Мы – русские; и с нами – Бог.
Генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский
Abudantas dispicite dissonas gentes: Indicium pavoris est societe defendi.
Аттила, король гуннов, из речи на Каталунских полях
– Ты дома, пап?
Железная дверь, что сделала бы честь любому банковскому сейфу, медленно и бесшумно отворилась, повернувшись на тщательно смазанных петлях. Открылся обширный холл: морёный дуб на стенах, потолок с мозаикой, пол с выложенной среди дорогого паркета инкрустацией; в углу – ведущая на второй этаж вычурная лестница с резными балясинами, словно в купеческом терему. На стенах – несколько оригиналов Кинкайда, слащавого вида домики среди идиллического пейзажа, празднично и радостно освещённые изнутри.
В дверях стояла невысокая девушка в модных расклёшенных джинсах, спущенных на бёдрах до предела возможного, в розовой футболке с надписью «Продай мне свою Барби» и – тоже писк последнего сезона – на невозможной высоты шпильках, украшенных парой кокетливых бантиков. На сгибе локтя девушка покачивала микроскопической чёрной сумочкой от «Дольче и Габбаны». Фирменную надпись по крокодиловой коже вывели не чем-нибудь, а россыпью мелких бриллиантиков.
– Пап, ты дома-а?
– Дома, Соня, – отозвался мужской голос из глубины огромной квартиры.
– Вас сегодня весь день в новостях показывали… – Девушка с гримасой отвращения сбросила шпильки, небрежно швырнула дорогущую сумочку, босая пошлёпала на кухню, не обращая ни малейшего внимания на паркет ручной работы под ногами.
– Но меня-то, я надеюсь, нет?
– Ну что ты, только со спины. – Она вошла на кухню, в которой поместился бы, наверное, приличных размеров танцевальный зал. Плоский телевизор на стене в который уже раз за сегодня повторял:
– Благодаря бдительности специальных агентов отдела по борьбе с терроризмом… сегодня проведена точечная операция в районе Обводного канала… обнаружена явочная квартира инсургентов, склад оружия, которым пользовались боевики… предварительные данные показывают, что из одного из найденных стволов был убит в апреле сего года архимандрит Викентий, видный представитель примиренческого течения в церкви… наши зрители, конечно, помнят это громкое дело… проповеди отца Викентия неизменно собирали множество прихожан… кровавое и беспримерное по жестокости убийство совершено было прямо на пороге храма… теперь найдена снайперская винтовка, из которой был произведён выстрел…
– Удачно сработали, папа? Твой ведь отдел, как я понимаю?
Колдовавший у кофеварки мужчина обернулся. Сама кофеварка, обилием никелированных кнопок и рычажков напоминавшая стартовый ракетный пульт, немедленно зашипела, сердито и капризно, словно недовольная тем, что Хозяин отвлёкся на кого-то другого, пусть даже на собственную дочь.
– Удачно, Соня. – Отцу девушки можно было дать лет сорок пять, и, как сказал бы Карлсон, выглядел он «красивым, в меру упитанным мужчиной в самом рацвете сил». Упитанность, однако, проявлялась не в свисающем животе, а в накачанных плечах и руках, бицепсам на которых позавидовали бы многие атлеты. – Накрыли кубло. Арсенала хватит на десять терактов. Правда, оружие большей частью старенькое… – Он оборвал себя на полуслове, с усилием провёл широкой ладонью по редеющим седым волосам.
Соня едва заметно улыбнулась.
– Ну, будет, будет, доча. Давай хоть дома не про это. Ты сегодня куда-нибудь собираешься? В клуб? Тебя подбросить? Я ещё не отпускал охрану.
– Не, пап, я сегодня у себя ночую.
– А… – отец кивнул. – Ну, товарищ Корабельникова, ты у меня девочка большая, тебе лекций о морали читать не надо. Джефф небось в гости собрался? – Он понимающе усмехнулся.
– Ага, Джефф, – поспешно кивнула Соня. – Если выберется.
– Понятно-понятно. А если не выберется?
– Тогда деви
шник устроим, девчонки уже замучили… – отозвалась Соня, выделяя нарочито московское «ш» в середине слова.
– Только звякни мне тогда, ладно? – просяще проговорил отец.
– Конечно, пап. Ну когда я куда пропадала?
– Да случалось… – буркнул Корабельников-старший.
– Ну па-ап… – Соня подошла, обхватила отца, по-детски прижалась щекой.
– Знаешь, коза, какой ко мне подход нужен, – усмехнулся тот. – Ладно, тебе ведь небось опять бежать надо?..
– Ой, надо, пап, – Соня направилась к дверям ванной. Судя по размерам, там скрывался самый настоящий бассейн. – Мама не звонила?
– Нет. У них там в Париже настоящий бедлам, какие уж тут звонки…
– Понятно, – по лицу Сони прошла мимолётная тень. Она решительно вздёрнула подбородок и заперла за собой дверь душевой.
Папа ничего не знает. И не должен знать. И не должен знать, что она не только знает, чем он занимается на самом деле, но и сама положила в захваченный сегодня схрон ту самую старую винтовку Драгунова, из которой член её ячейки с простым именем Машка влепила пулю прямо в лоб тому самому архимандриту Викентию.
* * *
На Московский вокзал с оружием попрётся только последний кретин – если, конечно, у тебя нет внедрённого в тамошнюю службу безопасности агента. Но об этом пока можно только мечтать: после того, как нескольких ребят вычислили и отправили
куда следует, все проверки «на вшивость» ужесточены многократно.
Нет, тащить стволы прямо к рамкам металлоискателей, туда, где до сих пор, как и в Пулково, стоят не городовые, а самые натуральные airborne rangers из знаменитой 82-й десантной дивизии, – верх глупости.
Поэтому доставить оружие Соне и её спутникам поручили Хорьку – уже после того, как вся команда слезет с поезда. Но буквально перед самым выходом Мишаня, как и положено, проверил почту: из Боровичей, где обитал Хорёк, «директом залили полтора метра мыла», если выражаться сетевым жаргоном. Полтора мегабайта всяческой чепухи, от нелепых сетевых разборок до любовной переписки; но среди этого мусора крылась одна-единственная фраза, ради которых Мишаня, собственно говоря, и держал свою ноду – до фидошников Контрольный комитет пока ещё не добрался.
«Бабушка, говоришь, приехала? Хаты не будет? Недорулез!»
И после этого – тройной «хмурник». Вот такой::-(((.
Дурацкие коды, нелепый сленг – Соня всего этого терпеть не могла. Разве так работают в настоящем подполье? Детский сад какой-то, да и только. Радовало лишь, что одним только Интернетом стало пользоваться
неприлично, и оказалось, что в «сети друзей», работавшей по архаичным технологиям, с ночной «отзвонкой» друг другу её распределительных узлов-нод, можно относительно безопасно обмениваться информацией, разумеется, тщательно закапывая её в груды сухих листьев «разговоров современной молодёжи», той самой, из которой тщетно (а может, и не столь уж) пытались сотворить истинное «поколение пепси».
Ну и, конечно, вербовать новых сторонников. Но – осторожно, осторожнее и ещё раз осторожнее. Внутренний корпус не дремлет. Там тоже немало тех, кто не просто отрабатывает свой паёк и вожделенный «открытый шенген».
Дурацкими кодами или без них, но полученное Мишаней письмо означало, что Хорёк добраться до них не сможет. Сам он цел и невредим, но с оружием для команды – полный пролёт. Ну и ладно, сама Соня пошла бы на дело вообще безо всякого оружия, голой и б?сой бы пошла, но её парней разве ж переубедишь? Упёрся Костик, заявив, что без пары стволов он в те дикие края не полезет, ибо он не старик Ван Дамм в пору его молодости и уж тем более не знаменитый Тайсон-Ухогрыз. С дезертирами, беглыми и прочим лихим людом, хоронящимся как от Внутреннего корпуса, так и от подполья, он, Костик, предпочитает разбираться посредством огнестрельного оружия, а не на кулачках.
Мишаня только кивал одобрительно.
Машка-снайпер, само собой, не отставала от них.
– Я без ствола за пазухой всё равно что в мини без трусов!
Соня только покачала головой. Машка за словом в карман не лезла и выражения не выбирала. Но разве ж это дело, когда в подполье можно перекричать, перегорлопанить командира? И что это за командир, сказал бы иной военный?.. Но тут-то как раз выбирать не приходится. Подполье, наверное, только потому ещё и существует, что нет в нём «вождей» и «лидеров», что решения принимаются совместно, хотя и способом, от которого любой выпускник Академии Генштаба грохнулся бы в обморок. Всё ведь начиналось совсем не так – и где те, первые?.. В большинстве своём далеко за Полярным кругом, а то и в питерской земле, в безымянных могилах.
В общем, «без оружия мы никуда». Думай, Соня, товарищ командир, где теперь доставать твоим капризным подчинённым их любимые игрушки.
…Шмонают теперь всюду. На всех до единого шоссе красуются уродливые блокпосты, груды бетона и железа, гнойные нарывы, вспухшие на земном теле. Не уедешь на поезде, не улетишь на самолёте, даже пешком уйти и то не сразу удастся: окраины патрулируются с особым тщанием, и не только внутренниками, а и настоящими рейнджерами.
– Выход отменяется, – железным голосом объявила Соня. – На арапа я не полезу.
Машка попробовала скандалить, кричала, размахивала руками и уверяла, что она, мол, берётся пронести через кордоны Московского хоть пулемёт, хоть базуку, ссылаясь при этом на свой, без сомнения, выдающийся опыт сексуального общения с разными гадами, состоявшими «при исполнении». Однажды Машку, по её словам, застукали на вокзале с засунутым за пояс юбки «стечкиным» и наверняка бы сдали куда следует, не обладай она, Машка, не только умом с сообразительностью, но и поистине неотразимой внешностью и не предложи уряднику тут же, в караулке, ко всеобщему удовлетворению, решить дело миром.
– Ветер у тебя в голове, Маха, – сердито оборвала Соня её излияния. – Нашла чем хвастаться. Не таскалась бы со стволом, так и не пришлось бы подол задирать.
– А чё тут такого? – не сдавалась та. – Мальчик попался миленький, прыткенький такой, весь из себя кавайный. Я аж кончила дважды!
Мишаня не выдержал – покраснел, заткнул уши и убыл в местную командировку – на кухню, ставить чай. Он до сих пор оставался девственником; Машка притворялась, что воспринимает это как личное оскорбление.
– Маха, ежели из того, что ты нам про свои похождения наболтала, – хоть десять процентов правды, то тебе лечиться впору. От того, что в народе «бешенством матки» называют, – фыркнула Соня.
– Это не лечится, – подал голос Костик, стоявший у окна. – Гляди-ка, гости к кому-то приехали…
Сонина квартирка – в «приличном» доме на углу Луначарского и Культуры, напротив больницы, из окон открывается вид на зелёную пойму ручья; возле перекрёстка долго громоздился «памятник вторжению» – перекрученные, искорёженные трамвайные рельсы, вместе со шпалами вырванные из земли. Тут взорвалась случайная ракета с «апача», не то ненароком выпущенная пилотом по неведомой цели, не то просто сорвавшаяся с пилона (такое, говорят, тоже бывает). Прошло уже три года с момента «установления международного контроля», но убрать груду металлолома сподобились только сейчас. Ну а трамваи, само собой, ходить перестали. Вместо них – бесчисленные маршрутки, отживающие свой век «Газели» разбавлены европейской рухлядью.
На перекрёстке с лихим визгом затормозил «Хаммер», пулемётный ствол тупо уставился в серое питерское небо. Шакалы, в необмятом натовском камуфляже цвета бетона пополам с асфальтом, горохом посыпались на тротуар. Несколько бабулек-коробейниц, робко выползших на перекрёсток с немудрёным своим товаром, опрометью кинулись прочь, но шакалам сегодня было не до собирания дани. Да и не вышло бы у них – Соня намётанным глазом тотчас заметила пару американцев-офицеров. При них-то шакалы тихи и смиренны, настоящие защитники прав человека и гражданских свобод, глаза б мои на них не смотрели.
Не скрываясь, шакалья свора и водительствующая ею пара волков двинулись к подъезду – по соседству с Сониным. Пугать кого-то притащились – настоящие аресты происходят совсем не так. Собираются незаметные люди в штатском, никакой формы, никакого оружия на виду, проделывают всё тихо, быстро и без суеты, после чего так же незаметно исчезают. Профессионалы из военной контрразведки. Их Соня уважала. Ненавидела, да – но уважала. Здесь же – пара армейцев, судя по чёрному ромбу на рукавах – из 5-й пехотной дивизии; да стая наших шакалов-перевёртышей, приснопамятный 104-й батальон 35-го охранного полка с гордым названием «Снежные барсы». Барсы, млин. Оскорбили благородного зверя, подумала Соня, в то время как её взгляд уже совершенно автоматически фиксировал эмблемы и номерные знаки непрошеных гостей. Сегодня же в штаб уйдёт донесение, что к показательно-психологическим операциям в городе стали привлекаться офицеры 5-й дивизии, расквартированной в районе Пулково и доселе почти не появлявшейся в городе, кроме разве что в увольнительных; что 104-й батальон так называемых «Барсов», как видно, оправился от полученной три месяца назад трёпки, когда на Сортировочной их полегло почти полсотни, и вновь участвует в «делах».
– Закрой шторы, Костя. Миша, что там с чаем? – Соня вздохнула, отошла от окна. Машка кровожадно ухмылялась, то и дело вскидывая к плечу воображаемую винтовку.
– Даже и не думай, – строго сказала Соня. Стриженая сумасбродка Маха вполне может вытащить ствол, распахнуть створки и пальнуть, не сильно заморачиваясь последствиями.
– Да я ж просто так… шуткую… – протянула Машка. – Сил моих нет – на жаб этих глядеть, на шакалов-внутренников… катком бы в тонкий блин раскатывала, и притом ме-е-едленно…
– Это не наш метод. Костя, ну хватит уже пялиться, чего ты там не видел? Мишка, где чай, ты его теплом собственного тела вскипятить пытаешься?
– Уже несу, Сонь, уже всё!..
Сели чаёвничать. Напоследок уже Соня отбила короткое сообщение – на первый взгляд ничего не значащую фразу в одном из многочисленных чатов; теперь, как часто пишут в романах, ей оставалось только ждать. Очень не хотелось задействовать и этого человека, знакомство с которым стоило Соне, кроме кучи денег, и кое-чего ещё, о чём вспоминать она себе строго-настрого запретила.
Старательный Мишка прикатил с кухни «мечту мещанина» – столик на колёсах. В другой, открытой и доступной для чужих взоров жизни Соня играла роль гламурной девочки, более того, в квартире могли побывать и без её ведома, поэтому приходилось соответствовать. Разумеется, по своей инициативе Соня никогда бы не воздрузила на стену портрет известного общественного деятеля, почётного ректора Санкт-Петербургского университета К.А. Собчак-Вулверхэмптон – однако для юной мадемуазель Корабельниковой, примерной студентки факультета международных отношений, члена Российско-Американской Лиги Друзей, комитета «Молодые за примирение» и ещё доброй полудюжины подобных же организаций, такое в самый раз. Как и розово-голубые диваны, холодильник, набитый колой и пепси, американские флажки на магнитах, микроскопическая полочка с книгами – на видном месте, само собой, православная Библия, в углу – иконы…
На них Соня старалась не смотреть.
Паршиво, что самой собою не побыть даже здесь, как бы «дома».
Разумеется, Костя с Мишаней, компьютерные знатоки, регулярно и с муравьиной дотошностью проверяли квартиру на наличие «жучков».
Куда лучше Соня чувствовала себя на старой, полузаброшенной даче Костика в Комарово, несмотря на шмоны, КПП и прочие прелести. Там по стенам тянулись древние книжные полки морёного дуба, заведённые ещё прапрадедом и прадедом сохранённые, несмотря на все войны и революции. Там стояли книги начиная с прижизненных изданий поэтов Серебряного века, сейчас ненужные даже ворам или бомжам, шарившим по запертым домам в поисках съестного. К Костику на дачу друзья-соратники отправлялись якобы на пикник; там планировали операции. Соня не слишком доверяла верхушке подполья. Как, впрочем, и любой другой. Русская Державная Партия, как бы легальное крыло сопротивления, устраивала санкционированные митинги, занималась «культурными программами» и так далее и тому подобное, в общем, примерно соответствовала ирландской Шин Фейн. Штаб тоже всё время дёргал за руку, хватал за плечи и вообще присылал приказы, каковые годились, по совокупному мнению Сониной ячейки, только для гигиенического употребления или же, в редких случаях, могли удостоиться большого почёта: послужить растопкой камину на Костиковой даче.
– Соня! Ты насчёт петард распорядилась? – барственно осведомилась Машка, словно и не к командиру обращаясь.
Соня только покачала головой.
– Будут тебе петарды, Маха.
…Хотя использовать тот контакт лишь для того, чтобы успокоить взбалмошную Машку-снайпера, всё равно что палить из сакраментальной пушки по воробьям, но единство команды важнее. Только эти трое будут слушать её, Соню, а не командование, не штаб и не московское руководство. Только так можно чего-то добиться, никого не подставляя и рискуя лишь своей шкурой. Захват, допрос? Соня не боялась. Слова «не дамся живой» с некоторых пор вплавились в костный мозг, стали второй натурой, чем-то, не подвергающимся сомнению и, собственно говоря, не вызывающим никаких вопросов. Возьмут в плен – застрелюсь. Для того, подобно многим в подполье, Соня носила на шее пистолетный патрон на верёвочке. Только многие надевали это жутковатое ожерелье исключительно для понта, покрасоваться, пусть все видят, что мне и жизнь недорога; многие, но не она. Как это объяснить, как истолковать – Соня сама не знала.
Привычно заболело, затянуло под мышкой. Как и всегда перед рисковым делом.
Но пока можно лишь пить чай.
Неслышно ступая мягкими лапками, подошёл Сонин любимец, Гоша, персидский кот с шерстью до пола и смешной плоской мордой, словно Том, нарвавшийся на подставленную садистом-мышонком Джерри сковордку. Потёрся о ноги, негромко мяукнул, поднял взгляд янтарно-драконьих глаз и как-то очень, ну очень странно воззрился на хозяйку. Не просил угощения, ничего не хотел – вывернулся, когда Соня попыталась, как обычно, подхватить его на колени. Кот степенно отступил на полметра, сел, снова мяукнул, по-прежнему глядя Соне прямо в глаза.
– Да что с тобой? – удивилась она.
Кот послал ей ещё один взгляд – укоризненный, как показалось, – и с достоинством удалился.
…Уже глубокой ночью маленький аккуратный «Делл» негромко пискнул. Пришла почта, настоящая, а не вездесущий неистребимый спам.
Сонина команда тотчас подскочила, все трое разом, словно и не сопели только что в шесть дырочек.
– Оно? Соня, пришло?
– От
него, да? Со-оня, ну скажи, ну, Сонь!..
– Ша, всем молчать-бояться! – шикнула Соня. Небрежно кликнула по иконке, невидящими глазами вперилась в развернувшуюся белую таблетку с чёрной вязью букв. – А ну геть! Может, я от любовника послания жду!
– Не от любовника, а от бойфренда, всему тебя, товарищ командир, учить надо, – не удержалась Машка.
– Маха, уймись. Мишаня, сгинь. Что за любопытная публика! – Соня дружескими пинками отгоняла свою команду от экрана.
Ничего никому не говорящее имя, «анонимный» почтовый ящик на Яндексе (на самом деле там давным-давно уже нет ничего анонимного, при получении адреса требуют номер социального страхования), пустые слова ничего не значащей болтовни…
«Привет! Письмо получил, спасибо. Здоровье моё ничего, и тебе того ж желаю. Жаль, давно не виделись, хорошо бы…» – и так далее.
«…Увижу тебя сам. Всегда твой Фёдор».
Только это и имело значение.
Ёж каким-то образом намеревался доставить оружие и боеприпасы лично.
– Будет тебе белка, будет и свисток, – проговорила Соня.
– Ура! – дружно завопили Машка, Костик и Мишаня хором.
– С Хорьком сорвалось, так хоть здесь выгорело! – Они пустились в пляс.
– Тих-хо! – прикрикнула Соня. – Спать всем. Завтра поменяем билеты и в путь. Нас встретят… с гостинцами.
С одной стороны, конечно, скверно, что Хорёк, скажем прямо, провалил задание и оружие придётся добывать таким путём. А с другой – может, оно и к лучшему, что тот же Хорёк никому ничего не доложит, и штаб останется в полном неведении относительно Сониных планов.
Но народ никак не унимался. Машка потребовала песен, и Соня, поупрямившись для вида, вытащила из шкафа видавшую виды гитару. Машка немедленно устроилась рядом, свернулась клубком не хуже настоящей кошки, поблёскивая глазами.
Смуглые пальцы прошлись по струнам, беря аккорды.
Нет, не Гумилёва. И даже не Шелли. А… вот его. Противоречивого, как всякий большой поэт. Заклеймённого «сталинистом». Э-эх, была не была, споём:
В субботу, 5 апреля,
Сырой рассветною порой
Передовые рассмотрели
Идущих немцев тёмный строй.
Ребята подобрались, Машка даже сжала кулаки. Редко, очень редко Соня-Смерть исполняла это:
Был первый натиск немцев страшен,
В пехоту русскую углом,
Двумя рядами конных башен
Они врубились напролом.
Соня ощутила, как перехватывает горло. Резкие, злые аккорды: эти пальцы слишком привыкли к спусковому крючку. Но вот:
Подняв клинки из русской стали,
Нагнув копейные древки,
Из леса с гиком вылетали
Новогородские полки.
По льду летели с лязгом, с громом,
К косматым гривам наклонясь,
И первым на коне огромном
В немецкий строй врубился князь.
И, отступая перед князем,
Бросая копья и щиты,
С коней валились немцы наземь,
Подняв железные персты…
…Тогда
онивстали и вышли на Чудское озеро. Надо думать, мало кто уцелел в пешей новгородской рати, рассечённой надвое броненосным рыцарским строем. Они не ждали, пока находники промаршируют по Славенскому концу, пока ворвутся в храм Софии. Они вышли на весенний лёд и умерли. Не напрасной смертью.
А мы? – неотступно билось у Сони.
– Всё, хватит, – хрипло сказала она – заставила себя сказать, – едва закончив песню. – Завтра день тяжёлый.
…Не сразу, не скоро, но в конце концов в квартире всё стихло. Соня поворочалась с полчаса и, не выдержав, сунула ноги в отвратного вида тапки, бессмысленно развесившие в стороны обвислые кроличьи уши. Спать не получалось. Всё-таки хорошо, что будет оружие. Без него в этих диких дебрях – Мишаня прав – будет не шибко уютно. Пусть ребята успокоятся. Кто знает, как всё сложится, – соваться на железку подполье не рекомендует. Проверки, проверки, проверки, сейчас каждый паршивый патруль – с запросчиком, сканирование, мгновенная связь с центром, опознание. Конечно, самого опознания им бояться нечего, криминальные файлы у всех чистенькие, как фата невесты, но привлекать к себе внимание тоже не стоит. Конечно, они замаскируются под туристов, но… достаточно одного взгляда на Костика и Мишаню, типичных городских хиппанов, узкоплечих и впалогрудых, чтобы понять – туристы из них никакие. На то лишь расчёт, что у амеров хватает своих чудиков, типа людей с весом под двести кэгэ, увлечённо изображающих «похудательный хайкинг».
Под окнами раскинулась сырая питерская тьма. Вечером моросило, редкие фонари нависли над чёрным асфальтом распяленными инопланетянами. Пустынно – в городе до сих пор комендантский час, введённый после памятной июньской диверсии на Сортировке. Патрулей тоже не видно – они держат в основном окраины, центр города и деловые кварталы. Бывшие «спальники» брошены на поживу шакалам, но и они стараются крутиться где посытнее. Старые Луначарка и Культуры, застроенные в основном обветшавшими «кораблями», заселённые скромными обывателями, мало кого интересовали. Новые «приличные» дома расположились чуть дальше, вдоль Гражданского и Просвещения, где и крутились шакальи «Хаммеры»: там больше вероятность застигнуть подгулявшего гражданина, решившего, что комендантский час не для него писан.
Тихо. Темно. Август над Питером. Соня отошла от окна, поплотнее задёрнула шторы. Заснуть не удастся, это факт. Слишком близка цель, много месяцев терпеливого поиска, когда с муравьиной настойчивостью она перебирала груды старых документов, отыскивала свидетелей, накапливала данные – и всё это, не покидая привычного гламурного окраса, кислотных вечеринок, показов мод, аквапарков, кегельбанов, именуемых модным словечком «боулинг», и так далее и тому подобное. Девочка не имеет права выбиться из роли. Девочку никто не должен заподозрить.
– Мяу, – к ноге прижалось что-то тёплое и мохнатое. И вновь, уже сердито: – М-ммя-а-а-у!
Кот. Встал на задние лапки, передними опёрся Соне о колено и опять – пристально глядит в глаза, ну словно вот-вот заговорит.
– Да что с тобой?
На сей раз кот позволил взять себя на руки, но тихо сидеть не стал, беспокоился, всё норовил заглянуть в лицо, наконец затих, устроился рядом, прижавшись мохнатым тёплым боком к бедру хозяйки.
– Нет, ты ничего не съел… и съесть не мог… у ветеринара позавчера были… – бормотала Соня, пропуская меж пальцев мягкую шёрстку. Кот вывернулся, вскочил, поставив лапы на плечо и тыкаясь носом Соне в ухо. Попыхтел, словно ёжик, и свернулся на коленях, подозрительно глядя снизу вверх жёлтым глазом.
Вроде бы унялся.
И тогда Соня стала вспоминать – самое режущее, самое рвущее, нестираемое.
…Всё только-только стихло – на четвёртые сутки после начала того, что в «цивилизованных странах» именуется «гуманитарной интервенцией» или «операцией по установлению международного контроля». Где-то по окраинам ещё постреливали, но вяло; воинские части, расположенные вокруг города, просто распускались по домам, организованно (или не очень) сдав (а вернее, просто побросав) оружие. Офицерам, за немногим исключением, предлагали просто «не высовываться», в гарнизоны тупорылые зелёные грузовики с белыми звёздами на бортах завозили заокеанские армейские пайки.
Те же, кто оказался тем самым «исключением», просто исчезли, в большинстве случае успев прихватить с собой более или менее внушительные арсеналы. Впоследствии из них образовался костяк первого подполья. Самого непримиримого, самого упорного – и самого недолговечного. Они хорошо умели стрелять, но не более того. А требовалась конспирация, не угрюмые плечистые мужики, а такие, как Соня, тонкие девчонки в незримой броне из импортного «гламура».
…А на четвёртый день, когда подъевшие запасы горожане волей-неволей высунулись на опустевшие было улицы, прислушавшись к постоянно передававшимся призывам «ничего не бояться и возвращаться к привычным делам», с Лиговки донёсся тяжкий рокот, теперь знакомый многим, – смешавшиеся рёв мощных двигателей и лязганье гусениц, жующих в мелкую крошку угодивший под них асфальт.
Соня сама не могла понять, что же потянуло тогда людей на Невский. Что заставило выстраиваться вдоль тротуаров, напряжённо вглядывась в поворот возле Московского вокзала? Почему люди, вышедшие в поисках хлеба и молока, услыхав злобный рёв чужого хищника, собирались именно на Невском? Предчувствовали?
Шло время, рёв не смолкал, он становился всё громче, словно неведомый зверь медленными шажками приближался к центру города. Люди стояли, вытягивали шеи, точно заворожённые; вот, наконец, пахнуло гарью, рокот и клацанье стали почти оглушающими, и с Лиговского проспекта, огибая по дуге воздвигнутый в самом центре площади Восстания памятник, появились танки.
Они двигались медленно, по четыре в ряд, занимая всю проезжую часть пустого проспекта. Низкие, с коробчатыми башнями, где красовались чёрные кресты с белой окантовкой. Нет,
немногоне те кресты, что двигались к этим же самым стенам осенью 41-го. Чуть другой формы; и армия называлась несколько иначе; а вот люди за рычагами «леопардов» говорили на том же самом языке.
Танки двигались с закрытыми люками, однако не все. Из башни правофлангового в первой четвёрке по пояс высунулся светловолосый офицер в чёрном комбинезоне и прищурившись глядел куда-то поверх голов собравшейся к тому времени толпы. Он не опускал взгляда: фасады домов на Невском занимали его явно больше.
За первой в смраде выхлопных газов проплыла вторая четвёрка мастодонтов, следом – третья. Бундесвер шёл по Невскому, пёр уверенно и нагло, твёрдо зная, что не распахнётся окно под крышей и оттуда не вырвется противотанковая граната, знал, что никто не направит в его ряды набитый взрывчаткой грузовичок, никто даже не кинется под гусеницы, замыкая контакты на «поясе шахида», несмотря на всю бессмысленность подобной акции. Да и от грузовичка-то, если разобраться, толку тоже немного.
Не побоялись нарушить все писаные и неписаные правила, думала Соня, невидяще глядя в стену своей отвратительно-моднявой квартирки. Ввели бронетехнику в город, в самый центр. А уж мы-то хорошо знаем, что происходит с бронетехникой, когда она вот так протискивается по узким старым улочкам.
Нет, не боялись устроители парада, ничего они не боялись, всё знали наперёд и знали твёрдо. Народ только толпился по сторонам проспекта, таращил глаза на проплывавшие мимо камуфлированные громады. Их оказалось много – не меньше двух сотен; мощнейший бронированный кулак, спешно доставленный сюда, похоже, для одной-единственной цели – этого «шествия гномов» по Невскому.
А ведь в благополучной Германии, думала Соня, забыв обо всём, наверняка ещё остались живые ветераны Второй мировой, хотя им далеко за девяносто. Ведь наверняка сидят сейчас у экранов в своих комфортабельных домах престарелых, сидят и смотрят на ползущую по Невскому колонну с такими знакомыми крестами на бортах башен, смотрят и пускают старческие слёзы, вспоминая себя, молодых, красивых и лихих, что вот так же катили на танках с крестами в сторону города с нелепым названием Leningrad, катили, да только чуть-чуть недокатились…
За танками двигалась мотопехота, кружили над городом вертолёты – а люди всё стояли, провожая взглядами серо-зелёные гробы на гусеничном ходу; и лишь когда на проспекте остались одни облака сизой гари, медленно, словно нехотя, стали расходиться. Мужчины старались не смотреть друг на друга, и даже отмороженные подростки из поколения пепси уже не так рьяно мели клешами асфальт.
Соня тогда тоже была там. «Операция по установлению международного контроля» застала её у бабушки, в старой квартире на Манежной площади; и Соня, тогда ещё школьница, не усидела взаперти. Она всё это видела. И запомнила – навсегда.
