Таежный тупик

Картошки Агафья надеется собрать ведер триста. Это по-прежнему основа ее питания.

– А зачем конопля и пшеница в столь малых количествах?

Оказалось, семенной фонд! Помощь «мирская» – дело хорошее и приемлемое, а все же – береженого бог бережет – полезно помнить об «автономии». Сейчас запас продуктов у «пустынницы» таков, что год бы она продержалась. Расспрашивала, чем и как надо кормить собаку и кур, принесла для пробы козам подол комбикорма.

– Ты рассказала бы нам, чем сама жива и сыта? – попросил от костра Ерофей.

Агафья с готовностью рассказала, что ела вчера, что собирается есть сегодня, что будет завтра. За стол садится два раза в день – в обед и ужин. Еда монотонная, но вполне сносная: суп из сушеных груздей и картошки, сама картошка, суп из гороха, приправой – репа, морковка, лук и чеснок. Каша овсяная, рисовая, пшеничная. Иногда ложка масла, меда. Между обедом и ужином, как семечки, – кедровые орешки. Хлеб белый, квашеный, печенный на сковородке. Венец всему – молоко. К нему Агафья привыкла, чувствует его силу и потому готова возиться с козами. Скучает по рыбе, когда-то очень доступной в этих местах. Этим летом пробовала бросать в Еринат сетку, но неуспешно – уволок паводок. Яйца Агафья уже пробовала, и куриный отряд во главе с петухом кое-что может ей подарить. А ударят морозы – можно будет заколоть коз, и Ерофей, питаем надежду, добудет марала.

Ерофей остается в этой таежной закути главным помощником и советчиком. Нам он признался, что по прежним делам своим в геологической партии очень скучает. Хотел бы вернуться. «Начальство звало, но в этом году не вернусь – гордость не позволяет». Потерпев неудачу в промысле зверя прошлой зимой, этим летом Ерофей в леспромхозе промышлял травы, коренья, папоротник и готовился к зимней встрече с тайгой – подлечил на горячих ключах «морозом битые» ноги и, главное, много беседовал о промысле с людьми опытными. К месту промысла Ерофей собирается загодя, чтобы помочь вот с этого горного огорода выбрать картошку. Агафья на эту помощь рассчитывает.

* * *

Ожидание вертолета опять собрало нас к Дружку. Пес наблюдал за резвившимся около конопли бурундуком. Бородатые, как апостолы, козы молчаливо продолжали изучать странного новосела. Агафья то и дело семенила к Дружку с едою. И пес особую эту заботу уже оценил – терся о валенок и старательно, насколько позволял поводок, метил новую территорию.

– Вот-вот, повыше подымай ногу! – поощрял Ерофей. – Теперь все тут твое. Береги имение от медведей и докажи, на что способны собаки в дружбе с людьми.

Дружок первым услышал шум вертолета – поставил топориком уши и вопросительно стал крутить головой. Но когда мы пошли по дорожке к косе, с привязи он не рвался. И Агафье это понравилось.

Вертолет, прихватив Ерофея, успел слетать наверх к старой избе за солью. А когда мы все поднялись над рекой, Олег Кудрин сделал нам и Агафье подарок – пролетел у горы над избушкой.

Сентябрь 1988 г.

.

«Замужество»

В январе получил от Агафьи большое, на восьми страницах, письмо-отчет о житье-бытье. В нем, как всегда, на первом месте стояла картошка: «320 ведер… На одну это много…» Сообщалось, что к зиме для привезенных кур поставлен маленький сруб с печкой, что куда-то исчез кот, что одного козла заколола на мясо, что если соберусь приехать, то хорошо бы привезти веревку-привязь. «Корма козам заготовила вдоволь. Да еще Николай Николаевич Савушкин, когда прилетал, то сена привез и петушка. Петушок сначала, наверно, от робости, не пел, а сейчас поет и за курами начал бегать». Подробно и очень толково в письме изложено было событие, удивившее урожденную таежницу: «Я побытку вам опишу, всю жизнь не пришлось видеть такой побытки».

В ноябре, наблюдая в окошко волнение коз, Агафья вышла во двор. На огороде, в двадцати шагах от избы, стояла серого цвета не то собака, не то волк. Агафья схватила висевшее у двери ружьё и «дала выстрел вверх для острастки». Собака не убежала. «Тогда я дала выстрел уже с прицелом, но промахнулась». Собака и после этого не убежала. Озадаченная Агафья покрепче заперла коз и из окошка стала наблюдать за двором.

Привезенный в прошлом году Дружок («хорошая собачка, но для забавы только – никого не облает») встретил таежную гостью своеобразно. Пытаясь не пустить с огорода во двор, впился ей в нос, но отпора не получил. А через день две собаки (так решила Агафья) уже вполне дружелюбно бегали по двору, лежали вместе на объеденных козами ветках. Утвердившись в мыслях, что это чей-то приблудный пес, Агафья высыпала на пень в огороде миску вареной картошки. Собака с жадностью проглотила еду.

И стали жить в «усадьбе» две собаки: Дружок и большая, подозрительных повадок гостья. «Козы привыкли. И я привыкла, клала еду, уже без опаски». Все собака съедала, но вела себя странно: в клочья, как ножницами, порезала прикрывавшее лук красное байковое одеяло, порвала мешки с хлебным и травяным комбикормом, вырвала клочья из висевших на прясле старых штанов.

Природная любознательность побудила Агафью попытаться изловить странного зверя. Из тонких жердей она соорудила ловушку, протянула в избу веревку от ее дверцы, положила приманку. Но собака только косилась на западню и ни разу к ней не приблизилась.

О том, что эта игра опасна, стало ясно однажды утром. Перед тем ночью Агафья слышала рев марала. «Смертельно ревел, я подумала: кто-то его порешил». А утром серая собака, и следом за нею Дружок прибежали, облизываясь, с реки. На мордах у них была кровь и клочья оленьей шерсти. Это вернуло Агафью к мысли о волке, заставило осторожней выходить из избы…

Конец истории я узнал через три месяца, когда сам увидел ловушку, рваную шкуру марала, висевшую на жердях, и место у изгороди, где пуля настигла… матерого волка. «Да, это был волк, – сказали специалисты, принимавшие шкуру. – Поведение? Можем только пожать плечами. Никогда ничего подобного даже слышать не приходилось».

Приблудный зверь прожил у таежной избы более шести недель. Можно было бы строить предположения: одинокую волчицу задержал кобелек. Но оказалось, зверь был примерно четырехлетним самцом.

Для Агафьи в ее бедной событиями жизни история эта получила мистическую окраску. А драматические события этой весны Агафья прямо связывает с «пришествием волка» – «Знамение. Это было знамение»…

* * *

Во второй половине февраля я получил от друзей телеграмму: «Агафья больна. Будем вывозить ее на вертолете в Таштып». А через четыре недели в письмах и телеграммах ошеломляющее известие: «Агафья вышла замуж». Называлась фамилия, имя и отчество новобрачного. Пока я, встревоженный и озадаченный, собирался в неблизкий путь, пришло еще письмо от Агафьи. Ни слова о «замужестве». Кривые, торопливые строчки, как обычно, с упоминанием бога, с пожеланием здоровья. Суть: «Приезжайте Христа ради – больна и скорблю».

… Из Таштыпа, стоящего на краю абаканской тайги, лететь собрались втроем: Николай Николаевич Савушкин, уже много лет принимающий в судьбе Лыковых человеческое участие, и мы с журналистом Николаем Устиновичем Журавлевым, побывавшим у Лыковых в 1982 году. Непривычно без Ерофея. Он на буровой вахте. После двух лет профессиональной охоты понял, что взялся не за свое дело. Снова попросился в бурильщики. И еще новость: геологоразведочный участок доживает последний год. Поселок – ближайший к избе Агафьи жилой очаг – будет брошен, добираться в этот угол тайги без самолетных оказий станет сложно, почти невозможно…

В лесхозе и на аэродроме в Таштыпе у друзей и знакомых пытаемся выяснить: что там, в тайге? Все улыбаются: вышла замуж. Называют «молодожена», местного жителя, старовера.

Уже от летчиков с огорчением узнаем: «хозяина дома» на месте нет, три дня назад с попутным рейсом улетел из тайги.

Абакан в этом году вскрылся рано. На всем течении река уже безо льда. Но недавно выпавший снег окаймляет зеленоватую воду, сахарно блестит на сопках. Тайга прозрачна, между деревьями увидел бы сверху даже и зайца. Но ничего живого не видно, хотя здешний кедровник не беден.

Вертолет спешит по делам. Потому пролетаем, не приземляясь, поселок геологов, потом видим слева по Абакану старую брошенную избу Лыковых. И вот струйка дыма жилой избы, коза на привязи, собака беззвучным лаем приветствует вертолет и уже по привычке бежит к тому месту, где он обычно садится. Пока делаем разворот и снижаемся, к обрыву около речки торопливо семенит и хозяйка в серой мешковатой одежке, в обычном своем платочке, в отороченных заячьим мехом калошах-валенках…

Разговор с ходу – не на главную тему. Агафья показывает место у речки, где был задран волком марал. Потом показала у избы место, где странный волк был застрелен. «Нареченный» Агафьи, едва увидев приблудного зверя, сказал: «Какая собака… Волк!» Немедля его застрелить настояла Агафья. Соображение: «Давай маленько повременим – прилетит Василь Михайлыч, поснимает», – было отвергнуто: «Не можное дело с волками-то жить. Еще расплодятся…»

Странного поведения волк был не единственным зверем, забежавшим в эти края зимой. Дней десять назад к обрыву реки целая стая волков выгнала молодого марала. Олень сорвался с обрыва, сломал ногу и ободрал бок. Спасаясь от хищников, он забрел в реку против избы. Обреченного зверя застрелили. Разделка туши, засолка мяса была последней страницей недолгой семейной жизни.

Понимая всю деликатность момента, мы не спешили с расспросами, Агафья сама начала. Мы слушали, не перебивая, пока она выговорилась. «Теперь все. Написала Сергею Петровичу Черепанову (начальнику геологоразведочной экспедиции): „Отрекаюсь от Тропина Ивана Васильевича“. Написала матушкам (монашкам) на Верхний Енисей покаяние и моленье постричь в монахини».

Уже вернувшись из тайги в Абазу, разыскали мы несостоявшегося супруга, поговорили с начальником геологоразведочной экспедиции, посетившим «молодоженов» в «медовый месяц». Сопоставление услышанного проясняет драму, рядовую, обычную в море житейском, но тут, при обстоятельствах исключительных, горько-болезненную.

«В миру жить грешно, в миру жить нельзя». Это воззрение сам старик Лыков сохранил до последнего издыхания и дочери завещал неотступно держаться «праведной веры» – не благословил присоединиться даже к родственникам-единоверцам, живущим в глухом селении Горной Шории. И Агафья завета держится крепко. Облегчение ее участи «тятенька» видел в залучении кого-либо в их таежное уединение. Жизнь показала: желание неосуществимо. Несколько человек, в разное время сюда просочившихся, оказывались либо отпетыми прохиндеями, либо людьми наивными, «тронутыми». Агафья с юмором рассказывала об «ищущих», называя иных «в уме не утвержденными», других «заплутавшими в вере» либо ни на что не способными для жизни в таежной закути.

Понимая, что рано или поздно «прихожанство» может кончиться драмой, мы попросили власти в Таштыпе и геологов, без транспорта которых добраться сюда весьма трудно, огородить Лыковых от праздного любопытства и «прохиндейства». И в целом это вполне удалось. Но самой-то Агафье приказать невозможно – характер лыковский. Познав общенье с людьми, она без него уже тяготилась и не теряла надежды устроить жизнь по тятенькиному завету. Этой зимой желанный случай как будто бы «приискался». В поле зрения таежницы оказался единоверец, даже по шестому или седьмому колену родня – Иван Васильевич Тропин. Живя в Абазе, он не раз у Агафьи бывал – привозил соль, муку, кое-какие хозяйственные вещи, сочувственно относился к ее судьбе. Священные книги Иван Васильевич читал и толковал ничуть не хуже Агафьи. «Однако заражен мирским духом, горазд на питье и во хмелю богохульствует», – со вздохом рассказала Агафья, посетившая его дом в Абазе во время поездки к родне.

Семейная жизнь бородатого старовера не задалась – жену то ли прогнал, то ли сама ушла. Находясь на пенсии, бобыль устроился на работу к геологам лодочником. Кто кому знак подал, выяснить мы не сумели. Так или иначе, Иван Васильевич появился в Тупике с видами на жительство. Возражения, как мы поняли, не было. Но Агафья предложила «жить как брат и сестра». Без большого труда шестидесятитрехлетний единоверец сумел объяснить ей, что такое житье невозможно: «Мы же живые люди, да и бог против ничего не будет иметь – надо жить как муж и жена».

О ЗАГСе, разумеется, речь не шла – ни бумаг, ни печати, ничего «мирского» Лыковы не признавали, и Агафья на том стоит крепко. Однако средство узаконить союз она нашла – написала монашкам на Енисей просьбу благословить замужество, а Иван Васильевич взял на себя обязательство доставить бумагу по назначению. Сам он, показывая серьезность намерений, пригласил в свидетели начальника геологоразведочной экспедиции, которого Агафья хорошо знала. Сергей Петрович нам рассказал, что был поражен преображеньем избы – «посуда сверкает, простыни на постели».

«Медовый месяц», однако, оборвался до срока. Причина тому, как можно понять, простая. Все, чем начинается супружеская жизнь, для Агафьи оказалось не медом, а горькой полынью. Возраст (ей сорок пять), строгости веры, запоздалость всего, испуг – все слилось воедино, все несчастная женщина почувствовала как греховное, ненужное и нелепое.

Выяснение отношений по всему происшедшему привело к ссоре. Обозначились два строптивых характера, к тому же из двух различных миров. Не знаю, входил ли в «брачный контракт» вопрос о месте жительства. Иван Васильевич говорит, что, обдумывая житье, купил дом в стороне от поселка Таштып «для уединенной жизни». Агафья будто бы молчаливо согласилась на «вылазку» из тайги, но в решительный момент объяснений отказалась куда бы то ни было перебраться. На что суженый заявил: «Ну а я тут не смогу и не хочу жить». В ответ Агафья написала свидетелю их союза нечто вроде торжественной декларации: «От Ивана Васильевича Тропина отрекаюсь!» А самому Ивану Васильевичу вручила послание «матушкам» на Енисей, со слезным покаянием и мольбой о пострижении в монахини. (Речь не о монастыре, а о жизненном статусе.)

В Москву Агафья писала в смятении чувств и мыслей: надо было с кем-то потрясением поделиться. В размышлениях – как же быть? – я напомнил ей о последнем приезде родственников и сказал, что вижу единственный выход из тупика – переселиться в поселок единоверцев.

– Не можно… – задумчиво говорит Агафья, теребя ногтем серебристый барашек вербы.

Невозможность житья в поселке, даже в отдельной избе и со своим огородом, Агафья по-прежнему объясняет ссылкой на «тятю», который такое перемещение не благословил, а также «замутнением веры» – «детишки-то с красными тряпицами на шее ходят, фотографируют». Приезжающий сюда доктор внушил ей также мысль, что в поселке она умрет от гриппа.

За семь лет общения мы уже знаем, как трудно Агафью убедить во всем, что не согласуется с ее привычками, освященными крепостью веры. Она всех выслушает, а решение примет, полагаясь лишь на свое понимание обстоятельств. Ломка жизненного стереотипа для нее трудна и может быть в самом деле губительна. Но тут, в таежной ловушке, угроза жизни ее почти осязаема.

– Жалуешься на простуды. А можешь и подвернуть ногу, или медведь заломает. Сляжешь, и некого позвать на помощь – геологов скоро не будет.

Теребит пальцами веточку вербы:

– Что бог дасть…

С полуслова понимая тревожный вопрос о возможных последствиях скоротечного брака, Агафья поднимает глаза.

– Да уж нет, бог миловал, дитя не будет. Бог миловал…

Возвращаясь к пережитому, она опять говорит о подробностях появления возле избушки волка.

– Знамение было. Знамение…

* * *

Время врачует раны. На пережитое Агафья смотрит уже с изрядной долей иронии, раза два даже весело рассмеялась. Налаживается аппетит. До пасхи – три дня, и Агафья, показав нам курятник, вынесла решето с яйцами:

– Собрала к празднику…

Домашняя живность – куры, козы, собака – требует внимания и ухода. Но это как раз то, что крайне необходимо, хоть чем-то заполнить жизнь. Да и в добротной еде при неважном здоровье нужда острая. «Зимой заколола козла. А с Христова воскресенья буду пить молоко». Из краснотала Агафья связала вершу – надеется в Еринате наловить рыбы.

Прямо у двери висит ружье с патронташем. «Дробь – на рябцов, пули – против медведей».

– А ну, покажи, как стреляешь.

Агафья охотно берет одностволку и целится в берестяной короб, лежащий на огороде…

– Ну вот тебе, ворошиловский стрелок – одна дробина! – смеется Николай Николаевич. – В медведя не попадешь.

– Избавь господь от медведя…

Мы тихо беседовали, глядя на апрельский парок, струившийся над огородом, когда вдалеке послышался звук вертолета. Агафья услышала его первой и встрепенулась:

– Вот и прощанье…

По тропке катимся вниз на галечную косу у речки.

– Спасибо, что навестили…

Сквозь рев машины голос не слышен. Но так красноречива поднятая кверху рука, выразительны глаза, так щемяще больно видеть маленькую фигурку возле воды…

Погода неважная. Летчики не решаются лезть в облака над горами. Летим по каньону, повторяя изгибы холодной и равнодушной реки.

Апрель 1989 г.

Хождение до «матушек»

Слово «матушки» я слышал от Агафьи и Карпа Осиповича множество раз. Речь шла о каких-то глухих поселениях староверов на Верхнем Енисее. Кто-то жил там уединенно, оторванно от людей, и это Лыковых занимало и волновало. Постепенно дошли к Лыковым имена: матушка Максимила, матушка Надежда, еще какое-то имя. Все были монашками – «матушки». Молва о Лыковых достигла Верхнего Енисея, пришли оттуда приветы на Абакан. «Матушки знают про нас», – сказал незадолго до смерти Карп Осипович.

О возможности свидания с матушками в то время не помышлялось. Но после того, как Агафья летала на вертолете и самолете, после того, как поездом ездила к родственникам в Таштагол, свидание с матушками перестало казаться несбыточным. В этом году в апреле Агафья прямо сказала, что летом намерена пробираться на Енисей. Трудности путешествия и особое ее положение в жизни, конечно, заботили, но остановить не могли: «Как-нибудь с божьей помощью…» Мы с Николаем Николаевичем Савушкиным готовы были ей помогать, но тут приспело путешествие на Аляску, и я сумел лишь кое-что разузнать о местах обитания матушек от туристов.

Большой Енисей сливается в Туве у Кызыла из двух горных рек. Одну из них, Каа-Хем, туристы давно облюбовали для спортивных плаваний на плотах и на лодках. Рискованное путешествие по порожистой быстрой воде дает острые ощущения и возможности видеть дикую, еще не затоптанную человеком природу.

Больших селений тут нет – редкие избы давно поселившихся староверов.

Московский инженер Олег Сергеевич Дерябин, припоминая у карты путь по реке, сказал, что был у матушек пять лет назад. «Маленький монастырь – семь женщин. Настоятельницу зовут Надежда. Уже старушка, но все хозяйство ведет исправно. У них там было две лошади, три коровы, куры, пасека, огород с картошкой, арбузами, помидорами, огурцами. Для горной Тувы это почти „мичуринство“. Нас встречали приветливо. Угостили молоком, медом, попросили починить им сарай. Ночью, помню, разбужены были ударами в рельс. Пожар? Оказалось, настоятельница прогоняла медведя. Крошечный монастырь является осколком разоренного в этом крае после войны большого монастыря…»

Олег Сергеевич снова собирался в эти края. Погоревав, что не можем отправиться вместе, условились свидеться осенью. Договорились, если встретит на Енисее Агафью, всячески ей помочь.

И вот сидим у нас в редакции над картой Тувы. Олег Сергеевич находит точку на Каа-Хеме (Малом Енисее). «Тут я встретил Агафью. Чуть выше, у глухой таежной избы спросил, не слыхала ль хозяйка о гостье. «Да я, – говорит, – третьего дня с ней вот как с вами стояла. Она в монастырь приходила».

Монастырь был на месте. Настоятельница Олега Сергеевича узнала. Пожаловалась: «Все ветшает – сами стареем, и постройки поизносились. От пасеки осталось три улья. Одна корова осталась. Кормимся огородом».

Агафья гостила в монастыре три дня. Встретили ее тут ласково. Все показали – молельню, хозяйство и огород. Рассказали, какими путями сюда пришли, и, конечно, внимательно слушали гостью, которой тоже было что рассказать. Три дня для знакомства было довольно. Выяснилось: вера Агафьи со здешней не совпадала. Но от обычных «идеологических дискуссий» обе стороны воздержались. Проводили Агафью, как и встретили, дружелюбно, одарили гостинцами. «Она как ребенок, – сказала мне настоятельница, – чистый ребенок…»

Гостевой якорь Агафья бросила у живущей на ручье Чударлык матушки Максимилы. В здешнем селении десять изб. Живут тайгою, огородами, держат кур, скотину. Максимила тут служит духовным пастырем. К ней приходят со всеми бедами и заботами – посоветует и рассудит.

Агафью встретила Максимила сердечно. Обнаружилось близкое сходство веры, да и возраст сближал. Какими были тут разговоры в течение трех недель, Олег Сергеевич выяснить не сумел. При нем решался главный вопрос: оставаться ли тут Агафье, а если уезжать, то одной или вдвоем с Максимилой? Вопрос этот был, судя по всему, главным в одиссее на Енисей. Агафья попыталась залучить жилицу в свою обитель на Абакане. Она явилась с подарками: двумя мешками картошки – вот, мол, какая родится в ее огороде. Картошку хвалили, дивились рассказу о богатствах леса на Абакане, однако согласиться оставить насиженное место Максимила не захотела, предложив Агафье поселиться на Енисее. Агафья с ответом не торопилась, но, пожив две недели, остаться наотрез отказалась: «Земля родит у вас плохо, кедрача почти нет, воздух негодный – я мерзну, задыхаюсь и кашляю».

Все прояснилось, можно было и уезжать. Но как? До дома четыреста километров бездорожной тайги. Ангелом-разрешителем трудностей оказался Олег Сергеевич. Он появился в поселке в непромокаемых одеждах и в красном шлеме. Познакомившись, он, как было условлено, предложил: не надо ли чем помочь? Агафья обрадовалась московским приветам, на Максимилу же больше подействовала борода Олега Сергеевича – для староверов борода надежнее паспорта. За предложение спуститься на плоту до Кызыла, а там самолетом лететь в Абакан сразу все ухватились. «Только уж просим, у Байбальских порогов Агафью высади, пусть пройдет посуху». Агафья сказала, что ни воды, ни самолета она не боится, что у нее есть резиновые сапоги и что к утру она все свое соберет, со всеми простится».

Олег Сергеевич – мастер спорта и уже тридцать лет плавает по горным рекам. Некоторые его друзья из этих плаваний домой не вернулись – потери у сплавщиков чуть меньше потерь альпинистов. Река Каа Хем, правда, не из самых свирепых, но слабых не любит: пятая категория трудности (при шести существующих). Сам Олег Сергеевич эту реку проходит на каяке. А всего безопаснее плот на надувных шинах. На таком плоту следом за москвичами по Каа-Хему этим летом сплавлялась группа из Абакана. Руководителем группы был Сергей Попов, и – тесен мир! – на плоту оказался Олег Николаевич Чертков, школьный учитель, однажды гостивший на Абакане у Лыковых. На вопрос: «Ребята, подвезем Агафью в Кызыл?» – с плота ответили дружным согласием и сразу же стали готовить место для неожиданной пассажирки.

К реке Агафья явилась с двумя котомками (иконы, книги, харчи, посуда) и туеском с ключевой водой. Максимила и старушки сельца ее провожали. Пока прилаживали к плоту поклажу и проверяли крепление весел, Агафья и Максимила, отойдя в сторону, тихо беседовали. Агафья, как девочка, бросала камешки в воду. Максимила украдкой вытирала глаза. Под конец, повернувшись к реке, они помолились. Уже у плота Агафья без всякой надежды спросила: «А можа, поедешь?» – «Нет, нет! – за Максимилу ответил хор провожавших. – Матушку не отпустим!»

«Ну и все. Помахали руками, толкнулись, и река быстро понесла плот. Я плыл на каяке то рядом, то обгоняя плывущих. Чувствовали ответственность за сидевшую в центре плота пассажирку. Но Агафья не унывала. Вид у нее был далеко не спортивный – мешковатое темное платье, пальтишко, комканый черный платок. Но путешествие по летней чистой реке – радость. Заметив улыбку Агафьи, помахал ей рукой. Она откликнулась: «Домой еду!»

У опасного Байбальского порога, как было обещано, сделали остановку. Агафья с туристкой Леной Шестак вышла на берег, а плот понесся по белой кипящей воде… Все кончилось благополучно. Когда вновь рассаживались, Агафья сказала: «Я молилась за вас!»

В путешествии по Каа-Хему были две ночевки. Один раз стояли у избушки охотника. Пока поднимали палатку, Агафья успела набрать грибов. Постукав кресалом о кремень, развела свой отдельный маленький костерок. В литровой кастрюльке сварила рисовый суп с рыжиками. Вместо чая выпила отвар пихтовника. И мы, предупрежденные о ее «автономии», не настаивали…

У большого костра центром внимания была, конечно, Агафья. Мы расспрашивали, она рассказывала. Иногда казалось: не нам говорит, а беседует сама с собой. Несколько раз вспоминала оставленных у геологов коз и кур, собаку Дружка. На ночь молилась, глядя на реку. Спала она с Леной один раз в избушке, другой – в палатке. Предложили ей надувной матрац, отказалась, положила под бок свое пальтишко…«

Двести десять километров плыла Агафья по «реке пятой категории трудности». Олег Сергеевич в рассказе о путешествии особо подчеркнул неприхотливость попутчицы: «Городской человек с непривычки бы охал и ахал, а она как будто всю жизнь только и делала, что плавала на плоту».

Обещан был на прощание Агафье значок «Турист СССР». И она, конечно, его вполне заслужила. Для туристов опасной и трудной была река. Агафье же все путешествие к матушкам было преодолением трудностей. Олег Сергеевич упустил как следует расспросить, каким образом добиралась она из дома. Но выяснил: вначале был вертолет, потом автомобиль («Агафью несколько раз за дорогу рвало»), потом – верховая лошадь. Все для паломницы было в новинку, и ко всему она подступалась со смелостью коренной сибирячки.

Ей, конечно, с готовностью все помогали. В Кызыле билеты на самолет туристы купили заранее. «Нужен еще один». «Хоть бы министр авиации полетел – нету!» А когда в порту узнали, какой летит пассажир, место нашлось.

Но за всякую помощь Агафье приходилось нести тяготы жадного к ней любопытства. В Кызылском аэропорту вокруг нее сразу образовалась толпа. И дело дошло до автографов. Устроили паломницу в комнату, именуемую «депутатским залом». Тут она и вздремнула, подложив под бок мятую одежонку.

В самолете держалась спокойно, глядела в иллюминатор. Когда сели, летчик, проходя к выходу, наклонился к Агафье: «Ну о чем думала, когда летели?» – «Молилась, чтобы скорее сел».

Город Абакан для Агафьи был местом новым. Высоким домам она не удивилась, но впервые оказалась внутри высокого дома. И сразу же возникли проблемы. Как готовить еду? Газ показался ей делом греховным, но, поскольку костер во дворе разводить не решилась, рисовый суп сварила на газе. И с водой затруднение вышло. Запас в пятилитровой берестяной посуде иссяк. А из крана воду Агафья брать отказалась – «не освященная». Пришлось свозить ее на реку. Поохала, повздыхала – «лодки с мотором ходят», но делать нечего, «освятив» воду, наполнила туес… Спала две ночи, не раздеваясь. Радио попросила «закрыть» – «нельзя икону вешать, если в избе радио». Не включали из уважения к гостье и телевизор. Ошеломляющий эффект произвел туалет – «дернул за веревочку, и ничего нету».

Все это рассказал мне по телефону из Абакана Олег Николаевич Чертков. Гостью свою он довез до Таштыпа на автобусе. Там она заночевала в лесхозе и знакомым путем, с авиаторами, добралась до геологов. «Козы и куры уже отвыкли от путешественницы, – написал Ерофей. – Мы помогли ей все погрузить в вертолет… Около месяца пустовала избушка». Ерофей сообщает еще, что база геологов закрывается, уже разобрали дома, вертолетом Ми-6 вывезли оборудование. Делалось все на глазах у Агафьи, и она понимает, конечно, что значит уход геологов – остается совсем одна. Обеспокоенные этим известием, явились на Абакан посланник родни из Шории Анисим Никонович Тропин и разжалованный «муж» Иван Васильевич Тропин. Первый в который раз уговаривал перебраться к родне, сказал, что приехал с этим в последний раз. Тропин-второй опять внушал серьезность намерений: «Хочешь – останусь тут, хочешь – переберемся поближе к людям». Отказала обоим: «Запасов много. Проживу, сколько богу будет угодно».

Николай Николаевич Савушкин сообщает, что с попутным авиарейсом тоже заглянул в таежную закуть – привез гостинцы, сена для коз. Расспрашивая о путешествии к матушкам, задал вопрос: как живут, чем живут? Ответ был таким: «О бренном теле пекутся. О душе не думают».

Такие вести из Тупика на конец осени.

Ноябрь 1989 г.

Не последнее слово

Такая история. Почти ископаемый случай в человеческом бытии. Можно предположить: похожих Тупиков рождалось в прошлом немало. За триста лет от Никона и Петра тайга поглотила множество всяких скитов, хижин, могильных крестов. Но одно дело – давнее, прошлое, другое – как эхо прошлого, как находка живого мамонта, этот таежный случай.

Сложное чувство испытал я, встретившись с Лыковыми. Очень занимала возможность крошечной группы людей выживать в избранных ею условиях без соседства с себе подобными, без радости улыбнуться кому-то, без возможности попросить помощи, подать, наконец, кому-то предсмертный крик. Один на один с не бедной, но беспощадной Природой. Интересно было и ощутить силу Веры. Неистовая вера, убежденность – «только мы истинные христиане», подтолкнула к крайней степени изоляции, к драматическому тупику. Но та же неистовость в вере помогла выжить, выстоять, вынести все, что начертано было судьбой. Эксперимент, поставленный самой жизнью. Все в этом исключительном случае интересно – житье в изоляции от людей и все, что было потом, после встречи с людьми. Подведем итоги наблюдений и размышлений.