Семьсот семьдесят семь мастеров (сборник)

      Попусту, бывало, самого любимого, меньшого внука не приласкает. За работу жалует. Не велик труд чашку подать или там лукошко с угольями к самовару поднести, а для четырехгодовалого и это за работу меряется.
      Как про такого за столом при всей семье не сказать: "Меньшой-то у нас трудовым человеком растет. Веник подает. Угли подносит. Самовар караулит. Кошку кормит".
      А тот до ушей от радости красный, сидит да на ус мотает и думает: "Какое бы еще дело сделать, чтобы у бабушки в чести быть?" Сам себе работу ищет, дела придумывает.
      Мастерами, мастерицами вырастила бабушка своих внучат. И кудри у них к лицу вьются, и дорогая лента в косе по заслугам красуется, и лаковые сапоги по делам горят. Трудовой завязи люди. Умельники. В бабушку.
      Пришла трудовая власть в нашу державу. Не дожила до этих светлых дней старая мать-бабушка. Только и умереть не умерла.
      Когда старшего внука за доменную работу награждали, горновые-то его и спрашивают:
      - В кого ты, кудряш, богатырем стал? Откуда в тебе такой жар доменный?
      А тот малость вздохнул да и отвечает:
      - От бабушки. В работе она меня выпестовала, в труде вырастила. От нее и огонь во мне.
      А внучка-ткачиха старшему брату в подпев:
      - И у меня от нее нитка не рвется - ситец смеется. Она меня звонкие нитки прясть выучила. Она солнечный уток в мою трудовую основу заткала.
      А младшенький внук-хлебороб отобрал самые всхожие, самые мудрые бабушкины слова и светлыми сказками глубоко запахал их в людской памяти. Глубоко запахал, чтобы не забыли. Не забыли да другим пересказывали. Пересказывали да в живых юных душах трудовой негасимый огонек зажигали...
      ЗОЛОТОЙ ГВОЗДЬ
      Без отца Тиша рос, в бедности. Ни кола, ни двора, ни курицы. Только клин отцовской земли остался. По людям Тиша с матерью ходили. Маялись. И ниоткуда ни на какое счастье надежды у них не было. Совсем мать с сыном руки опустили:
      - Что делать? Как быть? Куда голову приклонить?
      В четыре ручья слезы текут, в два голоса голосят. И есть отчего. Только вытье да нытье никогда делу не помогали. Так им и сказала одна старушоночка и присоветовала к кузнецу Захару сходить.
      - Он, - говорит, - все может. Даже счастье кует.
      Как услыхала это мать, к кузнецу кинулась:
      - Захар, ты, сказывают, можешь моему злосчастному сыну счастье выковать.
      А кузнец ей:
      - Что ты, вдова! Человек сам своему счастью кузнец. Посылай сына в кузницу. Может быть, и скует.
      Пришел Тиша в кузницу. Потолковал с ним кузнец и говорит:
      - Твое счастье, парень, в золотом гвозде. Золотой гвоздь скуешь, и он сам тебе счастье принесет. Ты только подсобляй ему.
      - Дяденька Захар, да я же отродясь не ковывал!
      - И я, - говорит кузнец, - не кузнецом родился. Раздувай горн.
      Стал кузнец показывать, как горн раздувать, как мехи качать, как уголья подсыпать, как железо огнем мягчить, как клещами поковку брать. Не сразу у Тихона дело пошло. И руки ломит, и ноги болят. Спина вечером не разгибается. А кузнец за отца ему полюбился. Да и Тиша кузнецу по руке пришелся. Не было у кузнеца сына, только дочь. Да и та такая бездельница лучше не вспоминать. Откуда ей без матери рукодельницей быть? Ну, да не о ней пока речь.
      Пришло время, Тиша за молотобойца стал.
      Взял как-то кузнец старый шкворень и говорит:
      - Теперь давай из него золотой счастливый гвоздь ковать.
      Ковал Тиша этот гвоздь неделю, другую, и с каждым днем гвоздь краше становился. На третью неделю кузнец говорит:
      - Не перековать бы, Тихон! Счастье меру любит.
      Не понял Тиша, к чему такие слова кузнец говорит. Не до них ему было. Очень ему гвоздь полюбился. Глаз с него не сводит. Одно горько - угас золотой гвоздь. Остыл. Потемнел.
      - Не горюй, Тиша, позолотеет, - говорит кузнец.
      - А когда он позолотеет, дяденька Захар?
      - Тогда позолотеет, когда ты ему дашь все, что он просит.
      - Ничего он, дяденька кузнец, не просит.
      - А ты, Тиша, подумай. Неужели гвоздь для того выкован, чтобы без дела валяться?
      - Это да, дяденька Захар. Гвоздь куда-нибудь вбить надо. Только во что, дяденька Захар, его вбить? У нас ни кола, ни двора, ни ворот, ни тына.
      Кузнец думал-думал, тер-тер лоб да и сказал:
      - А ты вбей его в столб.
      - А столб где взять?
      - В лесу выруби да в землю вкопай.
      - А я ведь сроду не рубливал, и топора у меня нет.
      - Так ведь ты и не ковывал сроду, а вон какой гвоздь сковал. И топор скуешь. И дерево им вырубишь.
      Опять засопел-задышал кузнечный мех, искры полетели. Не сразу, не с маху, а через три дня выковал парень топор - и в лес. Облюбовал Тиша сосенку и ну рубить. Не успел бедняга и кору пересечь, как схватил его лесник:
      - Ты зачем, вор-разбойник, лес рубишь?
      Тиша на это по-хорошему ответил, кто он, и откуда, и для чего ему нужен сосновый столб.
      Лесник видит, что перед ним не вор, не разбойник, а вдовий сын, кузнеца Захара выученик.
      - Вот что, - говорит, - коли тебя кузнец научил, как золотой гвоздь сковать, и я тебе помогу. Иди в лес, делянку выруби, за работу столб получишь.
      Делать нечего, пошел Тиша в лес. День рубил, два рубил, на третий день делянку вырубил. Столб получил, на отцовскую землю его снес. А земля бурьяном, полынью, репейником заросла. Некому работать на ней было. Притащил Тиша столб, а вкопать его нечем.
      - Да зачем тебе о лопате горевать! - говорит ему мать. - Гвоздь сковал, топор сковал - неужели лопату не загнешь?
      Дня не прошло, смастерил Тиша лопату. Глубоко вкопал столб, счастливый гвоздь вбивать начал. Невелик труд гвоздь вбить. Когда свой топор, а у топора такой обух, что плясать на нем можно. Вбил гвоздь Тиша и ждет, когда он золотеть начнет. День ждет, два ждет, а гвоздь не только не золотеет, а буреть начинает.
      - Мамонька, глянь-ка, его ржа ест. Видно, он чего-то еще просит. Надо к кузнецу сбегать.
      Прибежал к кузнецу, все как есть рассказал, а тот на это и говорит:
      - Не может быть гвоздь без дела вбит. Всякий гвоздь свою службу нести должен.
      - А какую, дяденька Захар?
      - Сходи к людям и погляди, как им гвозди служат.
      Пошел Тиша по селу. Видит - одними гвоздями тес пришивают, другими, самыми тоненькими, дрань на крышах прихватывают, на третьи, на самые большие, сбрую, хомуты вешают.
      - Не иначе, мамонька, на наш гвоздь хомут надо повесить. Не то ржа все мое счастье съест.
      Сказал так Тиша и отправился к шорнику.
      - Шорник, как хомут заработать?
      - Это плевое дело. Поработай у меня до сенокоса, а от сенокоса до снега. Вот тебе хомут и сбруя будет.
      - Ладно, - говорит Тихон и остался у шорника.
      А шорник тоже из Кузнецовой породы был. Утруждать Тишу не утруждал, но и без дела сидеть не давал. То колодки для хомутов велит пристрогать, то дровец наколоть, то десятину пропахать. Не все сразу получалось. Трудновато бывало, а от хомута отступиться боязно. Не может быть гвоздь без дела вбит. Пришло время - пришел расчет. Получил Тихон самый лучший хомут и полную сбрую. Принес это все и повесил на гвоздь.
      - Золотей, мой гвоздь! Все для тебя сделал.
      А гвоздь, как живой, нахмурился из-под шляпки, молчит и не золотеет.
      Тиша опять к кузнецу, а кузнец опять свое:
      - Не может хороший хомут со сбруей зря на гвозде висеть. Для чего-то висит хомут.
      - А для чего?
      - У людей попытай.
      Не стал больше Тиша у людей пытать, задумался. Крепко задумался о коне. Думал, думал да и надумал.
      Рубить он теперь мог, шорничать тоже умел, ну, а уж про кузнечное дело и говорить нечего. "Золотого гвоздя, - решил про себя Тихон, - не скую, а подручным стоять не оробею".
      Простился с матерью и пошел коня зарабатывать.
      Году не прошло - прискакал Тихон на своем коне в родное село.
      Народ не налюбуется:
      - Ах, какой конь! И откуда ему такое счастье?
      А Тиша мало на кого глядит, к столбу подворачивает.
      - Ну, гвоздь, теперь у тебя - хомут, у хомута - конь. Золотей!
      А гвоздь как был, так и есть. Тут Тихон хоть и тихим был, а накинулся на гвоздь:
      - Ты что, ржавая твоя шляпка, надо мной издеваешься!
      А на ту пору у столба кузнец случился:
      - Ну что тебе, Тихон, бессловесный гвоздь сказать может? Не золотеет значит, еще чего-то просит.
      - А чего?
      - Мыслимое ли дело, чтобы столб, гвоздь, хомут да конь под дождем мокли!
      Стал Тиша столб крышей покрывать. Покрыл, а гвоздь не золотеет. "Видно, мало ему одной крыши", - решил про себя Тиша и принялся стены рубить. Теперь-то уж он все мог.
      Долго ли, коротко ли рубил Тиша стены, а гвоздь как был, так и есть.
      - Да позолотеешь ли ты когда-нибудь? - крикнул в сердцах Тихон.
      - Позолотею. Обязательно позолотею.
      У Тихона глаза на лоб полезли. До сей поры гвоздь молчал, а тут на заговорил! Видно, в самом деле не простой он сковал гвоздь. А то, что кузнец в это время на крыше лежал, Тихону невдомек. Молод еще был, не научился еще сказки, как орехи, раскусывать да ядра из них выбирать. Со скорлупой глотал.
      - Чего же тебе еще, гвоздь, надобно?
      На это вместо гвоздя конь Тише ответ проржал:
      - И-и-хи-хи... Как мне жить без сохи!.. И-и-и...
      - Да ты, Буланко, не ржи так жалобно. Если уж я тебя заработал, так соха будет. Сам лемех скую и оглобельки вытешу.
      Сковал, вытесал, поперечины наладил, а на гвоздь не идет смотреть. Не до того как-то стало.
      Другое в голову вошло.
      Коли гвоздь хомут попросил, хомут - коня, конь - соху, надо думать, соха пашню запросит.
      Запряг Тихон коня в соху. Конь ржет, соха пласт режет, пахарь песенки попевает. Народ в поле высыпал, на Тишу глядит. Матери девок-невест вперед себя выпихивают. Авось какая приглянется. И Кузнецова дочка тут же, на пашне. Так и ходит за ним, как галка по борозде. Нечесаная, немытая.
      - Тишенька, возьми меня замуж! Помогать тебе стану.
      Тихон даже шарахнулся от этих слов. Соха в сторону вильнула. Конь не по-хорошему озираться начал, Кузнецова страшилища пугается...
      - В своем ли ты уме, пугало? - говорит ей Тихон. - Кому ты такая нужна! Разве на огород - ворон пугать. Так у меня еще и огорода нет.
      А она:
      - Я тебе посажу огород, а сама потом пугалом стану, только бы видеть тебя, Тишенька...
      Несуразными показались ему такие слова, а к сердцу припали: "Ишь ты, как любит! Пугалом соглашается быть, лишь бы видеть меня".
      Ничего не ответил он Кузнецовой дочери - к кузнецу пошел.
      А кузнец его давно поджидал:
      - Тихон, чего я тебе сказать хочу: твой счастливый гвоздь завистники вытащить хотят да в свою стену вбить.
      - Это как же, дяденька Захар? Что делать теперь? Не иначе, что караулить надо.
      - Так, милый сын, так, - поддакивает кузнец. - Только караулить как? Дождь осенью. Снег зимой. Избу ставить надо.
      А Тихон ему:
      - Я только подумал, а ты уже сказал. Пойду избу рубить. Топор у меня есть, силы хоть отбавляй. Никакого дела не боюсь.
      Опять высыпал народ. Опять невесты гуртом. А он рубит - только земля вздрагивает да солнышко смеется. И светлому месяцу было на что поглядеть-порадоваться, Тихон и ночи прихватывал.
      Пришла осень. Сжала вдова хлеб. Тихон обмолотил его, а конь на базар свез. Утварь всякую в новый дом приволокли. А гвоздь не золотеет. И на душе невесело.
      - А отчего-почему, милый сын, на душе невесело?
      - Один я, мамонька, вперед других выскочил. Дружков опередил, товарищей оставил. Себе гвоздь вбил, от них счастье скрыл.
      - Да ты что, Тиша? Всякий сам своему счастью кузнец. Так ведь тебя Захар учил?
      - Так-то оно так, - ответил сын. - Только дяденька Захар и про то говорил, что на миру и смерть красна, а в одиночку и счастье плесневеет. Мне все помогали: и кузнец, и шорник, и лесник. А я кому?
      Сказал так Тихон и пошел к дружкам-товарищам. Кому верное слово скажет, кому добрый совет даст, а кому и своими руками подсобит. Вдове крышу покрыл. Старику сани справил. Лентяя усовестил. Юнцов к делу приставил.
      Зазолотел гвоздь! Со шляпки начал - до середины дошел. Счастье весельем в новый дом заглянуло, дружбой людской зацвело. Не нахвалится народ на Тихона. До того дело дошло - его, неженатика, по батюшке величать начали, на миру выкликать. А гвоздь день ото дня пуще горит.
      - Теперь, - говорит кузнец, - только жениться - не ошибиться. Без огня в избе светло будет.
      - А какую-чью ты ему дочь присоветуешь, чтобы ошибки не было?
      - Ровню.
      - А кто ровня?
      - Моя Дунька, - говорит кузнец.
      - Ах ты, чумазый мошенник! - взъелась вдова. - Эта кикимора - ему ровня? Немытая, нечесаная, к делу не приученная? Она ему ровня? Ему, маковому цвету, золотым рукам, богатырским плечам, налитому телу? Да разве это дело? Слыхано ли, чтобы орел галку замуж брал?
      - А кто, вдова, его орлом сделал?
      - Как кто? Гвоздь!
      - А кто гвоздь ему подсобил сковать?.. Кто?
      Тут вдова вспомнила все, и совесть в ней заговорила. Совесть говорит, и любовь материнская свой голос подает. Жалко ей на этакой неумехе сына женить.
      Жалость в левое ухо нашептывает вдове: "Не губи сына, не губи". А совесть в правое ухо свое твердит: "Без матери Кузнецова дочь росла, неряхой-непряхой выросла. Он твоего сына пожалел, как тебе его дочь не приголубить!"
      - Вот что, кузнец, - говорит вдова. - С первым снегом Тиша на заработки повезет дружков-товарищей, которым он не два, не три десятка золотых гвоздей вбил. Пусть тогда твоя Дуня ко мне приходит. Да скажи, чтобы она мне ни в чем не перечила.
      Выпал первый снег. Повез Тихон дружков-товарищей на заработки - гвозди золотить. Явилась Дунька ко вдове.
      - Слыхала я, Дуняша, будто тебе охота моему сыну приглянуться.
      - Уж так охота, тетенька, так охота! - заливается черномазая Дуня слезами и грязь по лицу размазывает. - Себя бы наизнанку вывернула, только бы он с глаз долой не прогонял.
      - Ну, коли так, будем стараться. Я ведь, Дунюшка, как и твой отец, колдую, когда придется.
      Сказала так вдова и подала Дуне веретешко:
      - Неказистое оно, Дуня, а силу большую в себе прячет. Дед мой как-то бабу-ягу в лесу поймал, порешить хотел. А она от него этим веретешечком откупилась. Сильное веретено.
      - А в чем его сила, тетенька? - спрашивает Дуня и на веретешечко косится.
      Вдова на это и отвечает ей:
      - Если этим веретешечком спрясть нитку тонкую да долгую, то кого хочешь этой ниткой к себе привязать можно.
      Тут Дуня повеселела - и хвать веретено:
      - Давай, тетенька, я прясть буду.
      - Что ты! Разве такими руками немытыми да с такими волосьями нечесаными можно пряжу начинать? Беги домой, умойся, оденься, в баньке выпарься, тогда и прясть будешь.
      Сбегала Дуня домой, умылась, оделась, выпарилась - и красавицей пришла к вдове.
      Вдова чуть с лавки не упала - и ну обнимать да целовать Дуню:
      - Скажи на милость, какая ты! Давай прясть.
      Села Дуня прясть, а веретешечко не вертится, нитка не крутится, куделя бугром-комом тянется, а слезы как жемчуга катятся.
      - Ничего, ничего, Дунюшка. Так ли мой Тиша ковать учился, так ли лес рубил, так ли хомут зарабатывал... Пряди!
      День прядет, два прядет. На третий день нитка получаться стала.
      - Гляди, тетенька. Теперь привяжу.
      А вдова посмотрела на гвоздь, ухмыльнулась чему-то да и говорит:
      - Такой ниткой не привяжешь. Из такой нитки только мешковину ткать. Доходи до дела.
      - А когда я, тетенька, до дела дойду?
      - А тогда дойдешь, как веретешечко золотеть начнет.
      Принялась Дуня опять за работу. Моток за мотком прядет, а веретешечко как было, так и есть. За окном уж морозы трещат, метели метут, а веретешко не золотеет.
      Испряла Дуня всю куделю и залилась слезами.
      Вдова к ней:
      - Не горюй, милая дочь. Веретешечко-то, видно, не лучше гвоздя. Мало, значит, ему одних ниток. Холста требует. Давай ткать.
      - Что ты, тетенька! Нитки изоткем, чем тогда я Тишу к себе привяжу.
      А вдова ей в ответ:
      - Нитка в мотке - нитка, а в холсте - сила.
      К весне Дуня изоткала все нитки. Много холста получилось. Только не знает Дуня, как с холстом быть.
      - Рубаху, Дунюшка, надо из холста сшить. Как наденет рубаху, так и твой.
      Принялась Дуня за новое ремесло. Где вдова ей подскажет, где сама догадается.
      На славу рубаха сшилась, только глаз остановить не на чем: холст и холст. Не стала тут Дуня совет с вдовой держать - сама придумала, как рубаху изукрасить. Накупила шелку-бисеру, серебра-золота - и ну рубаху расшивать-вышивать. Не руки, не разум, а сама любовь по рукавам, по вороту жаркий узор выводила. Маком цветет он. Золотом светит. Серебром отсвечивает. Бисером горит.
      Глянула вдова на рубаху и чуть языка не лишилась. Глаза ломит узор, сердце щемит.
      "Непременно веретешко позолотеть должно!"
      Схватила она веретешко да тайно к кузнецу прибежала:
      - Сказывай, разлюбезный мой сват, черномазый ты мой мошенник, чем гвоздь золотил?
      - А тебе зачем?
      - Веретешко позолотить надо.
      - Аль и моя до дела дошла?
      - Да приди погляди, какой узор она вышила. Царевича ослепить можно.
      Кузнец открыл сундук, вынул снадобье и давай золотить веретено.
      - Да ты не жалей позолоты, хитрец. От конца до конца золоти. Стоит она того, - говорит вдова и кузнеца торопит: охота скорее Дуню порадовать.
      Позолотили веретешко и оба, как молоденькие, вприпрыжку да вскачь рубаху глядеть побежали.
      Прибежали ко вдовьему дому, глядят, ворота полые, во дворе Тишин конь стоит. Вошли в избу, а в избе Тихон в новой рубахе красуется и с Дуни глаз не сводит. Тут вытянул кузнец из стены золотой гвоздь, вынула из рукава вдова золотое веретено, да и обручили ими жениха с невестой.
      Народищу, дружков-товарищей - полон двор. Все сбежались. Всем любо Тихоново счастье видеть... Потому что он никого золотыми гвоздями не обошел и Кузнецову хитрую позолоту трудовой правдой повернул. Для всех. Для каждого. Ни от кого не скрыл. Приходи и бери! Вбивай свой золотой гвоздь, если руки есть...
      РУКАВИЦЫ И ТОПОР
      Умер старик и оставил сыновьям наследство: старшему - избу, среднему корову, а младшему - рукавицы и топор.
      Стал старший сын своим домом жить, средний - молоком торговать, а младший - топором хлеб-соль добывать да песни распевать.
      Много ли, мало ли лет прошло, только покосилась у нерадивого хозяина изба, убавила молоко корова у ленивого коровника, а рукавицы да топор у радивого мастера - хоть весла тесать, хоть рамы вязать. Города возводят, мосты наводят, плотины ладят, мельницы ставят. Младший сын свой дом срубил, свою корову купил.
      - Не иначе как у него заколдованный саморубный топор, - говорит старший брат среднему, - давай утащим.
      Утащили братья топор и велели ему весла тесать, рамы вязать, дома возводить, мосты наводить. А топор ни с места.
      - Видно, не в одном топоре сила, - сказал средний брат. - Давай и рукавицы утянем:
      Утянули рукавицы. Опять ничем-ничего.
      А младший брат, мастер, новый топор да новые рукавицы купил. Снова стал работать да песенку свою петь. Так поет - только щепки летят.
      - Выходит, в песне сила, - решили братья. - Давай песню переймем.
      Стали братову песню перенимать.
      А песня хоть и проста была, да загвоздиста. Пелось в ней, как остер топор, да не в нем сила. Сказывалось в ней, как на умелых руках холщовые рукавицы трудовой мошной обертываются. Пускай в них денег не густо, зато не бывает пусто. Каждый день новая копеечка появляется, когда мастер старается.
      Переняли братья песню. Сердцем ее поняли, и хорошо у них дело пошло.
      Тоже мастерами стали. Веселые песни распевать начали. В три голоса. Артельно.
      Про топор с рукавицами в песне поют, а руки славят, на верный путь добрых людей песней ставят.
      Далеко нынче топор пошел. Встретишь и не узнаешь. В хитроумные механизмы вышел. Голыми руками не ухватишь. Рукавицы нужны. Да не тяп-ляп. Не домотканые. Фабричного качества, ученого ткачества, грамотного покроя, образованного шитья.
      Вот оно, как дело-то теперь повертывается. Ясно?
      Коли ясно - тогда ставь точку на эту строчку, переворачивай листок, давай свисток и дальше поедем. В новую сказку.
      ТАЙНА ЦЕНЫ
      У дедушки Гордея легкая работа была. Он из раковин пуговицы высекал. При дедушке дотошный паренек-сирота Сергунька за родного внука жил. Все-то ему знать надо, до сути дойти. Как-то понадобилось Сергуньке обутки, одежку справить. Вырос из старого и к тому же поизносил. Гордей и говорит ему:
      - Пойдем, Сергунька, на берег - хорошие обутки, пригожую одежку искать.
      - А разве ее на берегу ищут? - спрашивает Сергунька.
      - Пойдем, внук, увидим.
      Пришли.
      - Гляди, внук, сколько сапожонок, рубашонок, портков, картузов на берег волны выбросили. Знай собирай в мешок, - говорит дед Гордей и не смеется.
      - Да это же раковины, дедушка. Как их наденешь?
      - А ты, внук, знай собирай. Дома разберемся.
      Набрали они по мешку раковин, пришли домой, выварили их, пообчистили как надо и за работу принялись. Пуговки высекать стали. Гордей высекает, Сергунька зачищает. Дед дырочки в пуговичках сверлит, а внук их по дюжине на листки пришивает. Весело дело идет. Много дюжин наделали. Хорошие пуговички получились. Крупные, с радужным отливом. В город поехали, в лавку сдали, расчет получили. Хватило расчета на сапоги и на картуз, на рубаху и на штаники, да еще на чай-сахар, белый хлеб осталось и новые сверла купили. Довольнешенек дед. Посмеивается, трубочкой попыхивает.
      - Гляди, Сергунька, сколько мы всякого добра из раковин добыли!
      Задумался дотошный Сергунька, деда спрашивает:
      - Как же это так получилось, что даровые раковины стоить стали? Новым картузом обернулись, кумачовой рубахой, плисовыми портками, сапогами со скрипом?
      - Цена в них вошла, - говорит на это дед.
      - А когда она в них вошла, дедушка?
      - Не ведаю.
      - Может быть, при высечке?
      - Знал бы, так сказал, - хитрит дед. Хочется ему, чтобы внук сам до сути дошел.
      А внук свое:
      - Может быть, при сверловке, дедушка?
      А тот опять хитрит:
      - Не ведаю. Тайная это сила для меня. Давно на берег хожу - даровые раковины ношу, а отчего они стоить начинают, когда в них цена входит, ума не приложу. Сходи-ка ты к гончару-кувшиннику. Может быть, у него выведаешь, когда тайная сила цены в даровую глину входит.
      Пришел Сергунька к гончару-кувшиннику. Видит: гончар даровую глину в горе копает, с песком ее мнет и водой разбавляет. Квасит. Сергунька глаз не спускает. Смотрит, когда в даровую глину цена войдет.
      Кувшинник тем часом бросил комок мятой глины на кружало, завертел его и принялся кувшин выкруживать. Выкружил кувшин, взял другой комок мятой глины, вытянул его, выгнул лебяжьей шеей и на кувшин ручкой приставил. Потом достал резец-палочку и принялся изукрашивать кувшин. Изукрасил его цветами-розами, заморскими птицами, виноградом-смородиной, потом раскрасил это все и обжигать стал.
      Обжег кувшинник кувшин, вынул из печи. Сергунька даже попятился, загляделся на синих птиц с изморозью, на золотой виноград с чернетью. Незнаемой цены кувшин. А когда в него цена вошла, этого он не увидел, и кувшинник толком сказать не может.
      - То ли, - говорит, - на кружале, то ли, - говорит, - в печи. А может быть, она от резца-палочки. Сходи-ка лучше, парень, к лодочнику. Он из дерева ценные лодки выдалбливает. Там, может, виднее будет.
      Тоже хитер был дедушкин однокашник. Хотел, чтобы Сергунька сам хитрую тайну цены понял.
      Пришел Сергунька к лодочнику в тайгу. Лодочник в два обхвата даровое дерево валит. Отпилил сколько надо, долбить лодку принялся. Выдолбил, обтесал, распарил, бока распорками развел. Развернулась лодка. Нос, корма поднялись - цену лодке прибавили.
      Смекать Сергунька начал, как и чем лодочник в дерево цену загоняет. К другим глядеть пошел. К мочальникам, что даровое липовое лыко дерут-мочат, в мочалу треплют, а из мочалы стоящие кули ткут.
      У берестяников побывал, что из даровой бересты туески-лукошки, пестерьки-сумки для продажи вырабатывают, а до корня цены не дошел.
      И у рыбаков побывал. Рыба тоже даровой в реке плавает, а поймай ее - в ней тайная сила цены объявится. И всюду так. Глядеть - замок прост, а ключа не находится.
      К каменотесу забрел. Разговорился про ключ цены. А тот ему и говорит:
      - Пока сам работать не начнешь - ключа не найдешь.
      Очень хотелось Сергуньке ключ цены найти. Пробовать стал камни тесать. Не сразу. Сначала подтаскивал. Подтащит камень-другой и ценить его начинает. В горе лежал камень - даровым был. На место пришел - стоить начал.
      Научил его каменотес бока у камня прямить. Для строительства не какой попало камень идет - мерный. Отешет Сергунька другой-третий камень. Видит опять в них цена прибыла.
      Фаску научил его каменотес снимать. Как даст Сергунька фаску камню его цена чуть не вдвое вырастет.
      Ну, а когда пузатые колонки, кудрявые капительки научился Сергунька из камня высекать, тогда и спрашивать больше не стал, в чем тайная сила цены. Сам понял. Понял и решил у дедушки побывать.
      Приходит к дедушке и говорит:
      - Я, дедушка, каменотесом стал. Львов-тигров, даже ценных каменных див высекаю. Яшменные пуговки тебе на пробу высек. Бери.
      Глядит дед на подарок: одна другой пуговки краше.
      - Большую цену за них дали бы, - говорит дед Гордей. - А в чем тайная сила цены, выведал?
      - Нет, дедушка, не выведал. Сам дошел, когда работать начал. В руках, дедушка, тайная сила цены. В моих, в твоих, в Кувшинниковых, в лодочниковых - в трудовых руках.
      Так открыл Сергей великую тайну цены, нашел ключ ко всем замкам. И на что ни поглядит теперь - на дом ли, на стол ли, на узорчатую ткань, на ржаной хлеб, на радужные пуговицы - труд человека видит: цену всех цен, корень всех ценностей-драгоценностей нашей земли и самой жизни.
      САМОХОДНЫЕ ЛАПОТКИ
      Три сына при отце жили. Земли у отца было мало. Одну десятину на троих не разделишь. Да и одну лошадь тоже натрое не раздерешь. Вот и придумали братья ремеслами промышлять. Жить-то ведь надо.
      - Я по городам пойду ремесло искать, - говорит старший сын. - За которое больше платят, то мое и будет.
      - А я, - говорит средний сын, - стану по базарам ходкий товар высматривать. Какой ходчее идет, тот и делать буду.
      До младшего очередь дошла.
      - Чем ты, мил сын, промышлять будешь?
      - Хотелось бы мне, тятенька, научиться лапти плести. Всегда в спросе.
      Засмеялись братья:
      - Дурень и есть дурень. В спросе-то они в спросе, да цена-то за этот спрос с воробьиный нос. Вот оно что.
      Поговорили так братья и разошлись.
      Идет старший по городам и видит - мастера чаевничают. Подсел. Слушать стал, о чем мастера беседуют.
      - А я сто одну деньгу зарабатываю, - хвалится каменщик. - Одну деньгу для души в трактир отдаю, а сто денег в дом несу.
      Как старший сын услышал эти слова, и думать больше не стал. Доходнее каменного ремесла не найдешь.
      - Возьми меня, каменщик, в выученики.
      Посмотрел каменщик - парень здоровый, плечи широкие, руки сильные и, видать, глазастый.
      - Возьму, - говорит, - если ты ремесло ниже денег ставить не станешь.
      Взял его и начал каменному делу обучать.
      Второй сын идет по базару и видит - дуги хорошо разбирают. А старичок-дуговичок, который дугами промышлял, возьми да похвались:
      - Мошна у меня, как дуга, туга. Что ни дужка, то полтина с полушкой. Полушку - на косушку, полтину - домой.
      Как услышал это средний сын - тут же порешил дуги гнуть.
      А младший лыка надрал, колодочек лапотных настроил и плетет себе лапоть за лаптем. Один с косиной, другой с слабиной, третий - в руки взять совестно. Парни-однолетки, девки-невесты в один голос бедняжку просмеивают, недоумком лапотным величают. А он плетет себе да плетет. Одна неделя проходит, другая начинается. Полная баня лаптей, а обуться не во что. На пятую неделю от лаптей вовсе тесно стало, сын-то и говорит отцу:
      - Тятенька, дай лошадь, я на базар лапти повезу.
      Дал отец лошадь. Привез мастер свои лапти да и свалил их в кучу.
      - Почем, парень, лапти? - спрашивает народ.
      - По совести.
      - По какой такой совести?
      - Подходи, выбирай по ноге. Если совесть заговорит - скажет, сколько заплатить надо. А если совесть промолчит, - значит, даром носи.
      Много народишку налетело на даровые лапти. Живехонько разобрали. Кто грош, кто полушку кинет, а другой не то что полушку или грош, а еще к лаптям приплату просит.
      - Коли, - говорит, - по совести, так по совести. Полушку заплатишь так и быть, потешу тебя, малый, твою худую работу на свои добрые ноги обую.
      Делать нечего, приплачивает мастер к своим лаптям, а сам смотрит, какие лапти складнее на ногах сидят, за какую пару приплаты не просят, а деньги дают.
      Расторговался парень - ни лаптей, ни денег. А песни поет.
      - Ты что, мил сын, больно весел? Аль выручку большую привез?
      - Не выручку, тятя, а выучку. Выучка дороже всего.
      Сказал так и пошел лыко драть - и опять за лапти.
      А той порой старший брат, подучившись кое-чему, камни кладет, торопится, а средний дуги гнет, поспешает.
      Пока меньшой сто лаптей сплел, старший много кирпича выклал, а средний того больше дуг нагнул.
      Пришло время братьям встретиться.
      - Ну, милые мои сыны, - говорит отец, - сказывайте, как ремеслами промышляете.
      - Я, тятя, каменным ремеслом занялся. Сто одну деньгу зарабатываю. Скоро отделюсь, своей семьей заживу.
      Похвалил отец старшего и среднего слушать принялся.
      - У меня, тятенька, мошна будет, как дуга, туга. Что ни дужка, то полтина с полушкой. Знай наших!