 |
|
Популярные авторы:: Эллисон Харлан :: Желязны Роджер :: Говард Роберт Ирвин :: Лем Станислав :: Лавкрафт Говард Филлипс :: Ламур Луис :: Ломер Кит :: Азимов Айзек :: Шукшин Василий Макарович :: Екимов Борис Петрович Популярные книги:: Снежная страна :: Справочник по реестру Windows XP :: Бурый волк :: Последний коммунист :: Вирусы мозга :: Шотландский лев :: Дом страха :: Лопатка :: Дунайский лоцман :: Автобан нах Познань |
Слово и дело - Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку»ModernLib.Net / Отечественная проза / Пикуль Валентин Саввич / Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку» - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 8)
– Скачи, – велел Феофан. – Здесь все сказано, а ты помалкивай… Иди ближе – под благословение мое! Перстами осененный, монашек спросил хрипато: – А ежели словят на заставе? Тады как? Убьют ведь… – Червяка видел? – спросил Феофан. – Он куды хошь ползет, и никто не усмотрит путей его, ан, глядь, и вылез… Тако и ты поступай. А коли словят, быть тебе в обители Соловецкой! До смерти намолишься там святым угодником Зосиме и Савватию… Монашек выскочил рыбкой – словно пьяница из кабака. Феофан сжал кулаки, возложил их перед собой, размышляя. – Горе вам, книжники и фарисеи, – сказал… Полвека прожил. Из купцов вышел, науки от иезуитов восприял. Сам папа Климент XII благословил его. Пришлось Феофану, уже бороду имея, опять в купель прыгать («из веры подлыя кафолическия приять вновь веры православныя»). Петр ему большую власть дал. Заиграет Феофан в Синоде – другие только поплясывают. Возле Петра хорошо было. При Петре-то Феофан разумом светился. «Слово похвальное о флоте российском» написал. Зверинолютейший «Духовный регламент» изобрел, в коем способы указал – каково противников церкви живьем сжигать, а жилища их разорять. Инквизицию Феофан создал при Синоде такую, что округ него на версту жареной человечиной пахло. Кто противился – того на дыбу! Хорошо людей жрать и монахами закусывать… – Просвещенному деспотизму быть! – сказал Феофан. Теперь все надежды на Курляндскую герцогиню. И сейчас было страшно ему, что Анна Иоанновна не будет самодержавной… Чьим рабом станет тогда мудрый Феофан? Чьим именем раздувать костры церковной инквизиции? Верховные министры такой воли ему не дадут. А врагов у Феофана немало – только святым огнем их убрать можно… – Лошадей! – гаркнул Феофан. Ветер закинул бороду на затылок, мчался Феофан, а народ сбегал на обочины, открещиваясь. Показались вдали витые луковицы теремов Измайловских. «Помогай мне бог», – грезил Феофан и вдруг вспомнил:
Кантемир – пиит изрядный. Его надо к сердцу прижать. Вылез Феофан перед крыльцами на снег. Подползла к нему дура герцогини Мекленбургской – затрещал горох в пузыре бычьем: – Дин-дон, дин-дон… царь Иван Василич! – Благословляю тя, дура, – сказал Феофан и, покрестив юродивую, ногою ее прочь отодвинул. Поволочились за ним, по ступеням обшарпанным, собольи шубы – царями на благость его даренные. Сверкала панагия на груди впалой, бухался народ на колени. – Дин-дон, дин-дон… царь Иван Василич! – И трещал горох в пузыре, ползла за ним дура. – Дин-дон, дин-дон… Феофан замер: «Монастыри… колокол… святость!» – …царь Иван Василич! – допела дура. «А это опричнина, Иван Грозный, костры да черепа…» И железный посох в руке Феофана вдруг повис над дурою. – Убью! – завопил. – Кто тебя научил извету такому? Но раздался хохот – это смеялась Екатерина Иоанновна: – Да сие не про вас – сие про сестрицу мою, Анну Иоанновну! Ее сызмала так дразнили: «Дин-дон, дин-дон, царь Иван Василич». Потому как сестрица моя – то молится, то гневается грозно! Феофан остыл. Выпив романеи (он любил выпить), сказал: – На тебя, царевна-матушка, тоже спрос был. Да невелик спрос. Сама ты хороша, да муженек подгадил. Из-за него не быть тебе в царицах наших. Побоялись министры, что герцог твой прикатит! – И пусть, – отвечала Дикая. – Коли уж быть царицей, так самодержавной. А ныне обстругали власть монаршую. Чем умнее люди – тем хуже: ранее живали цари и никаких кондиций не ведали! Однако за сестрицу я рада… Теперь, чай, ассамблеи будут, а я повеселюсь. Мне при сестрице моей не занимать, чай! Феофан (хитрый-хитрый) шевельнул смоляной бровью: – До веселья далече, матушка. Как бы и сестрице твоей в долгах не сидеть! Дадут вам верховники тышшу на весь год. Вот и будете драчёно яблочно на хлеб мазать и слезой закусывать… Дикая герцогиня привыкла в Европе к муссам разным, теперь ее драчёно яблочное уже не соблазняло, и тут она проговорилась: – Писала я уже на Митаву, в известность Аннушку ставила. – А ты еще пиши, – нашептывал Феофан. – Вгоняй в злость праведную сестрицу свою. Чтобы камень за пазухой она еще с Митавы сюда везла. Иначе пропадет великое дело Петрово, потопчут его затейщики верховные! Помни, матушка: покуда кондиции не разодраны – тебе тоже не станет житья: худо будет, бедно будет… Довел Дикую герцогиню до белого каления и помчался обратно на Москву. Звенел в ушах Феофана ветер: «Дин-дон, дин-дон… царь Иван Василич! Монастыри да опричнина… плети да хоругви». – А просвещенному деспотизму все равно! И перст Феофан поднял. Мчали кони – сытые кони, синодские. * * *Возки офицерские да сани мужицкие, сеном обложенные, застревали на выезде: далее солдаты никого не пропускали из Москвы. Сумарокову ямщик попался толковый: как вожжи взял – так и трусить не стал. «Солдат омманем!» – посулил. До Черных Грязей ехали чуть не с песнями. На дорогах – ни души. Вот и рогатки уже показались. Солдаты валенками топают, рукавицами хлопают, кашу у костров лопают. Увидели возок с Сумароковым и закричали: – Стой! Кто едет? – Камер-юнкер принца Голштинского, – отвечал Сумароков. – Какой? – спросил офицер от костра. – Голштейн-Готторпский. – Ты нам зубы не заговаривай. Лучше подорожную кажи! – У меня только пас, – сознался Сумароков. – До именьишка добираюсь, – соврал он, боясь, как бы не стали молотить его. – Нашел время по именьям разъезжать! Заворачивай оглобли! Делать нечего: завернули обратно на Москву, обошли заставы окольно и ехали до станции Пешки; отсюда застав уже не было – езжай себе куда хочешь. Сумароков щедро отсыпал ямщику из кисета графского. Далее он нанимал «копеечных» (вольных) извозчиков, платил им хорошо – и кони летели. Новгород уже наплывал гулом звонниц своих… Остановился Сумароков щец похлебать в придорожном трактире. Стряпуха как раз стол убирала. Объедки жирные были на столе, щедрые (она их себе в подол складывала). – Кто проезжал-то до меня, бабушка? – спросил Сумароков. – Господа каки-то, сынок… Сами важные, в шубах. А карета у них – больша-больша! С трубою, как изба. Дым-то так и прядает. Дров не жалеют. Платили знатно… Енералы! Им-то что? Сумароков понял, что нагнал депутатов. Хорошо бы теперь их обогнать. Да чтобы с ними не встретиться. Ни-ни. А то ведь князь Михайла Голицын таков – чуть что не так, сразу за палку. И думал камер-юнкер голштинский об Аннушке Ягужинской: «Быть счастью моему с тобой или не быть… Где ты, Аннушка?» За Новгородом ему повезло. Сумарокова нагнал знакомый поляк, курьер саксонского посла Лефорта – дружок по кружалам. – Когда ты выехал из Москвы? – спросил он Петьку. – Двадцатого, – отвечал Сумароков. – А я на день раньше… Как же ты меня обогнал на клячах? – Плохо, панич, – прилгал Сумароков. – Вишь, санки-то у меня каковы? Обстучали меня по дороге люди воровские. И пас сгинул! – Помочь можно, – отвечал курьер. – У меня два паса с собой. Один канцлером Головкиным подписан – из коллегии. Вроде бы на купца рижского. А другой на меня – от посла Лефорта. – Мне тебя послал сам бог! – обрадовался Сумароков… С пасом на имя рижского купца он тронулся дальше, пересев на лошадь верхом… Митава была недалеко, и с каждой верстой приближалась к нему любезная Аннушка Ягужинская… Так он и скакал – лесами. * * *Скакали, скакали – курьеры, курьеры. Везли они депеши от послов – королям, курфюрстам, герцогам… Пусть знают в Европе, что случилось в России: там покусились на самодержавие! Саксонско-польский резидент Лефорт депешировал: ...
Французский посланник Маньян в эти дни сообщал королю: ...
Прусский посланник барон Мардефельд злобно пророчил: ...
Герцог де Лириа, посол Испании, спросил: «А кто это такая – Анна Иоанновна?» – после чего отписал в Мадрид следующее: ...
Глава четвертая Врач и философ Кристодемус, доктор медицины и философии Падуанского университета, был начальником военных госпиталей в России; по происхождению – грек… Ныне он проживал в Риге, занимаясь науками, бесплатно лечил солдат и бедняков, собирал для коллекции монеты древнего мира. Двери дома своего Кристодемус всегда держал открытыми… – Кто там стучит? Двери жилища философа не закрываются! Вошел малый. «Бычок славный; костюм – оранжевое с черным, цвета курляндской службы, а челюсть, челюсть… Бог ты мой, вот это кувалда!» – подумал Кристодемус, оглядывая гостя. – Я камергер из Митавы… Бирен! Может, слышали обо мне? – Нет, не слышал. А на что вы жалуетесь? – Я здоров и ни на что не жалуюсь. – Счастливчик, – вздохнул Кристодемус. – Еще бы! Никто не спорит… Кстати, у меня скопилось уже немало старых медяков, но у вас, говорят, их больше? – Показать? – Нет, продать. – Что для души – не продается. Один чекан Евкратида, царя Бактрии, мне обошелся в сорок ваших тощих кошельков. – Надеюсь, – ответил Бирен, – вы не станете набивать цену? Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 |
|||||||||