Курортная зона

– Ладно. Я подумаю, что с тобой делать, – загадочно изрек Старик, а примерно через неделю Лариса узнала, что он стал ее опекуном.

Старик забрал Ларису из детдома и поселил в своей квартире. Это была строгая и спокойная квартира, с комнатами, заставленными книжными стеллажами, со старой, но прочной мебелью, с окнами, выходившими на кирпичную стену соседнего дома и потому почти всегда занавешенными темно-серыми плюшевыми портьерами. Вместе со Стариком в квартире на момент появления в ней Ларисы жила сухопарая надменная дама, своей мрачностью напоминавшая стоявшие в коридоре часы с большим маятником в стеклянном шкафу. Лариса сначала думала, что надменная дама – жена Старика, но впоследствии, когда Лариса стала своей в этой похожей на затянутый ряской пруд квартире, оказалось, что дама – кухарка, экономка и горничная в одном лице. Старик звал ее “фрау Фейербах”, вскоре и Лариса стала так называть сухопарую даму, хотя про себя при плохом настроении давала ей нелестные прозвища вроде “фрау Фисиписи” или “фрау Фырчащая Задница”.

Природная осторожность и какое-то сверхъестественное, ненормальное для маленького ребенка ощущение холодности жизни помогли Ларисе освоиться в строгих стенах квартиры Старика. Она никогда не шалила, не требовала игрушек, четко соблюдала раз и навсегда заведенный Стариком режим (шесть утра – подъем, девять вечера – сон), а глаза ее глядели на мир пытливо и требовательно.

В школу Лариса не ходила. Старик, представлявшийся подрастающей Ларисе существом всемогущим, каким-то образом сумел вытребовать себе право самостоятельно обучать на дому опекаемую девочку. И он действительно ее обучал. К полным семи годам Лариса уже сносно читала “Воскресение” Толстого и “Семью Тибо” Мартен дю Гара, писала практически без ошибок и быстро решала задачи и уравнения из первого тома “Решебника” Сканави (при том, что ее решение не всегда совпадало с решением, предложенным математическим светилом, но всегда было абсолютно верным). Фрау Фейербах, кухарка, как выяснилось, с академической эрудицией, обучала девочку сразу трем языкам: немецкому, английскому и французскому, а заодно умению готовить шарлотки и кексы. Каникул и поблажек не было, но Лариса понимала, что любая ее провинность или оплошность будут оскорблением для Старика. И оскорбления он не простит, хотя девочку ни Старик, ни тем более фрау Фейербах не трогали пальцем. Лариса не хотела чувствовать себя беспомощным, бестолковым ребенком и потому делала все, чтобы поскорее стать взрослой – строгой, немногословной и наводящей безотчетный страх и почтение. Как ее опекун, которого, кстати, звали Максим Николаевич. Но Лариса все равно называла его Стариком, потому что пацанячье имя Максим казалось ей совершенно неподходящим для такого строгого и респектабельного человека.

И еще: Старик никогда не устраивал праздников (ни новогодних елок, ни именинных тортов со свечами), и Лариса, подрастая, пометила где-то в своем сознании, что праздники – удел слабых и умеющих плакать людей. А Лариса не умела плакать.

И никто не осмелился бы назвать ее слабой.

Когда ей исполнилось двенадцать, Старик отвез ее на дачу – в свой загородный дом: двухэтажный, деревянный и наподобие хозяина сдержанно-суровый. Летом Лариса всегда жила со Стариком в этом доме (фрау Фейербах оставалась присматривать за квартирой), но на сей раз лето оказалось особенным. В доме Старика появился мальчик.

Лариса сразу отметила появление нового человека, но ничем не выдала своего интереса, справедливо ожидая, что Старик и сам все разъяснит. И действительно, как-то Старик свел их на площадке за домом и кратко сказал:

– Лариса, этого молодого человека зовут Артур. Ему четырнадцать лет. Ты вместе с ним будешь учиться драться.

Хлипковатый Артур не вполне соответствовал своему звучному королевскому имени и после первого спарринга ушел с площадки с разбитым носом. Но Лариса поняла, что этот мальчишка – тоже ученик Старика, а значит, ей недолго праздновать победу. И действительно, на следующей тренировке Артур разбил нос ей, хотя и заработал мощный синяк на скуле.

Когда Лариса и Артур порядком наставили друг другу шишек и повыдергали волос в пылу сражений, Старик призвал их и заявил:

– Хватит баловаться. Пора работать.

И он принялся обучать их таким приемам рукопашного боя, какие вряд ли были известны самбистам, каратистам и прочим поклонникам боевых искусств. Уроки были долгими, изнурительными и выматывали детей так, что они едва не падали. К тому же и Ларису и Артура подстегивал мощный дух соперничества: каждый стремился показать Старику свои способности. Тогда же Старик стал делать Артуру какие-то уколы, а Ларисе выдавал разноцветные таблетки: желтую – к завтраку, синюю – к обеду и красную – вместо ужина. Наблюдательная девочка заметила, что после приема таблеток она становится сильнее и неутомимей и то же происходит с ее спарринг-партнером после инъекций. Лариса понимала, что Старик вряд ли делает это для их пользы, наверное, просто испытывает на них, сиротах (Артур, как выяснила она позже, тоже был бывший детдомовец), какие-то лекарства. Эти мысли находили подтверждение в словах Артура, который называл Старика Доктором.

На следующее лето Старик опять вывез Ларису на дачу. К этому времени она приобрела силуэт вполне оформившейся и весьма соблазнительной девушки, обучилась в тире меткой стрельбе, в спортивном комплексе, куда ходила вместе со Стариком, – боксу, фехтованию и умению не дышать под водой больше двух с половиной минут. В соответствии со своими способностями Лариса свысока поглядывала на Артура, который, как ей поначалу казалось, совсем не изменился. Впрочем, первая же их тренировка показала, что Артур тоже времени зря не терял. Любой Ларисин выпад он встречал или хорошей защитой, или отличным ударом, и Лариса радостно чувствовала, что Старик ими доволен. И потому она не сразу поняла, с чего Старик вдруг засобирался домой и велел им с Артуром сидеть на даче вдвоем, не забывая про лекарства и тренировки. Лариса сразу поскучнела без Старика – то, что он наблюдает за нею, действовало на девочку лучше допинга, но Артур, казалось, задался целью испортить ей оставшиеся летние недели. Поначалу он изводил Ларису насмешками и колючими намеками, потом начал цепляться к ней по любому поводу и довел ее до такой степени, что она всерьез решила утопить его в пруду во время очередного купания. Но однажды случилось небывалое.

Лариса возвращалась из ближайшей к даче рощи, закончив пилить мощные березовые кругляши (Старик рекомендовал ей это в качестве хорошей общефизической тренировки). Она была потная, усталая и заранее обозленная – наверняка Артур приготовил ей какую-нибудь каверзу! Но Артур оказался на удивление мил и предупредителен. И в его голосе слышалась откровенная робость, когда он пригласил ее искупаться в пруду. Лариса согласилась, но в продолжение всего купания старалась держаться подальше от Артура: ей не нравился его взгляд – такой, словно он хотел Ларису проглотить.

Однако все было благополучно. В сумерках они вернулись на дачу, и здесь Ларису ждал новый сюрприз: Артур где-то раздобыл бутылку шампанского и даже ухитрился ловко его открыть. И тогда Лариса напилась – в первый и единственный раз в жизни. Шампанское устроило разноцветную вьюгу в ее рассудительной голове, и Лариса не помнила, как оказалась в постели, да еще голышом, да еще почему-то рядом и тоже голышом пристроился Артур.

– Ты чего? – только и спросила лениво Лариса, когда Артур принялся ее целовать и гладить руками запретные места. Ей ужасно хотелось спать.

– Я тебя люблю, – сказал Артур. Он тяжело дышал и пах потом.

– Правда? – искренне удивилась Лариса. До этого момента она никогда не мыслила в категории “любит – не любит”. Она знала, что Старик ее уважает и ценит, но это была не любовь, а спокойное, чуть равнодушное покровительство. Про ледяную фрау Фейербах и говорить не приходилось, любовь была противопоказана ее аскетической натуре, а больше близких людей у Ларисы не было. Только Артур. И ей захотелось сделать что-нибудь приятное для него за такие красивые слова, например, отложить тренировку по боксу дня на два, чтоб зажила его ссадина на предплечье… Она так и спросила:

– Что я должна делать?

И опять очень удивилась, когда Артур прорычал, а не ответил:

– Расслабься.

Он навалился на нее всем телом, кусал шею и ключицы, крутил пальцами ее маленькие соски, словно хотел открутить их себе на память, а она честно пыталась следовать его совету расслабиться. Лариса, конечно, уже понимала, что сейчас произойдет, ибо с теорией половых отношений была знакома в полном объеме, изучив солидный курс анатомии, но все-таки смутно себе представляла это. Она терпеливо и молчаливо снесла боль, которую Артур ей причинил из-за неопытности и торопливости, и с настроением стороннего наблюдателя подмечала, как забавно дергался Артур и вжимался в ее бедра, как он вдруг взвизгнул, обмяк и принялся хватать ртом воздух, будто обжегшийся горячей косточкой глупый щенок. Шампанское уже не шумело в Ларисиной голове, желание оказать Артуру любезность выветрилось, и она холодновато сказала:

– У тебя все?

Позже Артур говорил ей, что одной этой фразой она чуть не сделала его импотентом. А пока он молча сопел, привалившись к ее плечу вспотевшим лбом, и Ларисе не хотелось его тревожить. Хотя, с другой стороны, она предпочла бы повторить этот интересный процесс, чтобы выяснить, действительно ли он доставляет удовольствие или это выдумки тайно читанных Ларисой авторов любовных романов.

Поэтому Лариса не сопротивлялась, когда на следующий день вместо тренировки по боксу Артур устроил чемпионат по сексу. При свете это было интереснее, да и первый Ларисин мужчина действовал опытнее. Ей было хорошо, хотя она и чувствовала себя сонной и слегка отупевшей. Скоро все дни стали похожи один на другой: тренировки, прогулка на пруд или в лес и сумасшедший юношеский секс, не знающий преград, ибо в Ларисе пробудилась такая женщина, о существовании которой она и не подозревала. Единственное, что ее смущало, – это мнение Старика. Что он скажет, когда узнает, чем она занималась с Артуром (в том, что Старик узнает, она не сомневалась)!.. Лариса поделилась своими мыслями с Артуром, и тот ее потряс следующим признанием:

– Старик специально оставил нас вдвоем. Он решил, что мы подходим друг другу. Он давно видел, как я тебя хочу.

И Лариса успокоилась, лишний раз подивившись хитрой прозорливости своего опекуна. Она привязалась к Артуру, а Артур не мог без нее. И еще она заметила, что, доведя друг друга до исступления на тренировках, они кидались в омут секса, дрожа от желания (а несколько раз Артур набрасывался на Ларису прямо на площадке, среди песка, травы и пота. Хорошо, что и дача и площадка были отгорожены от любопытных взоров сплошным забором трехметровой высоты). Когда же в конце лета на дачу вернулся Старик, чтобы забрать в город Ларису, он ничего не сказал двум ошалевшим от любви и страсти подросткам. Словно он был исключительно безразличен к проявлению подобных радостей плоти. А Лариса, вернувшись в городскую квартиру Старика – к книгам, английским идиомам и тригонометрии, – впала в жестокую депрессию. Ей не хватало Артура. И, будучи особой с характером прямым, как полет копья, Лариса беззастенчиво спросила у своего наставника, почему он не взял Артура в город. На что Старик ответил:

– Артур больше не нужен. Забудь его. Летом на тренировках у тебя будет другой партнер.

“Мне не нужен другой!” – хотела было крикнуть Лариса, но сдержалась. И затаила на Старика первую обиду. Лишь перешагнув порог совершеннолетия, Лариса узнала, что Артур тем далеким летом сбежал от Старика, а точнее, от тех людей, которые за Стариковы деньги держали у себя Артура приемным сыном. Причин побега Лариса не знала и потому решила, что Артур сбежал из-за романтического желания быть с нею. Она верила в то, что этот нескладный полумальчик-полумужчина по-настоящему любил ее. Но самое главное – Лариса верила, что и она его по-настоящему любила. Особенно когда его не стало рядом.

Однако про любовь пришлось забыть. Этому чувству не было места в мире, который создал Старик для Ларисы, выращивая из нее некий редкостный вид человека. В этом мире царил вежливый, предупредительный холод, рассудочность и аскетизм. И Лариса приняла правила игры, подавив в себе то, что было ее настоящей душой. И не удивилась, когда в день ее двадцатилетия Старик ей сказал:

– Твое обучение закончено. Теперь ты будешь на меня работать.

– Кем?

– Убийцей.

Старик сказал это так, что в первый момент Лариса подумала – он шутит. Но Старик не шутил. Он поручил ей первое убийство. Поручил? Нет. Заказал.

И Лариса выполнила заказ, оледенев сердцем безвозвратно.

Когда Старик (теперь он действительно выглядел стариком) счел нужным, он открыл Ларисе свой род занятий. Оказалось, что он был гениальным химиком, за смелые эксперименты исторгнутым из официальной научной среды и преданным чуть ли не анафеме. Это его не смутило, он продолжал свои опыты подпольно и за некоторые открытия в области прикладной химии получал баснословные деньги, известность и власть среди преступного мира, где его звали Алхимиком. Старик-Алхимик создавал новые синтетические наркотики, до которых далеко было ЛСД и барбитуратам, психостимуляторы и мышечные релаксанты, а главное – яды. Действие своих ядов Старик проверял опытным путем: сначала на мышах и кроликах, потом – на тех бандитах, которые перешли дорогу другим бандитам. Для этого и нужна была Лариса – к примеру, подсесть в баре к заказанному братану, незаметно подбавить яду в его бокал с пивом, проследить воздействие яда на организм бандита и позднее доложить обо всем Старику. Впрочем, описанное выше было только первым этапом в работе Ларисы-киллера. Старик не искал примитивных путей и занялся созданием таких ядов, которые могли действовать как грипп – воздушно-капельным путем. Или как лептоспироз – через кожу. Так возникла его “парфюмерия ядов”, о которой бандитский мир знал понаслышке и боялся хуже смерти. Понаслышке знали и о подручном Старика. У подручного было прозвище Косметолог, но никто его никогда не видел. А если и видел, то об увиденном ничего не мог рассказать по причине скоропостижной смерти. И конечно, никто не подозревал, что хрупкая девушка-скромница Лариса и таинственный убийца Косметолог – одно и то же лицо. Потому что Старик научил Ларису быть незаметной и более некрасивой, чем на это принято обращать внимание. Обычная женская красота была противопоказана Ларисе. И то лицо, которое Лариса перед выходом на дело замечала в зеркале, было плодом ее тщательных косметических манипуляций, но с реальностью не имело ничего общего…

Однажды, уже наработав солидный опыт убийств, Лариса попыталась вызвать своего мрачного опекуна на откровенность.

– Вы специально взяли меня из детдома, чтобы сделать убийцей? – чуть насмешливо поинтересовалась она. И почти не удивилась короткому “да”.

Нельзя сказать, что Лариса не бунтовала, стремясь свергнуть с себя навязанный Стариком образ жизни, мыслей и поступков. Она хотела познать другой срез действительности: где женщины не травят тетродотоксином неугодных Судьбе мужчин, где возможность стать женой, матерью и спокойной домохозяйкой возведена в категорию аксиом женского счастья… Первый Ларисин бунт имел самые тяжелые для нее последствия. Лариса подобрала себе породистого мужчину и решительно забеременела от него, возомнив судьбу матери-одиночки выходом из бездны, в которую затягивало ее каждое новое убийство. Старик о беременности Ларисы узнал слишком поздно. Когда она с торжеством будущей матери смотрела на своего благодетеля, он только и сказал:

– Я не одобряю этого поступка. Тебе не нужны дети.

После чего у Ларисы начались преждевременные роды. Плод спасти не удалось, а потом выяснилось, что Лариса никогда не сможет забеременеть. Врачи сказали – нелепая случайность, но Лариса знала – случайностей в ее жизни нет. Это Старик. И только он.

Вторым Ларисиным крупным бунтом был категорический отказ убивать женщин и детей. Это произошло, когда по Ларисиному спецтелефону позвонил некий заказчик и предложил за сумасшедшие деньги возможность “замочить” некую известную даму-депутата. Лариса сказала “нет”, а потом из новостей узнала, что убийство совершили другие киллеры. Старик тогда встретился с Ларисой и с холодной насмешкой сказал:

– Напрасно ты так церемонишься. Могла бы стяжать себе славу. В определенных кругах. Я твоего поведения не одобряю.

– Мне безразлично ваше одобрение и порицание, Максим Николаевич, – равнодушным тоном сказала Лариса, хотя внутри у нее шла опасная экзотермическая реакция. – Я уже взрослая девочка. И могу сама решать…

– Ошибаешься, – прервал ее Старик. – Ты ничего решать не можешь. За тебя решаю я. Ты – мое оружие, которым я мщу миру за свою испорченную жизнь! Ты – просто граната в моих руках!

– Иногда гранаты взрываются в руках тех, кто собирается их бросить, – отчеканила Лариса.

Старик засмеялся лающим смехом. Он вообще смеялся редко. И выглядело это отвратительно.

– Выкормил я змею, – отсмеявшись, покачал головой Старик. – Думал, ты будешь мне утешением в старости, деточка. А ты хочешь со мной воевать.

– Не собираюсь!

– Вот это правильно. Ты мне очень дорога, деточка.

– Конечно. Вы вложили в меня столько средств…

– Лариса. Лариса! Поосторожнее в выражениях! Я стар, у меня больное сердце, которое может не выдержать твоей неблагодарности.

– У вас?! Больное?! Сердце?! Неужели оно у вас имеется?! Или под сердцем вы подразумеваете свой новый кардиостимулятор?

Если Старик и был зол на Ларису, то он ничем этого не выказал. Сказал только:

– Хватит. Закончим этот бестолковый разговор. Ты будешь выполнять заказы, деточка. Какими бы они ни были . Это мое последнее слово.

– Нет. И это мое последнее слово.

Старик внимательно поглядел на Ларису. Она ответила ему таким же цельнометаллическим взглядом.

– Будущее покажет, деточка, – неопределенно сказал Старик. – Будущее покажет…

– Будущее – не кинопроектор, оно не умеет показывать, – холодно сострила Лариса. Она любила оставлять за собой последнее слово.

Глава третья

ПУДРА ДЛЯ УБИЙЦЫ

Мы спим в одной постели

По разные стороны стены.

Б. Гребенщиков

– Привет, Черная Мамба!

– Нарик, сколько можно, а?! Еще раз услышу, как ты зовешь меня Черной Мамбой, – отстрелю тебе…

– Все, что без толку болтается. Я в курсе, Черная Мамба[2]. Что будешь пить?

– Твою кровь, пропойца несчастный.

– Да ну!.. Отравиться наконец решила, а, Мамба? Рекомендую инновационное средство на основе аконита… Почти безболезненно…

– Спасибо, в другой раз. Я отправлюсь к праотцам – а ты будешь устраивать пип-шоу на моей могиле? Не пойдет. Я столько лет мечтаю проводить тебя в колумбарий! Хороший повод, чтоб обновить свое траурное платье.

– Только не это. Я завешаю, чтоб за урной с моим прахом ты шла в траурных джинсах и траурной майке с физиономией Скруджа Мак-Дака. Физиономия тоже должна быть траурной.

– Хорошо, я учту. – Лариса невесело усмехнулась, и это не ускользнуло от внимательного, совсем несхожего с веселыми словами взгляда мужчины, который открыл Ларисе дверь.

– Все так плохо? – спокойно поинтересовался мужчина, сбавляя обороты показной веселости.

Лариса молча кивнула.

– Понятно. Давно я тебя такой не видел, еще с прошлого года.

Лариса, сбросив в прихожей свой замшевый плащ, прошла в гостиную, мимоходом поинтересовавшись:

– А что именно из событий прошлого года ты имеешь в виду?

– Убийство Осинского. Это было чересчур – накачать бедного магната солями бария. Некрасивая смерть.

– Согласна, некрасивая. Но заказчики пожелали, чтобы Осинский умирал медленно, слушая кассету с записями обвинений во всех своих преступлениях против мировой экономики.

– Самое забавное, что он вряд ли что-либо слышал. Я тут просчитал, что превышение разовой токсической дозы на четырнадцать и восемь десятых миллиграмма резко ослабляет деятельность слуховых и зрительных рецепторов. Хотя сознание сохраняется. Да еще мерцание предсердий все осложняет. Я тебя понимаю, Мамба.

– А при чем здесь я? Не я его заказала.

– Но ты его убила.

– Это моя работа. А если ты скажешь об этом Осинском еще хоть слово, я тебе такое мерцание предсердий устрою…

– Извини, понял. Просто хотел тебя развлечь. Ничего более. Может быть, чаю приготовить?

– Пожалуй. Только чашки я самолично перед этим помою. С тебя станется в них какой-нибудь гексахлоран разводить.

– Лариса, обижаешь! Я же не зверь.

– Знаю. Именно поэтому и помою.

– Кстати, ты ко мне прямо с работы ?

– Нет, заехала домой – так, проверить, все ли на месте и не порыскали ли бдительные бабки-соседки под моим придверным ковриком.

– А что под ковриком?

– Помнишь, ты как-то просил меня вывезти и похоронить отходы цианида ртути после своей очередной гениальной реакции? Я и сделала, как ты просил.

– Лариска, ты сумасшедшая!

– Зато смертность любопытных и склочных старух нашего подъезда возросла почти на четырнадцать процентов. И я знаю, что многие благодарят судьбу за такую милость!

– Слава богу, никто не знает, что судьба – это ты.

– Какая из меня судьба… Между прочим, назальные фильтры, которые ты мне подсунул, вызывают постоянное желание чихать. Это, знаешь ли, неприлично, если я расчихаюсь прямо в лицо умирающему клиенту. Очень неуважительно.

– Подумаем над этим. Все остальное нареканий не имеет?

–Нет.

– Чем работала ? “Роковое удушье”?

– Оно самое.

– Мое лучшее создание, за которое я буду бесконечно париться в аду. Ладно. Пойду на кухню, а ты располагайся и саморазвлекайся. Я, кстати, прикупил в свою коллекцию новых фильмов. Можешь посмотреть.

– Ты знаешь, я не поклонница такого времяпровождения.

– Как угодно, Черная Мамба.

– Нарик!..

– Все, я устранился.

Нарик, прихрамывая, отправился мастерски готовить свой потрясающий чай с жасмином, мятой, бергамотом, лимонником и такими травами, о существовании коих и не подозревали ученые-ботаники. Лариса проводила друга взглядом и со вздохом, выдающим ее затянувшуюся усталость, опустилась на старую софу, именуемую Нариком “мощи моей бабушки”.

Нарик действительно был другом Ларисы. Потому они никогда между собой не стеснялись ни в чувствах, ни в выражениях. Не стеснялись ощушать себя студентами, удравшими с очередной жизненно важной лекции. Они устали от лекций. И от жизни.

Лариса считала Нарика своим коллегой. В каком-то смысле. Именно Нарик занимался “парфюмированием” – приданием безопасного товарного вида ядовитым изобретениям Старика. Именно Нарику пришла когда-то в голову идея начинить цианидом аммония ароматические шарики для ванны и смешать с одеколоном “Secret Service” синтезированный Стариком неокурарин.

В компании Старика (а Лариса подозревала, что не она единственная, кто работает на этого жуткого человека) Нарик появился вследствие автокатастрофы. Лет шесть назад молодой, подающий надежды кандидат химических наук Никита Владимирович Роков попал в аварию, из которой его в коматозном состоянии отправили в Институт имени Склифосовского. Раны были настолько тяжелы, что врачи только подключили несчастного химика к аппарату искусственного дыхания и кардиомонитору и стали ждать, когда ломаная линия на экранах приборов сменится прямой, а не приходящего в сознание пациента милостиво приберет смерть. Дело было как раз под Восьмое марта, медперсонал созывался на торжественное распитие шампанского в ординаторской, и на какой-то момент пациент Роков остался без надзора. Когда же дежурная сестра торопливо вернулась в его палату, пациента на месте не оказалось, приборы были отключены. А вместо Рокова на непримятой простыне постели красовалась большая ветка свежей, опушенной нежными соцветиями мимозы.

Пребывающего в коме Никиту просто похитили из-под капельницы и привезли в один из загородных домов Старика (с недавнего времени у Старика появилось несколько загородных домов, а также квартир во всех городах средней полосы России). Кто похитил, кто привез – осталось тайной даже для самого Старика, отдавшего приказ предоставить ему талантливого химика Рокова живого или мертвого. Старик знал, что в его, Стариковом, подчинении имеется обширный персонал, на который можно положиться как в жизни, так и в смерти.

Максим Николаевич выходил Никиту Рокова. Видимо, ему понадобился коллега-химик с юношеским, нетривиальным образом мыслей. И когда Никита Роков впервые пришел в себя после долгой комы, то выяснил, что кости его пострадавшего в аварии черепа скреплены (а кое-где заменены) титановыми пластинами высокой прочности. Но самое главное – содержимое черепа было вполне работоспособным. И, выздоровев, Никита Роков понял, что отныне его жизнь и труды принадлежат мрачному Алхимику. Молодой химик был по жизни юмористом и фанатом известного фильма “Никита”. Он считал, что с героиней фильма у него очень много общего, хотя с ним жизнь обошлась куда жестче, чем Люк Бессон – со своей инженю.

От аварии у химика Рокова осталась хромота (превращенные в кашу плюсны левой стопы пришлось заменить протезами) и тяжелая реакция на смену погоды. На хромоту Никита плевал (“Я считаюсь покойником, поэтому мне уже не надо нравиться девушкам!”), а с капризами погоды боролся при помощи традиционной водки и различных нетрадиционных одурманивающих веществ, лично изобретенных и собственноручно приготовленных. За что и получил от Ларисы, с которой свел короткое и прочное знакомство, прозвище Нарик.

Прозвище прилипло намертво.

Лариса тоже прилипла намертво. К Нарику. Это была не любовь в прикроватном смысле – хотя бы потому, что последствия аварии отказали Нарику в незатейливых радостях секса. Нарик стал единственным другом Ларисы, ибо их судьбы были схожи: они не принадлежали обыденному миру и не принадлежали самим себе.

А еще Нарик всегда старался поднять Ларисе настроение.

И никогда не упрекал ее за “издержки профессионализма”.

Потому что сам был причастен к ее профессии. В большой степени.

И каждый делал свое дело: Нарик экспериментировал со смертью, Лариса несла эту смерть в массы. А потом они сидели в убого обставленной квартирке Нарика (домашний уют тот молчаливо презирал, почитая лучшей мебелью сосуды Дьюара и шкафы для реактивов), пили водку либо чай в зависимости от настроения и трепались о незначительных вещах вроде новых компьютерных вирусов или фильмов Родригеса.

О работе они старались не упоминать.

Разве только изредка.

Ведь и убийцам нужен отдых.

Нужно время, чтобы посмотреть какую-нибудь дурацкую комедию вроде “Американского пирога”, притом не опасаясь, что кто-то в это время смотрит им в затылки через оптический прицел винтовки. Хотя Лариса, как было упомянуто выше, не жаловала киноискусство.

Однако и ей не чуждо было любопытство. В гостиной она подошла к узкому высокому шкафу, битком набитому видеокассетами – пресловутая коллекция Нарика. Нарик с какой-то болезненной страстью собирал фильмы из жизни и быта наемных убийц. При этом, как истый коллекционер, он рассортировывай и классифицировал свое собрание. Под рубрикой “Исторические убийцы” хранились “кинонизированные ” жизни-деятельности античных, средневековых и прочих киллеров ушедших эпох. Отдельно располагались работы знаменитых режиссеров и литературные экранизации. Но гордостью коллекции Нарика было то, что он называл “видеоотчеты”. Их за солидные деньги доставляли Нарику те убийцы, которые не стеснялись брать с собой на дело видеокамеру. Правда, “отчеты” не отличались разнообразием, и главным героем в них оказывался пистолет с глушителем.

Лариса оглядела полки и заметила новую рубрику.

“Вера Червонцева”.

Под рубрикой стояло с десяток кассет.

– А, ты заметила! – довольным тоном сказал Нарик, появляясь из кухни. Нарик аккуратно нес на подносе двухлитровый заварочный чайник, привезенный из какой-то индийской провинции. Чайник распространял некий сложносоставной аромат, в котором доминировали гвоздика, пачули и фрезия.

– Мы будем это пить или нюхать? – поинтересовалась Лариса, слегка опешив от экспансии эфирных масел в собственное сознание. – И кстати, что именно я должна была заметить?

– Мое новое приобретение, – ответствовал Нарик. – Фильмы Веры Червонцевой. А что касается чая, то ты напрасно его критикуешь. Попробуй сперва. Пойду за чашками.

– Лучше я. Заодно выясню, чем ты моешь посуду. В прошлый раз, когда я оттирала твои сковородки от жира какой-то подозрительной пастой, у меня лак с ногтей отслоился. Хорошо, не с ногтями вместе.

– Это был экспериментальный образец!

– Вот-вот. Нет никакой гарантии, что в чайных чашках нет экспериментального образца гельвеловой кислоты. К примеру.

Лариса собственноручно тщательно перемыла чашки, вернулась в гостиную, понюхала содержимое заварочного чайника (пачули били просто наповал) и рискнула налить себе это, как она выразилась, нечто. Продегустировала. Ничего, пить можно, хотя к чаю это никакого отношения не имеет.

Нарик между тем достал кассету под рубрикой “Вера Червонцева” и сунул ее в плеер.

– Нарик, я тебя умоляю… – простонала Лариса.

– Погоди, тебе понравится, – убедительно заявил Нарик.

По экрану поползли титры, а потом высветилось название:

“Смерть из-под чадры”.

– Вещь! – сказал Нарик довольным тоном. – Посильней, чем “Фауст” Гете.

– Неужели? И в чем суть сего шедевра?

– О, тебе должно понравиться. – Гремучую убежденность кандидата химических наук можно было использовать при вялотекущих экзотермических реакциях. – Героиня, как понимаешь, высококлассная наемная убийца. И притом, заметь, правоверная мусульманка. После выполнения очередного задания мирно возвращается домой и видит любимого мужа в объятиях своей, гм-м, начальницы по смертоубийственной… работе. Дикие страсти. Бездна психологизма. Синтез поэзии и животной похоти. Уникальная философская концепция!