Операция «Испаньола»

      — А кому еще?
      — Мне.
      — Интересная ситуация вырисовывается, — заметил Стуколин. — Маканин назначил собеседование тебе, мне и Громову. Но не назначил Беленкову. Получается, его интересуют не летающие офицеры сами по себе, а именно мы трое. Как ты думаешь, почему?
      — Видимо, он хочет говорить с теми, кто обратился к нему за помощью.
      — За помощью к нему обратились не мы, — возразил Стуколин, — а наше воинское подразделение.
      — М-да… проблемка…— Лукашевич задумался, и снова нехорошее подозрение возникло у него. — Как считаешь, может этот советник предложить нам, скажем, отстреляться по какой-нибудь цели?
      Стуколин подавился щами и некоторое время откашливался.
      — С чего это тебе в голову взбрело? — спросил он Лукашевича строго.
      — Так, ерунда всякая лезет…— отмахнулся от безумной идеи Алексей, еще не зная, как она близка к истине.
      — Ладно, не будем друг другу головы морочить, — постановил Стуколин. — Через полчаса нам всё расскажут.
      Маканин и Громов дожидались старших лейтенантов в командирской «бочке». Когда-то здесь жила семья Громовых: он сам, молодая жена и сынишка. Заглянув вечерком на огонек, можно было окунуться в атмосферу настоящего домашнего уюта, забыть под веселый щебет Наташи Громовой и выкрики Кирюши, азартно изничтожающего в очередной компьютерной игре ватагу рисованных монстров, о снежной пурге за маленьким окном, о том, что сегодня в ночное дежурство, что метеосводка плохая и не дай Бог какая-нибудь сволочь, воспользовавшись непогодой, захочет потренироваться в пересечении чужой границы. Теперь всё изменилось, хроническое безденежье вынудило Громова отправить семью в Питер к родителям, и в его «бочке» царило холостяцкое запустение.
      Советник и майор сидели за столом на импровизированной кухне и пили крепкий чай. В присутствии Маканина лейтенанты доложились своему командиру по полной форме, и тот, приняв рапорт, предложил им садиться.
      — Ну что, начнем, пожалуй, — сказал господин советник.
      Наклонившись, он извлек из стоявшего у его ног саквояжа толстую папку черной кожи, раскрыл ее и стал выкладывать на стол некие листки, в которых офицеры без труда опознали ксерокопии страниц их личных дел. Разложив страницы так, чтобы почти все они были видны присутствующим, Маканин зачитал:
      — Майор Громов. Константин Кириллович. Тридцать три года. Военный летчик первого класса. Закончил Краснодарское высшее военное училище . Летал в группе мастеров высшего пилотажа «Русские витязи», был переведен в часть 461-13 «бис» два года назад в связи с допущенной во время исполнения фигуры высшего пилотажа ошибки, стоившей жизни французскому авиатору. Произошло это на авиационной выставке в Ле Бурже.
      Старший лейтенант Стуколин. Алексей Михайлович. Тридцать три года. Военный летчик второго класса. Закончил Краснодарское высшее военное училище. За две недели до выпуска искалечил в немотивированной драке сержанта инженерно-саперных войск. Получил распределение в часть 461-13 «бис».
      Старший лейтенант Лукашевич. Алексей Юрьевич. Тридцать три года. Военный летчик второго класса. Закончил Краснодарское высшее военное училище. Перед комиссией по распределению настоял о переводе в часть 461-13 «бис», выражая таким образом солидарность с противоправными действиями старшего лейтенанта Стуколина. В прошлом году во время патрульного полета атаковал военный катер, впоследствии по официальной версии признанный нарушителем.
      Маканин сделал паузу, взглянув на офицеров. Зрелище было то еще. Все трое сидели, открыв рты, совершенно ошарашенные, не понимающие, зачем эти слова были произнесены.
      — Это Жак допустил ошибку, — сказал Громов. — К такому выводу пришла специальная комиссия.
      — Я атаковал катер по приказу с земли, — сказал Лукашевич. — Это были контрабандисты.
      Лишь Стуколин помалкивал. Он действительно сделал большую глупость, искалечив сержанта-сапера за две недели до выпуска. Правда, насчет «немотивированности» этого проступка можно было поспорить. Если бы драка действительно была «немотивированной», все закончилось бы военным трибуналом, а так дело предпочли замять. Впрочем, Стуколин предпочитал не распространяться на сей счет.
      — Всё это мне известно, — заявил Маканин. — Но любое из этих происшествий можно трактовать как преступление. И я вас уверяю, если возникнет в том нужда, они будут истолкованы именно таким образом.
      — Вы нам угрожаете? — вскипел Громов. — Не понимаю вас, господин советник.
      Маканин покачал головой — как показалось офицерам, разочарованно.
      — Вы могли бы догадаться, что я подготовился к этой встрече, — сказал он. — Вы могли бы догадаться, что я не случайно выбрал наиболее щекотливые факты вашей биографии. Вы могли бы догадаться, что это не моя пустая прихоть, а продуманный шаг. Но я готов объясниться. Я сделал это для того, чтобы вы поняли: на каждого из вас есть компрометирующий материал, и если хоть кто-нибудь, кроме вас, узнает о том, что будет сказано сегодня в этой комнате, всем трем делам будет дан ход; вы предстанете перед трибуналом и лишитесь звании, работы, чести.
      Наступила тягучая и страшная в своей неопределенности пауза.
      — К чему такие меры? — спросил наконец Стуколин. — Мы боевые офицеры, мы умеем хранить государственные тайны.
      — Не всякую тайну можно доверить просто так, — сказал Маканин проникновенно; он начал складывать листы ксерокопий в одну общую стопку. — В слишком сложном мире мы с вами живем.
      — Так, может, и не стоит сообщать нам тайну? — предложил Лукашевич. — Обойдемся как-нибудь без нее?
      — Теперь уже поздно. — Маканин выпрямился на стуле и снова стал похож на знаменитого премьер-министра Великобритании. — Все члены инспекционной комиссии проголосовали «за». Вы включены в игру, и просто так выйти из нее вам не позволят.
      — Но почему? Почему?!
      — Потому что Россия стоит на пороге войны. Очень большой войны…

Глава седьмая. ПОДГОТОВКА ПЛАЦДАРМА.

(Оленегорск, Кольский полуостров, август 1998 года)

      Если вы считаете, что вылетами боевых самолетов, их маневрами в воздушном пространстве и «приводом» на базу управляет с земли соответствующим образом подготовленный офицер, вы, скорее всего, ошибаетесь. Во многих частях дежурные офицеры давно повадились перекладывать свои прямые обязанности на плечи наиболее смышленых солдат срочной службы, уступая им место за пультом КДП. Пока солдат, преисполненный гордостью за доверие, которое ему оказали вышестоящие товарищи, командует пилотами, дежурные офицеры режутся в карты или травят байки, откровенно убивая время.
      Не были исключением и офицеры КДП «дальнего привода» авиаполка «Заполярье», что в Оленегорске. Один из них, майор Герасимов, вообще слыл беспредельщиком в этом вопросе, не прикасаясь к пульту по месяцу. И надо же было такому случиться, что секретная и внезапная инспекция от командования округом пришлась как раз на его дежурство.
      Только-только майор успел разместиться на диванчике для резерва со свежим номером «Спид-Инфо», посадив за пульт ефрейтора Никиту Калабаева, родом из Иванова, как дверь распахнулась и в помещение командно-диспетчерского пункта, без какой-либо спешки, один за другим, вошли четверо. От обилия звезд на погонах вошедших у Герасимова зарябило в глазах. Он вскочил, попытался быстро застегнуться, но было уже поздно.
      — Ага! — сказал незнакомый Герасимову генерал-майор. — Очень интересно! Как вы это объясните, товарищ полковник?
      Командир авиаполка Александр Свиридов (он, разумеется, тоже был здесь — один из четверых) опустил глаза. Объяснять было нечего: его самого застали врасплох, а нарушение устава — это и в Африке нарушение устава. Объяснить попытался сам Герасимов, он что-то заблеял, но генерал-лейтенант остановил его нетерпеливым движением руки.
      — Расслабляетесь, блядь! — генерал-майор не спрашивал, он констатировал. — Курорт устроили, блядь! Газетки почитываем, блядь!
      Остальные члены инспекционной комиссии только поддакивали. На Герасимова было страшно смотреть. Он понял, что его военная карьера закончена.
      Генерал-майор побушевал, потопал ногами, и на следующей неделе в авиаполку «Заполярье» произошли кадровые перестановки. Александр Свиридов отделался легким испугом в виде выговора, а потому без каких-либо колебаний и затяжек провел советы генерал-майора по реформированию порядка несения командно-диспетчерской службы в жизнь. Тем более что советы эти носили скорее приказной, чем рекомендательный характер.
 
       (Пансионат «Полярный круг», Мурманская область, август 1998 года)
 
      Номенклатурные работники мурманской администрации любили коротать вечера с субботы на воскресенье в частном пансионате «Полярный круг», что в трех десятках километров южнее Мурманска, Охота здесь была никакая, да и мурманские градоначальники предпочитали активному отдыху пассивный, а потому алкали удовольствий иного рода: хорошая, дорогая выпивка, хорошая, дорогая закуска, хорошие и дорогие девочки. Кроме того, имелись здесь отличная банька и никогда не замерзающее озерцо, плюхнуться в которое после парной было и приятно, и полезно.
      Господин советник Маканин выбрал пансионат для проведения переговоров потому, что в отличие от большинства пансионатов, приватизированных к концу века в этих краях, «Полярный круг» лишь номинально являлся частным. Конторы под громким и претенциозным названием «Отдохни!» (Акционерное общество закрытого типа), которой якобы принадлежал пансионат, в природе не существовало. Финансирование «Полярного круга» проводилось с секретного счета Федеральной Службы Безопасности, то есть из альма-матер Маканина — КГБ. По этой причине обслуживающий персонал в пансионате сохранился старый, вышколенный, с расписками о неразглашении, обученный держать язык за зубами, а свое мнение при себе. Что и нужно было осторожному Маканину.
      Итак, в один из вечеров в холле у камина расположились с горячим глинтвейном в бокалах трое бывших сослуживцев — сам советник Маканин, полковник ПВО Зартайский, выезжавший в часть 461-13 «бис» в составе памятной комиссии, и лейтенант ФСБ Владимир Фокин. Этот последний оказался в компании прожженных стратегов-интриганов по вполне уважительной причине — он уже шесть лет занимался координацией совместных операций армии и ФСБ в Заполярье, а потому должен был стать основным исполнителем в рамках намеченного в верхах плана.
      Разговор этих троих касался только одного вопроса — подготовки операции перехвата. В начале встречи Фокин передал Зартайскому папку с расшифровками кодов операции. Теперь полковник лениво ее перелистывал — знал, что еще успеет на эти бесконечные таблицы насмотреться, а то и выучит их наизусть.
      — Итак, округ подготовлен, — говорил Маканин, пригубив в очередной раз глинтвейна. — Прохоров отчитался. Что у нас с полосой?
      — Полосу восстанавливают, — заверил Фокин. — К началу сентября закончат.
      — Смотрите там, — предупредил Зартайский. — Если транспорт навернется, всем будет очень плохо.
      — Мы понимаем, товарищ полковник, — отозвался лейтенант. — Не навернется ваш транспорт. Тем более что этот тип неприхотлив, проверен в деле, длинных и гладких полос не требует.
      — Да, кстати, — вдруг спохватился Зартайский, — а горючки-то ему до своего аэродрома хватит? С учетом незапланированной посадки?
      — Должно хватить, — ответил Маканин. — Зоя на компьютере просчитала все возможные модели развития ситуации.
      — А, ну если Зоя… Зое я доверяю…
      — Как собираетесь реализовывать продукт? — поинтересовался Фокин.
      — Есть на примете один бандит, — Маканин отхлебнул глинтвейна. — С ним сейчас работают.
      — По плану он должен забирать груз? — уточнил Зартайский.
      — Именно. Команда у него лихая — и груз заберут, и пилотов уговорят.
      — Но ведь бандиты, — Зартайский засомневался. — Стоит им доверять такое дело?
      — Им как раз стоит, — резковато заявил советник. — Они свой гешефт имеют и за него кому хочешь горло перегрызут. Да и тайны хранить умеют почище некоторых генералов.
      Фокин в свою очередь выступил с поддержкой советника:
      — Верное наблюдение. А уж как они наш Комитет ненавидят — это что-то!
      — Ну, если вы так считаете…— быстро согласился полковник.
      — Есть еще вопросы? — Маканин потянулся за сигарами.
      — Дипломатия, — напомнил Фокин. — Мы еще не обсуждали реакцию дипломатов. И ответные меры в случае ноты.
      — Ноты не будет, — успокоил Маканин. — Они не заинтересованы в том, чтобы этот вопрос обсуждался на открытом уровне. В любом другом случае им придется ответить на слишком много неудобных вопросов. И не только им.
      — Однако оперативную разработку они начнут?
      — Сомневаться не приходится. Они немедленно активируют свою резидентуру в Заполярье. И это нам на руку. Ведь мы будем знать, с какой стороны ждать нападения.
      — Да, — кивнул Зартайский. — Если бы еще знать фамилию резидента…— добавил он мечтательно.
      — Не беспокойся. Резидент сам к нам придет.
      — Тогда всё, — сказал Фокин. — У меня нет больше вопросов.
      — Ну что ж, — Зартайский тяжко вздохнул и поднялся из кресла. — Тогда до следующей встречи.
      — А может быть, «пулю» распишем? — предложил Маканин. — Времени полно.
      — А Владимир играет? — полковник с любопытством посмотрел на Фокина.
      — Еще как, — дал положительную рекомендацию советник. — Особенно силен на «распасах». Фокин польщено улыбнулся.
 
       (Санкт-Петербург, сентябрь 1998 года)
 
      Стриженый начинал с низов — фарцовщиком. Территорию работы для него определили вышестоящие «товарищи», и Стриженый (тогда — студент Технологического института Павел Стрижельчик), уважая теневое законодательство, честно промышлял у гостиницы «Москва». Однако бороду сбрить можно, а вот куда мысли девать?! Навечно застыть в статусе мальчика на побегушках не входило в планы Стриженого, его тянуло к большему размаху и к большим деньгам.
      Останавливало Стриженого только отсутствие покровителя, заинтересованного в возвышении рядового фарцовщика, а за собственную излишнюю инициативу могли и в Фонтанке притопить. Так что продолжал себе студент Стрижельчик околачивать иностранцев на площади с видом на Лавру и ждал у моря погоды, то бишь подходящего случая, когда можно будет и себя показать, и покровителем обзавестись.
      В конце концов случай представился, и, что любопытно, заход был сделан оттуда, откуда Стриженый его меньше всего ожидал. Выглядело это следующим образом. Стриженый попался. Не рассчитал, приклеился не к тому, иностранец поднял вой, и Стриженого повели под белы рученьки в ближайшее отделение милиции. Стриженый, впрочем, был спокоен: не семьдесят пятый год на дворе, а вовсе даже восемьдесят седьмой — отделается предупреждением и штрафом в смешную сумму. Потому в отделении он вел себя нагловато и очень удивился, когда его почти с ходу отправили в КПЗ.
      В камере предварительного заключения Стриженый провел сутки и начал беспокоиться. Охрана ни в какие переговоры не вступала, на просьбы пустить к телефону «менты поганые» отвечали дружным ржанием. Кроме того, к Стриженому никого не подсаживали, что было само по себе странно, учитывая извечную перегруженность сортировочных пунктов между свободой и зоной. На вторые сутки в камеру вошел некто одетый в цивильное, с большими темными очками на хрящеватом носу. Охранник принес табурет, некто уселся посреди камеры и, насмешливо глядя на слегка уже заросшего щетиной Стрижельчика, сказал:
      — Я не стану читать тебе нотаций, Павел. Ты не из тех, кого можно убедить нотациями. Ты признаёшь только деловые предложения. Что ж, у меня есть к тебе деловое предложение.
      Стриженый в те далекие времена был еще довольно глуп и вместо того, чтобы спокойно сидеть и слушать незнакомца в очках, начал плакаться в том смысле, что его арестовали по ошибке, держат в камере в нарушение уголовно-процессуального кодекса, он хотел бы встретиться со своим адвокатом и позвонить домой, сказать мамочке, почему и где задерживается. Незнакомец выслушал этот детский лепет, зевнул, встал и покинул камеру. Не прошло и минуты, как его место заняли двое звероподобных охранников с дубинками. Эти деловых предложений не делали, сразу приступив к тому, что у них, видимо, получалось лучше всего. Когда через полчаса незнакомец в темных очках снова появился в камере, Стриженый заметно поумнел и готов был слушать его хоть сутки напролет.
      — Ты недавно в этом бизнесе, — продолжил незнакомец столь неудачно прерванный монолог, — и на тебе ничего серьезного нет. Нас это устраивает. Мы предлагаем тебе свою защиту и долю в прибылях. За это ты будешь делать всё, что я тебе скажу.
      Несмотря на острую боль в почках, Стриженый решился уточнить:
      — Вы хотите, чтобы я стал осведомителем?
      — Нет, — сказал незнакомец. — Осведомителей у нас хватает. Ты будешь заниматься валютными операциями. Но запомни, никто никогда не должен узнать, для кого ты менял.
      — А если я откажусь?
      — Если ты откажешься, то сядешь прочно и надолго. На зоне теперь нравы крутые. Слышал, как там с «чушками» поступают? А ты будешь «чушком» — гарантирую.
      — Но ведь вы сами сказали, что на мне ничего серьезного нет! — плачущим голосом напомнил Стриженый.
      — Был бы человек… — незнакомец в темных очках не закончил знаменитую фразу, принявшись вместо этого перечислять статьи и сроки, под которые подпадает студент Павел Стрижельчик. — Статья 156, нарушение правил торговли, один год. Статья 162, занятие запрещенными видами индивидуальной трудовой деятельности, два года. Статья 162, пункт 1, уклонение от подачи декларации о доходах, два года…
      Стрижельчик затосковал. Его вербовали, вербовали нагло, и он ничего не мог с этим поделать.
      — Я согласен, — выдавил он, сам удивляясь легкости, с какой пошел на сотрудничество с органами.
      — И правильно, — одобрил незнакомец. — Распишись вот здесь и обговорим детали.
      С непринужденностью дьявола, покупающего очередную душу в обмен на исполнение сокровенных желаний, он извлек из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и предоставил Стриженому возможность ознакомиться с текстом договора, включающего в себя как права, так и обязанности будущего сексота . Стриженый ознакомился, крякнул, но подписал.
      — Как мне… называть вас? — спросил он, закончив с этой малоприятной процедурой.
      — Называй меня Куратором, — отвечал незнакомец.
      Сотрудничество с могущественным Куратором быстро принесло плоды. Через руки Стриженого потекли такие деньги, о которых он не мог раньше даже мечтать. Отработав на отмывании валюты чуть больше года, Стриженый переквалифицировался в прорабы финансовых пирамид. Следуя указаниям Куратора, которые тот отдавал на еженедельных тайных встречах, Стриженый действовал смело, напористо и ни разу не пожалел об этом. Скоро дружбы с ним — удачливым нуворишем — стали искать многие.
      Попутно с возведением финансовых пирамид Куратор поручил ему «добычу драгоценных металлов», то есть скупку изделий из платины, золота и серебра, печатных золотосодержащих плат и самородков, поступающих по нелегальным каналам с приисков Сибири. «Старательская» стезя не привлекала Стриженого. Более того, она его пугала, Еще в бытность свою мелким фарцовщиком он знал, что черный рынок драгметаллов в Петербурге давно поделен, всё там схвачено, а новому человеку могут запросто голову отвернуть. Однако Куратор был уверен в успехе, и действительно, стоило Стриженому только начать, как всё завертелось само собой, и матерые «старатели» без разговоров расступились, пропуская к кормушке молодого и наглого новичка. Стриженый был приятно этому обстоятельству удивлен, получив еще одно подтверждение всемогущества Куратора.
      Со временем Стриженый начал брить голову, располнел, обзавелся виллой в Крыму, роскошным автомобилем и собственной криминальной группировкой. Теперь ему не надо было все делать самому, на него работали другие, он вкусил силы и власти, и встречи с Куратором стали его тяготить. Однако первая же попытка пойти своим путем, избавиться от негласного контроля была подавлена с беспощадной жестокостью. Купленный им через подставных лиц ресторан в центре Петербурга подвергся нападению неизвестных. Серьезно пострадали персонал и охранники, а само заведение выгорело дотла. На новой встрече Куратор отчитал Стриженого, как мальчишку, и напомнил, что, помимо всего прочего, где-то лежит и ждет своего часа подписанный неким Павлом Стрижельчиком договор, и партнеры Стриженого по бизнесу вряд ли обрадуются, узнав, что он — секретный сотрудник КГБ. Покрывшись холодным потом, Стриженый поклялся никогда больше не утаивать инициативы и доходы от своего Куратора.
      Вот и в этот теплый сентябрьский день он выехал в направлении Лебяжьева, чтобы предстать перед Куратором с очередным отчетом и передать очередную чековую книжку. На эти встречи он, разумеется, ездил один.
      Куратор дожидался его в лесочке у дороги, изображая то ли грибника, то ли бомжа-автостопщика. Выслушав рапорт и приняв книжку, он сказал:
      — Есть работа. Нужно разгрузить один самолет. Двадцать тонн. С последующей реализацией на черном рынке.
      — Какой груз? — жадно поинтересовался Стриженый.
      В нем заиграла кровь, эта работа ему уже заранее нравилась.
      — Натовское шмотье, пищевые рационы.
      — На этом много не заработаешь, — предупредил Стриженый.
      Куратор не удостоил ответом.
      — Где будем брать груз?
      — Карелия. Слышал о такой местности?
      — Моя доля?
      — Десять процентов.
      — Десять процентов?! — Стриженый совершенно искренне возмутился. — Это же грабеж среди бела дня! Да у меня на бензин больше уйдет!
      Куратор оскорбительно засмеялся.
      — А ты, Стрижельчик, ловчила, — сказал он таким тоном, словно никогда этого не знал, а вот теперь понял вдруг, с кем приходится иметь дело. — Хорошо, — продолжил он, посерьезнев. — Сколько тебе надо для полного счастья?
      — Пятьдесят! — заявил Стриженый, быстро сведя в уме дебит с кредитом. — И ни цента меньше!
      — Размечтался, — Куратор любил поторговаться. — Тебе же всё на блюдечке принесут. Пятнадцать процентов, и ни цента больше.
      В итоге сошлись на двадцати двух процентах от суммы, которую Стриженый выручит, продав амуницию и пайки.
      — И чтобы без сюрпризов, — предупредил Куратор, назвав время и место. — И своих придурков как следует проинструктируй.
      — Все будет в лучшем виде, товарищ Куратор, — пообещал Стриженый. — Вы меня знаете…
 
       (Будё, Северная Норвегия, сентябрь 1998 года)
 
      Лейтенанту ВВС Герхарду Бьернсону не нравилось, когда им помыкают, словно мальчиком с бензоколонки. И ладно бы еще собственное начальство помыкало (на то оно и начальство, чтобы помыкать), а то ведь эти… Лейтенант задумался, как определить «этих», но не смог подобрать в норвежском языке эпитета, который вместил бы в себя и адекватно выразил гремучую смесь из ненависти и презрения, которые он испытывал по отношению к иностранному экипажу, прибывшему в Будё неделю назад.
      Впервые он увидел четверку офицеров, одетых в форму турецких ВВС, за стойкой бара «Атлантик». Герхард зашел туда пропустить кружечку темного пива и перекинуться парой слов с хозяином заведения Нильсом. Поскольку он бывал здесь довольно часто, новички сразу привлекли его внимание. Они говорили на незнакомом гортанном языке, а когда переходили на английский, то демонстрировали ужасающий акцент и бедный словарный запас. Они походили на турок, но, конечно же, не были турками, — турецкие офицеры известны своей скромностью, а эти вели себя развязно, курили какую-то наркотическую дрянь, гоняли хозяина и требовали девочек. С ними был сопровождающий — унылый и незнакомый Бьернсону лейтенант, который поначалу пытался их увещевать, а потом махнул рукой и отошел за отдельный столик. Бьернсон подсел к нему со своей кружкой и спросил, подмигнув:
      — Что это за парни?
      — Союзнички! — ответствовал лейтенант с брезгливой миной. — Поведут транспорт на Восток. Быстрее бы.
      — Турки?
      — Нет, не турки
      — А кто?
      Лейтенант назвал страну, откуда были родом развязные пилоты, но название было столь труднопроизносимым, что Бьернсон его тут же забыл. Он только успел сообразить, что это где-то в России.
      — Они — русские?!
      — Да какие они русские, — лейтенант удивился непонятливости собеседника — Они мусульмане. Видишь, не пьют. А русские — православные и все время пьют.
      — А-а, — высказался Герхард, так ничего и не поняв
      В любом случае эти офицеры (русские они там или не русские) произвели на него отталкивающее впечатление, поэтому он не обрадовался, когда утром следующего дня выяснилось, что именно ему, Герхарду Бьернсону, как командиру подразделения технического обслуживания, предстоит загрузить, заправить и подготовить к вылету один из "Геркулесов ", находившихся в Буде и передаваемых этой шайке в ее полное распоряжение.
      Наихудшие предчувствия Герхарда подтвердились. И на чужой авиационной базе пришельцы из загадочной России вели себя точно так же, как в баре благовоспитанного Нильса. Они во все совали свой нос, требовали к себе какого-то особенного отношения, ругались на смеси английского, русского и своего родного языков, откровенно напрашивались на драку. Терпение Бьернсона лопнуло, когда один из них обратился к нему с просьбой «сгонять в город за травой». Герхард пошел к своему непосредственному начальнику в лице майора Мунка и попросил освободить его от работы с этим конкретным экипажем. Майор Мунк затопал ногами, забрызгал Герхарда слюной с ног до головы и велел заниматься своими прямыми обязанностями и не совать нос куда не следует, потому что это не просто экипаж, это экипаж наших потенциальных союзников на Востоке, их не следует обижать, а, наоборот, следует любить и оберегать с той же нежностью, что и старенькую маму. Бьернсон в сердцах плюнул на пол, чем исчерпал весь свой запал.
      К счастью, время потихоньку шло, грузовой отсек «Геркулеса» заполнялся, и скоро ненавистному экипажу предстояло отправиться в путь Заправочная команда закончила последние процедуры и сматывала шланги, красавец транспорт был готов к длительному перелету. Бьернсон суетился тут же, присматривая за подчиненными, и был настолько поглощен работой, что даже не понял сразу, почему и как он вдруг оказался на бетоне взлетно-посадочной полосы, уткнувшись в нее разбитым носом. Сначала он подумал было, что сам споткнулся, но потом тело подсказало — его с силой толкнули в спину. Помогая себе руками, он сел и увидел, что над ним стоят все четверо офицеров из вздорного экипажа и громко, заливисто хохочут. Бьернсон хотел вскочить и дать немедленно сдачи, но вовремя сдержал себя, потому как вспомнил график рейса расписан по минутам, малейшая задержка повлечет штрафы, а спишут все на него — на Герхарда Бьернсона.
      Продолжая смеяться, ненавистный экипаж направился к «Геркулесу» Бьернсон встал и, утирая рукавом кровь, текущую из носа, смотрел, как эти четверо один за другим поднимаются по трапу и уходят из его жизни навсегда. Уходят такими же самодовольными, наглыми, какими пришли.
      Он дождался, когда раскрутятся винты и транспорт, разогнавшись на полосе, оторвется наконец от земли. А потом лейтенант Бьернсон сказал такое, чего никогда нельзя говорить вслед взлетающему самолету.
      — Чтоб тебя сбили! — прокричал он и погрозил небу кулаком.
      Вполне возможно, что его желанию вскоре суждено будет сбыться…

Глава восьмая. ОПЕРАЦИЯ «ИСПАНЬОЛА».

(Кольский полуостров, сентябрь 1998 года)

      Медицинскую комиссию прошли без проблем. Федор Семенович — единственный и незаменимый военврач на всю часть 461-13 «бис» — спросил только:
      — Когда последний раз «шило» закладывали?
      — Позавчера, Федор Семенович, — ответил Громов, честно глядя военврачу в глаза.
      — Побожись! — потребовал тот.
      — Так я же безбожник, — со смехом напомнил Громов. — Чернокнижник.
      — Знаем мы… — буркнул Федор Семенович, расписываясь в карте. — Летите, соколы.
      Погодка тоже не подкачала. Направившихся к ангарам офицеров встретило приветливое и совсем еще неосеннее солнце. Громов заулыбался, щурясь, и Лукашевич отметил, что командир все-таки нервничает — перед обычными вылетами майор всегда был предельно серьезен и собран. Впрочем, и сам Лукашевич нервничал.
      Натянув комбинезоны и надев летные шлемы, под веселые прибаутки техников пилоты влезли в кабины истребителей, отработали готовность номер один. Закончив с положенными перед взлетом процедурами, Громов запустил двигатель и вывел «МиГ» в начало взлетно-посадочной полосы.
      — Седьмой, — обратился он по обычному каналу связи к командно-диспетчерскому пункту «ближнего привода». — Двести тридцать первый к взлету готов.
      Времена «волнушек-боровиков» давно миновали, и позывные снова присваивались в зависимости от настроений дежурного по КДП. Так, позывной «двести тридцать первый» означал, что сейчас в небе Заполярья нет ни одного «МиГа-23» и истребитель Громова будет первым.
      — Двести тридцать первый, взлет разрешаю! — отозвался дежурный и после паузы добавил: — Не заиграйтесь там, ребята.
      Громов снова усмехнулся и увеличил обороты турбины. «МиГ» разогнался на километровой полосе и, набрав скорость в 90 метров в секунду, оторвался от земли. За истребителем Громова место в начале полосы заняла машина Лукашевича. Через минуту истребитель старшего лейтенанта (позывной — «двести тридцать второй») поднялся в небо, принимая на себя роль «ведомого».
      Штурманом наведения сегодня был молодой капитан, недавно появившийся в авиаполку. Появился он не случайно, но об этом в воинской части 461-13 «бис» мало кто догадывался.
      — Двести тридцать первый, двести тридцать второй, на связи база, — напомнил штурман о себе почти сразу после того, как истребители набрали высоту. — Как слышно меня?
      — Слышу вас хорошо, база, — доложил Громов. — Какие будут распоряжения?
      — К проведению плановых учений готовы?
      — Готовы, база.
      — "Испаньола ", — произнес штурман раздельно. — Повторяю: «Испаньола». Как поняли меня?
      — Вас понял, — отвечал Громов. — «Испаньола». Лукашевич внутренне сжался. Слово «Инспаньола» было кодом для начала одноименной операции. Старший лейтенант вспомнил, как господин советник Маканин, закуривая очередную сигару, сообщил им об этом, а Стуколин сразу переспросил: «Почему ДИспаньола»?" — «А вы подумайте», — с непонятным смешком ответил тогда господин советник.