Подводный реванш

       «После того как в 1914 году германская подводная лодка «U-9» потопила сразу три английских крейсера, морские бои из линейных стали превращаться в вертикальные: смертоносные снаряды понеслись из глубины на поверхность и с поверхности в глубину», —увлекая меня в историю появления подводных флотилий, писал во вступлении автор.
       «Подобно самолету — с появлением бомбардировщиков граница между фронтом и тылом несколько стерлась, — подводные лодки свели на нет это различие на море.
       ... Невыносимая тоска и ужас охватывали капитана, увидевшего вдруг, как из воды появляется и вырастает черная глазастая округлая рубка, похожая на тело спрута без щупальцев.
       Правда, в те времена — в начале века — субмарины относились к своим жертвам с некоторым рыцарством: перед торпедным залпом давался сигнал: «Спустить шлюпки. Команде и пассажирам покинуть судно». Капитана вместе с судовыми документами забирали на подводную лодку.
       По мере же ожесточения войны на море, подводники стали топить корабли, не всплывая, — из-под перископа. И тогда сотни тревожных глаз высматривали с высоты марсовых площадок и из корзин воздушных шаров: не вынырнет ли где из-под волны длинношеяя головка с огромным циклопическим глазом. За ней, словно капюшон кобры, вздувался белый бурун. Лучше было повстречаться в пустыне с коброй, чем в открытом море с перископом... »
       «...С первого взгляда подводная лодка кажется чем-то враждебным и фантастическим,— цитировал далее автор дневник Хасхагена, командира одной из первых германских подводных лодок начала века. — Устройство самолета понятно. У него крылья, как у птицы. Ну а подводная лодка? Она плывет на поверхности совершенно так же, как и другое судно. И, однако, она менее чем в минуту исчезает бесследно под водой... Еще ни один затонувший корабль не всплыл самостоятельно. Субмарина уходит в пучину так же, как и гибнущее судно. Однако она сама возвращается с «того света», побывав по ту сторону видимого нам мира, как это делают призраки и оборотни. Она всплывает сама, и в этом есть что-то мистическое...»
      Казалось, что за те четыре месяца, в течение которых через меня шла информация об аварии на К-141, я прочитал о подводных лодках уже столько, что меня теперь невозможно даже заставить слушать об этом, однако лежащая передо мной статья неожиданно захватила меня, и я сам не заметил, как перевернул следующую страницу:
       «Никто не знает, где и когда появилась первая подводная лодка. Если верить Аристотелю (а не доверять ему нет причин), то еще Александр Македонский спускался под воду в стеклянной (предположительно) бочке с вполне конкретной боевой целью — на разведку боновых заграждений перед входом в порт Тира.
       Можно считать первыми подводниками тех сорок запорожских казаков, что подкрались к турецкому судну в подводном челне, обшитом воловьими шкурами, и взяли его на абордаж.
       Можно считать, что глубоководное плавание началось с погружения подводной галеры голландца Корнелиуса ван Дреббеля в 1620 году, а первым командиром подлодки — английского короля Якова I, сына Марии Стюарт.
       Можно считать, что боевые корабли глубин пошли от «потаенного судна» Ефима Никонова, чей проект одобрил Петр Первый. Причем не просто одобрил, а сам испытал в одном из парковых озер Сестрорецка. Ныне на месте тех испытаний установлены бюст царя-подводника, часовня и памятный камень.
       Бесспорно одно: подводная лодка родилась как оружие мести — тайной и беспощадной. Всякий раз, когда к берегам страны, обладавшей слабым флотом, подступали чужие эскадры, патриоты-энтузиасты убеждали своих адмиралов разгромить неприятеля из-под воды: проекты подводных тарано-, мино- и даже ракетоносцев выдвигались один за другим.
       Так было в 1776 году, когда североамериканцы вели неравную войну с «владычицей морей» — Британией за свою независимость. Строительство одноместной подводной лодки «Черепаха» финансировал сам Джордж: Вашингтон. Сколько надежд было связано с этим неуклюжим яйцеобразным агрегатом из бочарных досок и листовой меди...
       Так было и четверть века спустя, когда только что пришедший к власти Наполеон Бонапарт не прочь был нанести удар по могущественному британскому флоту из-под воды. Будущий император отпустил нужные суммы американскому изобретателю Роберту Фултону, и в Париже застучали клепальные молотки. Но... Единственное, что блестяще удалось тогда Фултону, так это придумать имя — почти родовое, переходящее из века в век, из поколения в поколение подводных кораблей — «Наутилус».
       Так было накануне Крымской войны, когда владелец лучшей в Петербурге фотографии Иван Федорович Александровский, будучи в Англии по делам своего ателье, увидел на рейде грозный флот, готовившийся к нападению на Россию. «Воодушевленный патриотическим движением помочь русскому флоту, — свидетельствует историк, — Александровский начал конструировать подводную лодку». В 1866 года она была построена и спущена на воду. Впервые ход подводному кораблю давала не мускульная сила экипажа (как у Шильдера), а механический двигатель, работавший на сжатом воздухе. Увы, запаса его хватало всего лишь на три мили (это около 6 километров), да и скорость оставляла желать лучшего — всего полтора узла. И все-таки это уже был точный прообраз субмарины с единым двигателем. Иван Александровский опередил свое время на добрую половину века...»
 
      — ... Ну что, папарацци, все выучил? — заглянул как-то ко мне в каюту Колесников.
      —Да почти, — похвастался я. — Можешь проэкзаменовать, если есть желание.
      — А про летающие лодки и ныряющие катера выучил?
      — Не-е, — протянул я, протягивая ему статью. — Тут про это ничего не написано.
      — То-то! Не все еще зафиксировано на бумаге, есть тайны...
      — Расскажи, — попросил я, откладывая в сторону страницы. Ладно, слушай... Это — было в 1958 году, когда Никита Сергеевич Хрущев приезжал в Крым инспектировать Черноморский флот. Привезли его, значит, на военно-морскую базу в Балаклаве, посмотрел он налево — там стоят подводные лодки, посмотрел направо — стоят ракетные катера... И тут главу державы осенило: а слабо, мол, для обеспечения скрытности действий флота погрузить его весь под воду? Ну — сделать для начала катер, который бы мог поджидать врага под водой, а потом вдруг всплывал, давал залп и на полной скорости уносился восвояси... Озадачил всех таким образом и уехал. И что ты думаешь? Лучшие конструкторские умы и огромные государственные средства и вправду были брошены на разработку гибридной модели судна под названием «Малый погружающийся ракетный корабль проекта 1231». Ученые, правда, сразу отнесли задумку Хрущева к разряду суперглупостей, так как слишком уж велики были противоречия между надводным и подводным судостроением. В результате трехлетней работы они слепили-таки некоторого уродца — невиданную ранее в морской практике модель катера-подлодки, вооруженного четырьмя крылатыми ракетами П-25. Был даже построен уменьшенный макет ныряющего катера, однако на этом работы и остановились, а тут еще вскорости Хрущева скинули с должности, и проект был окончательно похоронен... А вот идея летающей подлодки пришла в голову курсанту — кажется, Ушакову. Да, точно — Борису Ушакову, который еще в апреле 1936 года создал схематический проект, который и представил на рассмотрение Научно-исследовательского военного комитета. Идея была одобрена и началась работа над проектом. Внешне эта лодка больше напоминала самолет — имела фюзеляж, большие крылья, хвостовое оперение... В воздух ее должны были поднимать три тысячесильных авиамотора. Под водой она должна была двигаться при помощи гребного электромотора, скорость имела — примерно три узла. Экипаж такой летающей подлодки (ЛПЛ) — три человека, потолок полета — две тысячи пятьсот метров, глубина погружения — сорок пять метров, вооружение — две восемнадцатидюймовые торпеды и два спаренных пулемета. Обнаружив противника с воздуха, это летающее чудо должно было садиться на воду за горизонтом видимости и погружаться на линии движения корабля. При его приближении лодка давала торпедный залп. В случае промаха или отклонения от цели она снова всплывала, взлетала и готовилась к новой атаке. Проект был почти доведен до завершения, но накануне Второй мировой войны стало не до его разработки, и работы свернули... А то представляешь, какие бы сейчас вокруг нас водились лодкозавры?..
 
      ... Прошло несколько дней, и я начал понемногу выходить на прогулки. Сначала на мои перемещения по лодке смотрели с подозрением, но очень быстро привыкли к ним и разрешили заглядывать даже в выгородки специалистов. Особенно после того, как я принял участие в составлении радиогазеты, посвященной встрече Нового года, о скором наступлении которого я, честно говоря, уже успел окончательно забыть.
      — Э, Бабицкий! Или как там тебя? — окликнул как-то меня один из офицеров, на которого, как я понял, была возложена на лодке функция существовавшей ранее должности замполита. — Ты поздравления писать умеешь?
      — Да как вам сказать? — замялся я, чувствуя, что сейчас на меня навалят какую-то работу.
      — Да так и скажи, мать твоя женщина!..
      — У меня другой профиль.
      — Ничего, всему можно научиться. Я вот тоже не Евтушенко, — но куда деваться? Командир сказал: надо, чтоб к Новому году была выпущена радиогазета. Так что садись, будем вместе работать. Бери бумагу, ручку и сочиняй.
      — В стихах или в прозе?
      — Да пофиг! Сочиняй в стихах.
      Я взял чистую страницу и, отойдя в угол, минут десять подбирал рифмы. Получается, что я не зря когда-то сочинял поздравления шоферам и дояркам в «Старицком вестнике». Пригодился вот опыт...
      Закончив работу, я подошел к офицеру и подал ему написанное:
 
Ну, вот и к нам сквозь толщу вод
спустился в гости Новый год.
Жаль, не хватает на подлодке —
немного снега, баб и водки!..
 
      — О! Вот это класс! — пошевелив губами, восторженно прочитал он написанный мною текст. — «Жаль, не хватает на подлодке — немного снега, баб и водки!..» А? Молодец. А говорил, не умеешь.
      — Пойдет?
      — Ну, что ты! Нет, конечно.
      — Почему?
      — Как почему? Ты же журналист, должен понимать, что пресса — даже такая локальная, как лодочный радиоузел — это участок идеологической работы. Газета должна воспитывать своего адресата, а не будоражить его низменные инстинкты ненужными соблазнами. Так что давай, сочиняй заново.
      — Ну... Ладно, давайте страницу, я поправлю, — протянул я руку за своим листком.
      — Возьми другую, эта уже, считай, сдана в архив... Пожав плечами, я взял новую страничку и, посидев еще минут десять, выдал очередной вариант:
 
Ну, вот и к нам, на наш корабль подводный,
Приходит нынче праздник новогодний —
Так встретим же его в условьях дружбы
Высоким уровнем своей военной службы!
 
      — Ну! Вот это — то, что надо! Я же знал, что ты умеешь. Сейчас мы его вложим в папочку... От так!
      — А то можно еще две строки добавить.
      — Это какие же?
      — «И где б ни бегала трусливая «Толедо» — ее настигнет наша меткая торпеда!
      — От так?.. — с удивлением вскинул он брови. И, некоторое время помолчав, добавил: — Так ты все знаешь?
      — Да.
      — Ну, ладно. В газету мы это вносить не будем... А себе на память я, пожалуй, что нацарапаю, — и он приписал это окончание к моему четверостишию на листке.
      Еще два дня после этого мы выстраивали сочиняемые мною на ходу стихи в подобие какого-то сюжета, соединяя их логическими репликами, шутками, поздравлениями членам экипажа и более-менее приличными анекдотами. Я тоже вспомнил для этого дела один, но замполит его в «эфир» выпускать не стал, хотя зачем-то и записал в моем исполнении на магнитофон. Анекдот был на армейскую тему. Собрал, мол, однажды наш министр обороны своих генеральных штабистов и говорит им: «Только что я получил от Путина приказ приступить к сокращению штатов. Какие у кого есть предложения на этот счет?» «Я предлагаю начать с Флориды, — взял слово один из генералов. — Потом можно сократить Огайо, Алабаму... ну и ряд других штатов...».
      Сначала мы все это записывали словами на бумаге, а потом мой «редактор» либо сам, либо, вызвав кого-нибудь из молодых членов экипажа, записывал на магнитофон. Каким-то чудом я вдруг до точности вспомнил читанное мною среди вороха редакционной почты шуточное стихотворение капитана первого ранга Игнатия Белозерцева «Подводный стадион», которое ради поднятия настроения предложил тоже включить в нашу радиогазету:
 
Мечусь, как зверь, я по торпедной палубе.
Нет аппетита и потерян сон.
Вам восемь метров показалось мало бы,
А для подводной лодки — стадион.
Подпрыгнув, повисаю на шпангоуте.
(Сойдет за перекладину вполне!)
В купе экспресса с год пожить попробуйте—
Тогда поймете, как на глубине...
Эх, жизнь моя — пирог с начинкой ядерной!
Я мегатонны трогаю плечом.
Лишь восемь метров в этом мире матерном,
Но гиподинамия — нипочем.
 
      —Гм-м... Ну ладно, хрен с ним! Наши ребята, вообще-то, больше стихи Виктора Верстакова любят, но если ты говоришь, что это может поднять настроение, то давай включим и его, — согласился он. — Только бери тогда сам и записывай. С выражением, как положено...
      И мне пришлось поучаствовать в этом новогоднем проекте еще и в качестве артиста-декламатора.
      За полчаса до Нового года командир пригласил всех свободных от вахты в кают-компанию, где нас уже ждали переодетые при помощи перекроенных простыней в Деда Мороза и Снегурочку моряки. На одном из столов стояла сделанная из бумаги елка и три больших торта, выпеченных нашим коком, а со стены по-доброму смотрел на всех с большой иконы похожий на Деда Мороза святой покровитель моряков Николай Угодник, или, как его называют на флоте, Никола Морской. Правда, вместо подарков святитель держал в одной руке макет небольшого храма, а в другой — короткий острый меч. Меч был двояковыгнутый и напоминал собой вид подводной лодки сверху.
      Праздник начался. Лячин произнес поздравительную речь, а Дед Мороз и Снегурочка обошли все отсеки и вручили всем импровизированные подарки (их приобретение и было одной из задач сходивших тогда на берег Колесникова и Аряпова). По трансляции передали нашу смешную газету, а потом начался концерт самодеятельности.
      — Ну, папарацци, с Новым годом! — подходили ко мне со стаканами сока в руках члены экипажа. — Давай, Бабицкий! Чтоб нам скорее возвратиться к родному берегу! Ну и, чтобы, как написал один поэт, «хватило всем после подлодки для счастья снега, баб и водки! »
      Замполит при этих словах как ни в чем не бывало отвернулся в сторону...
      ... Вскоре после полуночи командир и старшие офицеры потихоньку исчезли, а остальные гуляли часов до двух ночи, покуда кок не окинул взглядом опустевшие блюда из-под тортов и не поднялся с места.
      — Ну, значит, так, хлопцы. Я вроде как пошел отдыхать, а вы тут смотрите... Без баловства... В случае чего — разбудить меня за полчаса до аварии, чтоб я вас успел хоть чаем напоить, — сострил он и покинул кают-компанию, а оставшиеся еще чуть ли не час после этого гоняли «видик» и пели под гитару песни своего любимого Верстакова:
 
...А что такое флот? Бессмертие и слава,
Славянские ладьи и наши крейсера.
Ведь что такое флот? Последний щит державы.
Последняя любовь. Прощальное «ура».
 
      Я даже удивился, что можно, оказывается, быть веселым и без спиртного. А что бы я сейчас делал там, на суше? Скорее всего, поехал бы с Ленкой в Калугу — в гости к своему другу Димке Кузнецову. У Димки была стопроцентно журналистская семья — сам он работал на областном телевидении, где вел программы, посвященные истории Белого движения и местной литературе, а его жена — Марина Улыбышева — помимо того что была интересной поэтессой, работала в одной из областных газет. Я как-то несколько раз уже бывал в этом городе: выпивал с местными писателями на Пушкинских праздниках в имении Натальи Гончаровой «Полотняный Завод», а один раз, зимой, нас всю ночь таскал за собой по калужским улочкам оказавшийся здесь главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев, который, останавливаясь возле каждого обшарпанного подъезда, рассказывал нам (или выдумывал на ходу?) веселые истории о том, как он здесь когда-то много лет тому назад жил, учился, влюблялся, хулиганил и прочее, — и по каждому из таких мемориальных случаев открывалась бутылка водки, и мы пили из пластмассовых стаканчиков (а потом почему-то уже прямо из горлышка) приятно отдающую облепихой водку местного производства, закусывая ее батончиками «сникерсов».
      Но сейчас вокруг меня была не Калуга, а «Курск», и на следующее после встречи Нового года утро я узнал, что «Толедо» и «Мемфис» наконец-то покинули норвежские порты и под прикрытием двух кораблей сопровождения направились к берегам Северной Америки. Соблюдая дистанцию и стараясь не дать обнаружить себя корабельным акустикам, мы тронулись следом. Первое время, как мне сказали, мы шли на глубине около двухсот метров и, пройдя южнее подводной горы Луиз-Бойд хребта Мона, оказались на траверзе острова Ян-Майен, где морское дно опускается до глубины более трех тысяч метров, образуя Лофотенскую котловину. Но насколько я знал из прочитанных ранее материалов, впереди нас ожидала самая трудная для российских подводников зона — Фареро-Исландский порог, который представлял собой не только естественный подводный барьер, но и мощный противолодочный рубеж, на котором была установлена американская система акустического наблюдения SOSUS. Эта система представляла собой тысячи гидрофонов, рассыпанных во всех стратегически важных пунктах Атлантики. Эти своеобразные подводные силки были растянуты у берегов Гренландии, поперек Средне-Атлантического хребта, на подходах к американскому побережью и даже под самым нашим носом — в Баренцевом море. Гидрофоны питались энергией от уникальных морских электрогенераторов, которые были разработаны учеными американской фирмы «Оушн Пауэр Технолоджик» по образу электрического угря. Эти генераторы напоминают собой длинный шарф толщиной всего около двух миллиметров, выполненный из пьезоэлектрического полимера поливинилидена флюорида, который, колыхаясь от подводных течений, производит при сжатии электрический ток, подзаряжающий батареи. Питающиеся от этих самозаряжающихся батарей гидрофоны обладали потрясающей чувствительностью. Созданные для того, чтобы улавливать механические звуки движущихся судов, они вместе с тем слышали все, что происходит под водой — любовные песни китов, шуршание и потрескивание, производимое миллионами крошечных креветок, глухой гул магмы, подымающейся в глубине земной коры. И конечно, подводные лодки. Вся эта лавина звуков поступала в Центр контроля системы дальнего гидроакустического наблюдения в Норфолке и обрабатывалась сверхкомпьютерами «Крей», операторы которых как раз и умели отличить по звукам белого кита от любых других подводных хищников, не говоря уже о механических объектах. И если на обширных пространствах Центральной Атлантики с ее многочисленными каньонами и подводными хребтами еще можно было как-то укрыться от вездесущего акустического прослушивания, то, пересекая Фареро-Исландский рубеж слежения, мы вынуждены были следовать не самостоятельно выбранным маршрутом, а идти вслед за убегающей от возмездия натовской субмариной, которая, прикрываясь судами сопровождения, специально двигалась в сторону самой прослушиваемой части Фареро-Исландского порога.
      С учетом того что при скорости до пять-восемь узлов мы становились фактически непрослушиваемыми для акустических систем НАТО, нам пришлось уменьшить свой ход до этих пределов.
      Сразу же за основным рубежом слежения, стараясь не потерять акустический контакт с «Толедо», Лячин рискнул отойти от тактики прямого преследования и, пытаясь достичь максимальной скрытности, уклонился немного в сторону, направив курс на юг — между подводными горами Билл-Бейлис и Аутер-Бейлис — в сторону Ирландской котловины, где нас на какое-то время прикрыли собой скалы Роколл. Чем сложнее подводный рельеф дна, тем легче запутать след, к тому же наши гидроакустики засекли движущееся там в одном с нами направлении канадское грузовое судно, спрятавшись за звуковым фоном которого можно было незаметно проскочить через заградительные «частоколы» натовских гидрофонов.
      Пользуясь открывшейся мне возможностью передвижения по лодке, я уже почти не оставался в своем «медсанбате», а целыми днями гулял по лодочным ярусам, удивляясь комфортности этой гигантской субмарины. Если в прежних конструкциях наших лодок матросы, как я читал, спали прямо в отсеках, на торпедных аппаратах, то здесь были одно-, двух- и трехместные каюты, а кроме того, имелись сауна и даже бассейн, в который набирали чистейшую воду с глубины 200 метров. В комнате отдыха были видеомагнитофон, слайды, небольшая, но любопытная библиотека. Имелись здесь даже аквариум с рыбками, канарейки в клетке и цветы в горшках, для которых, как мне рассказали, выдавали на заводе в Северодвинске специальную, обогащенную кислородом землю, потому как в обычной земле цветы под водой не растут.
      В один из последующих дней — мы к тому времени уже благополучно миновали все акустические ловушки Фареро-Исландского порога и снова вышли на след уходящей «Толедо» — я заглянул в рубку к угощавшему меня когда-то яблоками инженеру гидроакустической группы старшему лейтенанту Алексею Коробкову (я уж называю их так, как они мне сами представились) и попросил дать мне возможность послушать подводную жизнь океана. Услышанное оказалось воистину необычным: в наушниках раздавались звуки, похожие на треск, стук, писк и даже на шипение масла на горячей сковородке! Океан скрипел, как старый дощатый сарай на ветру или расшатанная деревянная кровать под молодоженами, слагая из этих скрипов подобие причудливого хорала.
      Наиболее привлекательными в этой подводной какофонии показались мне брачный щебет креветок и любовные песни китов-горбачей. Что касается последних, то эти удивительные животные, как рассказал мне Алексей, обитают в Тихом и Атлантическом океанах и достигают 15 метров в длину. Один раз в год они собираются неподалеку от берега для спаривания, и именно в этот период гигантские самцы оглашают окрестности набором чередующихся мелодичных звуков. Даже ученые признали, что если считать песнями «ритмичные произнесения звуков», то песни китов-горбачей «сочинены» по всем канонам музыкальной науки. И, что особенно интересно, на протяжении сезона некоторые «музыкальные темы» неожиданно обновляются, и, как утверждают ученые, новые «шлягеры» распространяются из конца в конец океана с не меньшей скоростью, чем эстрадные новинки среди людей. Потом самцы поют эти новые песни уже до самого конца сезона (если, конечно, какой-нибудь новый подводный Макаревич не сочинит еще более забойный «хит», который вытеснит собой предыдущий «шлягер»). И вообще, сказал Алексей, киты в свое время оказали немалые услуги в деле совершения великих открытий. Это они, увлекая за собой басков, а затем астурийцев, англичан и голландцев, приучили их пренебрегать опасностями дальних плаваний и смело бороздить океаны во всех направлениях. Старинные западные легенды полны описаниями подвигов этих китообразных, которые заводили китобоев чуть ли не до Северного полюса!
      — А разве их нет в наших русских сказках? «Чудо-юдо, рыба-кит, по-людскому говорит».
      — Во-во, точно...
 
      Дольше же всего я задерживался на командном пункте у Лячина или в седьмом отсеке у Колесникова. Командир лодки обладал массой удивительных знаний, и беседовать с ним было одно удовольствие.
      В один из таких моих визитов мы опять затронули тему убегающей натовской субмарины, которая в компании «Мемфис» и двух кораблей сопровождения торопилась в сторону северных берегов США.
      — ...В Нью-Лондон направляется, — догадался каперанг. — Там у них база.
      — Ну и как же мы? Если она вдруг в порту укроется?
      — Ничего, век там сидеть не будет. Как говорит наш президент: поймаем в сортире — значит, «замочим» и в сортире. Так что не уйдет.
      Однако, как показала практика, подобраться к «Толедо» оказалось далеко не так просто, как предполагалось. Лодка все время держалась в приповерхностном слое, подступы к ней прощупывались, во-первых, ее собственной аппаратурой, а во-вторых, сонарами и локаторами следующих рядом с нею «Мемфис» и двух сопровождающих их надводных кораблей, так что подкрасться к ней незамеченными было практически невозможно. Достижением было уже и то, что мы следовали все это время поблизости и не были до сих пор обнаружены...
      В другой раз разговор как-то сам собой коснулся темы «женщина и подводный флот».
      — ...У нас, насколько я знаю, баб на подводных лодках нет и пока не предвидится; наши моряки вообще говорят: «Лучше пробоина в борту, чем женщина на палубе», — рассуждал Лячин. — А вот дизель-электрической торпедной лодкой S-318 «Коббен» военно-морских сил Норвегии командует, как я слыхал, женщина. Коммандер (по-нашему — капитан третьего ранга) Сольвейг Крей. Ей тридцать три года, и подводницей она стала в тот самый год, когда затонул наш атомоход «Комсомолец». Надо ведь признать, что для норвежцев эта катастрофа: была особенно близка — причем близка как в символическом, так и в самом буквальном смысле слова, так как наша подводная лодка затонула всего в двухстах милях от побережья их страны!..
      Потом как-то он сам зашел ко мне в каюту и принес журнал «Мир Севера» со статьей о последнем плавании Баренца, в которой меня сразу же полоснула по глазам роковая для К-141 дата — 12 августа. Однако оказалось, что в истории экспедиции Виллема Баренца она явилась как раз спасительной, так как, возвращаясь в 1595 году на лодках из своего третьего плавания, во время которого его корабль был затерт льдами, почти умирающие от голода участники экспедиции встретили в этот день у Канина полуострова русскую ладью и приобрели у поморов достаточное для своего спасения количество рыбы.
      «Слава богу, — подумал я, — что хоть нам не надо торговаться ни с какими поморами. На лодке имеется солидный запас продовольствия, обеспечивающий ее полугодовое автономное плавание».
 
      ... А между тем на борту нашей лодки начали вдруг происходить какие-то явно не предусмотренные события. По отсекам раскатились озвученные громкой связью команды Лячина: «Все стоят к погружению!», «Глубина — триста метров!», «Старпом! Уменьшить ход до минимального! Ввести режим «Тишина». Акустики слушают внимательно!» — а некоторое время спустя их сменили прямо противоположные по смыслу: «Двигатели правого борта — обратный ход!», «Выровнять дифферент!», «Реакторы обоих бортов на полную мощность! Скорость — восемнадцать узлов — и тому подобные.
      А через несколько часов хода опять: «Старпом! Ход до минимального!», «Глубина сорок пять метров!», «Совершить маневр разворота на сто восемьдесят градусов!..»..
      — У нас что-нибудь случилось? — спросил я, тихонько открыв дверь к Алексею в его акустическую.
      — Что?.. Нет. У нас — все в порядке. Но вот наши беглянки почему-то вдруг повернули сначала на север, в сторону Исландии, а потом на юг, к Англии. Чуть было на нас не наехали. Зачем им понадобилось возвращаться, кто знает?
      — А корабли сопровождения?
      — Да вся группа. Мы еле успели уйти от них на глубину и затаиться. Теперь вот развернулись следом и догоняем...
      Эта наша погоня, сопровождаемая, насколько я мог судить по раздающимся командам, беспрерывным маневрированием вокруг преследуемой группы, длилась еще почти двое суток. Зайдя на другой день на командный пункт лодки, я попросил каперанга Лячина рассказать о том, что происходит за пределами моей видимости.
      Оказалось, что обе натовские субмарины вместе с кораблями сопровождения, повернув сначала резко на север, направились было в сторону военно-морской базы НАТО в Хвальфьордере, что в Исландии, но через некоторое время пути вдруг совершили разворот в совершенно противоположную сторону и двинулись на юг и затем, немного даже возвратившись назад на восток, зашли на английскую базу Холи-Лох — как можно было предположить, для ремонта недостаточно подлатанной в Хоконсверне подлодки «Мемфис».
      — Последние четыреста миль она плюнула на всякую скрытность и, всплыв на поверхность, шла в надводном положении. По-видимому, то повреждение, которое ей нанес своей экспериментальной ракето-торпедой «Петр Великий», оказалось далеко не таким пустяшным, если уж она вынуждена была
      всплыть в надводное положение. А в Хвальфьордере, куда они сначала направились, скорее всего, не оказалось необходимых для ремонта материалов или оборудования, поэтому им и пришлось совершать эти пируэты на пороге Атлантики. Ну да они ведь считают все это своими владениями — чего им бояться?..
      Отойдя на безопасное расстояние и заняв удобную для наблюдения и скрытую для чужих сонаров и локаторов позицию, мы засели в непредсказуемо продолжительную засаду, и потянулись бесконечно долгие и наполненные одним только вынужденным бездействием (во всяком случае, для меня) дни ожидания. От нечего делать я залез в судовую библиотечку и принялся за штудирование журналов и сборников, выписывая из них в выпрошенную у моего коллеги по редактированию новогодней радиогазеты тетрадь всевозможную информацию. Не знаю, зачем это мне было нужно и где могло впоследствии пригодиться, но если уж я по воле судьбы оказался частичкой ВМФ России, то хотелось узнать, что же он из себя на данный момент представляет и с противником какой категории сложности вынужден соперничать (по крайней мере, здесь, на Севере). И оказалось, что «угроза отечественному предпринимательству со стороны английских, голландских, шведских и других иностранных мореплавателей, купцов, промышленных людей, пытавшихся осесть на российских землях, сопровождала, без преувеличения, всю историю Российского Севера и вызывала соответствующие оборонные реакции...»