людей истребил. Но есть и пострашнее его. Он - открытый враг, а вот когда человек носит русское имя, а тайком выдает гестаповцам стоянку партизан или наших связных, вот тут-то по-настоящему страшно делается. На одном суку приходится другой раз вешать фашиста и предателя. Но самое мучительное, дорогие товарищи, когда приходится присутствовать во время казни советских граждан. В груди бешено стучит сердце, а ты не можешь спасти жизнь своему человеку. Трудно, очень трудно удержаться, чтобы не броситься на фашистского палача... А приходится улыбаться, когда на тебя глядит эсэсовский офицер. Нас, партизан, немцы в плен берут очень редко, да и то раненых или спящих. Они нас пытают... Ну кто скажет им, где его семья: жена, дети, отец, мать, товарищи по оружию. И замучают... Изобьют до полусмерти и сунут в петлю. Иногда расстреливают, но это они делают только с пожилыми женщинами и подростками, а молодых партизанок и нас, мужчин, вешают. Но мы в долгу не остаемся, у нас для фашистов и их сообщников всегда находится конец веревки да крепкий сук.
      Специальные, так называемые экспедиционные, войска под командованием гитлеровца Штелькера действуют по ликвидации партизан и еврейского населения в Прибалтике. Этот нацист Штелькер страшный и хитрый человек. Он все делает чужими руками. Расстреливают, вешают, в огне жгут советских граждан его сообщники: местные нацисты и полицаи, им помогают и наши предатели: украинцы, русские и белорусы, эстонцы, латыши, литовцы. Этим людишкам гитлеровцы поручают заполнять братские могилы советскими людьми.
      - Что это за люди полицаи? - спросил кто-то из товарищей.
      - Полицаи? - переспросил гость. - Это не просто люди, которых гитлеровцы силой заставляют им служить. Многие из них добровольно пошли на службу к фашистам, чтобы совершить вполне осмысленное преступление перед своими соотечественниками.
      Полицаи действуют в знакомой им местности, где они знают каждого человека, каждую лесную тропинку. С их помощью гестаповцы узнают, где живут коммунисты, комсомольцы, семьи партизан. Правда, среди полицаев есть, и наши товарищи, они помогают нам вылавливать предателей, ну а суд над этими людишками у нас короткий - на сук, и делу конец.
      Каждое сказанное партизаном слово как капля раскаленного металла падало на сердце советских солдат. А Степан Афанасьевич называл имена погибших людей, перечислял сожженные врагами села, деревни. Он призывал нас не к жестокости, а к возмездию. Голос его звучал спокойно, неторопливо и уверенно, как речь прокурора.
      Бойцы слушали партизанского командира, опустив головы. Никто не задавал ему больше вопросов, но с этого дня каждый из нас с какой-то особой неутолимой жадностью искал встреч с врагом в открытом бою.
      Когда партизанский командир уходил от нас, Максимов протянул ему свою молчаливую подругу-трубочку:
      - Передайте эту забаву от меня вашему лучшему пулеметчику.
      "Неизвестный гость" обнял Максимова.
      Последнее свидание с сыном
      В сентябре и октябре сорок третьего года батальон майора Круглова находился во втором эшелоне, Мы учились штурмовать и блокировать вражеские укрепления, пулеметные, орудийные доты и дзоты, преодолевать водные преграды, минные поля, вести уличные бои.
      Я неотлучно находился на тактических и стрелковых занятиях, на моих глазах происходило перевооружение стрелковых частей: старое оружие заменялось новым, более совершенным. К ноябрю батальон Круглова был полностью укомплектован и подготовлен к наступательным боям.
      Перед уходом на передовую мне был предоставлен отпуск для свидания с сыном. Это был один из самых радостных дней в моей жизни. Побыть вместе с Володей несколько часов, услышать его голос, обнадежить сынишку, что он не одинок, поблагодарить тех, кто оберегает жизнь осиротевших детей, - это ли не радость!
      Проходя по улицам города, я видел, с какой заботливостью горожане готовились к третьей военной зиме: они заколачивали досками и листами фанеры выбитые снарядами окна, двери, ставили заплатки на крышах и фасадах домов. На окраинах города, где еще сохранились деревянные дома, ленинградцы разбирали их, заготовляли на зиму топливо. Из окна каждого жилого дома на улицы, словно руки, изогнутые в локте, высовывались железные рукава дымоотводных труб, а рядом с трубами виднелись вставленные в фанеру в виде форточек кусочки стекла для дневного освещения жилья. На улицах и во дворах - ни соринки. Придерживаясь северной стороны, настороженно шагали вдоль стен домов жители города.
      В детском доме, где жил Володя, горел электрический свет, дети в теплых костюмчиках бегали по чистому, теплому полуподвалу. Я посадил сына на колени и увидел, что пальчики на левой руке у него разжаты. Значит, тетя Катя жива и невредима.
      - Папочка, бабушка принесла мне вот этого мишку. Он пищит, только нажми ему на животик. А еще бабушка сказала, что скоро мы все - мама, ты, бабушка и я - будем жить вместе. Правда, папа?
      Отвечать на такие вопросы ребенка было трудно, я лгал, только бы успокоить его маленькое, но чувствительное сердце:
      - Верно, сынок. А это кто тебе такие хорошие ботиночки купил, а?
      - Мама! - с восторгом ответил Володя. - Она сама не может прийти - у нее ножка болит, с сестричкой прислала.
      Володя с детской гордостью показал и новенькие шерстяные носочки.
      - Это тоже мама прислала, - добавил он.
      На обратном пути к фронту я зашел в госпиталь навестить Зину, но встретиться с ней мне не удалось: госпиталь был на карантине.
      Светало, когда я проходил мимо Пулковской обсерватории. В полуразрушенной стене стояла походная кухня. Из подвала вышел солдат с топором в руке, сладко зевнул, стал колоть дрова. Другой, постарше, в белоснежном фартуке, в старенькой, такой же чистой гимнастерке, вынес из подвала на плече свиную тушу, стал разделывать на деревянном чурбаке. Повар открыл крышку котла, опустил в него мясо, бросил в топку несколько поленьев и, отвернувшись в сторону, по-детски кулаком вытер глаза. Приглядевшись, я узнал его.
      - Андрей Петрович! - окликнул я товарища. - Чайку горячего можно?
      - Только сегодня без сахару! Пей, снайпер, на здоровье.
      Мы искренне любили нашего повара, спокойного, неторопливого пожилого человека, всегда поспевавшего с горячим супом и добрым словом. Он как-то особенно глубоко чувствовал всю тяжесть нелегкого солдатского труда. Бывало, сядет он на ящик у плиты, и его голова, маленькая, кругленькая, словно втиснутая между широкими плечами, начинает опускаться на грудь, а он все-таки ждет. Когда бы ни приходил к нему голодный боец или командир, у него всегда находился котелок супа, кружка горячего чая. Нередко случалось: возвращаешься с передовой в поздний час ночи, и хочется заглянуть к Андрею Петровичу не только за тем, чтобы выпить кружку чаю, а просто посидеть с ним, перекинуться теплым словом. Солдат в поварской куртке никогда не спрашивал, откуда идешь, голоден ли, а просто ставил перед тобой котелок с кашей и усаживался рядышком, приговаривая:
      - Кушай, кушай, небось измотался, ползая по буграм да канавам. Знаю, каково снайперское дело.
      От этих теплых слов словно рукой снимало с плеч усталость. Случалось, кто-нибудь тут же засыпал у стола. Тогда Андрей Петрович осторожно отходил от уснувшего бойца.
      - Ишь как умаялся, желанный ты мой, - покачивая круглой головой, говаривал повар и, сняв с себя телогрейку, укрывал плечи солдата. А сам, волоча по земле усталые ноги, уходил к плите, усаживался на ящик, по-мальчишески прикорнув возле еще теплых кирпичей, и дремал, поджидая запоздалого солдата.
      Проходя по траншее, я заглянул в свой снайперский окоп. Там уже сидел у бойницы Сергей Найденов:
      - Как сынишка?
      - Растет.
      - К Зине заходил?
      - Карантин в госпитале, не пустили.
      Сергей дернул меня за рукав:
      - Глянь, как он, сукин сын, бежит.
      Я увидел немца, бегущего по открытому полю к развалинам кирпичного дома. Найденов не успел выстрелить. Немец на мгновение приостановился, выбросил вперед руки, а затем всем корпусом наклонился вперед и, не сгибаясь, ткнулся лицом в землю. С некоторым опозданием до слуха долетел одинокий винтовочный выстрел.
      - Фу ты, дьявол! Сидишь, сидишь, ждешь, а появится - так на тебе, из-под носа вырвут...
      Найденов закрыл бойницу, взялся за кисет.
      - Корчнова ты на обороне не встречал? - спросил Сергей.
      - Нет, а что?
      - В газете о нем напечатали: мол, здорово Сибиряк воюет. И фотография есть, во весь рост стоит Семен возле своей хлопушки.
      Найденов полез в сумку за газетой, но не успел достать ее, как к нам в окоп пришел Бодров и весело заговорил:
      - Вы что же, друзья мои, сидите с закрытой бойницей, а гансы разгуливают у вас под носом, а?
      - А ты, Анатолий, не шуми, у нас не гансы, а другая порода: эсэсовцами величаются. Вот мы их и "приберегаем" на всякий случай.
      - По такому случаю дай, Сережка, закурить.
      - На, кури, да гляди усы не опали, ишь какие отрастил! Никак, в гвардейцы метишь?
      - А что, хорошо?
      Бодров согнутым указательным пальцем провел по левому усу, затем по правому и подмигнул Найденову. Сколько в эту минуту в лице снайпера было лукавства!
      - Что, завидуешь? Или под твоим носом для такого украшения места нет? Аль удобрения маловато, не растут, а? - шутил Бодров.
      - Сразу видна школа Акимыча, складно брешешь, - ответил Сергей, передавая кисет приятелю. - Ну хватит, усач, зубы скалить, сказывай, зачем явился.
      - За помощью пришел: одному не найти немецкого снайпера. Он где-то пригнездился так, что держит под прицелом два траншейных поворота, днем нельзя пройти, ходим только ночью.
      - А ты прислушался к звуку выстрелов, откуда он стреляет?
      - Нет, а что?
      - Как же мы его найдем, если не знаем даже, откуда он стреляет?
      - Сережа, ты ведь знаешь волчью повадку фашистов: они в одиночку на охоту не ходят, а целой стаей.
      - А у тебя что, нет напарника?
      - Нет. Захаров ранен в прошлом бою, еще из госпиталя не вернулся.
      Втроем мы ушли в роту Акимова. До наступления полной темноты не сводили глаз с рубежа противника, осматривали внимательно каждую ржавую банку, лохмотья, которые валялись на бруствере немецкой траншеи, но ничто не вызывало подозрения, что именно там мог притаиться вражеский стрелок.
      Найденов поднял голову от окуляра прицела, поморщился от боли, стал растирать рукой онемевшую шею, недружелюбно глядя на Бодрова.
      - Сережа, ты чего на меня злишься? Я тут при чем?
      - Как при чем? - крикнул Сергей. - Где без тебя могли обойтись, там ты тут как тут, а у себя под носом проглядел гадюку! Вот теперь ищи ее целыми днями.
      Бодров дружески положил руку на плечо товарищу:
      - Эх, Сережа, Сережа! Я тебя понимаю. Скорей бы шли наши в наступление, а то стыдно перед товарищами: они гонят гитлеровцев вон с нашей земли, а мы все топчемся на одном месте, разглядываем эти банки, тряпье, ругаем друг друга за то, что опередил убить врага. Выгнать бы их в поле, там бы сподручнее было бы.
      В канун годовщины Великого Октября всю ночь шел ледяной дождь. Хотелось прижаться к чему-то теплому, согреть дрожащее от холода тело... Но враг близко, нужно зорко охранять город Ленина - колыбель пролетарской революции.
      На заре дождь прекратился, подул морозный северный ветер. Небо на востоке порозовело, как бы от натуги, с какой оно сдерживало рвущееся из-за горизонта солнце. Но сдержать восход оно было не в силах: заря расступилась, пропуская огненный шар. Земля озарилась ясным, но негреющим светом. Вокруг, насколько хватает глаз, все оделось в сверкающий серебром наряд. Тоненькие веточки кустарника украсились множеством ледяных сосулек, а из прошлогоднего птичьего гнезда свисала огромная седая водяная борода, схваченная морозом. При малейшем дуновении ветра все это колебалось, дрожало, излучая радужный блеск. Ледяные пальчики, ударяясь друг о друга, издавали чуть слышный протяжный мелодичный звон.
      Крохотные иглы инея, подхваченные ветром, медленно кружились в воздухе и осыпали руки и спины стоявших в траншее солдат. Это первое ясное морозное утро щедро разметало осенние краски. Даже сухая, без единого сучка дровина, вся искалеченная, торчащая в нейтральной зоне, и та заиграла своим серебристым нарядом в лучах утреннего солнца.
      Не хотелось думать о том, что при такой красоте наступающего нового дня может пролиться кровь, овдоветь женщина, осиротеть ребенок.
      - Осип, идем завтракать! Хочется есть, да и варежки как дубленые стали, посушить надо, а то винтовку не удержать, - сказал Найденов и, сняв рукавицы, сунул их под ремень, дыханием согревая покрасневшие руки.
      После завтрака Найденов полез на второй ярус нар отдыхать, а я отправился к Романову.
      В блиндаже командира было тепло и уютно: земляной пол чисто выметен, на столе горела свеча. Романов лежал на деревянном топчане. На груди Петра лежала раскрытая книга.
      Романов долгим, тоскующим взглядом уставился на меня. Такой взгляд я не раз видел у тяжело раненных товарищей.
      - Иосиф, будь мужественным. Выслушай меня. Вчера Круглов был на торжественном вечере в Доме Красной Армии в Ленинграде, по пути зашел навестить твоего сына... Володеньки больше нет, он убит осколком снаряда двадцать второго октября.
      В блиндаже мне стало душно. Я выбежал в траншею...
      Ожидание
      В первых числах декабря, уже по снегу, несколько дней кряду незнакомые мне офицеры тщательно осматривали наши рубежи и позиции противника. На наш вопрос: "Когда начнем наступать?" - командиры отвечали неопределенно: "Зимовать, ребята, под Ленинградом не будем" - и больше ни слова.
      Чаще обычного к нам в траншею стали наведываться корректировщики и офицеры-артиллеристы. Они просили показать, какие и где расположены огневые средства немцев. Найденов в свою очередь побывал в гостях у гвардейцев-минометчиков, которые облюбовали для себя местечко на склоне Пулковских высот.
      Все было у нас готово к долгожданному дню - дню наступления. Каждая огневая точка, каждый блиндаж противника были на прицеле наших пушек и минометов.
      В ночь на двадцатое декабря сорок третьего года к нам на оборону пришли свежие силы; в основном это были молодые бойцы. Они выглядели очень нарядными в своих белых овчинных полушубках, в новеньких серых валенках, с воронеными автоматами. У многих были ручные пулеметы-пистолеты. Повстречались земляки, завязывались дружеские беседы. На помощь защитникам Ленинграда пришли металлурги Урала, оружейные мастера Тулы, автомобилестроители Горького, хлеборобы тверских и вологодских колхозных и совхозных полей. Знакомясь ближе, мы при свете осветительных ракет показывали прибывающим товарищам расположение огневых точек врага, а потом и постреляли вместе. А на рассвете неожиданно пришел приказ: нашему, 602-му полку отойти на второй рубеж обороны.
      Вечером мы уже были в Ленинграде.
      Когда мы шли по проспектам города, я видел, как иногда солдаты или командиры внезапно выходили из строя, ненадолго останавливались возле обгорелой коробки дома, из которой торчали согнутые огнем железные балки, или просто у груды кирпича. Я тоже остановился у большой груды кирпичей и железного лома на Нижегородской улице.
      - Ты что стоишь? - спросил Найденов, поравнявшись со мной.
      - Здесь погибли мои жена и сын.
      Сергей снял ушанку, молча постоял рядом со мной.
      - Сережа, ты иди, я догоню, мне необходимо побывать еще в одном месте, - сказал я.
      - Осип, позволь, я пойду с тобой, - не желая оставлять меня одного, попросил Найденов. Он, конечно, понял, куда я собирался идти.
      Мы быстро пробежали по Аптекарскому переулку и вышли на проспект Карла Маркса.
      - В каком доме жил Володя?
      - Дом тридцать четыре, напротив церкви.
      Входная дверь и окна фасада дома были наглухо заколочены. Мы прошли во двор, но вместо двора увидели глубокую воронку от разрыва снаряда... Дальше я не мог сделать ни шагу. У меня вдруг что-то случилось с коленками, они перестали сгибаться. Я сел на скамейку у двери. Через эту дверь мы вместе с Володей когда-то входили в дом... Шли минуты, и вот я услышал голос Сергея:
      - Осип, пора идти, а то не догнать будет наших.
      - Да, пора. Пойдем.
      Мы догнали свою роту, когда она вышла на проспект Энгельса. К утру мы уже были в Лисьем Носу, где остановились на кратковременный отдых.
      В эту спокойную ночь нашего отдыха, проведенную в натопленном доме, мне захотелось остаться одному.
      Товарищи, после того как днем помылись в бане, побрились, очистились от густой траншейной грязи, спали крепко, глубоким сном, разметав руки. Заразителен сон здоровых людей - не помню, как уснул и я. Очнулся от прикосновения чьей-то руки. По привычке быстро вскочил на ноги. Передо мной стоял Сергей с двумя котелками в руках:
      - Давай завтракать, потом тебе надо идти в штаб дивизии, вызывает какой-то Черепуха.
      - Кто сказал?
      - Ротный велел передать.
      И я зашагал к отдаленному домику на окраине Лисьего Носа, где расквартировался штаб 109-й дивизии 42-й армии.
      Начальник штаба полковник Черепуха сразу приступил к делу:
      - Есть полторы сотни новеньких снайперских винтовок, их необходимо пристрелять. Сейчас должен прийти начальник артснабжения, с ним вместе и решим, где лучше заняться этим делом.
      В дверь постучали. Вошел майор Ражнов, начальник артснабжения дивизии.
      - А мы вас и поджидаем, - сказал полковник. - Надеюсь, вы знакомы со снайпером-инструктором Пилюшиным?
      - Еще бы! Горло мне перегрыз из-за снайперских винтовок.
      - Вот и хорошо, что перегрыз. Если бы вас не тормошили, вы бы проморгали эти полтораста винтовочек. Где организуете пристрелку, решите сами, но винтовки не позднее первого января должны быть направлены в подразделения.
      В этот день я не мог заняться пристрелкой, только нашел место для стрельбы, приготовил мишени и ушел к себе, чтобы отдохнуть и попросить товарищей помочь пристрелять винтовки.
      За пять дней все полученные новенькие снайперские винтовки были пристреляны и отправлены в полки.
      Среди бойцов и командиров на тактических занятиях в поле, у костра, в доме возле печки-времянки - повсюду мы слышали разговоры о том, когда и как начнем наступать. Про оборону теперь не было и речи. Некоторые утверждали, что, как только покрепче станет лед на Финском заливе, мы пойдем на помощь ломоносовской группировке. Другие доказывали, что нашей дивизии, дравшейся в сорок первом году на Финском фронте, пришло время взять обратно то, что отдали врагу.
      Все эти солдатские высказывания были далеки от истины, да и мог ли знать рядовой боец о стратегическом плане командования фронта? Но было ясно одно: наступательный порыв в частях созрел.
      Днем одиннадцатого января сорок четвертого года тактические занятия не велись. Командир батальона майор Круглов вместе с замполитом и начальником штаба обошли все подразделения батальона, тщательно проверили нашу боевую готовность - все вплоть до портянок. Без приказа стало ясно, что идем в бой, но куда, на какой участок фронта? В этот день раньше обычного старшины накормили нас ужином, выдали трехдневное НЗ. С наступлением темноты батальон снялся с места отдыха и ушел по шоссейной дороге в сторону Ленинграда.
      По рядам колонны, словно ветерок, пробежал вздох облегчения: идем на прежний участок фронта.
      Шли с песнями, с духовым оркестром. Под ногами похрустывал снег. Как только вступили на улицы Ленинграда, песня оборвалась, оркестр умолк. Солдаты и командиры шагали торопливо, как будто желая поскорее уйти от разрушенных и сожженных домов, спешили пройти по заснеженным опустевшим улицам города.
      Глядя на сосредоточенные лица идущих рядом товарищей, я думал: "Скоро, скоро кончится сидение под Ленинградом. По всему видно - дни немцев сочтены". Стало радостно на душе.
      - Осип, ты знаешь, как называется эта улица, по которой идем? - спросил Найденов.
      - Проспект Газа. Скоро будут Нарвские ворота, а дальше - проспект Стачек.
      - Про Нарвские ворота и улицу Стачек мне отец рассказывал. Он в гражданскую войну город от буржуев оберегал, а мне, как видишь, пришлось от фашистов.
      На площади Сергей, глядя на силуэт памятника, спросил:
      - А это кому памятник поставлен?
      - Присмотрись, сам узнаешь, кто это.
      - Темно, не разглядеть.
      - Сергею Мироновичу Кирову.
      На утренней зорьке мы остановились на отдых в Автове, в ожидании дальнейшего приказа. Послышалась команда, батальон быстро свернул с дороги во двор опустевшего дома. Ветер играл оторванными листами кровли, то поднимал их кверху, как полу солдатской шинели, то с грохотом бросал вниз, ударяя о карниз дома. Бойцы, укрываясь от ветра, разошлись по комнатам, а спустя несколько минут послышались их голоса со второго и третьего этажей: "Ребята! Давай сюда! Здесь как в гостинице!"
      Двор опустел. Лишь ездовые грелись, прыгая на одном месте возле повозок и ударяя себя по лопаткам руками. Лошади, покрытые инеем, фыркая, переминаясь с ноги на ногу, хрупали сено.
      Рота Романова в ожидании приказа разошлась по квартирам дома, но никто не снимал с себя снаряжения: ждали команды. Прошли полчаса, час. Романов не появлялся. Люди, утомленные большим и быстрым переходом, как только голова касалась пола, сразу же засыпали. С дороги подходили новые и новые подразделения, и вскоре весь дом, наполненный человеческими голосами, топотом сапог, похрапыванием спящих людей, гудел как улей.
      Поворачиваясь с боку на бок, я увидел на полу узенькую полоску света то был свет луны, проникавший меж досок заколоченного окна. Луч света, словно обыскивая спящих людей, скользил по полу, по лицам, по спинам и вдруг обрывался. Следя за светом, я поплотнее прижался к спине Найденова, пытаясь уснуть, но сон не приходил: мороз все крепче пронизывал тело, вызывая мелкую дрожь.
      - Который час? - спросил, передернув плечами от холода, Сергей.
      - Темно, не видно. Спи!
      - Поспи тут, ледышкой будешь... Есть хочется. Я отломил ему кусок хлеба.
      - Не надо, я лучше за водой схожу, чай вскипячу. Согреемся.
      Найденов взял котелок и, осторожно шагая через спящих, стал пробираться к выходу. Я нашел кусок кровельного железа и на нем зажег спиртовку. Сергей вместо воды принес плотно набитые снегом котелки.
      Нашему примеру последовали и другие бойцы.
      Где-то совсем близко от дома гулко прогремели орудийные выстрелы, под ногами задрожал пол.
      - Никак, началось? - встревожились солдаты, протирая кулаками глаза и присаживаясь к закипевшему котелку. - Скорее бы!
      - Присаживайся, братва, глотнем горяченького, не спится что-то сегодня.
      Артиллерийская пальба усиливалась. Теперь выстрелы слышались уже справа, слева, позади, словно наш дом стоял в самой гуще орудийных стволов, выплевывавших очередь за очередью болванки металла, снопы огня и дыма.
      - Вот дают! Крепко! Куда-то далеко швыряют, разрывов не слышно, заметил пулеметчик Гаврила, осторожно вытягивая губы к обжигающей кромке алюминиевой кружки. В лунном свете глаза Гаврилы казались бездонными.
      Никто уже не спал, все были возбуждены, каждый спешил выпить кружку горячего чая, прежде чем тронуться в желанный и трудный путь.
      Кто-то из бойцов громко крикнул:
      - Ребята, наша Зина пришла!
      Найденов вскочил с пола с легкостью балерины. Я видел, как настороженность стерлась с лиц товарищей, они засияли улыбками, навстречу Зине потянулись десятки дружеских рук. Она шла как бы по живому коридору. Для меня это была самая трудная встреча в моей жизни... Товарищи знали, что Зина заменила Володе погибшую мать, знали и то, что Володи больше нет. И, как бы отдаляя эту неожиданную встречу, чтобы дать нам опомниться, они окружили Строеву, засыпая ее вопросами. Но, подойдя ко мне, Зина молча ткнулась лицом в мою грудь.
      Жизнь неумолимо идет своим чередом, и отдаваться личным переживаниям у нас не было времени.
      В тот же день, тринадцатого января, как только сгустились сумерки, батальон майора Круглова, соблюдая все меры предосторожности, подошел к передовой линии фронта и занял позиции вблизи станции Лигово.
      Счастливый день
      Семь часов утра шестнадцатого января сорок четвертого года... На востоке загорелась заря. Ночная перестрелка затихла, все реже и реже звучали ружейные выстрелы и пулеметные очереди. Но никто из солдат не покидал своего места в траншее, чтобы уйти в блиндаж выпить кружку горячего чая, согреть застывшие на морозе руки. Все чего-то ждали, не сводя глаз с обороны противника.
      Найденов и я зашли в снайперский окоп вблизи насыпи железной дороги Ленинград - Лигово. Я открыл бойницу, Сергей стал разжигать в печурке дрова. В этот ранний час зимнего утра в морозном воздухе кружились редкие пушистые снежинки. Они то спускались низко-низко к земле, то вдруг, подхваченные легким, еле уловимым дуновением ветра, взлетали ввысь.
      В условиях обороны мы разучились ценить эти минуты затишья. А как они дороги человеку в затяжных боях!
      К нам в окоп пришли Романов и Строева:
      - Здорово, снайперы! Какие новости?
      - Хвастаться нечем. Ни одна фашистская морда не высовывается, - ответил Найденов, поднимаясь, чтобы уступить место на скамейке гостям.
      Строева молча тронула меня за руку, я уступил ей место у перископа. Романов достал из кармана вышитый бархатный кисет:
      - Закурим, ребята.
      - Кто это вам, товарищ командир, такой шикарный кисет смастерил? Ты, Зина? - спросил Сергей. Строева отрицательно покачала головой.
      - Не угадать вам, ребята, чьи руки шили и вышивали этот подарок.
      Романов умолк. Он внимательно, словно впервые, разглядывал кисет. В эту минуту, верно, мысли и сердце его витали далеко от нашего окопа.
      - Его подарила мне одна сибирячка. Вот возьму в руки кисет, а мысленно вижу перед собой эту милую девушку, ее руки, озабоченное лицо, проворные пальцы, держащие иглу с шелковой ниткой. Думала ли она, далекая незнакомка, за шитьем этого кисета, что он пробудит в душе солдата?
      Найденов бережно взял кисет, осторожно запустил в него два пальца, достал щепотку табаку и, возвращая подарок командиру, осторожно провел пальцами по темно-голубому шнурку, на концах которого висели две розовые кисточки. Казалось, что он гладил натруженной солдатской рукой нежную девичью руку. Не обращаясь ни к кому из нас, он сказал:
      - Доброе сердце у русских женщин, спасибо им за все.
      Вдруг Строева предупреждающе подняла руку:
      - Слышите? - Она склонила набок голову, напряженно вслушиваясь.
      Мы насторожились. Слух уловил отдаленные орудийные выстрелы. Я думал, что это очередной обстрел Ленинграда, но разрывов в нашем тылу не было. Романов взглянул на часы:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19