Победа любой ценой - Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

С рассветом колонна двинулась на восток. Не прошли и 5 км, как наступил зной. У нас в средней полосе к 10 мая в редкий год деревья распускают листочки, а тут трава зеленела только на северных склонах холмов. На южных и на равнине она уже высохла на корню и растиралась в порошок. Земля тоже высохла и потрескалась. Колонну скрывало густое облако пыли. Пыль не только покрывала мокрую от пота одежду тяжело шагавших солдат, но и заполняла дыхательные пути. Трудно дышать и невозможно разговаривать, рот заполнен дегтеобразной массой. Прополоскать бы рот, выпить глоток – но воды нет. Все время службы у нас не было фляжек, поэтому воды ни у кого не было. Мы знали, что в колоннах каждого полка идет машина с прорезиненной емкостью в кузове, наполненной водой. Но это была вода для кухни. И выдавать из этих запасов хотя бы один глоток могут только по приказу командира полка.

На пятнадцатом километре марша – завтрак. Каша, концентрат и 200–250 граммов чая. Полчаса на завтрак и отдых на привале, и снова в путь. Жара усилилась. Солнце приближается к зениту. Усиливается и жажда. Наш командир взвода разведки лейтенант Лебедев взял на себя смелость достать воды. Получив разрешение начальника школы, Лебедев отправил группу конных разведчиков с бурдюками к роднику. Родник находился где-то в 15 км левее маршрута движения нашей колонны.

Наступили тягостные минуты ожидания воды. Все взоры направлены как при равнении «налево». Показались разведчики и – что это? Все курсанты, еле переставлявшие до того ноги, ожили. Все до единого бегом бросились навстречу конникам. Но офицеры на лошадях опередили пеших. Бурдюки перекочевали на луки офицерских седел. Раздались команды. Каждый офицер построил свой взвод, и началась выдача воды. Поскольку у нас не было фляжек, кружек и даже котелков, то воду выдавали из бурдюка прямо в рот. Командир взвода направлял шланг бурдюка в открытый рот курсанта, разжимал пальцы ровно на столько, сколько надо было выпустить воды на один глоток. Подавать команду «Следующий!» необходимости не было. Все жались к лошади командира с открытыми ртами. Получившие свою порцию не уходили в сторону, не спешили догнать колонну. Все плотно жались к командиру, умоляли дать еще один глоток. Но командир был неумолим, да и воды в бурдюке оставалось чуть-чуть.

Только догоняя колонну, мы заметили, что лошадь курсанта Козинцева ведут в поводу. Почему? Где Козинцев? И вот что нам рассказал возглавлявший экспедицию за водой помкомвзвода разведки старший сержант Пудышев.

При подъезде к источнику курсант Козинцев пришпорил лошадь и первым был у воды. Пока другие спешивались, Козинцев уже лежал на животе и не отрываясь пил воду. Пришлось применить силу, чтобы оттащить его от источника. За свою недисциплинированность Козинцев был жестоко наказан. Через несколько секунд он весь взмок и потерял сознание. Его с большим трудом привезли и сдали в медсанчасть.

Это был первый урок, как осторожно в подобных ситуациях надо обращаться с водой. Позже я наблюдал много подобных случаев, когда люди из-за своей недисциплинированности рисковали собственной жизнью.

Солнце, кажется, остановилось в зените. Марево раскаленного воздуха и пыль от тысяч солдатских сапог, повозок, орудий и конских копыт как колпаком накрыли медленно двигающуюся колонну. Силы на исходе. Уже кое от кого слышно, что он «больше не может». Но вот с головы в хвост пробегает команда: «Офицеры, в голову колонны!» Среди солдат проносится ободряющий шепот: «Наконец-то пришли». Колонна остановилась. Вернулись покинувшие свои подразделения офицеры и объявили причину остановки. Оказывается, впереди речка. Нам предстоит ее форсировать вброд. При переходе речки ни один солдат не должен даже попытаться напиться. Каждый нарушивший будет строго наказан.

Ну вот и долгожданная вода! Речка оказалась не шире двух метров, с каменистым дном, не глубже 20 см. Вода прозрачная, как хрусталь. И не было в нашем строю ни одного солдата, преодолевавшего эту водную преграду, кто не зачерпнул бы пилоткой или панамой драгоценную влагу. Ни команды офицерского наряда, выставленного у переправы, ни угрозы собственных командиров не имели силы. Тех, кто ложился в воду – были и такие, – силой вытаскивали на берег.

В 2–3 км от речки долгожданный привал на обед. Как дорога солдату команда «Привал!». На какое-то время можно снять с себя винтовку, противогаз и ранец с привьюченной шинелью. Лечь на раскаленную или промерзшую землю, вытянуть ноющие от многокилометрового перехода ноги, а иногда, когда командир делает вид, что не замечает, и снять сапоги, чтобы проветрить сопревшие ноги.

Пообедав и отдохнув – привал длился 30 минут, – снова в путь. В четыре часа прибыли на место. Летние лагеря полка были разбиты на восточном склоне пологого холма. Внизу, метрах в трехстах, – маленькая речушка. Справа гора с отметкой вершины 960 метров и прямо на восток за речкой – другая гора, с отметкой 1200 метров. На отметку 960 метров нам предстоит ежедневно подниматься во время утренней гимнастики. Гору же с отметкой 1200 метров мы обходили стороной. Склоны ее были круты и при попытке подняться на них обрушивали потоки камней.

Два дня занимались устройством жилья и коновязей для лошадей. Установили палатки на 8 человек каждая. Земляные нары (места для постели) и проходы между ними – траншеи глубиной 40 см. Расчистили дорожки и спортивные площадки. На берегу речки оборудовали коновязи. Набили соломой наволочки матрацев и подушек и на третий день уже полностью отдались занятиям по программе.

Жизнь протекала так же напряженно, как и на зимних квартирах. Ни одной свободной минуты. У курсанта не было свободного времени, даже чтобы написать письмо домой. Распорядок дня был рассчитан по минутам. Перемещение во время занятий, в столовую и на уборку лошадей производилось только бегом. Правда, нас не поднимали ночью на проводку конского состава и почти всегда давали час отдыха после обеда (мертвый час). Но час отдыха оказался часом мучений. Воздух в палатке накалялся так, что не только спать, но и дышать было невмоготу.

Вызывали беспокойство фаланги. Их было не так много, но они иногда заползали в палатки. Правда, за полтора месяца пребывания в лагерях в полку был только один случай укуса, да и тот с благополучным исходом. Через 10 дней солдат вернулся из медсанбата.

Несколько слов о распорядке дня курсанта. Объявляется подъем. Через 30 секунд – построение. За 30 секунд надо было надеть брюки и сапоги, выйти из палатки и стать в строй. Очень трудно было уложиться в положенное время из-за скученности. При подъеме курсанты прыгали с нар буквально друг на друга.

Физзарядка. Это бег в гору до отметки 960 метров, а лагерь находился на склоне, на отметке 600 метров. Несколько упражнений и возвращение в лагерь. Надевали гимнастерки и пилотки и бегом на конюшню. Полтора часа – чистка конского состава. Поили лошадей. Задавали корм и бегом в лагерь. Там брали полотенце – и на речку умываться.

Затем завтрак. На завтрак отпускалось 15 минут. После завтрака – бегом на занятия. Все занятия в любую погоду проходили под открытым небом. Самыми тяжелыми были занятия по строевой подготовке, физкультуре и конная подготовка. Строевая подготовка на плацу проводилась младшими командирами под наблюдением командиров взводов и продолжалась два спаренных часа. Полтора часа непрерывной маршировки строевым шагом невыносимо тяжелы. Уже к концу первого часа кажется, что позвоночник не выдержит нагрузок и переломится.

Физкультура была тяжела тем, что мы обжигали себе ступни. Занятия проводились без рубашек и сапог на раскаленной солнцем площадке. Стоять на месте было невозможно. Казалось, что стоишь на раскаленной сковороде. Чтобы не обжечь ступни, надо было все время переступать с ноги на ногу или подпрыгивать. У нас во взводе все ребята подобрались крепкие, все, кроме курсанта Стрельникова, кожные покровы которого не переносили солнечных лучей, ввиду чего ему было разрешено на физзарядке и на физкультуре не снимать рубашку. О конной подготовке я уже писал. Она проходила по той же программе, что и в школе в Чирчике.

В начале июня начались стрельбы. Начинали с миниатюрартполигона. Затем провели стрельбы на винтартполигоне. Винтартполигон представляет собой настоящий артполигон в миниатюре. В канал ствола пушки вставлено ружье калибром 20 мм. Заряжается оно свинцовыми снарядами. Стреляющий находится на наблюдательном пункте. Пушка на закрытой позиции. Данные для стрельбы на глазок. На поражение цели дается 9 снарядов. Это норма. Мне повезло. Уложился в норму по подготовке данных и поразил цель пятым снарядом. Получил хорошую оценку.

Война

Во второй половине июня полк выехал на боевые полевые учения. Ночью заняли боевые позиции. До утра окапывались. Грунты тяжелые. Без лома и кирки не выбросишь ни одной лопаты.

На рассвете наше отделение приступило к выполнению основной работы. Быстро прогнали ходы по боевым порядкам с привязкой батарей и наблюдательных пунктов, и я, как главный специалист по камеральной обработке, приступил к работе на планшете. Нанес на планшет боевой порядок в условных координатах. Приступил к подготовке данных для стрельбы, и – о ужас! – пропал измеритель. Сейчас смешно, а тогда это было ЧП. За утрату казенного имущества полагалось строжайшее наказание, вплоть до гауптвахты. Но не это главное. Главное в том, что нечем измерить дальность командира (ДК) и дальность батареи (ДБ). К поиску привлекли все отделение. Прощупали всю траву на месте работы. Но безрезультатно. Что делать? Начальник школы уже запрашивает, когда будут данные. Командир взвода лейтенант Лебедев в панике.

И тут случилось непредвиденное – пожар. Загорелась сухая, как сено, трава, и на нас катил вал огня. Все бросились тушить пожар. В ход пошли шинели и гимнастерки, сапоги и лопаты. Но оказалось, что не так-то просто при сильном ветре потушить горящую траву.

Только часам к двум пожар был ликвидирован. Когда посмотрели друг на друга, не смогли удержаться от смеха. Лица, шеи и руки были черными, с подтеками пота, а гимнастерки и брюки мало того, что были грязными, но еще местами и прожжены. К тому же сосало под ложечкой. Время обеда. Вот-вот должна появиться кухня. Надо бы умыться, а воды нет. И водоемов поблизости тоже нет.

Вдали в облаках пыли появилась кухня, а впереди скакал старшина. Подъехав к начальнику школы, доложил:

– Началась война. Командир полка приказал накормить людей и срочно вернуться в лагерь.

Сообщение о начале войны с подробностями перехода немцами границы и бомбежек наших городов люди приняли спокойно, как что-то обыденное или даже неизбежное. Ни паники, ни страха. Все были уверены в силах нашей армии, никто не сомневался, что враг будет разбит в самое короткое время.

К вечеру мы были в лагере. Разобрали палатки, погрузились и к утру, совершив 40-километровый марш, прибыли на зимние квартиры в Чирчике.

Началась подготовка к отправке на фронт. Выдавали новое обмундирование, ранцы, котелки и ложки. Нательное белье окунали в бочки с мылом «К» (от вшивости). Батареи получали пополнения из приписников и запасников. Весь световой день шла учеба личного состава совместно с приписниками.

26 июня перед рассветом полк подняли по тревоге. Все думали – едем на погрузку. Но двинулись не только в противоположную от Ташкента сторону, но и не по знакомой нам уже по предыдущим выходам дороге. Поднялось солнце. Утренняя прохлада сменилась дневной жарой. Жара и пыль, поднятая тысячами солдатских ног и конскими копытами, затрудняли дыхание. Мучила жажда. Через 15–20 км колонна втянулась во владения колхоза. Впереди слева виднелся населенный пункт, утопающий в зелени садов и пирамидальных тополей, а справа раскинулись хлопковые поля. В бороздах хлопкового поля стояла вода для орошения.

Что тут началось! Наши приписники (мы их называли «стариками») бросались в борозды и лакали грязную воду. Окрики командиров результатов не дали. Колонна двинулась вперед, а нарушители так и остались лежать на краю хлопкового поля. Ими занимались медики.

В этот день мы прошли 60 км. Привал на завтрак был в полутора километрах за населенным пунктом. На завтрак, а затем и на обед выдавался сухой паек. Пока завтракали, мы с командиром отделения старшим сержантом Пестовским побежали в колхозный сад за виноградом. Но виноград оказался зеленым. Пришлось довольствоваться яблоками, правда, тоже зелеными. Вернувшись назад, нашли только свои гимнастерки, а впереди виднелись клубы пыли. Пришлось немало попотеть, чтобы догнать своих. А подобранные медиками на хлопковых полях вернулись в свои подразделения только по возвращении полка в казармы.

В последних числах июня началась отправка полков на фронт. Курсантов полковой школы распределили по дивизионам без присвоения звания – рядовыми. Я попал в вычислительное отделение взвода разведки 1-го дивизиона. Шла подготовка к погрузке и занятия по расписанию. В первый же день полковых занятий командир отделения и старослужащие красноармейцы решили проверить мои знания. Вели ход с привязкой условных батарей и наблюдательных пунктов. Мне поручили работу на стереотрубе. Работа была выполнена быстро и хорошо. Затем дали работу на планшете и подготовку данных для стрельбы. И эта работа была сделана на «отлично». Все были удивлены: как могло быть, что курсант, не закончивший полного курса обучения, так хорошо владел своей специальностью. Думаю, что о ходе занятий кто-то доложил командиру дивизиона майору Руденко, потому что на следующий день тот меня спросил:

– Почему ты не носишь знаки различия сержанта?

Приказал получить треугольники для петлиц и принять отделение. В мое отделение попали и два бывших курсанта полковой школы – Гриша Шевченко и Стрельников.

В одну из ночей нас подняли по тревоге. Сорокакилометровый марш – и мы на железнодорожной станции Ташкента. Здесь я должен рассказать об одном эпизоде, который немало тогда нас всех взволновал.

Была у нас лошадь по кличке Свинец. Конь со звериным характером. Он долго не поддавался объездке, но и после того, как его объездили, каждый раз хватал всадника за колено, пытаясь стащить с седла. А при приближении к нему любого солдата пытался, и иногда ему это удавалось, ударить копытом или схватить зубами. Попадал в переделки и я. Будучи как-то дневальным, я проходил между коновязями и вдруг, получив сильный удар в плечо, вылетел под ноги лошадям. А это Свинец, как только я с ним поравнялся, прыгнул на перекладину коновязи, пытаясь меня укусить. А укус лошади иногда заканчивается тем, что у жертвы вырывается кусок мяса. Я, к счастью, отделался большим синяком. Свинец не рассчитал, и укуса не получилось, только удар зубами. На мое счастье, не ударился я и об рельс противоположной коновязи. И такие или подобные происшествия случались со многими. И все-таки Свинца мы любили за его твердый характер, который он сохранил даже после кастрации. Так вот этот Свинец отказался входить в вагон. Многие лошади сначала не шли на погрузку, но когда перед такой строптивой лошадью в вагон спокойно входила другая лошадь, то и строптивая меняла свое поведение и поднималась, правда с большой осторожностью, на наклонный помост. А к некоторым упрямцам приходилось применять силу. Выше коленных суставов задних ног закладывалась веревка, и два или четыре человека, стоявших в дверях вагона, ее втаскивали. Применили этот метод и к Свинцу, но он сделал сильный прыжок в сторону, слетел с помоста и сломал ногу. Потом всю дорогу до прибытия на фронт каждого из нас не покидало чувство вины за случившееся.

Погрузили лошадей, имущество и сено, а огневики – пушки и передки. В каждый вагон с лошадьми разместили по четверо солдат, в том числе одного младшего командира, и паровоз дал гудок. Первые сотни километров пути проходили без каких-либо признаков войны. Крестьяне работали на полях. На станциях шла торговля местными товарами, продавали кумыс и даже самогонку. На остановках получали с кухни суп и кашу, кормили находившихся тут же в вагонах лошадей прессованным в кипы сеном и овсом и поили с железнодорожных колонок. Служба шла, а мы набирали ранее потерянные часы сна.

Но вот поезд остановился на станции, заполненной женщинами, стариками и детьми. Тут же, на натянутых веревках, на выжженной траве, на крышах и в окнах товарных вагонов стоящего в тупике поезда сушилась детская одежда, пеленки и белье. Каким-то отрешенным взглядом смотрели на нас старики и женщины. Только дети, бросив свои незатейливые игры, с любопытством смотрели на стоящие на платформах нашего поезда пушки. Они еще не понимали, какая беда обрушилась на них и их матерей. Это был первый встречный поезд с эвакуированными из западных районов страны. Затем мы их видели на всех станциях и разъездах до самой Москвы. А на некоторых станциях – и не по одному. Железная дорога пропускала идущие на запад поезда с войсками.

На пятые сутки эшелон прибыл в Москву. Ночью наш эшелон долго гоняли с одной станции на другую, а к утру поставили в какой-то тупик. Москвы мы, конечно, не видели. Отходить и толпиться у вагонов было строжайше запрещено. Уже позднее ходили упорные слухи, что решался вопрос об отправке нас назад, как дивизии горно-вьючной. Как будто нашу дивизию отправили по чьей-то ошибке. Но комдив, генерал-майор Петров, настоял на отправке дивизии на Западный фронт. Утверждать достоверность этих слухов, наверное, не возьмется никто. Правда, дивизию прямо в эшелонах принял другой комдив в звании полковника. Фамилию его не помню. А генерал Петров, как мы теперь знаем, был направлен на Юго-Западный фронт командиром кавалерийского корпуса.

Через сутки нас снова в эшелонах отправили на запад и поставили под разгрузку на станции Кубинка, что в 60 км от Москвы. Дальнейший путь на запад в походной колонне, и только ночью. В Верее первый привал и приказ: «Занять оборону!» Наш наблюдательный пункт был выбран на городском кладбище восточнее озера.

Надо заметить, что город Верея расположен, как мне показалось, в живописнейшем месте. Речка с красивыми зелеными берегами, в центре города озеро или большой пруд, а вокруг города зелень полей и лугов, чередующихся с перелесками.

Быстро окопались. Оборудовали наблюдательный пункт «по науке». В одной из могил был устроен небольшой блиндажик с перископом, выведенным через крест могилы. Мы были настолько зелены, что даже не догадались устроить блиндаж за пределами могилы и переставить к нему крест с перископом.

День прошел напряженно. Оборудование НП, привязка боевого порядка. Засечка ориентиров и подготовка по ним, а также по огням (то есть площадям, доступным для прохода противника) данных для стрельбы.

Наблюдатели днем и ночью сидели в могиле у стереотрубы и перископа. Так прошли два дня и одна ночь, и снова ночной переход. На запад. Сейчас уже трудно сказать, сколько таких переходов мы сделали до выхода на Днепр.

На западе услышали артиллерийскую канонаду. Получили приказ занять оборону. Развернули боевые порядки. Место для обороны было хорошее. Слегка всхолмленная местность. Есть где спрятать от наземного наблюдения батареи и наблюдательные пункты. Хорошо просматриваемый противоположный берег Днепра и прилегающая к нему территория глубиной до 5 км. Оборонительные сооружения строили основательно. Стрелковые окопы рылись в полный профиль. Закапывали батареи. Для личного состава строились ходы и небольшие блиндажики. Строились КП и НП с перекрытыми подходами.

На второй день нашего пребывания самолет противника сбросил на нашу оборону листовки. Был строжайший приказ: листовки не читать. За нарушение приказа – трибунал. Но думаю, что не было солдата или офицера, кто бы их не прочитал. Нас призывали бросить оружие и переходить на сторону противника, убивать комиссаров и командиров. Перешедшему на сторону противника обещали райскую жизнь. Писали, что наша армия уничтожена, а немецкая армия непобедима, и всякую подобную чепуху. В каждой листовке был напечатан пропуск, в котором Геббельс гарантировал жизнь его владельцу. Листовок было сброшено и сбрасывалось в дальнейшем так много, что в некоторых местах, особенно в жнивье полей, ступить было негде. Немцы бумаги не жалели.

Днем и ночью над нами пролетали на восток немецкие бомбардировщики. Несколько налетов одиночных самолетов на наши позиции успеха не имели и вреда нам не принесли. Редко, но появлялись и наши истребители – «ишаки». Мы плакали, глядя, как их тут же сжигали немецкие «мессеры».

Ельня

На третий день я в составе взвода разведки из 10 человек выехал в действующую армию – на смоленское направление под город Ельню.

Подготовились основательно. Побрились, почистились, получили на 10 дней продовольствие для себя и овес для лошадей. А командир взвода, старший сержант Дрегляйнов, кроме того, решил укоротить свою шинель. У него была хорошая кавалерийская шинель, но поскольку нам предстояло не рубиться в конном строю, а ползать по наблюдательным пунктам, он посчитал, что длиннополая шинель будет мешать. Примерил, сколько надо отрезать, чтобы полы не были ниже колен, и отрезал одну полу, затем перевернул шинель и опять отрезал ту же полу. Дальше ничего не оставалось, как укоротить и вторую полу на столько же. Заменить шинель в ту пору было еще негде, и высоченный сержант в необычно короткой шинели был долгое время предметом всеобщего смеха.

Моста и средств для переправы на нашем участке обороны не было, поэтому переправились через Днепр вброд. Глубина была небольшая. В самом глубоком месте вода доставала до крыльев седла, и, став коленками на седло, можно было переправиться, даже не замочив сапог.

Ехали по проселочным дорогам. Места живописные. Но мы думали о другом. Что там, впереди? Никто из нас не видел войну воочию, и наше представление о войне складывалось из кинофильмов. В то же время где-то в глубине души глодал червяк сомнения. Информации с фронтов о ходе боев в то время мы не имели. Знали, где и когда наши войска покинули свои позиции, какие города оставили, сколько сбили немецких самолетов и подбили танков. И не имели ни малейшего представления о тактике боев, а тем более о стратегии. Мы не знали ничего о немецких танках, самолетах, вооружении и транспорте. Знали только, что у нас все лучше, чем у противника, что мы сильнее, что мы сильнее любой другой армии мира и в состоянии разбить любого противника на его собственной территории. И вдруг произошло что-то невероятное. Правда, в то время ходили слухи о том, что мы заманиваем противника в глубь своей территории, чтобы одним ударом уничтожить его. Опровергнуть такие слухи никто в то время не мог, но к таким разговорам было чувство недоверия. Жило какое-то другое внутреннее чувство, и мы им делились со своими самыми близкими и верными друзьями, что что-то у нас недоговаривают, что где-то крупно просчитались, переоценили свои силы и недооценили противника.

Проезжали через многие, сначала затихшие, как будто вымершие, а ближе к фронту – уже заселенные тыловыми армейскими подразделениями деревни. На колхозных полях не было видно ни техники, ни людей. Зато канонада с каждым часом нарастала. Когда стали четко слышны пулеметные очереди, нашли укромное место на опушке леса у ручья. Спешились. Оставили с лошадьми двух коноводов и отправились выбирать наблюдательный пункт. Было раннее утро. Солнце только поднялось над горизонтом. Впереди слышна ружейно-пулеметная перестрелка. Огневики пушечной батареи рассказали, как безопасней пройти на наблюдательный пункт батареи. Не прошли и половины дистанции до НП, как услышали завывающий звук самолета. Это приступила к работе так называемая «рама» – немецкий самолет-разведчик с двойным фюзеляжем. Заработали и батареи противника, обрабатывая передний край нашей обороны. Но нам разрывов видно не было.

Появился, а затем стал быстро усиливаться гул теперь уже не одиночного самолета. Из-за горизонта появились три самолета Ю-87. Сделали круг над нашими позициями, зашли на второй и в одном месте круга стали со страшным воем проваливаться. Выходили из пике, набирали высоту и снова заходили на цель. Во время пикирования от самолетов отделялись черные капли, и были видны вспышки стреляющих пушек и пулеметов.

Сделав несколько заходов, самолеты ушли, а мы поспешили на высоту, чтобы укрыться на наблюдательном пункте. Как-то неуютно лежать на открытом месте, когда над тобой делают заходы на цель самолеты противника.

По неглубокому ходу сообщения, нагнувшись, прибежали на наблюдательный пункт. Небольшой блиндажик в один накат на скате невысокого холма, полого спускающегося к речке. На земляных нарах, прикрытых плащ-палаткой, сидел лет тридцати – у нас командиры такого возраста считались стариками – старший лейтенант. Сбившиеся черные волосы закрывали широкий лоб. Шевиотовая офицерская гимнастерка порядком помята, но застегнута на все пуговицы. Офицерская полевая портупея в полном комплекте, даже свисток занимает свое место. Взгляд сосредоточенный, строгий.

Наш старший командир, начальник разведки дивизиона младший лейтенант Куропаткин, доложил по всей форме, кто мы и цель нашего прибытия.

– Садись, младший лейтенант, я уже все знаю. Мне звонили с батарей. Ты зачем привел такую ораву? Или ты думаешь, у меня здесь казарма? Ты видишь, мы еле вмещаемся вчетвером. Отправляй своих гавриков обратно. Могу оставить только двоих, и то на день-два, не больше. Это сегодня фрицы нам дали выходной, а завтра ты увидишь, что здесь будет твориться.

Наш Куропаткин стал уговаривать старшего лейтенанта разрешить нам понаблюдать за передним краем до вечера, а за ночь мы оборудуем свой НП.

Остановились на том, что он двух своих разведчиков отправит в тыл – на батарею, отдохнуть, помыться и отоспаться, а нас шесть человек оставляет при условии, что мы будем выполнять роль разведчиков-наблюдателей батареи, то есть вести журнал наблюдателя и при появлении чего-нибудь существенного докладывать командиру батареи. Оставляет только шесть, и не больше. Все восемь человек в блиндаж НП не вместятся. Двое наших отправились к лошадям, а мы, сложив в угол свои ранцы, приступили к работе.

Ознакомились со схемой ориентиров. Младший лейтенант составил график дежурства наблюдателей, и приступили к работе. Первым занял место у окуляров стереотрубы командир. Мы, расположившись прямо на полу наблюдательного пункта и в ходе сообщения возле него, с нетерпением ждали своей очереди. Нам казалось, что он так никогда и не уйдет от стереотрубы. Но вот Куропаткин заявил, что на переднем крае ничего не видно, и уступил место следующему. Договорились, что каждый понаблюдает по 10 минут, а уже затем наблюдение пойдет по графику.

А тем временем старший лейтенант рассказывал, что на этом рубеже их дивизия стоит уже больше 10 дней, – к сожалению, память не сохранила номер дивизии – и что все это время противник атакует наши позиции. Бывает, что имеет успех – тогда ему удается потеснить нашу оборону. Наши переходят в контратаку, и он, не успев закрепиться, снова откатывается назад.

Подошла и моя очередь занять место у стереотрубы. День стоял солнечный. Видимость хорошая. Десятикратное увеличение прибора и небольшая дальность позволяли видеть каждую морщинку на местности. В сторону противника, прямо на запад, – пологий спуск, поперек которого в нескольких сотнях метров от нас протянулись наши окопы. Метрах в ста впереди окопов протекала речка шириной метров пятнадцать. Это нейтральная – ничейная земля. Прямо за речкой – еще в полусотне метров – уже окопы противника. Левее основного направления к самым вражеским окопам подходила низина, поросшая кустарником. Она позволяла немцам скрытно перебрасывать на передний край подкрепления и боеприпасы. Еще левее на горизонте были видны остатки деревни – колодезные журавли да обгоревшие деревья. В центре обзор закрывался переломом холма, северный скат которого покрывал смешанный лесок.

В наших окопах кипела жизнь. Были видны головы передвигающихся красноармейцев, направленные в сторону противника винтовки, а кое-где и «максимы». На стороне противника ни единого движения заметно не было, только кое-где поднимались над землей дымки от пулеметных очередей да винтовочных выстрелов. Перед нашими окопами рвались одиночные снаряды или мины. Наша артиллерия молчала.

Кончилось время, отпущенное на обзорный осмотр переднего края. К стереотрубе сел наблюдать проходивший первым по графику, а мы, свободные от дежурства, устроились на отдых – кто где. Здесь же, на земляном заплеванном полу, подстелив плащ-палатку, уснули.

Весь день шла ружейно-пулеметная перестрелка. Впереди нашего наблюдательного пункта в районе наших оборонительных сооружений непрерывно рвались одиночные орудийные снаряды и мины. Над нами с шипением проносились снаряды тяжелой артиллерии, работающей по нашим батареям. Наша артиллерия молчала. Артиллеристы берегли снаряды.

Подошел вечер. Над горизонтом стала спускаться дымка вечернего тумана. Видимость ухудшилась, а затем и вовсе пропала. Вооружившись двумя саперными лопатами, взятыми у благодетелей, приступили к оборудованию своего наблюдательного пункта. Работали всю ночь. Одни копали, другие заготавливали и носили жерди и хворост. Орудием для заготовки лесоматериала нам служили клинки.

Укрытие получилось не хуже, чем у наших соседей. Правда, только в архитектурном отношении. В прочности наш наблюдательный пункт отставал. У соседей он был перекрыт бревнами в два наката, а у нас жердями и хворостом. Для маскировки присыпан землей и укрыт дерном. Отрыли даже ход сообщения, соединив его с ходом сообщения наших соседей.

Траншея была мелкая, и пройти по ней можно было только на четвереньках, но при необходимости можно было выйти не замеченным противником. Мы знали, что как мы, так и немцы в первую очередь охотятся за наблюдательными и командными пунктами. При уничтожении НП артиллерия остается слепа, а пехота на какое-то время – неуправляема.

У амбразуры, на вбитый в стенку обрубок жерди, установили стереотрубу, а через перекрытие просунули перископ. Теперь у нас для наблюдения было два оптических прибора. Биноклями, их у нас было два, в наших условиях пользоваться было опасно. Другое дело, когда идет наступление. Там весь передний край закрыт гарью и пылью настолько плотно, что блеска стекол приборов противник не разглядит.

Коротка летняя ночь. Не успели закончить маскировочные работы, как ночь посерела. Быстро рассветало. Надо было готовиться к жаркому дневному бою. Нам говорили, что предыдущий день затишья – это как перед грозой или даже перед бурей. Быстро позавтракали и, оставив наблюдателя и дневального у входа на НП, легли отдохнуть после бессонной ночи. Усталость и завтрак сделали свое дело. Через несколько минут все спали.