Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Темный Меч - Рождение Темного Меча

ModernLib.Net / Уэйс Маргарет / Рождение Темного Меча - Чтение (стр. 5)
Автор: Уэйс Маргарет
Жанр:
Серия: Темный Меч

 

 


      — Дорогой мой Сарьон, до чего же ты наивен! Возможно, старик Ванье прав. Тебе необходимо познакомиться с миром. Я преувеличил — но не сильно. И все-таки это идеальный образ жизни, особенно для тебя.
      — Что, правда?
      — Конечно. У тебя под рукой неограниченные магические ресурсы. Ты можешь проводить всю вторую половину дня в университетской библиотеке — а в библиотеке Мерилонского университета, кстати сказать, хранится одна из лучших в мире коллекций книг по утраченной магии. Некоторых из них нет даже в Купели. И все они твои, стоит лишь пройти по серебряному мосту. Хочешь заниматься какими-то изысканиями совместно с гильдиями или похвастаться своим новым уравнением, позволяющим сократить время расчетов? Бери у милорда экипаж и езжай к Трем Сестрам. Ежели тебе вдруг захочется взглянуть, как там поживают нивы милорда, Коридор в мгновение ока доставит тебя на поля, где ты сможешь полюбоваться, как проращивают семена — или чем там еще заняты эти бедолаги, полевые каталисты. В общем, наслаждайся жизнью в свое удовольствие. Можешь даже жениться!
      Последняя реплика настолько явно была произнесена в расчете на послушницу, что девушка неодобрительно вскинула голову — но при этом не удержалась и взглянула-таки искоса на молодого дьякона.
      — Думаю, мне могло бы это понравиться, — по некотором размышлении отозвался Сарьон. И тут же поспешно добавил: — Конечно же, я спрашивал из чисто академического интереса.
      — Конечно, — сухо откликнулся Далчейз. И обратился уже к послушнице: — Кстати, дорогая, ты, часом, не заблудилась? Или ты хочешь завести нас в глухой угол и там ограбить?
      — Дьякон! — негодующе пробормотала послушница, покраснев до корней волос. — Вам... вам вот в этот коридор, первая дверь направо!
      Она развернулась, в последний раз метнула взгляд на Сарьона и едва ли не пустилась наутек.
      — Неужели это было так уж необходимо? — раздраженно пробурчал Сарьон, провожая послушницу взглядом.
      — Да будет тебе, парень, — беспечно отозвался Далчейз. — Расслабься. Вот увидишь сегодня вечером, какова жизнь в Мерилоне. Ну, наконец-то! Наконец-то мы сможем убраться из этого заплесневелого старого склепа! Проведем этого малыша через Испытания, объявим его перед всем миром Живущим принцем и сможем повеселиться среди богачей и красавиц. Да, ты ведь знаешь, что должен делать?
      — В ходе Испытаний? — на всякий случай уточнил Сарьон. На миг ему померещилось, будто Далчейз спрашивает, знает ли он, что делать с богачами и красавицами. — Надеюсь, что да, — со вздохом признался он. — Я так зазубрил ритуал, что могу прочесть его даже задом наперед. А тебе уже случалось его проводить?
      — Сотни раз, парень, сотни раз. Тебе надлежит держать пацана, верно? Самое важное — запомнить, что этого... — ну, ты меня понимаешь — надо держать лицом к себе, спиной к епископу. Тогда даже если царственному отродью вздумается обмочиться, он обольет только тебя, но не его святейшество.
      К счастью для шокированного Сарьона, они наконец-то подошли к нужной комнате. Далчейз вынужден был прекратить свои циничные комментарии, и Сарьон был избавлен от необходимости отвечать на последний его совет, который ему показался слишком уж неуважительным, даже для Далчейза.
      Двое дьяконов вошли в комнату следом за другими членами епископской свиты, произвели ритуал очищения, а затем дьякон из собора провел их в зал, в котором испытывали всех детей, родившихся в Мерилоне как правило, при Испытании присутствовали всего два каталиста. Сегодня же здесь собралось блестящее общество. По правде говоря, присутствующих было так много, что двум дьяконам лишь с трудом удалось протиснуться в зал. Помимо епископа, надевшего по такому случаю свои лучшие одеяния, здесь находились еще два кардинала — кардинал королевства и кардинал этого региона — и шесть человек из свиты епископа: четыре священника, каковым предстояло исполнять роль свидетелей, и Сарьон с Далчейзом, которые и должны были проводить Испытания. Кроме того, присутствовал еще лорд императорский придворный каталист, державший младенца на руках, и сам младенец — его как раз убаюкали, и он тихонько посапывал.
      — Помолимся же Олмину, — произнес епископ Ванье, склоняя голову.
      Сарьон принялся молиться, но сейчас он произносил слова молитвы, совершенно не задумываясь над их смыслом. Вместо этого он в последний раз прогонял в памяти церемонию Испытания Жизни.
      Много веков назад Испытание — поговаривали, будто оно зародилось еще в Темном мире, — было очень простым. Когда ребенку исполнялось десять дней и его признавали достаточно крепким для Испытания, родители приносили отпрыска в собор — или в ближайшее к ним святое место — и передавали его каталистам. Младенца уносили в небольшое помещение, огражденное от всех внешних воздействий, и приступали к Испытанию.
      Прежде всего ребенка распеленывали. Затем его клали на спинку в воду, подогретую до температуры его тела. Потом дьякон, поддерживавший младенца, отпускал его. Живой ребенок оставался лежать на воде: он не тонул, не вертелся и не брыкался — он просто тихонько плавал себе. Заключенная в нем магическая Жизнь надежно охраняла крохотное тельце.
      После этого первого испытания дьякон подносил к ребенку мерцающую погремушку, переливающуюся всеми цветами радуги. Он держал ее над ребенком, который так и продолжал плавать в воде. Хотя ребенок в этом возрасте еще не умеет фокусировать взгляд, он тем не менее замечал присутствие игрушки и тянул к ней ручки. Тогда дьякон ронял погремушку в воду, и она легко скользила к малышу: магическая Жизнь, заключенная внутри ребенка, откликалась на его побуждение и притягивала игрушку к нему.
      В завершение дьякон доставал ребенка из воды. Он брал его на руки, прижимал к груди и баюкал до тех пор, пока младенец не начинал чувствовать себя в безопасности и не успокаивался. Затем другой дьякон подносил к младенцу горящий факел. Пламя подбиралось все ближе и ближе к коже ребенка — а потом останавливалось, безо всякого вмешательства со стороны каталиста. Это Жизненная сила инстинктивно окутывала ребенка магическим защитным коконом.
      Вот и все Испытания: и просто, и быстро. Как заверял Сарьона Далчейз — чистая формальность.
      — Не знаю, зачем их до сих пор проводят, — ворчал накануне вечером Далчейз. — Разве что для того, чтобы какой-нибудь бедняга, полевой каталист, мог на законных основаниях лишний раз получить от крестьян несколько цыплят да бушель зерна. Ну, и чтобы у знати был лишний повод устроить праздник. А больше в них никакого смысла нет.
      Так оно и было — до этого момента.
 
      — Дьякон Далчейз, дьякон Сарьон — приступайте к Испытаниям, — торжественно произнес епископ Ванье.
      Сарьон вышел вперед и принял ребенка у лорда придворного каталиста. Младенец был плотно запеленат в великолепное одеяло из ягнячьей шерсти. Сарьон, не привыкший иметь дело с чем-либо столь маленьким и хрупким, неловко завозился, пытаясь распеленать ребенка, не разбудив его. Наконец, чувствуя на себе нетерпеливые взгляды всех присутствующих, Сарьон взял раздетого малыша на руки, а одеяло вернул лорду-каталисту.
      Уже поворачиваясь к сосуду с водой, Сарьон взглянул на маленького мальчика, мирно спавшего у него на руках, и тут же позабыл о всех зрителях. Молодой каталист никогда еще не держал на руках младенца — и теперь этот младенец мгновенно завладел его сердцем. Даже Сарьон, при всей его неопытности, и то понял, что ребенок необыкновенно красив. Сильный, здоровый, с густыми темными волосиками. Кожа у принца была белее алебастра, а вокруг глаз едва заметно отливала голубым. Крохотные кулачки были сжаты. Осторожно прикоснувшись к кулачку, совершенно очарованный Сарьон разглядел ноготки безукоризненной формы. «Просто поразительно, — подумал он, — что Олмин, создавая столь крохотное существо, нашел время позаботиться о столь тонких деталях».
      Нетерпеливое покашливание Далчейза напомнило Сарьону о его обязанностях. Старший дьякон снял покрывало с большой чаши, наполненной теплой водой. Воздух тут же наполнился благоуханием. Один из послушников осыпал чашу розовыми лепестками.
      Бормоча ритуальную молитву — он учил ее полночи, — Сарьон осторожно положил ребенка в воду. Когда его кожи коснулась вода, малыш открыл глаза, но не заплакал.
      — Храбрый мальчик! — пробормотал Сарьон, улыбаясь малышу. Младенец взирал на окружающий мир задумчивым, слегка озадаченным взглядом новорожденного.
      — Отпустите ребенка, — велел епископ.
      Сарьон осторожно убрал руки.
      Принц камнем пошел ко дну.
      Испуганный Далчейз шагнул вперед, но Сарьон опередил его. Он запустил руки в воду, подхватил ребенка и вытащил его. Очумело прижимая к себе мокрого ребенка, который кашлял и отплевывался, пытаясь расплакаться от такого грубого обращения, Сарьон растерянно посмотрел на присутствующих.
      — Наверное, это я виноват, ваше святейшество, — поспешно произнес он, когда младенец наконец-то сумел набрать воздуха в грудь и разразился пронзительным воплем. — Я слишком быстро его отпустил...
      — Вздор! — холодно оборвал его Ванье. — Продолжайте, дьякон.
      В том, что ребенок не прошел какое-то из Испытаний, не было ничего необычного — особенно если он был наделен сильным дарованием в каком-то из Таинств. Например, колдун с большим талантом Огненного Таинства мог вообще завалить Испытание водой.
      Сарьон, припомнив все, что читал об этом, успокоился. Он продолжал держать ребенка, а дьякон Далчейз тем временем поднес к лицу ребенка погремушку. При виде яркой игрушки принц перестал вопить и радостно потянулся за ней. Дьякон Далчейз, повинуясь знаку епископа, отпустил погремушку.
      Игрушка стукнула принца по носу и упала на пол. В помещении воцарилась ужасающая тишина — но ее тут же разорвал детский крик, исполненный боли и возмущения. На нежной коже младенца выступила капелька крови.
      Сарьон перепугано взглянул на Далчейза, надеясь, что тот как-нибудь успокоит его. Но Далчейз, против своего обыкновения, не улыбался. Напротив — губы его были крепко сжаты, циничный блеск исчез из глаз, и дьякон старательно избегал взгляда Сарьона. Молодой дьякон принялся лихорадочно озираться — и обнаружил, что и присутствующие переглядываются, растерянно и встревожено.
      Епископ Ванье что-то прошептал на ухо лорду-каталисту. Тот, бледный и напряженный, энергично закивал в ответ.
      — Повторите первое Испытание, — приказал Ванье.
      Сарьон положил вопящего младенца в воду и отпустил. Руки у дьякона дрожали. Едва лишь стало очевидным, что ребенок тонет, Сарьон, повинуясь поспешному жесту епископа, выхватил его из чаши.
      — Господи, помоги! — выдохнул лорд-каталист.
      — Думаю, для этого уже слишком поздно, — холодно отозвался Ванье. — Сарьон, поднесите дитя сюда.
      Уже по одному тому, что епископ забыл добавить к своему обращению официальное «дьякон», свидетельствовало, как сильно он нервничает. Сарьон, неумело пытающийся успокоить младенца, поспешно повиновался и встал перед епископом.
      — Дайте мне факел, — велел Ванье дьякону Далчейзу. Тот держал факел с явной неохотой и был только счастлив передать его начальству.
      Взяв пылающий факел, епископ поднес его прямо к лицу ребенка. Младенец пронзительно закричал от боли, и Сарьон, позабыв обо всем на свете, с гневным вскриком оттолкнул епископа.
      Никто не произнес ни слова. Все присутствующие отчетливо чувствовали запах паленых волос. Все увидели красное пятно ожога, появившееся на виске младенца. Дрожа всем телом и прижимая ребенка к груди, Сарьон отвернулся от бледных лиц и потрясенных, наполненных ужасом глаз. Он пытался успокоить младенца, а тот заходился криком. В голове у Сарьона промелькнула бессвязная мысль о том, что он, похоже, снова совершил грех. Он посмел коснуться тела вышестоящего иерарха без его дозволения. Мало того — он в гневе оттолкнул его. Молодой дьякон сжался, ожидая выволочки. Но ее не последовало. И, оглянувшись на епископа, Сарьон понял, что было тому причиной.
      Возможно, епископ Ванье даже не осознал, что Сарьон к нему прикоснулся. Он смотрел на ребенка, и глаза его были широко распахнуты, а лицо сделалось пепельно-бледным. Лорд-каталист заламывал руки и так дрожал, что это было заметно с первого взгляда, а стоящие по бокам от него кардиналы беспомощно поглядывали друг на дружку.
      Принц тем временем так отчаянно ревел от боли, что почти начал задыхаться. Сарьон не представлял, что ему делать, но зато понимал, что детский крик бьет и по без того взвинченным нервам присутствующих; он отчаянно пытался убаюкать ребенка. В конце концов он преуспел — скорее потому, что ребенок устал плакать, чем благодаря своим способностям няньки. Молчание окутало комнату, словно промозглый, пробирающий до костей туман. Единственным звуком, нарушающим тишину, было икание младенца.
      Затем заговорил епископ Ванье.
      — Такого, — прошептал он, — на нашей памяти не происходило никогда — даже до Железных войн.
      Звучавший в его голосе трепет был вполне понятен Сарьону. Он и сам испытывал нечто подобное. Но в голосе Ванье звучало и другое чувство, и оно заставило Сарьона содрогнуться, ибо никогда прежде он не слышал отголосков этого чувства в голосе епископа. И был это страх.
      Ванье вздохнул, снял митру и провел дрожащей рукой по тонзуре. Без митры он словно лишился окружавшей его ауры мистики и величия, и Сарьон, баюкавший ребенка, вдруг увидел перед собой всего лишь пузатого человека средних лет, очень уставшего и испуганного. И это напугало Сарьона сильнее всего, и, судя по лицам окружающих, вид епископа подействовал так отнюдь не на него одного.
      — Теперь вы должны выполнять мои приказы без рассуждений, что бы я вам ни велел, — хрипло произнес Ванье, неотрывно глядя на митру, которую вертел в руках. Он рассеянно погладил золотую отделку. Пальцы у епископа дрожали. — Я могу объяснить... Нет.
      Ванье поднял голову. Взгляд его был строг и холоден.
      — Нет. Я поклялся хранить молчание. Я не могу нарушить клятву. Вам придется просто повиноваться. Без всяких вопросов. Я беру на себя полную ответственность за все ваши действия.
      Он судорожно вздохнул и умолк на мгновение, вознося безмолвную молитву.
      Сарьон, держа на руках икающего ребенка, оглядел присутствующих, пытаясь определить, поняли ли они что-нибудь. Лично он не понял ничего. Он никогда не слыхал, чтобы какой-нибудь ребенок не смог пройти через Испытания. Что происходит? Что такого ужасного собирается им поручить Ванье? Сарьон снова перевел взгляд на епископа. Теперь все присутствующие смотрели только на него, ожидая, что он воспользуется своей магией и спасет их. Казалось, будто каждый открыл канал к епископу, но не для того, чтобы дать ему Жизнь, а для того, чтобы взять Жизнь у него.
      Возможно, именно эта всеобщая надежда на него и придала епископу сил. Ванье выпрямился, вскинул голову и поджал губы. Взгляд его сделался отстраненным. Епископ, нахмурившись, погрузился в раздумья. Затем он, очевидно, пришел к какому-то решению. Чело его разгладилось, и к епископу вернулось свойственное ему самообладание. Он вновь возложил митру на голову — и вот перед присутствующими снова оказался главный священнослужитель королевства.
      Епископ Ванье повернулся к Сарьону.
      — Отнесите ребенка прямиком в детскую, — распорядился он. — Не давайте его матери. Я сам поговорю с императрицей и подготовлю ее. Ей же самой будет легче, если разлука окажется быстрой и бесповоротной.
      При этих словах лорд-каталист издал некий невнятный звук — нечто вроде сдавленного вопля. Но епископ Ванье — его полное лицо застыло, как если бы ледяное молчание, воцарившееся в комнате, просочилось в его кровь — не обратил на каталиста никакого внимания. Он бесстрастно продолжил:
      — С этого момента ребенку не следует давать ни пищи, ни воды. За ним не будут ухаживать. Он Мертв.
      Епископ говорил что-то еще, но Сарьон его уже не слышал. Ребенок икал, прижавшись к его плечу; лучшая церемониальная ряса молодого дьякона промокла от детских слез. Принц попытался засунуть кулачок в рот, потом принялся с чмоканьем его сосать, глядя на Сарьона широко распахнутыми глазами. Дьякон чувствовал, как крохотное тельце время от времени вздрагивает от всхлипов.
      Сарьон смотрел на ребенка; мысли его путались, а сердце ныло. Он когда-то слыхал, будто все дети рождаются с голубыми глазами, — но у этого малыша глаза были цвета грозового неба. На кого он похож? На мать? Императрица славилась своею красотой. Нет, говорят, у нее глаза карие. И еще у нее длинные иссиня-черные волосы — такие роскошные, что императрице даже не требуется прибегать к помощи магии, чтобы добавить им блеска. Подумав об этом и взглянув на темные волосики младенца, Сарьон заметил, что на виске у малыша начинает набухать волдырь. Дьякон рефлекторно потянулся к ожогу; с губ его уже готовы были сорваться слова целебной молитвы, которая должна была усилить целительную Жизнь в теле ребенка. Но потом Сарьон вспомнил — и осекся. В теле этого ребенка никакой целительной Жизни не было. Ни единой искорки.
      Молодой дьякон держал на руках труп.
      Принц вдруг глубоко, судорожно вздохнул. Казалось, будто он готов снова расплакаться — но нет; он продолжал сосать кулачок, и, похоже, это его вполне удовлетворяло. Прижавшись к Сарьону, малыш взирал на взрослого круглыми глазенками, время от времени хлопая черными ресницами.
      «Я стану последним человеком, кто держал его, похлопывал по спинке, гладил шелковистые волосики», — подумал Сарьон; сердце его сжалось от боли. На глаза у него навернулись слезы. Дьякон беспомощно заозирался, безмолвно моля, чтобы кто-нибудь избавил его от этой ноши. Но никто этого не сделал. Все отводили глаза — все, кроме епископа. Ванье, видя, что его приказ не исполняется, нахмурился.
      Сарьон открыл было рот, чтобы заговорить, чтобы спросить, чем вызвано столь жестокое решение, — но слова умерли, так и не сорвавшись с его губ. Ванье сказал что они должны повиноваться, не задавая вопросов. Епископ принимает всю ответственность на себя. Так разве его тронут мольбы какого-то дьякона? Особенно если дьякон сам навлек на себя немилость... Нет, вряд ли. Сарьону не оставалось ничего другого, кроме как поклониться и покинуть комнату, продолжая неуклюже поглаживать принца по спинке. Кажется, это действовало на малыша успокаивающе. Однако же, очутившись в коридоре, дьякон понял, что понятия не имеет, как ему пройти через весь огромный собор. Он знал лишь, что ему следует как-то добраться до императорского дворца. Тут Сарьон заметил в конце коридора темную тень. Исполняющий. Сарьон заколебался. Колдун мог провести его во дворец. На самом деле он мог бы даже просто перенести каталиста туда, при помощи своей магии.
      Сарьон еще раз взглянул на фигуру в черной рясе. Его передернуло, и, развернувшись, дьякон поспешно направился в противоположную сторону. «Я сам найду дорогу в императорский дворец! — решил он во вспышке бессильного гнева. — По крайней мере, если я пойду сам, я смогу хоть как-то утешить несчастное дитя, прежде чем... прежде...»
      Последним, что услышал Сарьон, покидая коридор, был голос епископа.
      — Завтра утром император и императрица публично подтвердят, что ребенок Мертв. Я заберу младенца в Купель. Затем, завтра днем, начнется Смертное бдение. Я надеюсь — ради всех нас, — что оно не затянется надолго.
 
      Ради всех нас.
      На следующий день дьякон Сарьон стоял в прекрасном соборе Мерилона, слушал плач Мертвого ребенка и мысленно прощался со всеми своими планами, надеждами, мечтами и видениями.
      Празднества канули безвозвратно, а с ними и возможности быть представленным благородным семействам. Все словно впали в оцепенение. Как только известия распространились по городу, все назначенные вечеринки и приемы тут же были отменены. Сиф-ханар окутали город серой дымкой. Актеры и ремесленники покинули его. Студенты вернулись в университет. Мерилон стал походить на город-призрак. Дворяне сновали из дома в дом, беседовали приглушенно и пытались разыскать хоть кого-нибудь, кто помнил бы, как правильно надлежит проводить безрадостные часы Смертного бдения. Но никто этого не знал. Последний раз царственное дитя появлялось на свет много лет назад. А такого, чтобы оно умирало, вообще никто не помнил.
      Епископ Ванье, конечно же, имел доступ ко всей необходимой информации, и постепенно она разошлась по городу. К тому времени, когда Сарьон стоял в соборе, облаченный в «Плачущий голубой», весь город под ним изменился: это стоило Прон-альбан, ремесленникам, и Квин-альбан, заклинателям, ночи напряженного труда.
      Серая дымка продолжала висеть в воздухе и сгущаться, и так длилось до тех пор, пока солнечные лучи не прорвали магическую пелену, что окутывала погруженные в гробовое молчание улицы и клубилась среди розоватых мраморных платформ. Яркие, праздничные расцветки, украшавшие сверкающие хрустальные стены, исчезли, сменившись траурными серыми покрывалами; покрывала эти напоминали клочья тумана, вдруг обретшие плотность и форму. Даже прославленный «Шелковый дракон» улетел, спрятался в свое логово — так родители объясняли детям, — чтобы оплакать Мертвого принца.
      Улицы были безмолвны и пусты. Те, в чьи обязанности не входило неотлучно присутствовать при погруженном в скорбь императорском семействе, сидели по домам и, как официально предполагалось, молились о быстром окончании Смертного бдения. На самом же деле во многих домах молодые матери прижимали детей к себе, и хоть они и старались молиться, бледные губы дрожали и плохо их слушались. А те, кто ожидал ребенка, сидели, обхватив руками набухшее чрево, и вообще не могли молиться.
      После окончания церемонии ребенка унесли прочь Смертное бдение началось.
      Через пять дней пришло сообщение, что все завершилось.
 
      С тех пор все чаще и чаще дети из благородных семейств Мерилона стали проваливать Испытания, хотя ни у кого провал не был столь сокрушителен, как у принца. Большинство этих детей уносили к Источнику, где и свершали над ними обряд Смертного бдения.
      Большинство — но не всех.
      Сарьон, по приказу епископа, остался в Мерилоне, при соборе. Одной из его обязанностей было Испытание детей. Сарьон так ненавидел эту обязанность, что какое-то время готов был взбунтоваться и попросить о новом назначении. Каком угодно — хоть на должность полевого каталиста. Все лучше, чем это! Но по натуре Сарьон не был приспособлен к открытому бунту и через некоторое время смирился со своей работой, хотя сердце его так и не ожесточилось.
      Сарьон мог понять причины, побуждавшие уничтожать этих детей. На самом деле епископ все ему подробно объяснил, когда подобные провалы стали происходить все чаще и чаще. Люди были сбиты с толку и напуганы. Про каталистов поползли нехорошие шепотки. А каталисты тем временем перерывали все доступные им источники — даже самые древние — в поисках ответа на терзающие их вопросы.
      Почему это происходит? Как это можно остановить? И почему это происходит лишь с детьми из дворянских семей? Как вскорости выяснилось, все простые горожане, равно как и обитающие в деревнях крестьяне, исправно производили на свет живых и здоровых детей. Мерилонцы требовали ответа, и епископу пришлось выступить в соборе с проповедью, дабы успокоить народ.
      — Эти несчастные дети на самом деле — вовсе не дети! — надрывно воскликнул епископ, стиснув кулаки. Слова его эхом отразились от хрустального свода. — Это — сорняки в саду нашей Жизни! Мы должны выпалывать их, как полевые маги выпалывают сорную траву на полях, иначе вскорости они задушат магию во всем мире.
      Это ужасное пророчество произвело предполагаемый эффект. Впоследствии большинство родителей подчинились воле Олмина и передавали своих Мертвых детей в руки каталистов. Но некоторые взбунтовались. Они втайне испытывали своих детей сами и, если ребенок Испытаний не выдерживал, прятали детей, а потом тайком отсылали их из города. Каталисты об этом знали, но ничего не могли поделать и потому замалчивали эти случаи, дабы не тревожить население сверх нужды.
      «И так случилось, что Мертвые теперь ходят по миру — однажды ночью записал Сарьон в своем дневнике, — и их становится все больше. И страхи наши растут».
 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
 
АНДЖА

      Надсмотрщик парил над краем поля и наблюдал за дюжиной магов, что перелетали с места на место, порхая над посевами, словно тусклые желто-коричневые бабочки. Они сновали среди рядов фасоли, и простые коричневые одеяния пятнами выделялись на фоне яркой зелени. Ныряя вниз, маги прикосновением руки выпалывали сорную траву, либо посылали вспышку обновляющей Жизни в чахнущее растение, либо осторожно извлекали какого-нибудь жука-вредителя и отсылали его прочь. Удовлетворенно кивнув, надсмотрщик перевел взгляд на следующее поле, где другие маги медленно брели по недавно вспаханной земле. С этого поля на прошлой неделе собрали урожай, и маги теперь подбирали последние зерна. Когда они закончат, полю дадут отдохнуть. А затем маги вернутся и, пользуясь своей чудотворной силой, уложат землю в аккуратные грядки, приготовив ее к посеву.
      Все шло хорошо, да, в общем-то, и не могло быть иначе. Уолрен представлял из себя всего лишь небольшое поселение полевых магов. Оно принадлежало к владениям герцога Нордширского и было относительно молодым — его основали всего лет сто назад, когда во время чудовищной грозы (порожденной двумя враждующими группировками Сиф-ханар) вспыхнул пожар; он успешно расчистил территорию и оставил после себя много мертвых деревьев, пригодных для постройки домов. Герцог немедленно воспользовался удобным случаем и приказал сотне своих крестьян перенести туда их деревню, располагавшуюся на границе Внешних земель, завершить расчистку участка и засеять землю. Вновь основанное поселение находилось далеко от городских стен и прочих деревень. Большинство работающих здесь магов здесь и родились, и, несомненно, здесь же и закончат свой жизненный путь. Они не роптали и не пытались взбунтоваться, как это случалось в других селениях — так слыхал надсмотрщик.
      Тут он уловил краем глаза какое-то движение. Надсмотрщик тут же напустил на себя суровый и деловитый вид, поскольку разглядел, что к нему по фасолевому полю идет полевой каталист.
      В селениях полевых магов каталисты трудились не меньше самих магов — если не больше. Полевым магам дозволялось получать от каталиста ровно столько Жизненной силы, сколько требовалось для работы. Столь строгие ограничения были порождены тем, что эти маги способны были накапливать в себе Жизненную силу и затем использовать по своему усмотрению. Ну а поскольку полевые маги время от времени выказывали признаки беспокойства и недовольства, считалось за лучшее ограничивать их необходимым минимумом. А потому полевые каталисты вынуждены были сопровождать магов и возобновлять их магическую энергию почти ежечасно; это было одной из причин, по которым каталисты терпеть не могли эту работу, и на нее, как правило, отсылали либо самых низкопоставленных членов ордена, либо тех, кто нарушил устав.
      Вот и теперь, пока каталист шел по полю — его башмаки, знак профессии, были покрыты грязью, — кто-то из магов нырнул к земле и уже не поднялся. Заметив поднятую руку, надсмотрщик указал каталисту на выдохшегося работника.
      — Дайте передохнуть, — простонал каталист, хлопнувшись на землю. Стащив башмаки, он принялся растирать ступни — не преминув при этом с горечью и завистью взглянуть на босые ноги надсмотрщика. У надсмотрщика они были коричневыми от загара, но кожа на них оставалась гладкой, а пальцы не были изуродованы мозолями. Так можно было узнать тех, кто путешествовал по миру на крыльях магии.
      — Перерыв! — проорал надсмотрщик, и маги посыпались с неба, словно мертвые мотыльки, и улеглись в тени фасолевых кустов. Иные же остались лежать на воздушных потоках, прикрыв глаза от палящего солнца.
      — А это у нас что такое? — пробормотал надсмотрщик. Теперь его внимание привлекла фигура, показавшаяся на дороге. Дорога эта вела сквозь лес на равнину.
      Каталист, только что с отвращением обнаруживший, что натер себе ногу до пузыря, устало поднял голову и проследил за направлением взгляда надсмотрщика.
      В их сторону шла женщина. Она, судя по одежде, явно была волшебницей, но при этом шла пешком, а это означало, что она израсходовала почти всю свою Жизненную силу. Женщина что-то несла за спиной — какой-то тюк. Наверное, с одеждой, решил надсмотрщик, повнимательнее присмотревшись к неизвестной. Еще один признак того, что ее Жизненная сила истощилась: маги редко что-либо носили сами.
      Надсмотрщик готов был предположить, что эта женщина принадлежит к полевым магам — только вот одежда у нее была не тускло-коричневой, как у тех, кто обрабатывает землю, а насыщенного, необычного оттенка зелени.
      — Какая-то благородная дама, — пробормотал каталист, поспешно натягивая башмак.
      — Угу, — нахмурившись, буркнул надсмотрщик. Это явление не соответствовало обычному порядку вещей, а надсмотрщик терпеть не мог ничего необычного. Оно почти всегда влекло за собой неприятности.
      Женщина тем временем подошла ближе — настолько близко, что расслышала их голоса. Она подняла голову, взглянула на них и внезапно остановилась. Надсмотрщик заметил, как на ее опаленном солнцем лице появилось выражение яростной гордости. А затем неизвестная медленно оторвалась от земли — должно быть, это стоило ей нечеловеческих усилий — и со светски непринужденным видом поплыла в их сторону. Надсмотрщик взглянул на каталиста. Тот, приподняв брови, наблюдал, как женщина плывет к ним над полем. Подлетев совсем близко, женщина опустилась на землю с таким небрежным видом, словно сделала это по собственному желанию, а не от нехватки сил, и горделиво взглянула на них.
      — Миледи... — произнес надсмотрщик, изобразив подобие поклона — но шляпу, как полагалось бы, он не снял. Теперь, когда женщина оказалась рядом, надсмотрщик разглядел, что ее платье, сшитое из дорогой ткани и некогда роскошное, было поношенным и изорванным. Подол был покрыт грязью, в юбке красовалась прореха. Голые ноги кровоточили.
      — Может быть, ваша светлость заблудилась или нуждается в помощи... — начал было каталист, сбитый с толку бедственным видом женщины и яростным, надменным выражением перепачканного лица.
      — Ни то и ни другое, — негромко, напряженно произнесла женщина. Она поочередно смерила собеседников взглядом и горделиво вскинула голову. — Мне нужна работа.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26