Назад в Лабиринт

      Мир Приана – мир огня – был, если верить книге, одним из четырех миров.
      Этому разделу книги Пайтан не поверил. В нем была приведена схема так называемой “вселенной” – четыре шара, висящих в воздухе, будто бы какой-то жонглер подбросил их вверх и ушел, а они так и остались висеть.
      “За каких идиотов они нас принимают?” – думал он.
      Зеленый и цветущий мир тропиков, четыре солнца которого, расположенные в центре пустотелой планеты, сияли постоянно, Приан, согласно книге, был создан для того, чтобы обеспечивать светом и питанием три других мира.
      Что касается света, Пайтан с готовностью признавал, что этого у них более чем достаточно. А вот с пищей дело обстоит совсем по-другому. Ни для кого не секрет, что в джунглях полно съестного, но при условии, что ты готов ради этого сразиться с титанами. Да и как, позвольте спросить, отсылать эту еду в другие миры?
      “Надо полагать – закидывать туда”, – сказал себе Пайтан, развеселившись при мысли о том, как он будет швырять во вселенную плоды пуа. Нет, в самом деле, эти сартаны, должно быть, считали их круглыми идиотами, если надеялись убедить такими сказками!
      Сартаны построили когда-то эту цитадель. И, если верить им, построили еще множество других цитаделей. Пайтана заинтересовала эта мысль. Он почти поверил в это. Он видел свет цитаделей, сияющих в небе. Согласно книге, сартаны привезли эльфов, людей и гномов, чтобы они жили вместе с ними в цитаделях.
      В это Пайтан тоже верил, прежде всего потому, что собственными глазами видел доказательства тому. Действительно, когда-то город населяли подобные ему существа. В нем были здания, выстроенные так, как это нравилось эльфам, со множеством ненужных украшений, причудливых завитушек, бесполезных колонн и арочных окон. И также были дома, предназначавшиеся для людей – простые, прочные, скучные. Были даже туннели внизу, сделанные для гномов. Это Пайтан знал точно, потому что Другар водил его туда однажды, вскоре после того, как все они поселились в городе и еще не успели перессориться.
      Цитадель была очень красива и удобна для жизни, и автор книги явно недоумевал, почему в жизни все получилось не так, как было задумано. Начались войны. Эльфы, люди и гномы (всех их автор именовал “меншами”), не желая жить в мире, постоянно затевали свары друг с другом.
      Пайтан, однако, это прекрасно понимал. Сейчас в городе жили всего два эльфа, два человека и один гном, но даже эти пятеро не могли поладить друг с другом. Можно себе представить, что творилось тогда – неважно, когда было это “тогда”. Число меншей (Пайтан возненавидел это слово) росло с обескураживающей быстротой. Не в состоянии управлять все увеличивающимся населением, сартаны (да отсохнут по воле Орна их уши и любые другие части тела на его усмотрение) создали страшилищ, которых назвали титанами. Очевидно, по замыслу предполагалось, что они будут присматривать за меншами, а также работать в цитаделях.
      Свет, мощным лучом бьющий из Звездных камер цитаделей, был так ярок, что любой простой смертный, взглянув на него, тотчас бы ослеп, поэтому титаны были созданы без глаз. Чтобы компенсировать этот физический недостаток (и чтобы лучше управлять ими), сартаны снабдили титанов сильными телепатическими способностями, так что титаны могли общаться мысленно. Сартаны также наделили титанов интеллектом, хотя и весьма ограниченным (такие огромные и сильные создания были бы слишком опасны, обладай они к тому же еще и умом), а также рунической магией или чем-то в этом роде.
      Пайтан не был большим любителем чтения и нередко пропускал скучные места в книге. План сартан, очевидно, сработал. Титаны бродили по улицам, а эльфы, люди и гномы были слишком напуганы присутствием чудовищ, чтобы затевать свары.
      Все шло прекрасно. Но что же случилось потом? Почему менши оставили города и рискнули углубиться в джунгли? Как вышли из-под контроля титаны? Где находятся сартаны сейчас и что они намерены делать с этой неразберихой?
      Пайтан не получил ответа, потому что книга на этом заканчивалась.
      Эльфу стало досадно. Эта история помимо воли заинтересовала его, и ему захотелось узнать, как же все это получилось. Но книга не рассказывала об этом. Казалось, такие намерения у автора были, поскольку в книге оставалось еще много страниц, только вот страницы эти были пусты.
      Однако Пайтан прочел достаточно, чтобы узнать, что титаны были созданы в цитаделях, и поэтому логично предположить, что они будут стремиться обратно в цитадели. Особенно, если учесть, что каждому встречному (до того, как вышибут у него мозги) титаны задают вопрос: “Где находится цитадель?” Так что, если бы титаны нашли цитадель, вряд ли они бы ее оставили.
      Обо всем этом Пайтан рассказал остальным.
      – Я остаюсь здесь, за этими стенами. Титаны все еще бродят где-то там, прячутся в джунглях, подкарауливают нас. Запомните, что я вам говорю, – сказал он тогда.
      И оказался прав. К несчастью, прав. Бывало, он просыпался в холодном поту – ему чудились вопли гибнущих в джунглях, за стенами цитадели, собратьев.
      Пайтан тогда отказался пойти с Кук. А из-за того, что не пошел он, осталась и Рега, сестра Роланда и любовница Пайтана.
      А из-за того, что осталась Рега, решил остаться и Роланд. А может быть, это было из-за того, что Алеата – сестра Пайтана – отказалась идти. Роланд-то сказал, что это из-за Реги, но при этом бросил взгляд на Алеату. Никто толком не знал, из-за чего осталась Алеата. Единственно, что было известно, так это то, что она любит своего брата и ей стоило бы огромных усилий оставить его.
      Что же касается гнома Другара, он остался, потому что уходящие дали ему понять, что не хотят брать его с собой. Нельзя сказать, что оставшиеся были ему очень рады, но вслух этого они никогда бы не сказали, потому что именно Другар спас их однажды от дракона, грозившего сожрать их всех . Как бы то ни было, гном делал, что хотел, никого не спрашивал и редко разговаривал с кем-либо из них.
      Судя по всему, Другар был того же мнения, что и Пайтан, потому что этот угрюмый гном не изъявил никакого желания оставить цитадель, а когда из джунглей послышались крики и вопли, он просто почесал бороду и кивнул головой, как бы говоря, что этого следовало ожидать.
      Пайтан вновь вспомнил обо всем этом, вздохнул и положил руку на плечо сестры.
      – И все-таки, что вы с Роландом делали на рыночной площади? – спросила Алеата, показывая этим, что хочет сменить тему разговора и жалеет, что обидела его. – Вы выглядели парой идиотов, когда я смотрела на вас со стены, – прыгали и кричали что-то в небо.
      – Прилетал какой-то корабль, – ответил Пайтан, – прямо так, откуда ни возьмись.
      – Корабль? – Она вытаращила глаза, забыв от удивления, что расточает их красоту всего лишь на брата. – Что за корабль? Почему он не остался? Ах, Пайтан, может быть, он вернется и увезет нас из этого кошмарного места!
      – Может быть, – ответил он, не желая лишать ее надежды и снова зарабатывать пощечину. – Ну, а относительно того, почему он не остался – знаешь, Роланд со мной не соглашается, но я могу поклясться, что люди на корабле сражались с титаном. Я знаю, это звучит нелепо, корабль был маленький, однако я видел титана собственными глазами. И не только его. Я еще видел человека, очень похожего на этого Эпло.
      – Вот как? Ну, тогда я рада, что он отсюда убрался, – холодно проговорила Алеата. – С ним я бы никуда не полетела! Он делал вид, что хочет нас спасти, а сам привез нас в эту отвратительную тюрьму. А потом бросил нас. Это из-за него случились все наши несчастья. Я бы не удивилась, узнав, что именно он напустил на нас титанов.
      Пайтан решил не мешать сестре произносить эту гневную тираду. Ей нужно на кого-то свалить вину, и, слава Орну, на этот раз она выбрала не его.
      Но он не мог отделаться от мысли, что Эпло был прав. Если бы все три расы объединились, чтобы бороться с титанами, может быть, их собратья были бы сейчас живы. А теперь…
      – Скажи мне, Tea, – оторвался Пайтан от своих мрачных размышлений – в голову ему пришла одна мысль. – Однако, что тыделала там, на торговой площади ? Так далеко ты еще никогда не заходила.
      – Мне было скучно. Не с кем поговорить, кроме этой грязнули человеческой расы. И, кстати, о Реге – она просила передать тебе, что в этой твоей любимой Звездной камере происходит что-то странное.
      – Что же ты сразу не сказала? – сердито сверкнул на нее глазами Пайтан. – И не называй Регу грязнулей!
      Перейдя на бег, он помчался по улицам сияющего белизной мраморного города, города шпилей и куполов, города дивной красоты.
      Алеата смотрела ему вслед, не понимая, как может он тратить столько сил на подобный вздор – ходить в этот огромный зал и возиться с машинами, от которых никогда не было, и наверняка не будет никакого толка. Нет чтобы заняться чем-нибудь полезным – например, выращивать фрукты или овощи. Правда, пока что они не голодают, Пайтан попытался как-то ввести некоторые ограничения на потребление продуктов, но Роланд отказался следовать им. Сказав, что люди, будучи крупнее, нуждаются в большем количестве пищи, чем эльфы, и поэтому было бы несправедливо со стороны Пайтана выделять ему и Реге столько же, сколько себе с Алеатой.
      Тут вмешался Другар – редкий для него случай – и сказал, что гномы из-за большей массы тела нуждаются в двойной норме по сравнению с эльфами или людьми.
      На что Пайтан, вскинув руки, заявил, что тогда ему все равно. Они могут обжираться, как хотят. От этого они просто раньше умрут. И он, к примеру, будет даже рад от них избавиться.
      На что Рега возмущенно ответила, что, конечно же, она будет только рада умереть первой, и она надеется, что так и случится, потому что она не может продолжать дальше жить с тем, кто так ненавидит ее брата.
      После чего они все переругались, и все осталось по-прежнему.
      Алеата посмотрела на пустынные улицы и, несмотря на яркое солнце, поежилась. Мраморные стены всегда оставались прохладными. Солнце не могло прогреть их, возможно, потому, что каждую ночь на город опускалась непонятная темнота. Выросшая в мире вечного света, Алеата привыкла к искусственной ночи, которая воцарялась в цитадели и нигде больше на Приане. Ей нравилось гулять в темноте, наслаждаясь таинственной бархатной нежностью ночного воздуха.
      Особенно приятно было гулять в темноте в компании с кем-нибудь. Она огляделась. Тени сгущались. Скоро опустится эта странная ночь. Можно вернуться в Звездную камеру и умирать от скуки, наблюдая, как Пайтан дрожит над дурацкой машиной, или же можно пойти посмотреть, не пойдет ли на самом деле Роланд в садовый лабиринт, чтобы встретиться с ней.
      Алеата бросила взгляд на свое отражение в застекленном окне пустующего дома. Сейчас она немного похудела, но это не вредит ее красоте. Если уж на то пошло, узкая талия только подчеркивает пышность груди. Со знанием дела она оправила платье так, чтобы оно еще более обрисовывало ее прелести, прошлась пальцами по густым волосам. Роланд будет ее ждать. Она в этом не сомневалась.

Глава 21. ЦИТАДЕЛЬ. Приан

      Садовый лабиринт располагался в дальнем конце города на пологом склоне, спускавшемся от городских строений к окружающей город крепостной стене. Другие обитатели цитадели недолюбливали это место. Пайтан утверждал, что это место странное и неприятное. Но Алеату тянуло к лабиринту, и она часто прогуливалась поблизости от него во время винопития. И если ей приходилось коротать часы в одиночестве (а в последнее время найти компанию становилось все труднее), она приходила именно сюда.
      Садовый лабиринт был сооружен сартанами – про это вычитал Пайтан в одной из своих книг.
      – Они соорудили его для себя, – рассказывал Пайтан, – потому что любили гулять на свежем воздухе. И это место напоминало им о том мире, откуда они прибыли. Он бил запретным местом для нас, меншей. – При этом слове губы Пайтана скривились. – Не знаю, чего они опасались. Ни одному эльфу в здравом уме не пришло бы в голову пойти туда. Не обижайся, Tea, но я не понимаю, чем тебя так привлекает это жуткое место.
      – Я и сама не знаю, – ответила она, пожав плечами. – Может, потому, что там действительно жутковато. А здесь все и все такие скучные.
      По словам Пайтана, лабиринт – хитросплетение живых изгородей – когда-то содержался в образцовом порядке. Деревья и кусты тщательно подстригались. Дорожки вели разными кружными путями к расположенному в центре амфитеатру. Здесь, вдали от глаз и ушей смертных, сартаны устраивали свои тайные собрания.
      – Я бы на твоем месте туда не ходил, Tea, – остерегал ее Пайтан. – В книге говорится, что сартаны каким-то образом заколдовали этот садовый лабиринт, чтобы он стал ловушкой для каждого, кто войдет в него непрошеным.
      Это предостережение только подстегнуло любопытство Алеаты, лабиринт стал казаться ей еще более притягательным.
      С течением лет, брошенный на произвол судьбы, садовый лабиринт одичал. Живые изгороди, когда-то аккуратно подстриженные, теперь возвышались неровной стеной, нависающие над дорожками ветви переплетались, образуя покров, почти не пропускающий света, отчего в лабиринте царили прохлада и полумрак даже в жаркие полуденные часы. Это было похоже на путешествие по зеленому туннелю в страну растений. По какой-то неизвестной причине сами дорожки не зарастали. Может быть, благодаря странным знакам, вырезанным на камнях. Такие же знаки можно было встретить на зданиях в городе и на городской стене. По словам Пайтана, они обладали какой-то магической силой, Железные ворота (что было редкостью на Прайане, где мало кто когда-либо видел даже землю) вели к арке, образованной живой изгородью над выложенной камнями дорожкой. На каждом из камней был изображен магический знак. Пайтан говорил, что знаки могут причинить ей вред, ранить ее, но у Алеаты было свое мнение на этот счет. Прежде она вообще не обращала на них никакого внимания, много раз наступала на них, и они нисколько не поранили ее ноги.
      От ворот начиналась дорожка прямо в лабиринт, высокие стены деревьев возвышались над головой, цветы наполняли воздух нежным ароматом.
      Сначала на каком-то расстоянии дорожка шла прямо, потом раздваивалась, и каждое из двух направлений вело в глубь лабиринта. Дальше этой развилки Алеата забираться не отваживалась. Обе тропинки шли так, что ворота вскоре скрывались из вида, а Алеата при всей своей беспечности и сумасбродстве была не лишена здравого смысла.
      У развилки располагался пруд с мраморной скамейкой на берегу. Здесь Алеата любила сидеть в прохладной тени, слушая трели невидимых птичек, любуясь своим отражением в воде и лениво размышляя о том, что будет, если зайти в лабиринт подальше. Наверное, ничего интересного, и не стоит труда, решила она, увидев однажды план лабиринта в книге Пайтана. Для нее было большим разочарованием узнать, что тропинки ведут всего лишь к круглой каменной площадке, окруженной ярусами скамеек.
      Сейчас, идя по безлюдной улице (ужасно безлюдной!), ведущей к садовому лабиринту, Алеата улыбнулась. Роланд был уже там, уныло расхаживая туда-сюда, бросая мрачные, подозрительные взгляды на заросли кустов.
      Алеата нарочно зашелестела юбками. При этих звуках Роланд выпрямился, сунул руки в карманы и напустил на себя беззаботный вид, заинтересованно разглядывая живую изгородь, как будто только что подошел.
      Алеата с трудом сдержала смех. Весь день она думала о Роланде. Думала о том, как сильно она его не любит.Как просто терпеть его не может. И еще о том, какой он грубый, неотесанный, наглый… в общем… такой, как все они – люди. А вспоминая, как она его ненавидит, Алеата, естественно, не могла не вспомнить ту единственную ночь, которую они провели вдвоем. Тому, конечно, были свои причины – так сказать, смягчающие обстоятельства. Никто из них не был виноват. Оба приходили в себя после смертельной опасности, когда их чуть не сожрал дракон. Роланд был ранен, а она только лишь старалась облегчить его страдания…
      Ну почему она должна без конца вспоминать ту ночь, его сильные руки и нежные губы, и его ласки, на какие не осмеливался до него ни один другой мужчина!
      Только на следующий день она вспомнила, что он – человек, и категорически запретила ему впредь прикасаться к себе. Судя по тому, что он сказал ей в ответ, он был только рад подчиниться ее приказанию.
      Но ей доставляло жестокое наслаждение дразнить его – это было ее единственное развлечение. И он, по-видимому, получал не меньшее наслаждение от того, что досаждал ей.
      Алеата вышла на дорожку, Роланд, прислонившись спиной к живой изгороди, взглянул на нее и улыбнулся нахальной, по ее мнению, улыбкой.
      – Ага, значит, все-таки пришла, – сказал он, намекая на то, что она пришла из-за него, и тем самым лишая ее возможности произнести заготовленную фразу, из которой следовало бы, что это он пришел из-за нее, чем мгновенно привел ее в ярость.
      Но в ярости Алеата просто становилась еще милее и еще обворожительнее.
      – О, Роланд, это ты? – проговорила она, очень естественно вздрогнув от удивления.
      – А кто же еще? Ты, может, думала, это твой лорд Дуридур?
      Алеата вспыхнула. Лорд Дурндрун, эльф, был раньше ее женихом, и, хотя она не любила его и собиралась выйти за него замуж только из-за денег, теперь его больше нет в живых, и этот человек не смеет насмехаться над ним и…ох, ну ладно!
      – Я тебя не сразу узнала, – сказала она, откидывая волосы на обнаженное плечико. Она похудела, и платья уже не сидели на ней “как влитые”, а постоянно соскальзывали вниз по руке, обнажая то одно, то другое немыслимо очаровательное белое плечико. – Кто знает, какая мерзость может приползти сюда снизу!
      Роланд не сводил глаз с ее плеча. Какое-то время она позволяла ему смотреть алчущим взглядом – Алеата полагала, что этот взгляд должен быть алчущим, а потом медленным, ласкающим движением накрыла плечи ажурной шалью, найденной в брошенном доме.
      – Ну, если бы какая-нибудь мерзость и приползла сюда неизвестно откуда, я уверен, ты бы ее спугнула, – он сделал шаг к ней и снова демонстративно посмотрел на ее плечо. – Ты стала такой костлявой.
      Костлявой! От злости Алеата забыла, что должна быть очаровательной. Она подскочила к нему, занеся руку для пощечины.
      Он перехватил ее руку, повернул, пригнул вниз и поцеловал ее в губы. Алеата сопротивлялась ровно столько, сколько нужно – не слишком долго (это могло охладить его пыл), но достаточно для того, чтобы заставить его держать ее посильнее. Тогда она позволила себе расслабиться в его объятиях.
      Его губы коснулись ее шеи.
      – Я знаю, это тебя разочарует, – прошептал он, – но я пришел только для того, чтобы сказать тебе, что не приду. Извини, – и с этими словами он отпустил ее.
      Алеата стояла, прислонившись к нему всем телом. И когда он убрал руки, она, потеряв равновесие, упала на четвереньки. Он усмехнулся.
      – Умоляешь меня остаться? Боюсь, из этого ничего не выйдет, – повернувшись, он зашагал прочь.
      В ярости Алеата попыталась подняться, но запуталась в пышных юбках, и к тому времени, когда она приняла вертикальное положение, готовая выцарапать ему глаза, Роланд уже завернул за угол здания и скрылся из виду.
      Алеата стояла, тяжело дыша. Побежать за ним означало бы именно это – побежать за ним. (Если бы она все же пустилась за ним вдогонку, то обнаружила бы, что он стоит за углом, прислонившись к стене, стараясь унять дрожь и утирая пот с лица.) Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, она бросилась через ворота, ведущие в лабиринт, промчалась по камням с изображением сартанских магических знаков и рухнула на мраморную скамью.
      Точно зная, что здесь она одна и никто не увидит ее покрасневшие глаза и распухший нос, Алеата заплакала.
      – Он ударил тебя? – спросил чей-то хриплый голос. Алеата в испуге вскинула голову.
      – Что? А-а, это ты, Другар… – вздохнула она с облегчением, но потом забеспокоилась. Этот гном был какой-то странный, угрюмый. Кто знает, что у него на уме. И потом, однажды он уже пытался убить их всех …
      – Нет, разумеется, нет, – небрежно ответила она, вытирая глаза и шмыгая носом. – Я ведь не плачу, – при этом она беззаботно рассмеялась. – Просто что-то в глаз попало. Ты… давно здесь стоишь? – спросила она как бы между прочим.
      – Достаточно давно, – проворчал гном. А что он под этим подразумевал, Алеата не поняла.
      Люди его называли Чернобородый, и он этому вполне соответствовал. Его борода была такой длинной, густой и пышной, что за ней трудно было разглядеть рот. И невозможно было понять, улыбается он или сердится. Блестящие черные глаза, сверкающие из-под лохматых бровей, ничем не выдавали его мыслей и чувств.
      Алеата заметила, что он вышел из глубины лабиринта, куда она ни разу еще не отваживалась заглянуть. Это ее заинтересовало. Судя по всему, никакое злое заклятие его не остановило. Ей не терпелось спросить его, что он там видел, как далеко зашел в лабиринт, но в этот момент он огорошил ее своим вопросом:
      – Ты любишь его. Он любит тебя. Зачем вы мучаете друг друга этими глупыми играми?
      – Я?! Я люблю его? – Алеата мелодично рассмеялась. – Не смеши меня, Другар. Такого просто быть не может. С тем же успехом ты бы мог просить кошку полюбить собаку. Он ведь человек, не так ли? А я эльф.
      – В этом нет ничего невозможного. Уж я-то знаю, – ответил он.
      Его темные глаза встретились с ее глазами, и он тут же отвел взгляд в сторону. Молчаливый и печальный, он стоял и смотрел на живую изгородь.
      “Благая матерь!” – подумала Алеата с замиранием сердца.
      Хотя Роланд ее и не любит (а сейчас она была абсолютно убеждена, что не любит и никогда не любил), все же есть тот, кто ее любит. Хотя, пожалуй, даже не любовь светилась сейчас в его обжигающем взгляде. Не любовь, но нечто большее – беззаветное обожание.
      Будь на месте гнома любой другой мужчина – эльф или человек, – Алеате это показалось бы забавным. Она бы приняла его безрассудную страсть как должное, выставив ее на всеобщее обозрение среди прочих своих трофеев. Но в тот момент она не испытала радости от своей новой победы. Ее переполнила жалость – глубокая жалость.
      Если Алеата казалась бессердечной, то только потому, что сердце ее было ранено так жестоко, что она заперла его в ларец, спрятав ключи. Всех, кого она когда-то любила, ей суждено было потерять – сначала свою мать, потом Каоли, потом отца. И даже этот франт Дурндрун – он хоть и был болваном, но довольно милым болваном – и тот умудрился попасть в лапы титанов.
      И если Роланд когда-то нравился ей (Алеата намеренно поставила этот глагол в прошедшее время), то только потому, что он никогда не проявлял ни малейшего желания отыскать ларчик, в котором хранилось ее сердце. Благодаря чему игра с ним была безопасной и забавной. По большей части.
      Но это – с Другаром – это не было игрой. Он был так же одинок, как и она сама. Даже еще более одинок, потому что его собратья – все, кого он любил, кем дорожил, погибли от рук титанов, у него не осталось никого и ничего.
      Жалость сменилась смущением. Впервые в жизни Алеата не нашла, что сказать. Убеждать, что его любовь безнадежна, не нужно, он и сам это хорошо знал. Она не опасалась, что он станет докучать ей. Нет, он больше никогда не напомнит ей об этом. Сейчас все произошло случайно – он проговорился из сочувствия к ней. Но с этого момента он будет следить за собой. Она не может уберечь его от сердечных ран.
      Молчание становилось крайне неловким. Алеата наклонила голову, волосы упали ей на лицо – она не могла видеть его лица, он – ее. Она принялась вертеть пальцем в дырочке кружевной шали.
      “Другар, – хотелось сказать ей. – Я отвратительное создание. Я не стою твоей любви. Ты не знаешь, какая я на самом деле. В душе я просто чудовище. Противная-препротивная”.
      – Другар, – с трудом выдавила она. – Я…
      – Что это? – вдруг ворчливо спросил он, поворачивая голову.
      – Что-что? – спросила она, вскакивая со скамьи. Ее бросило в жар. Первой мыслью было, что Роланд потихоньку вернулся и шпионил за ними. Ну, это ему даром не пройдет! Он еще узнает…
      – Этот звук, – проговорил Другар, сдвинув брови. – Как будто кто-то напевает. Слышишь?
      Алеата слышала. Какое-то напевное гудение. Этот звук не раздражал слух. Наоборот, он был мелодичным, успокаивающим. Он напомнил ей о матери, о том, как она пела ей колыбельные. Алеата вздохнула. Кто бы там ни напевал, это, конечно же, был не Роланд. Голос Роланда скрипуч, как несмазанная дверь.
      – Интересно, – сказала Алеата, одергивая платье и легонько притрагиваясь пальцами к глазам, чтобы убедиться в отсутствии следов слез. – Я думаю, надо пойти и посмотреть, откуда эти звуки.
      – Ага, – сказал Другар, засовывая большие пчльцы рук за пояс. Он почтительно пропустил ее вперед, не осмеливаясь идти рядом.
      Ее тронула его деликатность, и, дойдя до ворот, она остановилась и обернулась к нему.
      – Другар, – сказала она с улыбкой, в которой не было и капли кокетства. Это просто была улыбка одного одинокого существа другому. – Ты ходил в глубь лабиринта?
      – Ходил, – ответил тот, опуская глаза.
      – Мне тоже иногда так хочется пойти туда. Ты сводишь меня? Меня одну, больше никого, – поспешно добавила она, увидев, как нахмурился гном.
      Он с опаской поднял на нее глаза, полагая, возможно, что она поддразнивает его. Его лицо смягчилось.
      – Да, свожу, – сказал он, и в глазах его появился какой-то необычный свет. – Там так много всякого странного – есть на что посмотреть.
      – Правда? – она забыла о таинственном пении. – Например?
      Но гном только покачал головой.
      – Скоро станет темно. А у тебя нет фонаря. Ты не сможешь найти дорогу обратно. Нам пора возвращаться.
      Он придержал перед ней открытую створку ворот. Алеата проскользнула мимо него. Другар закрыл ворота. Повернувшись к ней, он неуклюже кивнул и пробормотал что-то себе под нос, скорее всего на языке гномов, потому что она не разобрала ни слова. Но прозвучало это как благословение. Потом, повернувшись на каблуках, зашагал прочь.
      Алеата ощутила крошечную искорку непривычного тепла в своем запертом в ларец сердце.

Глава 22. ЦИТАДЕЛЬ. Приан

      Перескакивая через две ступеньки от волнения, Пайтан мчался вверх по спиральной лестнице самой высокой башни цитадели, торопясь в большую комнату, которую он называл Звездной камерой . Теперь он и сам видел и слышал, что нечто странное происходит с его звездной машиной (поскольку он первым обнаружил ее, то считал себя ее собственником). Сейчас Пайтан от души проклинал Роланда за то, что тот помешал ему проследить за этим удивительным явлением.
      Его также порядком поразило и встревожило, что сообщение о странностях поведения машины исходило от Реги. Люди не очень-то умеют ладить с техникой. Они обычно не доверяют ей, а если уж им приходится иметь с ней дело, как правило, все ломают. Рега, как он уже убедился, грешила этим больше прочих. Хотя вначале она проявила интерес к машине и восхищенно выслушивала восторги Пайтана по поводу ее наиболее удивительных свойств, постепенно в Реге развилась совершенно необоснованная неприязнь к этому удивительному творению. Она выговаривала ему за то, что он проводит с машиной уйму времени, упрекала, что его больше интересует машина, чем она сама.
      – О Пайт, какой же ты тупой! – говорила ему Алеата. – Она просто ревнует. Если бы эта твоя машина была женщиной, Рега вцепилась бы ей в волосы.
      Тогда он только посмеялся. Рега не настолько глупа, чтобы ревновать к куче блестящих металлических шестеренок, даже если это самый сложный механизм, какой он когда-нибудь видел, – с ослепительно сверкающими камнями, их называют “бриллиантами”, и устройствами, порождающими радуги, – эти называются “призмы”, и еще массой других прелестей и чудес. Но теперь Пайтан начинал думать, что Алеата, возможно, была права, и именно поэтому он бежал, прыгая через две ступеньки. Может быть, Рега разнесла его машину вдребезги?
      Он рывком распахнул дверь, вбежал в Звездную камеру и тут же выскочил обратно – внутри все было залито нестерпимо ярким ослепительным светом. Пайтан даже ничего не смог разглядеть. Забившись в тень от открытой двери, он тер свои опаленные глаза. Потом, зажмурившись, все-таки попытался выяснить, что же происходит.
      Однако все, что он смог сделать, это констатировать очевидное: его машина сияла ослепительным радужным светом, одновременно скрипя, крутясь, тикая и… что-то напевая.
      – Рега! – крикнул он из-за двери.
      До него донеслось приглушенное всхлипывание.
      – Пайтан, это ты? Ах, Пайтан!
      – Да, я. Где ты?
      – Я… здесь, внутри!
      – Ну так выходи скорей, – сказал он с некоторым раздражением.
      – Я не могу! – расплакалась она. – Свет такой яркий. Я ничего не вижу! Я боюсь двигаться. Я… боюсь упасть в эту дыру.
      – Ты не можешь упасть в “дыру”, Рега. Этот бриллиант – я имею в виду ту штуку, что ты называешь камнем, – он закреплен в ней и прикрывает отверстие.
      – Нет, сейчас уже не закреплен. Камень сдвинулся, Пайтан! Я сама это видела. Одна из этих рук подняла его. А внизу, в дыре, как будто пылал огонь. И свет стал таким ярким, что я не могла смотреть. А потом стеклянный потолок начал раскрываться…
      – Он открыт! – ахнул Пайтан. – Как это получилось? Стеклянные панели раскрылись? Как огромный распускающийся лотос? Как на той картинке в….
      Рега с визгом и криком, не очень связно объяснила ему, что он может сделать со своей картинкой и со своим лотосом. Закончив истерическими рыданиями, она потребовала, чтобы он, черт побери, немедленно вывел ее оттуда.
      В этот момент свет погас. Мелодичное гудение прекратилось. В комнате стало темно и тихо, темно и тихо стало во всей цитадели, во всем мире – по крайней мере, так им казалось. Но это была не настоящая темнота – не такая, как бывает странными “ночами”, спускавшимися на цитадель по каким-то неведомым причинам. И не такая, как там, внизу. Потому что, хотя “ночь” опускалась на цитадель, свет четырех солнц Приана продолжал потоком литься в Звездную камеру, образуя как бы островок в море черного тумана.
      Как только глаза Пайтана привыкли к обычному солнечному свету, в отличие от слепящего радужно-звездного сияния, он смог войти в камеру.
      Он обнаружил Регу прижавшейся к стене.