Сочинения

Толпы злодейские губил;

Но плен ему уделом был.

Удел несносный и суровый!

К войне привыкнувший герой,

На место сабли боевой,

Был принужден надеть оковы!

Сгорая жаром нетерпенья,

Со всею силой наступленье

Свободы часто призывал —

И скуку плена проклинал!

Свобода наконец явилась

И цепь неволи прервала;

Душа героя оживилась,

Для шумной славы расцвела…

Он в стан российский возвратился,

За славой снова устремился;

С толпой отважных казаков

Он снова грянул на врагов,

Пред саблей, пред ружейным дулом,

Пред пушкой он не трепетал —

И, правя смелым эрталулом[10],

Он славу мужеством снискал!

Героя слава полюбила,

Но от беды не защитила:

Он на равнине битвы пал!

Он пал, пал от руки злодейской,

Рассекшей буйную главу —

И умер смертью молодецкой,

В родной станице Зимовейской

Оставив сына и вдову.

Сей сын Емелькой назывался,

У казаков слыл молодцом:

Проворством, ловкостью равнялся

С покойным, доблестным отцом…

Его природа полюбила

И при рожденьи наградила —

Прекрасным мужеским лицом,

Высоким станом, гибким, стройным

И взором огненным, проворным

И проницательным умом.

Но щедрые дары природы,

Глупец! во зло употребил —

И юности мятежной годы

Порывам буйства посвятил.

От дяди, матери – развратных —

Он образ жизни перенял,

Лишился качеств всех приятных,

К добру стремленье потерял!

Среди пороков он томился:

Был мрачен, холоден душой;

Но вдруг красавицей пленился:

Недолго думал – и женился

На Софье, девушке донской.

Он года через три наскучил

Своей женою молодой…

Рожденный с пламенной душой,

Себя желаньем славы мучил,

Желал лететь в кровавый бой!

Его ум буйный, своевольный —

Покоем, миром недовольный,

Был занят грозною войной!

Души безумное желанье —

Войною заменить покой —

Любимой сделалось мечтой!

Исполнилось его мечтанье —

Гром шумной брани загремел —

И Пугачев вмиг полетел,

С булатной саблею во длани,

На поле смертоносной брани!

Сильней, сильней день ото дня

Пылала грозная война.

За верность, честь, за святость веры

Восстали русские сыны,

И пламень бедственной войны

Объял турецкие Бендеры.

Орел российский не дремал.

Рога луны в когтях сжимал;

Отважный Пугачев старался

Себя средь брани отличить;

Во все опасности вдавался —

И не умел врагов щадить…

В рядах могучих эрталула

Он первый по геройству был

И чин почтенный есаула

За смелость, храбрость получил.

Но этого казалось мало:

Он честолюбием сгорал;

Оно в него вонзило жало;

Он чина здешнего желал;

Но мир блаженный водворился —

И Пугачев наш возвратился

С досадой сильною домой.

Киргизский пленник

Быль Оренбургской линии

Печатается по: «Отечественные записки», 1826, часть 28.

Верхнеуральск, составляя пограничную крепость, принадлежит к числу уездных городов Оренбургской губернии; он находится под 53° 52’ 40’’ северной широты и под 76° 47’ 12’’ восточной долготы от первого меридиана, через остров Ферро проведенного. Немногие крепости, немногие города могут похвалиться таким прекрасным местоположением, какое играет Верхнеуральск, стоящий на левом, крутом берегу быстрого Урала. Вокруг него возвышаются горы, расположенные в виде неправильного амфитеатра. С одной стороны виден величественный, безлесный Извоз, с глубоким ущельем, которое начинается от самой вершины и оканчивается близ подошвы; с другой – синеется угрюмая, дикая сопка, на коей лежат ужасные камни, издали кажущиеся огромным строением; подле нее зеленеется Мохнатая гора, покрытая молодым березняком. Вдали чернеет цепь гор Рифейского хребта[11]. Между ними, в большом отдалении, в ясное время видна страшная Иремель-тау, грозный исполин Каменного Пояса[12], покрытый вечными снегами и окруженный холодными туманами и сизыми облаками! Быстрый Урал шумит, извивается в тысяче излучинах и, при самом городе, принимает в себя прозрачную Урляду, с которой вблизи соединяются светлые струи тихой Узельги. На правом берегу Урала разлиты многие озера, которые, при солнечном свете, блестят как чистое серебро. В недальнем расстоянии от города протекает игривая речка Ямская. Словом, быстрый взор на каждом шагу встречает предметы самые прелестные, самые восхитительные, самые романические!..

* * *

Благословляю, благословляю тебя, незабвенный Верхнеуральск! Ты занимаешь незавидное место на карте Азиатской России; но самое первое – в моей памяти, в моем сердце! Могу ли, могу ли я забыть время, проведенное в тебе, пленительный городок? То бесценное время, в которое меня окружала радость, в которое меня лелеяло счастье. – Увы! Почто минуты радости пролетают быстро? Почто счастье наше бывает непродолжительно? Но что такое радость? Мыльный пузырь! Что такое счастье? Блестящая пыль на крылышках бабочки! Дунь – и мыльный пузырь лопнет! Прикоснись ко крылышкам мотылька – и блестящая пыль исчезнет… Расставшись с тобою, незабвенный Верхнеуральск, я расстался с игривою радостью, расстался с легкокрылым счастьем! Все, что было для меня мило, что было для меня драгоценно – осталось в тебе, незабвенный Верхнеуральск!..

Увы! С тех пор я узнал людей, не имеющих ни сердца, ни чувств, таких людей, которые забыли права человечества и отравили жизнь мою ядом мучительной горести!.. Но судьбы неисповедимы! Может быть, и мне предстоит счастливая будущность; может быть, и я паки[13] узнаю радости, как Федор, о котором хочу рассказать моим читателям, слышав приключение его от одного почтеннейшего старца, находившегося при заведении Оренбургской линии: оно случилось вскоре по основании Верхнеуральска ст [атским] совет [ником] Кирилловым.

Федор, прекрасный молодой вахмистр, сын бывшего Билярского драгунского полка поручика, по приказанию начальства, вместе с тридцатью драгунами, состоял при пастьбе конского табуна, находившегося на внутренней стороне линии, в пятнадцати верстах от Верхнеуральска, при озере Малом Богадаке. В одну темную ночь табун и находившиеся при оном драгуны были окружены разбойническою шайкою киргизцев, состоявшею из четырехсот человек. Варвары сделали сильный и стремительный натиск; но неустрашимые драгуны встретили их храбро. Началась ужасная битва: засвистели пернатые стрелы; зазвучали булатные копья; зажужжали свинцовые пули; от острых сабель и тяжелых палашей посыпались искры – и горячая кровь обагрила холодную землю!.. Варвары бились, желая корысти; драгуны защищались, исполняя священный долг службы. Сохраним от забвения имена трех героев, в особенности отличившихся во время сей битвы: это были старые, заслуженные драгуны Лобов, Волков и Абалдуев, слыхавшие свист шведских пуль и звуки турецких сабель. Сии драгуны – истинные сыны Отечества, истинные герои – сражались как разъяренные львы, как лютые тигры; они изрубили многих злодеев; а мужественный Лобов сильным ударом тяжелого палаша перенес надвое предводителя разбойнической шайки, киргизского батыря Карагуша… Но что может сделать горсть храбрых противу буйного многолюдства? – Драгуны, все без исключения, были побиты; один только Федор, покрытый двенадцатью ранами и ослабевший от большого истечения крови, взят в плен. Варвары, осмотрев раны несчастного вахмистра, перевязали их по-своему, потом посадили его на лошадь, руки и ноги стянули арканами. После того злодеи поехали к берегам Урала, а некоторые из них погнали конский табун. Во время пути киргизцы, гнавшие лошадей, беспрестанно ударяли огнивами в кремни для того, чтобы разливавшиеся от оных ударов искры освещали им дорогу. Злодеи перегнали табун и переправились через Урал вплавь, близ Красного Яра.

Что могло быть хуже положения, в каком находился несчастный Федор? Связанный, он не мог пошевелиться; а между тем раны причиняли ему жесточайшую боль. Путь разбойников продолжался четверо суток. Каждую ночь варвары, расположившись ночевать, покрывали связанного Федора войлоком и на края оного ложились сами, для того чтобы молодой вахмистр не мог сделать побега. На пятый день киргизцы прибыли в свой аул, расположенный на небольшой речке, близ бора, именуемого Карагач. Федор достался в невольники старому батырю Кутлубаю, который принялся лечить нашего единоземца от полученных им ран. Способ лечения был самый простой, именно: Федора каждодневно обкладывали горячею овчиною, за минуту перед тем с барана снятою. Это простое лечение было очень полезно для нашего вахмистра; он, по прошествии пяти недель, совершенно выпользовался[14]. По выздоровлении Федора была призвана старая колдунья, называемая Джа-Адугар, которая, по мнению суеверных киргизцев, умела производить то, что каждый пленник, сделавший побег, во время оного заблуждался и снова попадал в неволю. Старуха, вырвав несколько волос из головы Федора и спросив его об имени, поставила бедного невольника среди кибитки, на расчищенном и солью посыпанном месте, на котором раскладывается огонь. После сего колдунья принялась делать заговоры, велела Федору три раза отступать назад, плевать на свои ступни и каждый раз выскакивать из кибитки, потом насыпала ему на язык несколько золы, на которой он стоял, – и колдовство кончилось. После того Кутлубай говорил Федору следующее: «Слушай, невольник! Ты должен мне служить верно; за это я буду кормить тебя, одевать и обувать; но ежели ты сделаешь побег, то знай, что нигде не можешь от меня укрыться – ни на земле, ни в воде, ни в воздухе: я тебя поймаю – и тогда, с жесточайшего наказания, подрежу тебе кожу на подошвах, насыплю туда мелко изрубленных конских волос, и сделаю то, что ты будешь мучиться и раскаиваться целую жизнь!» Такие жестокие угрозы у варваров киргизцев, к несчастью бедных невольников, исполняются на самом деле.

Батырь Кутлубай имел трех сыновей, Ак-Кусюка, Ишберду, Юламана, и дочь Баяну. Сыновья Кутлубая были смелые батыри, или лучше сказать – славные воры и разбойники, от которых много терпела Оренбургская линия; но Баяна нисколько не походила на своих братьев: она была прелестная 16-летняя девушка – скромная, невинная, добродушная и очень, очень милая!

Соображаясь с обыкновением земляков своих, варвар Кутлубай обрил молодому невольнику голову и одел его в киргизское платье. Житье Федора было бы довольно сносно, если бы киргизцы кормили его досыта; но злодеи каждодневно давали невольнику своему одни только кости и небольшую чашку молока или растопленного сала. Желудок молодого вахмистра, привыкший к русским щам, круглым пирогам, блинам и оладьям, долго не мог принимать киргизской умеренной пищи, а особливо растопленного сала; но нужда всему научит! Занятие Федора состояло в том, что он, закованный в тяжелые железа, должен был каждодневно пасти киргизских баранов. Как часто несчастный молодой человек, изнуренный голодом и ослабевший от полудневного зноя, повергался на землю! Как часто, в глубокой горести, он вспоминал священные берега Урала, вспоминал отца, мать, братьев и сестер! Как часто умолял Всевышнего о даровании ему золотой свободы! Как часто, приведенный в отчаяние, призывал смерть, чтобы она прекратила его мучения!

Время текло; целый год прошел уже с того дня, как несчастный Федор попал в неволю, – горестный, мучительный год! Он показался нашему вахмистру целым веком. Шелковая трава, покрывающая киргиз-кайсацкие степи, зеленелась, цветы разливали приятный запах, жаворонок резвился в воздухе, трепетал и громким пением изъявлял свою радость; все веселилось, все восхищалось прелестями живительной весны: один только Федор крушился, один только Федор проливал горькие слезы!..

Однажды несчастный невольник, утомленный дневными трудами, лежал в некотором расстоянии от кибитки своего хозяина, смотрел на голубое небо, усеянное звездами, и мечтал о свободе. Приближалась полночь; но благодетельный сон бежал от глаз несчастливца… Наконец природа вступила в права свои – и Федор начал дремать… Вдруг раздался тихий, приятный голос… Молодой вахмистр раскрыл глаза – и кого же увидел перед собою? Прелестную киргизскую девушку, дочь Кутлубая. «Встань, встань, бедный невольник! – так начала говорить Баяна. – Встань и утоли свою жажду». Федор, удивленный неожиданным приходом девушки, приподнялся, но не знал, что говорить, хотя хорошо уже научился киргизскому языку. «Я тебе принесла кумызу, – продолжала Баяна, – пей его, милый невольник!» Федор принял чашу; девушка села подле него. «Мне жаль тебя, милый невольник, – говорила она, – жаль, очень жаль! Тебя мало кормят, а потому я и принесла кумызу, который утолит твой голод, утолит твою жажду… Даю тебе верное слово: каждую ночь, если будет возможность, я стану приносить тебе кумыз и мясо: только ты должен быть молчалив, чтобы никто не сведал об этом. Знаешь ли, милый невольник, я тебя люблю, очень люблю и со временем, быть может, постараюсь возвратить тебе свободу». Федор, со слезами на глазах, благодарил прекрасную Баяну за ее добродушие, за ее обещание, и уверял, что он благодеяний милой девушки не забудет до самой смерти.

Киргизская девушка устояла в своем слове: она каждую или почти каждую ночь приносила мясо и кумыс, предлагала их молодому невольнику; садилась возле него; говорила ему о любви своей и о том, что она чувствует большое удовольствие, когда видит и слушает его. Федор не мог быть равнодушным к прелестям милой девушки: он полюбил ее – и полюбил нежно, страстно, пламенно!

О первейшее благо жизни нашей, союз двух сердец, всесильная любовь! Ты, как дивная чародейка, творишь чудеса: истребляешь наши горести, уменьшаешь несчастия, прогоняешь тяжкую скуку; ты рассыпаешь вокруг нас радости, умножаешь наше счастье, разливаешь веселие, ты усыпаешь путь наш благовонными розами, ты услаждаешь горестную неволю и облегчаешь тяжесть оков! Федор, узнав силу любви, нашел в ней отраду и утешение в своем несчастии.

В одно время Кутлубай, сыновья его и прочие киргизцы были приглашены в соседственный аул на поминки, отправляемые по одном умершем богаче. В ауле Кутлубая остались одни только женщины и дети. По наступлении ночи прекрасная Баяна явилась к Федору и говорила ему: «Радуйся, милый друг! Ты можешь теперь получить свободу; не теряй времени: вот тебе острая пила; скорее распили свои оковы; лошади и съестные припасы уже готовы; мы можем теперь же ехать… Ведь ты не оставишь меня здесь?» – «Могу ли, могу ли я тебя оставить, прекрасная Баяна! – вскричал Федор, принимаясь пилить железа, – ты моя спасительница, ты мой Ангел! Я скорее соглашусь умереть в неволе, нежели уехать без тебя, несравненная девушка!»

Любовники, не теряя времени, сели на лошадей, хорошо оседланных и обвешенных съестными припасами, и благополучно отправились в путь. Они ехали только по ночам, а во время дней укрывались в оврагах и кустарниках.

По наступлении утра семейство Кутлубая хватилось Баяны и невольника; но, не нашед их, догадалось, что они бежали. Сведение о сем дошло до Кутлубая не прежде, как на другой уже день. Разъяренный киргизец, – произнося ругательства своей дочери и клянясь Магометом, что он изрубит ее в мелкие куски, если догонит, – отправился, вместе с сыновьями своими, вслед за бежавшими; но, к счастью, Федор и Баяна были уже далеко; а потому и преследование не могло иметь никакого успеха.

На седьмой день после своего побега юные любовники прибыли благополучно в Верхнеуральск. Могу ли, должен ли я описывать свидание Федора с отцом, матерью, братьями и сестрами? Нет! Предоставляю воображению читателей составить картину, могущую растрогать сердце самого нечувствительного человека.

Киргизская девушка приняла христианскую веру; при святом крещении она была наречена Ольгою – и сделалась супругою счастливого Федора. Прелестная Ольга очень скоро выучилась говорить по-русски, привыкла к нашим обычаям, к нашему образу жизни и была доброю женой, доброю хозяйкой и доброю матерью своих детей – плодов супружеской любви.

Конец невымышленной повести и конец испытанию терпения моих читателей!

Сетование киргиз-кайсацкого пленника

Печатается по: «Оренбургский край в произведениях русских писателей». – Оренбург, 1991.

Ах! что со мной?

В очах слеза!

Здесь край чужой,

Души гроза!

Твоя волна,

Река Уиль,

Мутна, черна,

Черна, как ил!

Сей желтый луг,

Сей вид степей,

Сей грозный звук,

Сей звон цепей —

Мой дух мутят,

Меня томят,

Мне в душу льют

Печали яд!

Где милый край,

Урала брег,

Мой светлый рай,

Страна утех?

Где мать, отец,

Родных семья,

Кумир сердец,

Адель моя?

Где, где они,

Где милый край,

Где счастья дни,

Где светлый рай?

Краса земли,

Родимый край —

Там, там вдали,

Мой светлый рай!

Я пленник твой,

Злодей кайсак!

Спеши, герой,

Спеши, казак!

В глухую степь

Врагов карать —

И плена цепь

С меня сорвать!..

Письмо П.П. Свиньину

Печатается по: «Отечественные записки», 1828, часть 35.

М. Г. П. П.! [Милостивый государь Павел Петрович]

Кто читал «Отечественные записки», тот знает, что Ваше путешествие по Сибири принесет немалую пользу нам, русским, любящим свое отечество, о котором некогда мы принуждены были почерпать известия почти из одних иностранных источников, большею частию наполненных илом пристрастия и тиною ошибок. Но Сибирь такая страна, о которой говорили Гмелин, Паллас и, наконец, г-н Спасский.

Позвольте же побеседовать с Вами об одной Оренбургской линии и сопредельных с нею местах. Наша губерния никем или почти никем не описана: я разумею подробное описание, за исключением известного сочинения Рычкова, которое, быть может, было хорошо в свое время, но ныне оно очень и очень недостаточно! Почитаю долгом упомянуть о нескольких любопытных предметах, которые, как мне кажется, заслужат и Ваше внимание.

Если Вы из Оренбурга поедете к вершинам Урала по линии, то не встретите тут ничего занимательного ни для чувств, ни для воображения. Один предмет, который займет Вас, есть Губерлинские горы, отстоящие от Оренбурга в 220–230 верстах; в них очень много самой хорошей яшмы: но это не собственные слова мои, ибо я совершенный невежда в металлургии и минералогии.

Когда Вы приедете в крепость Кизильскую, то можно бы Вам отправиться в деревню Сибаеву, отстоящую от Кизильской в двадцати верстах. В этой деревне живет начальник 6-го башкирского кантона, полковой сотник Бектемиров. Он (разумеется, при содействии здешнего г-на военного губернатора) доставит Вам такие материалы, которые займут не последние страницы в Вашем журнале. У некоторых чиновников, состоящих в 6-м башкирском кантоне, есть грамоты царя Алексея Михайловича и предшественников его. Сии грамоты очень любопытны. Ежели Вы, М.Г., имеете намерение обратить внимание Ваше на башкирцев, то нигде не можете сделать столь верных наблюдений над этим полукочевым народом, как в деревне Сибаевой. Когда Вы не будете дорожить временем, то можете в сей деревне провести несколько дней. Тут Вы узнаете отличительную характеристику башкирцев, узнаете их нравы, обыкновения, образ жизни, предрассудки и проч. Я не могу утверждать, что песни и сказки башкирские имеют оттенки поэм Ариостовых; но могу сказать, что в тех и других есть большое сходство с нашими народными песнями и сказками. В башкирских преданиях, на которых основаны их сказки и песни, всегда встречаются батыры, нисколько не подобные древним рыцарям, но имеющие особенный характер, свойственный одним башкирцам. Краткость времени не дозволяет мне распространиться по сему предмету, но я могу удовлетворить любопытство Ваше одною из песен этого народа. Вот самый вернейший перевод сей песни, которая в подлиннике имеет рифмы, но не имеет метрической просодии:

Что, мой друг любезный, делаешь?

Ты коня седлаешь верного

И с друзьями собираешься

Разгромить киргизцев-хищников,

Отомстить им наказанием

За набеги, разорение!

Но, любезный мой! послушайся

Той, которая к тебе, мой друг,

Уж давно сгорает страстию

Самой сильной, самой пламенной!

О, любезный мой! послушайся:

Ты не езди в степь далекую,

Сберегай свою жизнь милую

Для твоей подруги-девицы!

Может статься, что могущество

Не спасет тебя от гибели:

Может быть, рука злодейская

Поразит младого батыра.

Ты падешь среди наездников,

Как ель древняя, кудрявая,

Бурей яростной сраженная!

Что же будет с бедной девицей?

Ах, она увянет с горести,

Как цветок от зноя, холода

Увядает, осыпается!

Как пчела трудолюбивая

Не живет без меду сладкого.

Так и я без друга милого

Не могу жить одинокая!

Без тебя, мой друг возлюбленный,

Я сойду в могилу мрачную!

Не могу удержаться, чтобы не сообщить Вам еще одной башкирской песни, которая, мне кажется, занимательнее предыдущей:

Песнь башкирца после сражения

Питомцы быстрого Урала,

Башкирские богатыри!

Уже ночь тихая настала…

Последняя струя зари

На своде неба догорает,

Звезда вечерняя играет,

И круглый месяц золотой

Плывет над ближнею горой;

Уже окрестность потемнела,

Долины погрузились в сон;

Где брань свирепая кипела,

Где раздавался крик и стон,

Где пушки громы извергали,

Где сабли молнией сверкали —

Там воцарилась тишина,

Сопутница покоя, сна.

Мы в поле бранном отличились;

Любовью к родине горя,

Для славы в прошлый день трудились ¹!

За честь, за веру, за царя

Все грудью постоять умели;

Разя злодеев, не робели!..

Друзья! хвала вам: целый мир

Узнает, сколь могуч башкир!

О братья! принесем моленье

Творцу вселенной, богу сил:

Он нас в минувшее сраженье

От ран, от смерти сохранил;

Он благ, он, вняв мольбам пророка ²,

Блюдет от бедственного рока;

Он нам врагов сразить помог:

Неправым – казнь, за правых – бог.

Опять мы на злодеев грянем,

Когда исчезнет мрак ночной!..

Теперь сотрудников вспомянем,

Ссеченных бранною косой…

Но вы в унынье погрузились,

И слезы из очей пустились,

Как перлы утренней росы,

Блистая, каплют на усы!

Почто сраженного героя,

Почто, товарищи, жалеть?

О, сколь прекрасно среди боя

За веру, верность умереть!

Родных и милых защищая,

Святую родину спасая,

Хотя погибнем – смерть славна!

Без жертв проходит ли война?..

Друзья! оставим сожаленье…

А вы, о падшие в бою!

Вам горестей земных забвенье,

Вам счастья, радости в раю!³

Там гурий девственных лобзанье,

Их ароматное дыханье,

Объятия, улыбка, взгляд

Блаженством храбрых наградят!

Там, там вкушайте наслажденья!

А здесь героев имена

Навек спасутся от забвенья:

Их не поглотят времена!

Певцы на курах громогласных,

В кругу башкиров, дев прекрасных,

Деянья ваши воспоют —

Из рода в род передадут!

Внимая песне справедливой,

Башкирец жаром закипит —

И вдруг в руке нетерпеливой

Булат блестящий загремит!

И девы нежные, младые,

Потупив очи голубые,

Слезами перси оросят

И вашу память тем почтят.

Сия песня получена мною в 1821 году, во время проезда моего через 6-й башкирский кантон, от одного ученого муллы (жреца), имени которого я теперь не упомню. Этот же мулла сообщил мне еще две песни, кои переведены мною на русский язык и напечатаны в «Вестнике Европы» 1822 и 1823 годов. Почитаю долгом заметить, что, переводя «Песнь башкирца после сражения», я старался только удержать мысли подлинника, но принужден был отступить от простоты слога, составляющей главное достоинство упоминаемой песни. Ежели Вам, М. Г., угодно будет, то я впоследствии времени, с особенным удовольствием, сообщу несколько сказок и несколько песен башкирского народа; но позвольте предложить условие, чтобы Вы не имели большой строгости к моему слогу и чтобы я знал, куда именно к Вам относиться.

Мне кажется, что Вы не можете достигнуть настоящей цели, если поедете через селения башкирцев без переводчика. Я осмеливаюсь рекомендовать Вам самого способнейшего для сей обязанности, именно чиновника, служащего в губернаторской пограничной канцелярии, Черкасова.

Из деревни Сибаевой не угодно ли Вам отправиться к Ярындыку? Эта гора есть одна из высоких уральских и отстоит от Сибаевой не более как в пятнадцати верстах. Она представит самую живописную, самую восхитительную картину, которая украшает сего исполина Каменного пояса. Здесь встретите Вы прекрасные рощицы, густые леса, быстрые ручьи, каменные утесы и проч., словом, встретите такое зрелище, которое может наполнить душу Вашу самым живейшим восторгом.

С горы Ярындык, по мнению моему, всего лучше ехать Вам по дороге, которая ведет от реки Большой Кизил к городу Верхнеуральску, отстоящему от сей реки во 120 верстах. Едучи по этой дороге, Вы встретите между крепостью Магнитною и редутом Янгельским два кургана довольно значительной величины. Может быть, получите о них какое-нибудь сведение от соседственных башкирцев или жителей, расположенных по берегам Урала.

С Кизильской дороги вы можете поворотить на крепость Магнитную. Ни крепость, ни местоположение оной не могут обратить на себя внимания Вашего; но зато Вы не оставите осмотреть гору, известную под именем Магнитной, находящуюся в восьми верстах от крепости. Эта гора изобильна магнитом и лучшею железною рудой, которою довольствуются заводы, принадлежащие г-ну Пашкову.

Отправясь из Магнитной и проехав шестьдесят верст по линии, Вы будете в уездном городе Верхнеуральске. Здесь нет ничего восхитительного; но зато Вы взглянете на величественный Извоз, на дикую каменную сопку – и они на несколько минут займут внимание Ваше.

Не угодно ли будет заглянуть в архив Верхнеуральской комендантской канцелярии. В ней хранятся многие бумаги, доказывающие обширный ум бывшего оренбургского губернатора Неплюева: прекрасные распоряжения его насчет устройства здешней линии; политические меры, предпринятые к посеянию вражды между киргизцами и башкирцами; словом, в бумагах встречаются многие черты, доказывающие патриотизм сего знаменитого и попечительного начальника, который старался на незыблемом основании утвердить и как можно более распространить торговлю с Бухарией, Хивой, Персией и завести коммерческие обороты с самою Индией; наконец, в этом же архиве имеется очень много бумаг, из которых можно сделать любопытное извлечение насчет замешательства, произведенного злодеем Пугачевым. Не знаю, кстати ли упомяну я здесь об официальной переписке, происходившей в сороковых и пятидесятых годах прошедшего столетия и хранящейся в означенном архиве. Эта переписка заключает в себе очень много забавного, например, вот список с рапорта Бунакова, писанного к бывшему верхнеуральскому коменданту Ступишину:

«В прошедшей неделе по дистанции редута Спасского обстояло все благополучно, кроме, что по ту сторону Симов пойман журавль, которого за присмотром того же разъезда к Вашему высокоблагородию представляю».

Вот еще выписка из книги, в которую вносились приказы, отдаваемые полковником Ступишиным:

«Завтра праздник: ученью и работам не быть; а помолившись Богу, идти в кабак и вино пить.

Пароль, Егор Алексеевич (Ступишин).

Лозунг, Марья Ивановна (Ступишина)».

Не оригинальные ли такие бумаги? Их много, очень много в верхнеуральском архиве.

Из Верхнеуральска не угодно ли Вам будет проехать 97 верст по линии, именно до крепости Степной? Местоположение сей крепости есть одно из числа самых прекрасных. Во 100–150 верстах от Степной находится такой предмет, который должен обратить на себя внимание ученого и любопытного путешественника: я говорю о храме или капище, находящемся в киргизской степи. Этот храм, построенный из дикого камня, начал уже разрушаться, но сохранил весь наружный вид и внутреннее расположение свое. Некоторые из русских линейных жителей, видевших упомянутый храм, говорят, что на стенах его есть какие-то надписи, по мнению их, татарские; напротив того, грамотные башкирцы утверждают, что означенные надписи не заключают в себе ни одного знака, имеющего сходства с татарскими буквами. Любопытно знать: какой это храм? Кем и когда построен? Не имеет ли чего общего с архитектурою древних народов? Из чего состоят имеющиеся в нем надписи – из букв или каких-либо особенных знаков, и в чем именно заключается смысл оных? Вот вопросы, которые встречаются сами по себе и которые, быть может, Вы решите удовлетворительным образом и тем доставите какую-нибудь новую черту для истории. Не излишним почитаю присовокупить к сему, что об упоминаемом мною храме, или капище, Вы можете получить некоторые сведения в городе Верхнеуральске от служащего в тамошнем гарнизонном батальоне унтер-офицера Новопашеннова, который видел этот храм в 1812 или 1813 году, во время преследования киргизцев.

Ежели Вы из крепости Степной поедете в город Троицк, то в оном получите подробные сведения о тамошней торговле, производимой на меновом дворе с киргизцами и бухарцами; но самый город не имеет в себе ничего любопытного. Впрочем, если Вы не рассудите ехать в Троицк, то из крепости Степной можете отправиться в завод Златоустовский, славный в России превосходною отделкою белого оружия и богатый своими рудниками. Близ этого завода находятся самые высочайшие из уральских гор: Пиктау, Ирямал-Тау и Кара-Тау, о коих упоминает в письме к Вам, от 3 марта 1824 года, Г. И. Спасский. Кто не видал Альпов, тому и угрюмые Рифеи кажутся самыми величественными предметами в природе.