Корсар. Наваждение

Петр Катериничев

Корсар. Наваждение

Вот родословие Адама… Дней Адама по

рождению им Сифа было восемьсот лет, и

родил он сынов и дочерей… Всех же дней

жизни Адамовой было девятьсот тридцать

лет; и он умер… Всех же дней Сифовых

было девятьсот двенадцать лет; и он умер…

Всех же дней Еноса было девятьсот пять

лет; и он умер… Всех же дней жизни Мафусаила

было девятьсот шестьдесят девять лет; и он умер.

Бытие, 5: 1—25

Глава 1

Диме Корсару снилась зима. Вернее, длинное белое пространство, и одинокий путник брел через него по тропке вверх, к огням жилого строения, откуда веяло дымом и теплом… И отчего-то он знал, что там и самовар гудит в жарко натопленной горнице, и огонь весело резвится в печурке, и пахнет травами и медом… И путник шел, преодолевая секущую поземку, неспешно, в такт шагам, повторяя и повторяя невесть откуда берущиеся странные строки…

А потом – снилось какое-то здание в стиле позднего сталинского ампира, и вокруг искрили высоковольтные провода, устилая все пространство огнем, и люди с личинами на лицах, в средневековых длинных домино, указывали на него, Корсара, пальцами… И был запах опят, преющих осенних листьев и стылой, промерзающей по ночам земли… А потом он – заблудился.

Корсар мчал прозрачными осенними перелесками и тосковал – об уходящем лете… Ведь летом, как и юностью, все иное. Беспутные, бездумные дни летят хороводом, длинные, как детство, и теплые, как слезы… И кажется, ты можешь вспомнить их все – до капли дождя, до оттенка травы, до проблеска вечернего луча по струящейся прохладе воды, до трепета ресниц первой возлюбленной, которой и коснуться не смел, до взгляда другой девчонки, той, с которой некогда рассеянно разминулся, чтобы теперь помнить всю жизнь… И когда упадет первая хрусткая изморозь, когда прозрачные паутинки полетят над нежно-зеленой стрельчатой озимью, светящейся переливчатыми огоньками росы, когда небо высветится синим сквозь вытянувшиеся деревца, когда лес вызолотится и запламенеет алым и малиновым, станет ясно, что лето кончилось, что его не будет уже никогда, по крайней мере такого…

И все, что пряталось в тайниках и закоулках души, вдруг проступает неотвязной явью, и ты снова переживаешь несбывшееся и мечтаешь о том, чего никогда не случится, и это будущее вдруг становится истинным в своем совершенстве. И осень – делается строгой. И холодные нити дождей заструятся с оловянного казенного неба, и листья обвиснут линялым тряпьем, и капли будут стынуть на изломах черных сучьев, и земля вдруг запахнет остро, призывно, то ли прошлым снегом, то ли свежеотрытой могилою… И мир становится серым – в ожидании снега…

…Открыв глаза, Корсар некоторое время смотрел на распахнутое настежь окно и удивлялся, почему не мерзнет, и только потом сообразил – сейчас лето. Будильника Корсар не заводил: во-первых, потому, что терпеть их не мог, во-вторых – вставать всегда привык, когда нужно. Но тут – что-то сбилось в отлаженных биоритмах: когда он открыл слегка залипшие веки и взглянул на часы, было двадцать пять одиннадцатого! То, что на презентацию он опаздывает, – не беда: по опыту знал, полчасика, а то и больше уйдет на усушку-утряску организационных моментов. Да и сама презентация была чистой фикцией, желанием издателей; грех было не уступить им в такой просьбе.

Корсар метеором влетел в душ, смыл остатки сна и похмельной мути – коей и не было почти: хороший коньяк господа французы делали, во-первых, для себя, во-вторых – для истинных ценителей старинного напитка… Так что похмелья не было вовсе, а некая алкогольная вялость ушла минут через семь.

Саша Буров разлепил глаза, приподнялся на диванчике:

– Чего ты подхватился? Суббота, выходной…

– Презентация у меня. Начало – через семь минут! – Корсар, уже одетый, бросил ключи от квартиры Бурову. – Я – погнал. Дом книги. Хочешь – догоняй, хочешь – досыпай. Кофе – в кофеварке, сок – в холодильнике.

Буров присел на диванчике, опустив на ковер босые ноги:

– А коньяк?

Но Корсар его уже не услышал; хлопнул входной дверью.

– Ну и ладно… – Буров оглядел остатки вчерашнего затянувшегося застолья, продекламировал: – «Бойцы вспоминали минувшие дни…» И не хило так вспоминали…

Налил себе полстакана коньяку, выпил единым духом. Подхватил новую книжку Корсара «Грибница», повернул: на оборотной стороне улыбающийся Дима Корсар в широкополой черной шляпе, затененных очках, джутовом пиджаке… Буров хмыкнул, отыскал на вешалке ту самую шляпу и пиджак, надел их, водрузил на переносицу очки:

– Ну и чем я не творец? – Плеснул еще коньяку на донышко, выпил, хмыкнул, глядя в зеркало: – Вылитый!

…Корсар, не дожидаясь лифта, скатился по ступенькам, выскочил из подъезда, ринулся к машине…

Человечек, с виду предпенсионного возраста, тихохонько кемарил на лавочке; когда Корсар пробегал мимо, он поднес ко рту короткую духовую трубку, резко дунул… Потом надвинул соломенную шляпу-капелюх[1] на глаза, поправил старомодные солнцезащитные очки и пошел себе прочь из двора, через арку…

Корсар выругался, когда сзади в шею больно впилось что-то, хлопнул ладонью, сгреб маслянистый комочек, похожий на раздавленного овода, чертыхнулся, отер руку платком и бросился за руль.

Через сорок минут он уже припарковал автомобиль на тротуаре, возле Дома книги. Соскочил с подножки машины, услышал рядом скрип тормозов мотоцикла: изящная, вся затянутая в тонкую черную кожу, наземь спрыгнула журналист Ольга Белова:

– Я не опоздала?

– Привет, акула пера… Боюсь, мы – оба опоздали… – Не задерживаясь, Корсар устремился в двери.

Ольга только устанавливала мотоцикл на подножку.

– Где вас там искать? – крикнула вослед Корсару девушка, окинув взглядом многоэтажный магазин.

– Мимо не пройдете, – бросил Корсар, оглянувшись, увидел чуть поодаль стройного господина в модном пиджаке, темных очках, седого; успел заметить, как Ольга Белова обменялась с господином мимолетным понимающим взглядом, в памяти даже всплыло нечто похожее на «профессор» или «академик», но где и когда Корсар встречал его – так и не вспомнил. Да и – некогда было.

Корсар отчего-то нервничал. То ли от недосыпа, то ли все-таки от легкого похмелья… Оглянулся – нигде ничего похожего ни на скопление людей, ни хотя бы на подготовку к презентации…

Хотя – что он: в магазине – четыре этажа, отделов не счесть, а он… Увидев проходящую мимо сотрудницу в униформе и с беджиком, на котором значилось «Татьяна», Корсар скроил на лице жизнеутверждающий оскал, по крайней мере, Дима подумал, что выглядит так лучше, чем…

– Татьяна! Только вы сможете мне помочь!

Полноватая девица остановилась, замерла, глядя на Корсара глазами сытой коровы – на него и как бы сквозь. Впечатление усиливалось ритмично пережевывающими «двойную свежесть» челюстями.

– Я автор, и у меня сегодня здесь презентация книги…

Губы Татьяны сложились в подобие улыбки, и не понять, чего в ней было больше – ленивого презрения или равнодушного превосходства:

– Я – маркетолог. Вам нужно в отдел public relations.

Она двинулась было дальше эдаким плавным круизным теплоходом, белым и сиятельным, но Корсар довольно невежливо заступил ей дорогу:

– А где…

– Второй этаж, направо.

Он хотел еще что-то спросить, но в глазах вдруг помутнело, фигура Татьяны растроилась и расчетверилась, удаляясь; свет померк; все окружающее – предметы, лица, полки сделались резко контрастными – настолько, что стало больно глазам. Корсар прикрыл веки, помассировал пальцами.

– Вам помочь?

Корсар с трудом разлепил ресницы; веки резало так, будто насыпали песка; он чувствовал, что глаза слезились; в конце концов ему удалось сконцентрироваться на лице молодого человека в униформе продавца, со скучающей улыбкой на худощавом, лошадином лице.

– Вам помочь что-то выбрать?

– Да. У меня сегодня в вашем магазине презентация книги, и…

– В нашем магазине свыше ста тысяч наименований книг. Скорее всего, презентация состоится в соответствующем отделе.

Молодой человек подошел к стойке с монитором компьютера:

– Как название вашей книги?

– «Грибница».

Молодой человек быстро пробежался пальцами по клавиатуре, сообщил равнодушно:

– У нас такой книги нет.

– Не может быть! – с какой-то агрессивной яростью, совершенно ему несвойственной, хрипло прокричал Корсар; но и то, что «прокричал», – ему только показалось: горло сдавил спазм, и вместо крика слышалось сипение.

Молодой человек потянул носом, чуть поморщился:

– Может быть, вам стоит зайти в бар напротив и выпить кофе… с коньяком? Или – коньяк без кофе?

Внезапный порыв ярости накатил на Корсара, кулаки непроизвольно сжались; и желание было одно – броситься на этого педанта с лошадиной физиономией и въехать ему в тонкий костистый нос… Не желание даже – жажда… Усилием воли Корсар переждал охватившее его вдруг наваждение, лоб обметали бисеринки пота…

Продавец по-своему истолковал перемены в лице Корсара: авторы, они все – психи. Кто – немного, кто – по-крупному. Он повернул монитор к Корсару, сказал:

– Посмотрите сами…

Корсар уставился в экран, прочел, беззвучно шевеля губами:

– «Грибные супы», «Грибные места Подмосковья», «Чайный гриб», «Грибной царь»… Но мне же точно сказали…

– Попробуем поиск по имени автора? Как ваше имя?

– Корсар.

– Это – псевдоним?

– Фамилия. Редкая.

– Да уж… А зовут, простите? У нас – тридцать пять тысяч авторов и…

– Дмитрий Корсар.

Продавец набрал на мониторе, кивнул:

– Есть. Третий этаж, отдел 3Б, серии «Загадки и артефакты».

– Спасибо!

– Вот только название… – продолжил было продавец, но Корсар его уже не слышал, устремившись вверх по лестнице.

Через минуту он был в отделе. Никакой презентации не было и в помине, редкие покупатели слонялись между стеллажами, и тут – Дмитрий увидел книгу. Тот же формат, и фамилия на обложке – Дмитрий Корсар, на оборотной стороне – его фотография, вот только название…

На книге, на мрачном серо-коричневом фоне красовалось стилизованной готикой: «Дмитрий Корсар. «ГРОБНИЦА».

Он быстро встряхнул книгу, пролистал – содержание – безалаберный и бессистемный набор статей из его прошлых книг; рисунки – вообще невесть откуда взявшиеся…

Шею защемило, холодная изморозь пробежала по спине и рукам судорогой – до кончиков пальцев так, что Корсар едва не выронил книгу.

– Эта – наша новинка. Поступила только сегодня. Дмитрий Корсар – известный культуролог и аналитик; мы рекомендуем его книги только вдумчивым и интеллектуальным читателям, таким как вы…

Дмитрий обернулся. Продавщица «Надежда», в фирменной униформе, заученно и приветливо щебетала текст… Что уж было в глазах Корсара в этот миг – неведомо, но… девушка инстинктивно сделала шаг назад…

– «…только что погиб известный культуролог и аналитик по проблемам древних и загадочных культур и цивилизаций Дмитрий Корсар…» – услышал он вдруг несущееся по залу.

В центре зала висел плоский плазменный телевизионный экран. Программа «В последний час». На переднем плане стоял бритый наголо репортер в шведке и темных очках, на заднем плане – машина скорой помощи, в которую грузили прикрытое простыней тело. Чуть поодаль валялась широкополая шляпа и плоский мобильный…

Действуя по наитию, словно сомнамбула, Корсар вынул мобильный, набрал номер Бурова и увидел, как завибрировал лежащий у машины телефон…

– Сашка… – произнес Корсар одними губами. Он вспомнил, как Буров вчера ночью примерял шляпу и очки, стремясь быть похожим на его, Корсара, фотопортрет, прикрыл глаза… Странная, горькая боль пронзила тело…

– «…на вопрос, был ли наезд автомобиля случайным, или это было намеренное убийство, нам не ответили. Но посетители кафе, расположенного в этом же доме, утверждают, что автомобиль стоял некоторое время, потом резко сорвался с места…»

– Сашка…

…Корсар коротко, без замаха, бросает несколько гранат. Товарищ, прошитый вражеской очередью, замирает. Взрыв гранаты рядом – и еще двое пограничников, полуприсыпанные, замирают безжизненно. Корсар жестко огрызается короткими очередями, хрипит в микрофон рации: «Огонь на меня! Огонь!»

…Буров двумя короткими очередями в упор расстреливает двоих «духов», появившихся на бруствере окопчика…

…Они остаются вдвоем – раненные – Корсар и Буров – спина к спине и ведут огонь по приближающимся «духам»…

– Вы хотите купить? – словно сквозь вату услышал Корсар голос хорошенькой продавщицы, все еще стоящей рядом.

– Что? Да.

– Пройдите к кассе, пожалуйста.

Корсар кивнул автоматически, потом спросил:

– Где я могу найти товароведа?

– Первый этаж, направо, комната девятнадцать. Только…

Корсар ее уже не слышал. Он устремился вниз.

Мыслей не было никаких. Наверное, он принял бы все это за плохой и неудачный розыгрыш, если бы не телекартинка и не слова ведущего… Десять лет назад Сашка Буров выжил там, на таджикско-афганской границе, чтобы теперь – умереть?.. Вместо – него? Почему?

Состояние Корсара было странным: то ему казалось, что он еле плетется, то, напротив, летит по ступенькам вниз так стремительно, что еще секунда, и он не успеет переставить ногу и – упадет… И еще – саднила шея… Вернее – от шеи к голове шел какой-то жар, и оттого все вокруг казалось то блекло-мутным, то, напротив, контрастно-ярким, черно-белым, тревожным и пугающим…

Он спустился, вошел в административное крыло, пронесся мимо ряда дверей, влетел в комнату товароведа. За столом восседала эдакая советская тетка, в годах, в перманенте и с унизанными перстнями пальцами. На столе стоял монитор компьютера, рядом – принтер; но тетка была занята другим: пила чай. Вернее, это только так называлось: на аккуратных скатерках перед ней были разложены в изобилии бутерброды с ветчиной, икрой, семгой, маслом и сыром; огромная кружка с чаем – с алыми маками, и чуть в стороне – шкалик дорогущего коньяку, почти пустой. Похоже, коньяку в чае было никак не меньше, чем воды.

Тетка подняла на Корсара спокойные, коровьи глаза, скомандовала низким, грудным голосом:

– Гражданин! Выйдите из помещения!

Корсар ее даже не услышал:

– Скажите, откуда и когда поступила в ваш магазин вот эта вот книга!

– Да вы кто такой, собственно? В чем дело?

Возможно, будь у Корсара хоть какое-то подобие «красной книжечки», он тут же пустил бы ее в ход, но ничего, кроме прав… Да и – мысли плавали в продолжающей гореть голове едва-едва, как лохи[2] на прогретой отмели…

– Я автор и…

– Гражданин, я вам ясно сказала: выйдите из помещения! – Тетка брезгливо взглянула на обложку «Гробницы», передернула могучими плечами, добавила: – И уберите со стола это ваше творение…

То, что случилось следом, никто не ожидал, ни сам Дима, ни тем более товароведша.

Одним движением Корсар смел со стола все: чашку, бутерброды, какие-то бумаги, ручки… Чашка с грохотом раскололась о пол, терпкий запах коньяка поплыл по небольшой комнатке…

– Да ты пьяный! – взвизгнула было тетка, вскочила, но – тут же опустилась объемной задницей обратно, в массивное кожаное кресло, буквально вбитая в него тяжелой дланью Корсара.

– Когда и от кого поступила эта книга? – проговорил он, четко отделяя слово от слова, бледный – от бешенства и сдерживаемой ярости…

– Что… что вы себе позволяете… я сейчас милицию… охрану… – залепетала тетка и – замолкла разом. Нож для разрезания бумаги, что допрежь мирно покоился на столешнице, молниеносно прочертил в воздухе дугу и с треском впился в стол прямо перед администраторшей. Тетка замерла, побелела и как-то сразу оплыла молча – то открывая, то закрывая рот, словно выброшенная на горячий песок глубоководная рыба.

– Вы поняли вопрос? От кого и когда?

Тетка беспомощно заметалась взглядом по комнате, Корсар протянул ей початый шкалик коньяку, та схватила жадно, опростала мигом, выдохнула:

– Ща… посмотрю… все накладные у нас в компьютере… – Она споро защелкала мышкой, кивнула на экран: – Вот. Вчера вечером. Издательство «Око».

– В распечатку!

– Ага…

А Корсар видел в этот момент собственный кулак, словно сжатый судорогой, стиснутый на рукояти разрезного ножа…

Поднял голову, рассмотрел свое отражение в стекле стенного шкафа – оно плыло куда-то вдаль, и в этом бледном человеке с красными, словно с перепоя, белками, с затаенной паникой в глубине глаз он с трудом признал самого себя… Невероятным усилием воли он заставил себя разжать кулак, долго смотрел на руку, как на чужую…

А тишину – разрезала мелодия мобильного. Корсар взглянул – Буров. Он мгновенно поднес трубку к уху.

– Шея болит? – услышал он незнакомый голос.

– Что? – Интуитивно Дима поднял руку к зудящему, горящему месту, куда его укусил «овод».

– Шея… Голова… Спазмы… Легкий тремор… Тревога… Страхи… Беспокойство… Нарушение концентрации и координации… Порою – отчаяние…

– Кто это?

Да. Голос был чужой: вкрадчивый, размеренный, мягкий, он слышался словно сквозь ватную стену…

– Покраснение белков глаз… иногда небольшие галлюцинации… Все это – последствия… – Голос замолчал на какое-то время, добавил с другой, визгливой интонацией и тембром: – Вы знаете? А ведь вас – убили!

– Убили другого…

– Вас… Именно вас… Снадобье действует уже чуть больше часа…

– Какого черта?!

– …а это значит – вы умрете через двадцать три часа. Или – чуть раньше.

Внезапно, вспышкой, Корсар вспомнил странную боль – там, во дворе, и мужичонку, шаркающей походкой уходящего в арку… Овод? Какие к лешему оводы в июне в центре Москвы?!

– Что с Сашей Буровым? Он жив?

– О себе беспокойся… Я еще позвоню…

В трубке раздались короткие гудки.

В ярости Корсар раскрошил телефонный аппарат об пол, растер осколки ногой, повторяя навязчиво:

– Суки… суки… суки…

Выдернул из принтера распечатку и вылетел прочь из кабинета, хлопнув дверью.

Он уже выходил из магазина, когда высунувшаяся из двери товароведша заверещала неожиданно высоким дискантом:

– Охрана! Охрана!

Парнишка в униформе у входа сделал было шаг наперерез, но Корсар быстрым, взрывным ударом кулака сшиб парня на пол, где тот и остался лежать бездвижно. Корсар выскочил на улицу, открыл дверцу автомобиля.

– За вами не угонишься… – Ольга Белова была рядом. – Так могу я рассчитывать на интервью?

– Нет.

– Почему? Ведь вы обещали…

– Меня – убили.

– Да? – Ольга приподняла бровь. – И – давно?

– Час назад.

Корсар захлопнул дверцу, и джип сорвался с места.

– Действительно, выглядишь ты неважно… – тихо произнесла девушка, провожая глазами машину. – Хотя – бывает хуже.

– Вариант «Омега» завершен штатно. Конец связи.

Глава 2

Автомобиль Корсара мчался по улице, нарушая все мыслимые правила и правила немыслимые тоже, обходя рывками другие машины, выруливая порой на встречную, разворачиваясь в неположенных местах, проскакивая проходными дворами на высокой скорости… Он стремился к дому.

Нацепил наушник, набрал на запасном мобильном номер.

– Да, – ответили ему.

– Лёшка? Это Корсар.

– Дима, если у тебя что-то срочное… у меня через пять минут совещание.

– Понял, генерал. Уложусь. Примерно час назад возле моего дома автомобиль сбил Сашку Бурова.

– Насмерть?!

– Скорее всего. Он был одет как я. Сложения и роста мы одинакового.

– Подожди, откуда ты…

– По телевизору увидел! Найди его, Игнатов! Должность-то у тебя генеральская… Морг, больница – я не знаю!

– Где он прописан?

– Понятия не имею! Не видел почти десять лет, вчера случайно встретились.

– Как он оказался у тебя дома?

– Выпивали. Он дурачился – примерял шляпу, очки, как на книжной фотографии.

– То есть ты хочешь сказать, хотели сбить тебя, а…

– Возможно.

– Почему?

– Пока сам не знаю. Я написал книжку. Она – вышла. Но – другая и под другим названием.

– Под каким?

– «Гробница».

– Мрачновато. Слушай, у меня время совсем кончается…

– Найди Сашку…

– Если повезет…

Генерал Алексей Викторович Игнатов нажал отбой. В его кабинете царил полумрак; шторы были занавешены. Он нажал кнопку, в кабинет вошел офицер с погонами лейтенанта.

– Определите местонахождение объекта по номеру мобильного телефона, – Игнатов скосил глаза на свой смартфон, продиктовал номер, с какого ему звонил Корсар, – и отслеживайте все его перемещения.

– Есть.

– Докладывать мне лично каждые тридцать минут.

– Есть. Псевдоним объекта?

– Пират.

– Есть. Разрешите выполнять?

– Выполняйте.

Офицер строево развернулся и вышел из кабинета. Генерал Игнатов выдвинул ящик стола, достал оттуда стаканчик и игральные кости, пробормотал «Если повезет…», встряхнул несколько раз стаканчик с кубиками и выбросил на стол. Все пять легли как по заказу: шестерками вверх.

– «Покер на тузах»… Повезет…

Генерал встал, подошел к окну, отодвинул штору, прищурился от режущего солнечного света… Ободки век были красными, как и белки глаз, словно он не спал несколько суток или беспробудно пил это же время. Полковник вынул из кармана кителя футляр, оттуда дымчатые очки, надел.

– Через пять минут начинается совещание у начальника управления… – напомнила секретарша по селектору.

– Очень хорошо, – сквозь зубы процедил Игнатов, подошел к столу, выдвинул другой ящик: там была черно-белая фотография в рамке: Таджикистан. Он, Игнатов, в центре, в полевой форме капитана, по бокам – сержанты Буров и Корсар. Игнатов некоторое время смотрел на фото, потом задвинул поглубже в ящик. – А что делать? Кесарю – кесарево. А Корсару – Корсарово.

Развел губы в оскале, весьма отдаленно напоминающем улыбку, встал и покинул кабинет.

…Корсар проскочил проходной двор, вырулил на улочку с односторонним движением – до его дома оставалось метров двести, когда…

Дорога перед ним словно пропала, потекла расплавленным гудроном, автомобиль будто повело куда-то в сторону, дома приобрели все тот же, контрастно яркий вид, а солнце стало ослепительным и ослепляющим…

Корсару казалось, что его автомобиль просто несет потоком, как несет могучая река мелкую щепку… Вот только поток этот черен, вязок, а впереди, прямо поперек него, застыла молодая женщина с искаженным от ужаса лицом, с детской коляской…

А его руки – просто свело судорогой. Невероятным усилием воли Корсар повернул рулевое колесо, завалившись вправо всем корпусом… Автомобиль грузно ударился в ограждение и замер. А Корсар продолжал сидеть недвижно: лицо его обметало холодным потом, резь в глазах была нестерпимой; одним движением он достал из бардачка светофильтровые очки и надел.

И мир вокруг – обрел покой. Потемневшая листва вяло колыхалась под дуновением знойного ветерка, редкие прохожие спешили по своим делам, женщина с коляской уже въезжала на тротуар… Асфальт перестал казаться жидкой массой. Корсар тронул автомобиль и черепашьей скоростью добрался до дому. Поднял взгляд и уперся в знакомую вывеску: кинотеатр «Иллюзион». Усмехнулся невесело, спрыгнул с подножки машины и пошел было в арку дома, как его окликнули:

– Дима?!

Он обернулся. На пороге кафе, располагающегося на первом этаже дома, стоял Гарик, владелец. Сигарета застыла в губах, а когда Корсар обернулся, так просто-напросто выпала.

– Ты?!

Корсар подошел к Гарику:

– Ты что такой удивленный?

– Так тебя же… машина сбила.

– Да?

– Часа полтора назад. Аня сама видела.

– Как интересно. Она занята?

– Да не очень. Посетителей раз-два и обчелся… Зайдем, кофейку выпьешь… А то вид у тебя, прямо скажем, неважнецкий…

Они вошли, заняли столик в углу.

– Аня! – позвал Гарик. – Принеси три чашки кофе! Покрепче! И – коньяк! Мой, личный!

Девушка увидела Корсара, с губ ее слетело девичье «Ой!», но вид начальника рядом напрочь не предполагал слез и всяких бабских терзаний по поводу страхов, настоящих или вымышленных. Через минуту она уже была у стола с тремя чашками крепчайшего кофе.

– Присядь. Рассказывай.

Аня, все еще с некоторой опаской поглядывая на Дмитрия, тихонько спросила Гарика:

– А… что рассказывать?..

– Можешь меня потрогать. Я – живой, – скривив губы, произнес Корсар, а в памяти тут же всплыло слышанное по телефону: «Тебя убили».

Девушка осторожно коснулась руки Корсара, несмело улыбнулась.

– Что мнешься, рассказывай! – подбодрил ее Гарик.

– Не знаю даже, с чего начать…

– С начала.

– Ну, вышла я, значит, на порожки, покурить, Гарик Ашотович нам курить в помещении запрещает…

– И сам не курю, заметь, – поправил Гарик.

– Ну вот: на машину ту я сразу обратила внимание. Какая-то она была… хищная, что ли.

– Марка? Цвет?

– «Японка». Полуспортивная, черная или очень темная – синяя, или «гнилая вишня», – это я не запомнила. Стекла были тонированы вглухую. Стояла метрах в тридцати, у обочины, но мотор работал – дымок вился.

– Почему все-таки ты на нее обратила внимание?

– Не знаю. Страшная какая-то, и все.

– Женская интуиция, – авторитетно вставил Гарик.

– Что дальше? – спросил Корсар.

– Дальше? Пошла работать. А минут через пять – скрежет покрышек по асфальту, визг, и – ты лежишь у бордюрчика…

– Я?

– Ты. Шляпа твоя откатилась – я что, шляпу твою не знаю или пиджак? Пиджак на тебе от «Хендерсон» был… Ну, вернее, на том, который лежал…

– А лицо ты не разглядела?

– Так ничком лежал, лицом вниз. И сложения твоего. А машины той – и след простыл.

– Ждала, – вставил Гарик. – Тебя и ждала. Если полуспортивная, то она с места за пять секунд сотку набирает… Тридцать метров – разбег порядочный. Поддала парня капотом, решив, что ты, – и была такова.

– «Сыр выпал, с ним была плутовка такова…»

– Какой сыр?

– Это я думаю. Слушай, Анюта, а откуда так скоро телевизионщики прорисовались?

– Ну – это просто. Как раз перед тем фургончик Седьмого канала во двор зарулил, Вальку Самоцкую подхватить, она у них исполнительным продюсером, что ли… Ну, которая с тем перцем из Магнитогорска здесь в семикомнатной живет; вернее, он – наездами бывает, а она – прислонилась к богатому мужчине и прижилась… Хотя, если разобраться – ни кожи ни рожи и попа – с пятачок!

– Не завидуй, Анна! Нехорошо это. Тебе у меня плохо, да?

– Да замечательно, Гарик, только…

– Замуж тебе надо. Не в приживалки, а – замуж. За хорошего человека.

– Да они вповал на дороге не валяются, хорошие-то…

– Хорошие – вообще не валяются. Они – деньги зарабатывают.

– Ребята, вы отвлеклись…

– Извини, Дима, – покраснела Анюта. – Короче, как только случилось – телевизионщикам – только технику развернуть: две минуты. И профиль – их. Несчастный случай. Вот так было.

– Знаешь, Корсар, кому-то ты дорогу перешел по-взрослому. – От волнения, видимо, у Гарика усилился акцент. – Хоть знаешь кому?

– Нет.

– Худо. – Гарик помялся. – Если хочешь, я своей крыше отзвонюсь, потолкую, подъедут. Ты не думай, там спецы – те еще волки. Помогут, чем смогут. Не бесплатно, конечно…

– Не надо.

– Как знаешь. Хозяин – барин. Ты тогда хоть своей звякни…

– Нет у меня крыши.

– Да ты что?! Москва – город сложный. Кто же тогда твою голову соблюдет, без крыши-то?

– Бог.

Гарик помолчал некоторое время, потом сказал:

– Так-то оно так, но… Я вот тут в одном фильме слышал американском: «Хочешь рассмешить Господа Бога – расскажи Ему о своих планах». Что, скажешь – не так?

– И – что? Я – русский.

– И – что? – в тон ему повторил Гарик. – Вера у нас, армян, с вами – одна.

– Пословицы разные.

– Да? А, помню. На Бога надейся, но сам – не плошай.

– Это теперешняя интерпретация.

– Как это?

– Наши современники заменили исконно существовавший в пословице соединительный союз «и» разделительным «но». И смысл – исказился.

– И как правильно?

– На Бога надейся и сам не плошай.

– Так лучше, – примирительно кивнул Гарик.

– Спасибо тебе. И тебе, Аня. Пойду.

Они пожали руки, и Корсар направился к выходу.

– И сам – не плошай, – тихонько проговорил ему вослед Гарик, а Аня едва заметно – перекрестила православным знамением.

Глава 3

Дима стремительно вошел в арку, что вела во двор, и тут же остановился: навстречу ему неторопливо шествовала соседка, Роза Соломоновна Гай, вдова известного советского литератора Пантелеймонова и бессменный сопредседатель всех и всяческих комиссий, комитетов, подкомитетов по расследованию бесчинств «сталинских сатрапов», «брежневских маразматиков», «андроповских выдвиженцев», «ельцинских проходимцев» и «лужковских махинаторов». Она буквально раскинула руки, перегораживая Корсару проход, потом взяла под локоток, напористо воткнула в угол арки, прикрыв Диму от белого света могучим телом и широкой панамой с бахромой, купленной где-то в Абхазии году эдак в шестьдесят втором, не позже.

– Дмитрий, это – вы?

– Да.

– И вы еще ничего не знаете?

– Кроме того, что меня два часа назад убили, – ничего нового.

– И вы можете шутить со смертью? Ну да, молодежь… Ничего запретного… В наше время такие шутки часто заканчивались трагически. В подвалах Лубянки. Вы бывали в подвалах Лубянки?

Роза Соломоновна преувеличивала. Ни она сама, никто из ее родственников в таком экзотическом для нашего времени месте не был. Женщина была типичная «шестидесятница» и о «подвалах Лубянки» только читала – у Солженицына и Гинзбург.

– Роза Соломоновна, мне срочно нужно домой…

– Боже ж мой, как вы нетерпеливы! Как раз домой – вам нельзя.

– Почему?

Роза Соломоновна понизила голос до шепота, хотя в арке не было больше ни души:

– У вас дома – КГБ.

– Да ладно…

– Уверяю вас! Этих молодчиков я узнаю по походке. – Она понизила голос до шепота. – В семьдесят пятом, уже после того, как выслали Александра Исаевича, к нам домой тоже приходили. Вот такие вот молодцы. Искали. Но ничего не нашли. Да и что они могли найти у писателя земли Русской Василия Пантелеймонова? Мой муж был осторожен, как настоящий подпольщик. Ничего, кроме фотографий обнаженных девиц. Я потом беседовала с мужем, так знаете, что оказалось?

– Что?

– Эти скабрезные фото ему подкинули те же молодчики! Он мне клялся, что – таки да! А как они могли еще дискредитировать Василия Ивановича? Но… разве прозаика Пантелеймонова можно было дискредитировать этим? Когда они ушли, я буквально хохотала – им в лицо! Хохотала!

Корсар вспомнил: Пантелеймонов писал какие-то бесконечные романы о деятелях революции «второго ряда» – Баумане, Кржижановском, Косиоре, Бонч-Бруевиче, и иных, и прочих – несть им числа. И в серии то «Горение», то «Пламенные революционеры» раза два в год выходили писанные им книги, переводились на все языки народов СССР и – давали семье немалый достаток. Да что там немалый: титульные писатели во времена СССР были официальными советскими миллионерами!

Корсар представил, как Роза Соломоновна «хохотала в лицо» уже удалившимся кагэбэшникам, кашлянув, едва сдержал улыбку, произнес насколько мог серьезно и значимо:

– Он был чист как стекло. Стальной человек.

Корсар задумался, что бы еще сказать вдове приятного о покойном муже, но, кроме определений «медный лоб» и «железобетонный бабник» – так его звали коллеги, – ничего в голову не приходило.

– Естественно. Но с тех пор – вы же знаете мою наблюдательность – я этих гэбистов за версту вижу. Вы мне верите? Да тут и видеть нечего: все как монеты одной чеканки – в темных костюмах, в темных очках…

– Люди Х.

– Что, простите?

– Кино вспомнил, про инопланетян.

– Да какие инопланетяне?! Чистые юные пионэры. Но – с Лубянки. – Она снова понизила голос, прошептала: – Думаю, у вас уже обыск.

– Вот даже как…

– У вас раньше бывали обыски? Вам есть что скрывать?

– Фотографии обнаженных девиц если только…

– Сейчас за это не привлекают. Вы все-таки пойдете?

– Я – чист перед законом.

– И – что? Кого и когда сие спасало в этой стране? Будьте бдительны, Корсар. Не поддавайтесь на провокации. Обещаете?

– Ни за что.

– Будет жаль, если такого привлекательного молодого человека упекут в Соловки. «Во глубину сибирских руд», – как сказал поэт. Да. Это – многих славный путь, но лучше обойтись без этого, нет?

– Вы абсолютно правы, Роза Соломоновна.

– Надеюсь, о нашей встрече они не узнают?

– Будьте покойны…

– Покой… Зачем старому человеку покой?

Качая головой, она пошла дальше, обернулась, погрозила Корсару указательным пальцем:

– А вы не так просты, да?

– Думаю, это просто недоразумение…

– А мы всем соседям так и будем говорить…

Вышла из арки и – скрылась за поворотом.

Что бы ни накручивала Роза Соломоновна, но была она наблюдательна и вовсе не заполошна. Войдя во двор, Дима боковым зрением отметил на лавчонке «читающего газету» молодого человека атлетичного сложения, в темных очках и темном костюме. Лавочка, на которой поутру сидел странный пенсионер… В этот час дня она стояла на самом солнцепеке, и, чтобы выбрать это место для знакомства с прессой, нужно быть истинным мазохистом. Или, как водится, героем.

«Нормальные герои всегда идут в обход», – напел Корсар и вошел совсем в другой подъезд. В подъезде было темно и прохладно, он снял очки, въехал на четырнадцатый этаж, позвонил в дверь.

Здесь жил Тимофей Павлович Бороватов, пятидесяти с гаком лет от роду; некогда, в бытность еще в стране налоговой полиции он служил в оперативном управлении ея неким средним чином, и, когда пришла нужда кого-то отослать на Крайний Север начальником управления – то ли на Ямал, то ли где-то рядом, но тоже очень холодно, – послали его. Другой бы горевал, но сам Бороватов вспоминал о том времени ласково: «Под ноги глянешь – а там то самородок, то – алмаз! Ну как тут не жить? Сам живи – и другим жить давай!»

Из командировки он вернулся через три года – барином; купил роскошную квартирку, отдербанил у кого-то в Подмосковье сеть магазинов, переименовал звучным названием «Тимоня», бизнес развил на города и веси… Из налоговой, понятно, уволился по выслуге и без скандала, а через неделю ее и закрыли – указом президента. И с той поры жил себе припеваючи – кум королю. Правда – пил. И не просто так – а редкими, но могучими запоями. Корсар однажды по-соседски закрутился с Тимоней дня на три и – прямо по анекдоту: «Лучше бы я умер вчера!»

Едва Корсар тронул кнопку звонка, дверь распахнулась чуть не настежь; Палыч, одетый в отороченную соболем чуйку, был под свежим хмельком – если и запил, то день второй-третий: подъем сил и энергии. Узнав Корсара, он только и сказал:

– О! Здорово, Митюха! А сказывали, тебе трындец! Нет? Так заходи, оживлять тебя будем!

Дима прошел в гостиную. Там обретались две девчушки самого субтильного возраста; из одежды на обеих по летнему времени присутствовали только легкие босоножки на каблучках. Одна, присев к роялю «Беккер», беглыми пальчиками наигрывала что-то из Грига, другая меланхолично курила длинную папироску с анашой.

– Да у вас тут оргия…

– Оргия была вчера. Сегодня – отдохновение организма, – радостно пояснил Палыч, поболтал в бокале льдинками, допил: – Будешь?

– Нет.

– Слушай, Митюха, а ведь я точно по телику видел, будто тебя придавили? И вроде даже до смерти? Или – глюки?

– Точно. Ошибочка у них вышла.

– Да? И – надолго? – Палыч склонил голову набок и смотрел на Корсара здраво и трезво.

– Надеюсь – навсегда.

– Ну-ну… А что у тебя с глазами?

– Да… – Корсар замялся, выдумывая объяснение, но Палыч его и не слушал:

– Анекдот знаешь? Наркоша мчит на мотоцикле, глаза красные, твердит: «Остановит гаишник, спросит: «Чего глаза красные? Обкурился?» – отвечу: «Нет, ветром надуло». Едет и твердит: «Обкурился?» – «Нет, ветром надуло»… Останавливает его гаишник, спрашивает: «Чего глаза красные, ветром надуло?» – «Нет, обкурился!»

– Смешно, – скривил рот Корсар.

– Понимаю. Накрыло. И не попустило. Кофе, коньяк, папироску?

Девушки заинтересованно разглядывали Корсара; та, что у рояля, закончила вариации, встала, подошла, прильнула к Палычу, проворковала:

– Тима, познакомь с мужчиной…

– Я не остаюсь. – Корсар отчего-то покраснел вдруг.

Девица приняла его смущение на свой счет, произнесла:

– О! Ну надо же! Такие еще бывают, – и, расставив безукоризненные ноги, потянулась всем телом…

Но покраснел Корсар вовсе не от смущения наготой девушки – кого нынче этим смутишь? Ему вдруг стало отчего-то стыдно врать Палычу – хотя бы оттого, что он абсолютно в эту ложь не поверит. Впрочем, Корсар и правды сказать не мог – оттого, что не знал. Что происходит, почему? И единственное, чего он боялся и там, в кафе, и сейчас, – что его накроет вызванное неведомым снадобьем наваждение и тогда… А что тогда – он и сам не знал. Новый взрыв почти немотивированной агрессии? Или – «жуткая измена»: когда стены станут текучими, гостиная начнет сдвигаться до размеров спичечного коробка, девицы предстанут ведьмами, а Палыч – вурдалаком…

Корсар тряхнул головой. Только этих мыслей не хватало сейчас «для полного щастя»!

– Слушай, Палыч, я чего забежал? Я тут дверь захлопнул, ключ – дома оставил. Может, я через твой балкон?

– Ты точно не траву курил?

– Нет.

– Но вид у тебя… Давай, Митюха. Руки у тебя вроде хваткие.

– Это у тебя, Тима, хваткие, – поправила девушка с сигаретой. – А у молодого человека – сильные.

– Ты понял, Митюха, какие подруги? С виду – дуры дурами, а завоспитывали, как… кролика!

– Бывает, – пожал плечами Корсар, двинулся на балкон.

– Бывает, что и за рупь убивают… А бывает, что и за два – не трогают… – пробурчал ему вослед Тимоня привязавшуюся пословицу.

Солнце резануло по глазам, едва Корсар вышел на балкон. Он надел очки, перелез ограждение, чуть спустился и завис на пальцах на краю балкона. Вытянувшись во весь рост, дотянулся ногами до узкого декоративного парапета, некоторое время помедлил, чувствуя, как сердце падает куда-то в пустоту, и – отпустил руки. Некоторое время постоял, приникнув всем телом к стене, потом – потихоньку начал передвигаться в сторону флигелька, к распахнутому окну собственной квартирки.

Сторожко заглянул: двое мужчин в темных костюмах и черных очках собирают и пакуют его ноутбук, записи, бумаги, еще один тщательно обследует специальным прибором стены и пол в поисках тайников… Работают несуетливо, спокойно…

«И – никаких понятых… Как и следовало ожидать… Нет, это не государство…» – пронеслось в голове. Но Роза не соврала – все они действительно были чем-то похожи, словно монеты одной чеканки… И еще одна мысль буквально пронзила все его существо: «Какие-то отморозки сбили Сашку, а теперь хозяйничают в квартире!»

И дальше – Корсар не думал. Неожиданно свет померк, мир снова сделался рельефным и контрастным, стена показалась мягкой и гуттаперчевой, она словно прогибалась под его ладонью… Страх мелькнул искрой и тут же – исчез, а на смену ему пришла вдруг холодная, всесокрушающая ярость… Совсем не та, бездумная и жесткая, что накатила на него в книжном, – расчетливая, ясная и острая до того, что кончики пальцев закололо, словно ледяной изморозью.

Одним движением он запрыгнул на подоконник, вторым – метнулся на ближнего из парней, сбил с ног, перелетел по инерции через него. Локтевым сгибом левой руки перехватил парню горло, правая – юркнула под пиджак, и ладонь уперлась в ребристую рукоятку пистолета.

Парень дернулся дважды – его напарник успел выхватить ствол и выстрелил на движение, но попал в своего. Корсар выдернул пистолет, выстрелил в ответ – второй с дыркой во лбу упал, как сбитая кегля.

Тот, что возился с металлоискателем, прыгнул на Корсара с места. Корсару показалось, что на него рухнуло бетонное перекрытие – его враг, казалось, состоял не из мышц и сухожилий, а из сплетенной железной арматуры; пистолет отлетел куда-то, они покатились по полу, сцепившись, словно два барса, рыча от ярости и злобы. Парень притиснул Корсара к полу, отвел руку – нанести разящий, сокрушительный удар, Корсар выгнулся дугой, мостиком, одним движением стряхнув с себя противника, и ударом под основание носа загнал хрящ переносицы тому в мозг.

Вскочил, нервный, разъяренный, готовый крушить и разносить все на свете, – когда в двери показался четвертый, с коротким УЗИ с глушителем… Прыжком Корсар взлетел на подоконник другого окна и с него прыгнул на крышу двенадцатого этажа… Пули веером простучали по подоконнику, противник подбежал к окну, выглянул…

Приземлился Корсар на полусогнутые, откатился под основание скульптуры рабочего, замер, когда новый веер пуль буквально вздыбил пыль и цемент рядом… И, как только услышал щелчок затворной рамки – выпущен весь магазин, – рванул к слуховому оконцу, с маху проломил его и – оказался на лестнице.

Лифт – капкан, поэтому Корсар рванул просто по лестнице… Тревожило его только одно: если у ребят есть рации, а они должны у них быть… И точно: дверь внизу хлопнула, несколько пар ног – наверх…

Думать было некогда. Корсар позвонил сразу в две квартиры. Из-за одной спросили: «Кто?», Дима уверенно рявкнул: «Горгаз! Утечка газа! Возможен пожар!» – и, едва дверь приоткрылась, дернул ее на себя, подхватил в объятия ветхого старичка, закрыл дверь и задвинул засов, поставил старичка на место, спросил:

– Где балкон?

– Там… – Старичок махнул в сторону гостиной, добавил: – А газ – на кухне…

– Очень хорошо! Никому не открывать! Иначе взрыв! Понятно?!

– Но запах газа я бы почувствовал…

– Задача ясна? – Теперь Корсар буквально навис над стариком, который, судя по ветхости и худобе, помнил еще первую Русско-японскую войну…

– Так точно, – неожиданно ответил старик. – Стеречь дверь!

– Молодца! – похвалил Корсар, в мгновение пересек комнату, оказался на балконе…

Дальнейшее было делом техники: с этого балкона – на нижний. Снова на нижний, снова… На крышу кафе, где они мирно беседовали с Гариком Аветисяном, на газон – Корсар перекатился по нему, вскочил на ноги…

Из арки выбежали двое в костюмах; две пули из «тишаков» почти синхронно чавкнули в травяной коврик…

Корсар рванул через дорогу, лавируя между машинами; тупо палить по всему, что движется, преследователи заопасались: побежали следом…

«Крошка моя, хорошо гулять нам вместе…» – летела из какого-то автомобиля песня… Корсар бежал вдоль по дороге, энергично работая локтями, и даже не умом – страхом ощущал свою незащищенную спину и то, что пуля в любой момент может перерубить позвоночник и он так и останется на этой «беговой дорожке» – сдувшейся резиновой игрушкой…

Визг тормозов раздался совсем рядом; Корсар повернул голову: Ольга.

– Что застыл? – рявкнула она. – Церемонного приглашения ждешь?

Дима оседлал заднее сиденье мотоцикла, прижался к спине девушки, и она – рванула так, что ветер засвистел в ушах… Наклонно прошла поворот, метнулась в какой-то богом забытый «сквозняк», обошла скопище машин на проспекте, искусно лавируя между застывшими в пробке автомобилями, проскочила еще пять или шесть длинных проходных дворов…

Через тридцать минут они были уже в подвальчике-ресторане; сквозь открытые окна задувал теплый ветерок; подвальчик был почти пуст; старые сводчатые потолки бывшего подвала купеческого дома наводили на мысли о бренном и вечном…

Ольга потягивала минеральную, Дима заказал водку с лимоном.

Девушка дождалась, пока он выпьет, внимательно на него посмотрела, кивнула официанту «повторить», и, когда Корсар единым духом осушил второй стаканчик, руки его перестали дрожать и плечи расслабленно опустились и он произнес, глядя прямо перед собой:

– Только что… я убил… двоих.

Ольга чуть прищурилась, спросила:

– Почему?

– Они хотели убить меня.

– Вот как… – Закурила, внимательно посмотрела на Корсара: – У вас это – впервые?

– На гражданке – да.

– А где было раньше?

– На войне. Таджикистан. Но там… были враги. А здесь…

– Неужели – друзья?

– Нет. Тоже враги.

– Тогда выпейте еще – и забудьте.

– Это возможно?

– Когда как. Горькое – лечит.

– Просто я думал… война для меня… кончилась.

– Так все думают, вот только…

– Чужой войны не бывает?

– Да. Рано или поздно она снова цепляет: кого – краем, кого – по полной.

Запахло кровью и вином —

Так скоро битва!

Творим, как строчки аксиом,

Слова молитвы,

И души рвутся по ночам

Поближе к небу,

И сонно жаждется причал

В краях, где не был,

И торим путь по январю

Свинцом свирепым,

И благодарны главарю

В венце нелепом,

За то, что верит он судьбе

В молчанье строгом,

За то, что кажется себе

Почти что богом.

И нам отчаянно дышать

Пред этим утром,

Когда придется умирать

В терпенье мудром,

И верить в то, что воскресит

Под этим небом

И не забудет – одарит

Вином и хлебом[3] —

тихо и размеренно прочла Ольга. Корсар помолчал, спросил:

– Откуда это знаете вы, корреспондент The Daily Majestic?[4]

– Я работала на разные информационные агентства. Мало ли где приходилось бывать… Ну как? Дождусь я эксклюзивного интервью?

– А как вы думаете?

– Уверена, дождусь. Вам же нужно проговорить свои мысли вслух, чтобы понять их.

– Откуда вы знаете…

– Все мужчины – таковы. А из слушателей здесь – одна я.

Корсар промолчал. Он лишь чувствовал огромную усталость – то ли за сегодняшний день, то ли за всю свою не такую уж длинную жизнь…

Посмотрел в открытое настежь окно. Летняя Москва словно плыла в теплом мареве; в углах у стен мягко стелился тополиный пух…

– Итак?

– Думаю, с чего начать…

– Начните с чего-нибудь, а там уж все образуется.

– Вчера. Все началось вчера. Примерно в это же время. Обычно летняя Москва для обывателей тяжела и сутолочна…

Глава 4

…Летняя Москва для обывателей – тяжела и сутолочна, и совсем не важно, пешком ли ты бредешь по пыльным мостовым, вяло покачиваясь в ритме движения пешеходов, в подземке ли, по одинаковым плиточным коридорам офисов или – передвигаешься в автомобиле. Частые пробки, застывшие в неземном раздумье на перекрестках девушки «в таких желтеньких-желтеньких машинках», громады «роверов», высокомерно проносящиеся впритык, медлительные катафалки представительских мерсов и «ауди» – все это способно измотать самую благонамеренную душу.

Душу свою от избыточного сквернословия, даже внутреннего, Дмитрий Корсар берег. А потому в знойные летние времена, если уж приходилось бывать в Москве, а не у берегов океана, на островах или где-то еще, – по столице нашей Родины и городу-герою передвигался Корсар на мотоцикле. Была у него и машина.

В общем, в наше непростое время был он не то чтобы богат, но и не беден; проживал в высотном доме с видом на Кремль, откупив в нем отдельный флигелек-надстройку с окнами на все четыре стороны света; некогда это была художническая мастерская, потом, еще в семидесятых, сей «бельвельдер» передвинули в «жилой фонд» и квартирку, общей площадью всего-то в сорок метров, выдали работнику здешней, отдельной котельной с женой и дочкой.

С тех пор, как говорится, минуло; выросла дочка, вышла замуж, родила, и две семьи с весьма малыми доходами обретались в этом «скворечнике», который ненавидели всей душой – и из-за тесноты, и оттого, что не было никакой финансовой возможности поставить хорошие окна, а оттого сквозняки там гуляли самые отвратительные. И чувства тихо попивающий на пару с женой отставной котельщик испытывал к молодым самые оттого неприязненные.

Когда Корсар предложил им обменять «башенку» на две улучшенные однокомнатные – они были просто счастливы! Деньги брать опасались – вдруг кинут? – так что Корсар сам купил эти однушки, произвел обмен, а затем и ремонт полученного странного жилья.

Надстроил внутри балюстрадой второй этаж, печник соорудил ему самый настоящий камин, все преобразования, включая камин, были законным образом, но за очень дополнительные деньги зарегистрированы в соответствующих инспекциях и инстанциях. Окна стали европейскими и сквозняков не допускали… Короче, Димина квартирка, прибежище одинокого холостяка, сделалась уютной и совершенно не похожей на другие.

Штор не было вовсе: высотка и без того стояла на холме, до ближайших домов было километра три-четыре, а те, что ближе, – были особнячками, что виделись с такой высоты крохотными, почти игрушечными. Напротив сиял подсвеченной декорацией Кремль, справа – стелился Китай-город… Красота-то какая, лепота…

Да, был в этом некий сюрреалистский кайф: печь на подоспевших углях в камине картошечку, как идеальную закуску к коньяку «Хеннесси», и, перебрасывая особо горячие с ладошки в ладошку, наблюдать притом, полеживая у того же камина на шкуре леопарда, как в сторону Кремля размеренно и красиво несется кортеж… И кто сказал, что нет в мире совершенства?

Денег ни у государства, ни у частных граждан Дима Корсар не крал; все его благосостояние покоилось на литературных его дарованиях, впрочем самим Корсаром оцениваемым весьма скромно: он был просто импровизатор; компилируя фрагменты древних знаний, он, частью интуитивно, частью осознанно, создавал новые их трактовки, порою весьма необычные.

Обладая неплохим литературным слогом, отличной работоспособностью и тягой «к перемене мест», он сам бывал на раскопах[5], захоронениях, городищах, не ленился читать сочинения прежних эпох и дней, вымыслы современников и домыслы «настоящих ученых» и вскоре вывел беспроигрышный механизм успеха: языки – разные, символы – одни. И он стал изучать значение символов и подтексты преданий давних времен и народов, и из-под пера его выходили небольшие по объему, но всегда – вызывающие неприятие научных сообществ и страстный интерес публики книги; оживляя и интерпретируя старинные предания, он словно оживлял саму генетическую память народов…

В родном отечестве брошюры эти издавались весьма скромными тиражами в небольших издательствах, зато мгновенно переводились на все европейские языки и уходили там на ура. И – что сказать? В нашей стране можно очень хорошо жить даже в Москве, если зарабатывать – на Западе. В евро и фунтах. Долларов Корсар тоже не сторонился – это Северо-Американские Соединенные Штаты сторонились его сочинений. Пока.

Он определенно рассчитывал, что новая книга, названная им без затей и замысловатостей «Грибницей», пробьет, наконец, брешь в практичных американских мозгах, для которых генерал Грант и «Бостонское чаепитие» были самой седой древностью, а все, что старше, – казалось от лукавого, ибо могло привести среднего американца от привитого с пеленок «комплекса сверхполноценности» к комплексу «домашнего цветка», выращенного в оранжерее и не имеющего ни корней, ни сородичей в диких-диких лесах.

Следуя классику, «красивый, двадцатидвухлетний»… Действительно, добавив дюжину годков и вспомнив титул первого диктатора Рима – «Луций Корнелий Сулла Счастливый, любимец Венеры», представим себе русоволосого мужчину, с удовольствием и увлечением отдающего время спортивным единоборствам и красивым девушкам, без единой унции лишнего веса, без проплешин в шевелюре и комплексов, улыбчивого, приветливого, и – всегда при деньгах… И – получим почти точный портрет Дмитрия Петровича Корсара, можно сказать, если и не главного героя нашего времени, то уж точно – и не его, этого переменчивого времени, изгоя. Но все это было, так сказать, внешнее. А что до души, то, как упомянуто выше, душу свою Корсар берег, и не только от бранных слов, но и от чужих взглядов и чуждых прикосновений…

Всякая душа – потемки, а в иных – царит не просто мрак кромешный и «тьма внешняя», но и тот жутковатый морок, в который обладатели таковых пропащих душ пытаются навязчиво затянуть прозелитов, кто – мнимым глубокомыслием, кто – явной удачливостью в жизни. И все затем, чтобы если и не спастись, то хоть на время укрыться от самого навязчивого и самого распространенного страха всякого человека – страха вечного одиночества.

Уединение и одиночество – различны, как свет и тьма. В уединении человек может отдохнуть от суетных проблем и опостылевшего псевдообщения, поразмыслить над тем миром, что вокруг, и над тем, что внутри него, может быть, поплакать о несбывшемся, может быть, пожалеть ушедшее и самого себя – такого неразумного, несуразного, потерянного… А потом вернуться из уединения в жизнь – обновленным, полным энергии, сил, жажды свершений и способности к ним.

Одиночество – разрушительно. Ты можешь день, два, неделю сидеть в жилище, но домом оно от этого не становится. Домом жилище делает семья. И даже если ты живешь совсем один, но где-то живы родители, – ты не одинок. Ты знаешь: есть место, где тебя всегда примут, каким бы ты ни был, и пусть родительская забота порой кажется в тягость, и пусть их опека видится утомительной, угнетающей, навязчивой, важно одно: ты знаешь – что бы ни случилось, во всем пустом мире остается место, где тебя будут любить только потому, что ты – есть.

Родители Корсара жили в небольшом районном городке Троицке, в частном домике с садиком и огородом и – были довольны собой, сыном и жизнью. Одно их беспокоило – отсутствие у сына семьи; впрочем, сей недостаток восполняла младшая сестренка Людмила, родившая в скоропалительном замужестве сразу двойняшек, мальчика и девочку; и, хотя жила она в областном центре, лета проводила с детьми у «стариков», и те были совершенно и полностью счастливы. Так уж бывает: дочь мужа к своей семье приваживает, а сын – отрезанный ломоть, сам себе и семье своей – голова.

Корсары не всегда были Корсарами и обретались в глуши. Еще в детстве Дима разыскал на чердаке альбом, где предки его красовались в мундирах царскосельских гусар и были дворянами древнего и славного рода Корсаковых. Родоначальник рода получил отчину еще от Ивана III Рюриковича в XV веке; с той поры Корсаковы надежно служили Отечеству.

В ранних двадцатых, когда по всей, ставшей Советской, России были еще в ходу старые царские паспорта, ветвь рода Корсаковых осела в провинциальном Троицке, предварительно озаботившись выправить за мелкую взятку фамилию – на Корсаровых, а позже, по лености, малограмотности или нерадению, уже советский чиновник, при выдаче «молоткастого-серпастого», записал мещан города Троицка, работавших в каком-то тресте, – просто Корсарами, видимо полагая их выходцами с Украины (ну не с Корсики же!).

Примечания

1

Капелюх – шляпа (укр.). Но в таком значении слово «капелюх» употребляется и в России: заядлыми парильщиками и заядлыми рыбаками.

2

Лох – рыба, которая водилась раньше повсеместно. Разогревшись на отмелях, впадала в такую лень и ступор, что ее спокойно ловили руками. (Здесь и далее примеч. авт.)

3

Стихотворение Петра Катериничева «Кровь и вино».

4

В дословном переводе – «Ежедневное волшебство», «Чародейство сегодня».

5

Именно так: «на раскопах». «Раскопом» называется непосредственно место, где копали или копают, «раскопки» – это или действие, или термин («раскопки Трои»).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.