Священная книга оборотня

Хоть пола в смысле способности к воспроизводству у нас нет, все его внешние признаки присутствуют – за мужчину лису не примешь. Нормальные женщины обыкновенно считают нас лесбиянками. Что думают про нас лесбиянки, тоже понятно: «я сошла с ума, я сошла с ума...» И неудивительно. Даже самые красивые женщины рядом с нами кажутся грубыми заготовками – как наспех обтесанная глыба камня рядом с готовой скульптурой.

Грудки у нас небольшие, совершенной формы, с маленькими темно-коричневыми сосками. Там, где у женщины расположена главная фабрика грез, у нас нечто внешне похожее – орган-симулякр, о назначении которого я расскажу позже. Для деторождения он не служит. А сзади у нас хвост, пушистая гибкая антенна огненно-рыжего цвета. Хвост может становиться больше и меньше: в спящем состоянии он похож на пони-тэйл длиной в десять-пятнадцать сантиметров, а в рабочем – может вытянуться почти до метра длиной.

Когда лисий хвост увеличивается, рыжие волоски на нем тоже становятся гуще и длиннее. Это похоже на фонтан, напор которого увеличили в несколько раз (параллели с мужской эрекцией я бы проводить не стала). Хвост играет в нашей жизни особую роль, и не только из-за своей удивительной красоты. Я не зря назвала его антенной. Хвост – орган, с помощью которого мы создаем наваждения.

Как мы это делаем?

С помощью хвоста. И больше ничего тут не скажешь. Я не собираюсь утаивать правду, но к этому действительно трудно что-нибудь добавить. Разве человек, если он не ученый, может объяснить, как он видит? Или слышит? Или думает? Видит глазами, слышит ушами, а думает головой, вот и все. Так и мы – наводим морок хвостом. Ощущение от этого такое же простое и ясное, как в приведенных примерах. А объяснить механику происходящего в научных терминах я не берусь.

Что касается наваждений, то они могут быть разной природы. Здесь все зависит от личных качеств лисы, ее воображения, духовной силы и особенностей характера. Большую роль играет то, сколько человек должны увидеть наваждение одновременно.

Когда-то мы могли многое. Мы могли наводить иллюзии волшебных островов, показывать пляшущих в небе драконов тысячным толпам. Могли создавать видимость огромного войска, приближающегося к стенам города, и все горожане видели эту армию одинаково, вплоть до деталей экипировки и надписей на знаменах. Но это были великие, несравненные лисы древности, которые заплатили за свое чудотворство жизнью. А в целом наш род с тех пор сильно деградировал – наверно, из-за постоянной близости к людям.

У меня силы, конечно, совсем не те, что у великих лис. Скажем так, одного человека я могу заставить увидеть все что угодно. Двух? Почти всегда. Трех? Это уже зависит от обстоятельств. Здесь нет четких правил, и все решает ощущение: я чувствую свои возможности, примерно как скалолаз, стоящий у расщелины в горах. Он знает, где можно перепрыгнуть с одного края на другой, а где нет. Если не допрыгнешь, сорвешься в пропасть – аналогия с нашим колдовством очень точная.

Лучше не пытаться выйти за свои границы, потому что наваждение, сила которого недостаточна, чтобы полностью подчинить чужое сознание, выдает нас с головой. Механизм происходящего сложен, но внешний результат всегда один – когда человек внезапно выходит из-под гипнотического контроля (соскакивает с хвоста, как мы говорим), с ним случается припадок с непредсказуемыми последствиями. Чаще всего он пытается убить лису, которая в этот момент совсем беззащитна.

Дело в том, что в нашем спорте есть одна пикантная особенность. В нерабочем состоянии наш хвостик совсем маленький, поэтому мы прячем его между ног. Чтобы антенна заработала на полную мощность, ее нужно раскрыть. Для этого надо спустить штаны (или поднять юбку) и распустить хвост в огненно-рыжий шлейф. Сила внушения при этом возрастает во много десятков раз, и все серьезные вопросы решаются именно так.

Необходимость заголяться была бы чревата неловкими и двусмысленными ситуациями – но, на счастье лис, здесь есть одно удобное обстоятельство. Если успеть заголиться достаточно быстро, реципиент забудет все, что видел. Существует как бы зона сумрака, десяток-другой выпадающих из памяти секунд, за которые мы должны успеть осуществить этот маневр. То же самое бывает и при обмороке – придя в себя, человек не помнит случившегося непосредственно перед приступом.

Ну и последнее, что мне следует сказать. Мы питаемся обычной пищей (довольно близко к диете Аткинса). Но кроме этого мы в состоянии напрямую усваивать человеческую сексуальную энергию, которая выделяется во время акта любви – реального или воображаемого. И если обычная пища просто поддерживает химическое равновесие нашего тела, то сексуальная энергия похожа на главный витамин, который делает нас обворожительными и вечно юными. Вампиризм? Не уверена. Мы ведь просто подбираем то, чем разбрасывается неразумный человек. И если своей расточительностью он доводит себя до смерти, стоит ли обвинять нас?

В некоторых книгах про лис пишут, что они не моются – мол, так их и узнают. Это не потому, что мы грязнули. Просто избыток сексуальной энергии пропитывает нас бессмертной природой изначальной основы, и наше тело очищается само за счет вдыхаемой утренней свежести. А легкий запах, который оно источает, чрезвычайно приятен и напоминает одеколон «Essenza di Zegna», только прозрачнее, легче и без этого жаркого чувственного мистраля на дальнем заднем плане.

Теперь, надеюсь, мои действия станут яснее. Итак, я включила воду, чтобы клиент слышал ее шум, потом расстегнула штаны и чуть спустила их, высвободив хвост. Затем, стараясь не спешить, сосчитала до трехсот (пять условных минут) и открыла дверь.

* * *

В популярных изложениях теории относительности часто предлагается сравнить, что снимут две камеры – одна в независимой системе координат, а другая на голове астронавта. В нашем случае правильнее было бы говорить «в голове». Что показала бы камера в голове сикха? Дверь ванной раскрылась, и в комнату шагнула девушка его мечты из голубого детского сна. Вокруг ее тела было обернуто ослепительно белое полотенце.

Выйдя из ванной, девушка подошла к кровати, откинула одеяло и спряталась под него, еле заметно покраснев: по всему было видно, что она в бизнесе недавно и еще не научилась профессиональному бесстыдству. Это увидел сикх.

Я не знаю, есть ли в номерах «Националя» камеры, установленные в независимой системе координат. Персонал уверяет, что нет. Но если бы они были, то показали бы следующее:

1) никакого полотенца на девушке не было. Она вообще не думала раздеваться, только чуть спустила штаны, над которыми торчал похожий на плюмаж хвост.

2) девушка не вошла в комнату, а вползла в нее на четвереньках, и ее хвост, качнувшись в воздухе, застыл над спиной рыжим вопросительным знаком.

3) она походила не столько на невесту, сколько на изготовившегося к прыжку зверя – ее зеленые глаза глядели зло и внимательно, и на лице не было даже тени улыбки.

4) поскольку слово «невеста» в современном русском языке означает нечто весьма близкое к выражению «изготовившийся к прыжку зверь», противопоставление здесь неуместно.

Увидев меня, сикх поднял брови и покачнулся. Когда человек попадает под гипноудар, по его лицу проходит словно бы тень тонкого отвращения, как при щелчке пули по черепу: если кто видел документальные съемки вьетнамских расстрелов, он поймет, о чем я говорю. Только после моей пули клиент не падает.

Улыбнувшись, сикх побрел к пустой кровати, по дороге стаскивая с себя пиджак. Дождавшись, пока он устроится на ней поудобнее, я села на стул рядом и раскрыла свою сумочку.

Я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием, поэтому избегаю смотреть на клиента после того, как начинается платное время. Даже рассказывать о том, что происходит с человеком во время свидания с лисой, стыдно. Стыдно прежде всего за человека, так как выглядит он ужасно. Ну и за себя немного неловко, поскольку с человеком все это происходит не просто так.

Я не желтая пресса, чтобы углубляться в скабрезные детали, поэтому скажу только, что человек ведет себя особенно неприглядно тогда, когда начинает воплощать в жизнь свои сексуальные фантазии. Его одиночество на ринге возводит эту непристойность в квадрат. Если же этот человек к тому же носит на голове синий тюрбан и настолько волосат, что его борода кажется растущей по всему телу, можно смело говорить не о квадрате, а о кубе.

Поддерживать наваждение значительно проще, чем создавать его, врываясь в чужой ум. Все решает первая секунда, дальше начинается рутина. Тем не менее, пока клиент находится в мире иллюзий, далеко отходить от него не следует, поскольку приходится выполнять функции сиделки. Смотреть же на пациента, как я уже объяснила, бывает тяжело. Поэтому я обыкновенно беру с собой книгу. Так было и на этот раз – устроившись рядом с кроватью, я открыла «Краткую историю времени» Стивена Хокинга, где написано много интересного о разных системах координат. Я несколько раз прочла эту книгу от корки до корки, но она до сих пор мне не надоела, и я каждый раз смеюсь так, будто читаю ее впервые. У меня даже есть подозрение, что это пост-модернистская забава, этакий розыгрыш. Даже само имя Stephen Hawking подозрительно напоминает другого автора ужастиков, которого зовут Stephen King. Только ужасы здесь иного рода.

Сикх оказался сравнительно смирным – он бормотал что-то на родном языке и елозил в самом центре кровати. Можно было не опасаться, что он упадет на пол. Все-таки я, как и положено сиделке, изредка поглядывала на больного. Когда ему надоело обнимать пустоту сверху, он принялся прижиматься к ней сбоку. Потом опять залез наверх.

К этому зрелищу трудно привыкнуть. У людей происходят мышечные спазмы, и клиент в эти минуты выглядит так, словно действительно лежит на невидимом теле. Весь его вес покоится на неловко подвернутых кистях, а иногда и пальцах. Специально человек и нескольких секунд не продержался бы в такой позе, а в трансе может находиться в ней часами. Но подобные феномены многократно описаны в литературе, посвященной гипнозу, и нобелевки мне за это открытие не дадут. Да и не нужна мне людская слава. Мне от людей вообще ничего не нужно, кроме любви и денег.

Тот способ поддержания вечной юности, который открыт для меня на Всеобщем Пути Вещей, всегда казался мне немного постыдным, хотя обвинения в вампиризме я отвергаю. Никакого удовольствия от воровства чужой жизненной силы я не получаю и не получала. Морального удовольствия, я хочу сказать. Физиологический аспект здесь непобедим, но нравственной оценке он не подлежит: самый сострадательный к животным человек может с урчанием поедать на обед кровавый стейк, и противоречия здесь нет. Кроме того, в отличие от людей, которые убивают животных, я уже несколько веков никого не лишаю жизни. Сознательно, во всяком случае. Несчастные случаи бывают, но проведенная со мной ночь менее опасна, чем полет на российском вертолете в условиях средней видимости. Люди ведь летают на вертолетах в условиях средней видимости? Летают. Вот и я такой вертолет.

Кроме того, я не считаю, что забираю энергию у кого-то персонально. Человек, который ест яблоко, вовсе не вступает с этим яблоком в личные взаимоотношения, он следует установленному порядку вещей. Я рассматриваю свою роль в пищевой цепочке аналогично. Энергия, которая служит для зарождения жизни, не принадлежит людям. Вовлекаясь в акт любви, человек становится ее каналом, превращаясь из закупоренного сосуда в трубу, которая на несколько секунд соединяется с бездонным источником жизненной силы. Мне нужен только доступ к этому источнику, и все.

– А теперь ляг на животик, детка, – сказал сикх. – Пора заняться кое-чем посерьезнее.

Анальный секс – любимый спорт портфельных инвесторов. У этого есть простое психоаналитическое объяснение – достаточно сравнить тюремный жаргонизм «толкать говно» с выражением «вкладывать деньги», и все станет ясно. Я к анальному сексу отношусь положительно. При нем из мужского организма выбрасывается особенно много жизненной силы, и это лучшее время для сбора энергии.

Отложив книгу, я закрыла глаза и сделала обычную визуализацию – инь-ян, окруженный восемью пылающими триграммами. Затем я представила себя в виде черной половинки этого знака, а сикха – в виде белой. В центре черной половинки зажглась белая точка, а в центре белой – появилась такая же черная. Белая половинка стала темнеть, а черная светлеть, пока они не поменялись местами. Вся энергия ситуации теперь была у меня. На взгляд дилетанта это самый выгодный момент для расстыковки. Но я работаю только по методу «невеста возвращает серьгу» – как его поэтично назвали в Серединном Государстве лет шестьсот тому назад.

Если вы крадете чужую жизненную силу, важно не разгневать небо и духов своей жадностью. Поэтому я позволила ситуации войти в фазу переразвития. Поток энергии остановился, затем повернул назад. Моя визуализация стала быстро меняться: в центре светлой половинки инь-яна возникло черное пятнышко, а в темной появилось такое же белое. И только когда они стали отчетливо видны, я разорвала энергетическую связь и растворила визуализацию в пустоте.

После крупного выигрыша в казино не следует сразу уходить – лучше немного проиграть, чтобы не вызывать в людях злобы. То же и в нашем деле. В древние времена множество лис было убито исключительно из-за жадности. Тогда мы поняли – надо делиться! Небо не так хмурится, когда мы проявляем сострадание и отдаем часть жизненной силы назад. Это может показаться пустяком, но разница здесь – как между воровством и залоговым аукционом. Формально духам в этом случае карать не за что. А совесть все равно не обманешь, поэтому про нее можно не думать.

Поднявшись с кровати, сикх побрел в ванную. Вернувшись, он лег на спину, закурил сигарету и стал расслабленно рассказывать соседней подушке какую-то историю из жизни. Мужчины после коитуса становятся словоохотливыми и добрыми примерно на полчаса, это связано с мозговым выбросом допамина, награждающего за выполненный долг. Я не особо слушала. Мне хотелось дочитать, как ведет себя черная дыра, когда из-за гравитационного коллапса ее диаметр становится меньше горизонта событий.

В этих астрофизических моделях мне чудился эротический подтекст, и у меня зрело убеждение, что Стивен Хокинг пишет не о физике, а о сексе – но не о жалком человеческом соитии, а о грандиозном космическом коитусе, от которого зародилась материя. Недаром ведь по-английски «большой взрыв» звучит так же, как «большой трах» – Big Bang. Все самое сокровенное во вселенной скрыто мраком черных дыр, но в сингулярность нельзя заглянуть, поскольку оттуда, как из спальни с выключенным торшером, не доходит свет... В сущности, думала я, астрофизики те же вуайеристы. Но вуайеристам иногда удается увидеть чужой акт любви в просвете между занавесками, а физики настолько обделены судьбой, что им приходится воображать абсолютно все, глядя в чернильную тьму...

Докурив и договорив, сикх снова принялся за дело – устроился на боку и надолго ушел в работу. Мерный скрип пружин убаюкивал. И я совершила самую глупую оплошность, на которую только способна лиса в рабочее время. Я заснула.

Я, собственно, только клюнула носом и сразу проснулась опять. Но этого было достаточно. Я почувствовала, что контакта с сикхом у меня нет. Подняв взгляд, я встретила его выпученные глаза. Он видел меня, видел как есть, сидящей на стуле со спущенными штанами и торчащим из-за спины хвостом. А такой меня не должен наблюдать никто, кроме зеркал и духов.

* * *

Я первым делом подумала, что передо мной даос-заклинатель. Эта мысль была предельно нелепой, потому что:

1) последний даос, умевший охотиться на лис, жил в восемнадцатом веке.

2) даже если кто-нибудь дотянул бы до нашего времени, он вряд ли сумел бы замаскироваться под бородатого сикха с оксфордским выговором – too freaking much.

3) поскольку я работаю по методике «невеста возвращает серьгу», у даосов нет формального права открывать на меня охоту.

4) даосы никогда не кончают три раза подряд.

Но наш генетический страх перед заклинателями нечисти очень силен, и в минуту опасности мы всегда думаем о них. Как-нибудь я расскажу пару историй об этих типах, тогда мои чувства станут понятнее.

Через секунду я поняла, что никакой это не даос, а просто мой клиент соскочил с хвоста. Зрелище было жуткое. Сикх открывал и закрывал рот, словно рыба на берегу. Потом, пытаясь подчинить себе непослушное тело, он поднял перед собой руки и стал сжимать и разжимать пальцы. Затем издал несколько хриплых стонов и вдруг резво вскочил на ноги.

Тут мое оцепенение прошло, и я кинулась в ванную. Сикх бросился за мной, но я успела запереть дверь перед его носом. В минуту опасности мой ум работает быстро; я сразу поняла, что надо делать.

В каждой ванной комнате «Националя» есть красно-белый шнурок, свисающей из дырочки в стене. Я не знаю, к чему он подключен, но если за него дернуть, через десять секунд в номере зазвонит телефон, а еще через минуту в дверь постучат. Я дернула сигнальный шнур и кинулась назад к двери.

Следующие несколько минут были довольно волнительны. Вздрагивая от толчков, я ждала охрану и считала про себя, стараясь не спешить. Сикх бился в дверь изо всех сил, но мне удавалось сдерживать его без особого труда – мужчина он был некрупный.

Телефон зазвонил на двадцатой секунде. Сикх, естественно, к нему не подошел. Когда через минуту или две удары прекратились, я поняла, что в номере люди. Это было очень кстати – петли уже начинали выворачиваться. Донесся шум опрокидываемой мебели, звон выбитого стекла и неразборчивый крик, похожий на «кали ма!». Кричал сикх. Затем наступила тишина, которую нарушали только далекие гудки машин.

– Все, пиздец, – сказал мужской голос. – Не уберегли.

– Хорошо, сами убереглись, – сказал другой.

– Тоже верно, – ответил первый.

Лучше было дать о себе знать самой, чем дожидаться, пока меня найдут. Я жалобно позвала:

– Помогите!

Дверь открылась.

На пороге ванной стояли два шкафа – темные очки, костюмы, провода телесного цвета, спускающиеся из ушей... Просто культ агента Смита, подумала я. Кстати, была бы отличная религия для служб безопасности – ведь поклонялись римские легионеры Митре.

Один из охранников забормотал себе под нос – я разобрала только «триста девятнадцатый» и «вызов». Он обращался не ко мне.

Насколько я знаю, микрофон у них спрятан за лацканом пиджака, поэтому часто кажется, что они говорят сами с собой. Иногда это выглядит очень смешно. Один раз я видела, как такой громила осматривал женский туалет – распахивал двери в кабинки и говорил нараспев: «Здесь никого... Здесь тоже никого... Окно закрыто выступом стены...» Если б я не знала, в чем дело, могла бы решить, что он грустит о несостоявшейся встрече, отливая свою печаль в ямб.

– За шнур ты дергала? – спросил второй охранник.

– Я, – сказала я. – А где...

Охранник кивнул на распахнутое окно с выбитым стеклом.

– Вон там.

– Он что, – я сделала круглые глаза, – он...

– Да, – сказал охранник. – Как бешеный кинулся, когда нас увидел. Наркотики принимали?

– Какие наркотики? Я уже год здесь работаю. Меня все знают, проблем никогда не было.

– Появились. Чего он от тебя хотел?

– Я даже не поняла, – сказала я. – Хотел, чтобы я ему какой-то фистинг сделала. Я сказала, что не умею, тогда он стал... Ну, в общем, я спряталась в ванной и дернула сигнализацию. А остальное вы видели.

– Да уж. Документы с собой?

Я отрицательно покачала головой. Дашь таким паспорт, назад не получишь.

– Может, я пойду? Пока менты не приехали?

– Куда – пойду? С ума сошла? Ты главный свидетель, – сказал охранник. – Будешь показания давать, чем вы тут занимались.

Это в мои планы не входило. Я оценила ситуацию. Пока передо мной были всего двое, сохранялся шанс замять дело. Но с каждой секундой он уменьшался – я знала, что скоро народу здесь будет полная комната.

– Можно мне в туалет?

Охранник кивнул, и я вернулась в ванную. Действовать следовало быстро, поэтому я не колебалась ни секунды. Спустив штаны, я высвободила хвост, нагнулась и распахнула дверь. Я сделала это резко, и охранники немедленно повернули ко мне лица.

Я считаю, что человек лучше всего раскрывается в ту секунду, когда он уже заметил лисий хвост, но еще не попал под власть внушения. Обычно клиенту хватает времени показать свое отношение к увиденному. Этого достаточно, чтобы понять, с кем имеешь дело.

Ограниченные и пошлые неудачники кривят лицо в гримасу хмурого недоверия. Зато на лицах людей, у которых есть потенциал для внутреннего роста, отражается нечто похожее на удивленную радость.

Один из охранников наморщился. Второй выпучил глаза (видно было даже сквозь очки) и открыл рот, словно ребенок, который увидел обещанную фотографом птичку. Выглядело это очень мило.

Я не могла, конечно, совсем убрать свой отпечаток из их памяти – для этого надо стрелять из пистолета в голову. Я могла только поменять контекст воспоминания – и я внушила им, что они встретили меня в коридоре по пути в номер. Затем я заставила их войти в ванную. Как только за ними закрылась дверь, я подняла с пола книгу Стивена Хаукинга, кинула ее в сумочку, натянула штаны и выскочила в коридор.

На лестнице стоял еще один охранник. Увидев меня, он сделал мне знак подойти. Когда я приблизилась, он провел ладонью по моим ягодицам, заставив меня как можно плотнее вжать между ними хвостик. В другой ситуации он получил бы за это как минимум синячный щипок. Но сейчас было неясно, чем все закончится, и я предпочла шлепнуть его по руке. Он погрозил мне пальцем, а затем этот жест плавно перетек в другой: его большой и указательный пальцы соединились и потерлись друг о друга.

Я поняла. Обычно девушки вроде меня отдают сто долларов на выходе, но тут, в силу форс-минорных обстоятельств, предлагалось осуществить расчет на месте. Я вынула из кошелька бенджаминку, которую охранник подцепил теми же пальцами, которые только что терлись друг о друга. В экономичности этого движения была своеобразная красота – погрозил, напомнил, взял. Ни одного лишнего сокращения мышц. Как говорил японский фехтовальщик Минамото Мусаси, мастера видно по стойке.

Спустившись по украшенной лилиями лестнице, я без приключений выбралась на улицу. Справа от выхода уже собралась толпа, в которой было несколько милиционеров – видимо, там лежал бедняжка сикх. Я пошла в другую сторону и через несколько шагов оказалась за углом. Теперь оставалось поймать такси. Оно остановилось почти сразу.

– Битца, – сказала я. – Конно-спортивный комплекс.

– Триста пятьдесят, – ответил шофер.

Сегодня у него был удачный день. Я прыгнула на заднее сиденье, захлопнула дверь, и такси повезло меня прочь от беды, которая еще пять минут назад казалась неотвратимой.

Мне не в чем было себя упрекнуть, но настроение у меня испортилось. Мало того, что погиб ни в чем не повинный человек. Я потеряла работу в «Национале» – соваться туда в обозримом будущем не следовало. Это значило, что мне придется искать другие виды заработка. Причем прямо с завтрашнего дня – средства были на исходе, и отданная охраннику сотка уже означала бюджетный дефицит.

Один мой знакомый говорил, что зло в нашей жизни могут победить только деньги. Это интересное наблюдение, хотя и не безупречное с метафизической точки зрения: речь надо вести не о победе над злом, а о возможности временно от него откупиться. Но без денег зло побеждает в течение двух-трех дней, это проверенный факт.

Я могла бы разбогатеть, если бы занималась плутовством. Но добродетельная лиса должна зарабатывать только проституцией и ни в коем случае не использовать свой гипнотический дар в других целях – это закон неба, нарушать который не дозволяется. Конечно, иногда приходится это делать. Я сама только что запорошила глаза двум охранникам. Но так себя вести можно только тогда, когда в опасности твоя жизнь и свобода. Лиса не должна даже думать о доверчивых инкассаторах или обществах с ограниченной ответственностью. А если соблазн становится слишком силен, надо вдохновлять себя примерами из истории. Жан-Жак Руссо мог бы купаться в деньгах, а чем зарабатывал всю жизнь? Перепиской нот.

Пристроиться в другую гостиницу было непросто, и в обозримом будущем я видела всего два варианта: панель и интернет. Интернет казался более привлекательным, все-таки он был главным направлением прогресса, и торговать собой на его оптоволоконных панелях было футуристично и стильно. Как интересно, думала я, все без конца рассуждают о прогрессе. А в чем он заключается? В том, что древнейшие профессии обрастают электронным интерфейсом, вот и все. Природы происходящего прогресс не меняет.

Шофер заметил мое мрачное расположение духа.

– Что, – спросил он, – обидел кто, дочка?

– Угу, – сказала я.

Последний раз меня обидел он сам, когда назначил триста пятьдесят рублей за дорогу.

– А ты наплюй, – сказал шофер. – Меня за день знаешь сколько раз обижают? Если бы я все в голову брал, она бы у меня была как воздушный шар с говном. Наплюй, точно говорю. Завтра уже не вспомнишь. А жизнь знаешь какая длинная.

– Знаю, – сказала я. – А как это сделать – наплевать?

– Просто наплюй, и все. Думай о чем-нибудь приятном.

– А где его взять?

Таксист покосился на меня в зеркало.

– У тебя ничего приятного нет в жизни?

– Нет, – сказала я.

– Как так?

– Да вот так.

– Что ж, одно страдание?

– Да. И у вас тоже.

– Ну, – засмеялся таксист, – об этом ты знать не можешь.

– Могу, – сказала я. – Иначе вы бы здесь не сидели.

– Почему?

– Я бы объяснила. Только не знаю, поймете ли вы.

– Ишь ты какая, – фыркнул шофер, – что, думаешь, я глупее тебя? Уж наверно, пойму, если ты поняла.

– Хорошо. Ясно ли вам, что страдание и есть та материя, из которой создан мир?

– Почему?

– Это можно объяснить только на примере.

– Ну давай на примере.

– Вы знаете историю про барона Мюнхгаузена, который поднял себя за волосы из болота?

– Знаю, – сказал шофер. – В кино даже видел.

– Реальность этого мира имеет под собой похожие основания. Только надо представить себе, что Мюнхгаузен висит в полной пустоте, изо всех сил сжимая себя за яйца, и кричит от невыносимой боли. С одной стороны, его вроде бы жалко. С другой стороны, пикантность его положения в том, что стоит ему отпустить свои яйца, и он сразу же исчезнет, ибо по своей природе он есть просто сосуд боли с седой косичкой, и если исчезнет боль, исчезнет он сам.

– Это тебя в школе так научили? – спросил шофер. – Или дома?

– Нет, – сказала я. – По дороге из школы домой. Мне ехать очень долго, всякого наслушаешься и насмотришься. Вы пример поняли?

– Понял, понял, – ответил он. – Не дурак. И что же твой Мюнхгаузен, боится отпустить свои яйца?

– Я же говорю, тогда он исчезнет.

– Так, может, лучше ему исчезнуть? На фиг нужна такая жизнь?

– Верное замечание. Именно поэтому и существует общественный договор.

– Общественный договор? Какой общественный договор?

– Каждый отдельный Мюнхгаузен может решиться отпустить свои яйца, но...

Я вспомнила рачьи глаза сикха и замолчала. Кто-то из сестричек говорил – когда во время неудачного сеанса клиент соскакивает с хвоста, он несколько секунд видит истину. И эта истина так невыносима для человека, что он первым делом хочет убить лису, из-за которой она ему открылась, а потом – себя самого... А другие лисы говорят, что человек в эту секунду понимает: физическая жизнь есть глупая и постыдная ошибка. И первым делом он старается отблагодарить лису, которая открыла ему глаза. А затем уже исправляет ошибку собственного существования. Все это чушь, конечно. Но откуда берутся такие слухи, понятно.

– Что «но»? – спросил шофер.

Я пришла в себя.

– Но когда шесть миллиардов Мюнхгаузенов крест-накрест держат за яйца друг друга, миру ничего не угрожает.

– Почему?

– Да очень просто. Сам себя Мюнхгаузен может и отпустить, как вы правильно заметили. Но чем больней ему сделает кто-то другой, тем больнее он сделает тем двум, кого держит сам. И так шесть миллиардов раз. Понимаете?

– Тьфу ты, – сплюнул он, – такое только баба придумать может.

– И снова с вами не соглашусь, – сказала я. – Это предельно мужская картина мироздания. Я бы даже сказала, шовинистическая. Женщине просто нет в ней места.

– Почему?

– Потому что у женщины нет яиц.

Дальше мы ехали молча.

Бывает такое, чего скрывать – загрузишь человека, и легче становится на душе. Почему так? Ведь ничего от этого не меняется – ни в твоей жизни, ни в чужой. Тайна. Ничего, пускай подумает о главном, это никому еще не вредило.

* * *

Утром на следующий день история с сикхом была в новостях. Я полезла в интернет не за этим, но какой-то наглый червь прописал мне «слухи.ру» в качестве стартовой страницы, и у меня все не доходили руки поменять ее. Я заставила себя дочитать заметку до конца:

...

БИЗНЕСМЕН ИЗ ИНДИИ ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ НА ГЛАЗАХ У СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ

Московская гостиница «Националь» скоро станет в общественном сознании зоной повышенного риска. У москвичей еще не стерся из памяти теракт у ее входа, и вот новое громкое дело: сорокатрехлетний бизнесмен из индийского штата Пенджаб покончил с собой, выбросившись из окна пятого этажа. Так, во всяком случае, утверждают два находившихся с ним в момент трагедии охранника, постоянно работающие в этой гостинице. По их словам, гость из Индии вызвал их, дернув за шнур спецсигнализации, а когда они вошли в номер, безо всякой видимой причины разбежался и выпрыгнул в окно. Смерть при ударе о мостовую наступила мгновенно. Установлено, что незадолго до гибели бизнесмена посещала девушка полусвета. Ведется расследование.

Почему пятый этаж, подумала я, у него ведь был триста девятнадцатый номер. Хотя да, у них такая с понтом европейская нумерация – первые два этажа не считаются, и триста девятнадцатый будет как раз на пятом...

Затем мои мысли переключились на таинственное слово «полусвет». Почему, интересно, не «четверть-свет»? Такой метод словообразования позволил бы математически точно определить глубину женского падения. Наверно, за две тысячи лет у меня образовался серьезный знаменатель...