Неприметный холостяк

Пелам Гренвилл Вудхаус

Неприметный холостяк

Глава I

1

Мы на крыше многоквартирного дома «Шеридан» рядом с Вашингтон-сквер, в Нью-Йорке. Давайте осмотримся. В свое время на этой крыше развернутся бурные события, и неплохо бы заранее познакомиться с местом действий.

Стоит «Шеридан» в самом сердце богемного, артистического квартала. Бросьте камнем из любого окошка, и непременно угодите по голове молодому декоратору по интерьеру или сверхсовременному скульптору, а на худой конец сочинителю новомодных верлибров (правильно, так им и надо). Крыша «Шеридана» – небольшая, уютная, высоко (на десять этажей) взлетевшая над улицей – выложена черепицей и окружена низкой стеной, с одного края которой – железная пожарная лестница. Спустившись по ней в случае крайности, вы окажетесь в открытом зале ресторана «Лиловый цыпленок», одном из многих оазисов огромного города, где, несмотря на «сухой закон», всегда можно, если вас тут знают, доверительно шепнуть несколько слов и получить «чай», особый такой. Сведения полезные, советую запомнить.

На другой стороне крыши, напротив пожарной лестницы, находится строение, именуемое «маленькой холостяцкой квартирой». Это домик с белыми стенами и красной крышей, а его владелец – холостяк, неприметный, но весьма достойный молодой человек по имени Джордж Финч. Родом из Ист-Гилиэда (штат Айдахо), он стал благодаря недурному наследству, доставшемуся ему от дядюшки, неотъемлемой частицей Латинского квартала, только не в Париже, а в Нью-Йорке. Ему не нужно зарабатывать на жизнь, и он, дав волю потаенным желаниям, прикатил в большой город попробовать себя в живописи. С раннего детства ему хотелось стать художником, и он стал им. Правда, пожалуй что, самым дрянным из всех, кто когда-либо брал в руки кисть.

Вот эта штуковина на крыше, похожая на привязной аэростат, – бак для воды, а приземистая продолговатая пристройка, похожая на беседку, – веранда, служащая Джорджу Финчу летней спальней. Растения, похожие на кусты в горшках, и есть кусты в горшках. Крепкий парень с метлой – камердинер Джорджа, его повар, лакей и вообще работник на все руки. Зовут его Муллет.

Импозантный же господин с квадратным подбородком, в роговых очках, сверкающих на солнце как бриллианты, – это Дж. Хамилтон Бимиш собственной персоной, автор знаменитых «Брошюр Бимиша» («Читайте Бимиша, и вы превратите мир в уютную раковину!»). Да, тот самый Бимиш, который столько сделал, чтобы научить жителей Соединенных Штатов наблюдательности, проницательности, предприимчивости, рассудительности, решительности, деловитости, организованности, властности, самоуверенности, напористости, оригинальности – в общем, практически всему, начиная с того, «как выводить цыплят», до умения сочинять стихи.

Любой читатель «Брошюр», увидев автора во плоти, помимо вполне естественного трепета, который охватывает нас, когда мы лицезрим великих, скорее всего удивится, как же он молод! Хамилтону Бимишу шел третий десяток.

Но мозг гения созревает быстро, и те, кто удостоился знакомства с Бимишем в начале его карьеры, утверждают: судя по его повадкам, он знал все, что следует знать, уже в десять лет.

Выбравшись на крышу, Хамилтон сделал несколько глубоких вздохов – носом, разумеется. Потом, поправив очки, бросил мимолетный взгляд на Муллета и, понаблюдав его секунду-другую, поджал губы.

– Все неправильно! – изрек он, качая головой.

Голос у него был резкий и звучный, как и подобает тем, кто властвует над людьми. В сущности, голос этот походил на рев тюленя, просящего рыбы. Услышав его прямо за спиной, Муллет, напряженный как тетива, подскочил дюймов на восемнадцать и нечаянно проглотил жвачку. И то сказать, без предупреждения! Великий мыслитель носил туфли на резине («Они спасают ваш позвоночник!»).

– Все неправильно! – повторил Бимиш.

Уж если Хамилтон Бимиш говорит «Все неправильно!» – значит, так оно и есть, ибо мыслил он ясно, судил смело, без всяких там недомолвок, резал без обиняков.

– Неправильно, сэр? – выговорил Муллет, когда, убедившись, что это не бомба, сумел говорить.

– Неправильно. Неэффективно. Слишком много движений пропадает впустую. От мускульного напряжения, которое вы вкладываете в работу, коэффициент полезного действия – процента шестьдесят три – шестьдесят четыре. Так нельзя. Пересмотрите свою методу. Полисмен тут, случайно, не появлялся?

– Полисмен, сэр?

Хамилтон досадливо прицокнул языком. Да, пустая трата энергии, но даже у экспертов есть чувства.

– Ну да, полисмен! По-ли-цей-ский.

– А вы, сэр, ждете полисмена?

– Ждал и жду.

Муллет откашлялся.

– Ему что-то нужно, сэр? – нервозно осведомился он.

– Ему нужно стать поэтом. И я сделаю из него поэта.

– Поэта, сэр?

– А что такого? Я могу сделать поэта из двух палок и апельсиновой корки. Только бы они тщательно изучали мою брошюру. Этот субъект написал мне, объяснил все обстоятельства и выразил желание развивать свое высшее «я». Меня его случай заинтересовал, и я взялся обучить его по специальной методе. Сегодня он будет обозревать город с крыши, а потом опишет пейзаж своими словами. А я выправлю текст, объясню ошибки. Простенькое упражнение!

– Понятно, сэр.

– Однако он опаздывает на десять минут. Надеюсь, у него основательные причины. А кстати, где мистер Финч? Мне бы хотелось поговорить с ним.

– Мистер Финч вышел, сэр.

– Все время куда-то уходит. Когда его ждете?

– Не знаю, сэр. Все зависит от барышни.

– А, так мистер Финч ушел на свидание с барышней?

– Нет, сэр. Он ушел на нее смотреть.

– Смотреть? – Автор популярных брошюр снова не удержался и прицокнул языком. – Что за чепуха! Никогда не болтай чепухи, это тоже пустой расход энергии.

– Но, мистер Бимиш, это совершенная правда! Он с ней не говорит, а только смотрит на нее.

– Не понимаю.

– Как бы это объяснить?.. Недавно я приметил, что мистер Финч стал… м-м… э-э-э… ужасным привередой.

– Привереда – это кто?

– Ну, разборчивый очень, сэр. Когда выбирает, какой, например, костюм надеть.

– Так и говорите, Муллет, – «разборчивый». Избегайте жаргона. Стремитесь к чистому стилю. Почитайте мою брошюру «Английский язык». Значит, он…

– Разборчив в одежде, сэр. Наденет синий костюм с розоватой искрой, а потом вдруг остановится у лифта, вернется и переоденется в серый. А галстуки, мистер Бимиш! На него просто не угодишь! Вот я и подумал: «Ага! Пахнет жареным!»

– Что вы подумали?

– Пахнет жареным, верно, мистер Бимиш?

– Почему вы употребили эту отвратительную фразу?

– То есть, сэр, я хочу сказать: «Пари держу, он влюбился!»

– И как, выиграли?

– А то, сэр! – Муллет искрился лукавством. – Очень уж меня разобрало, и чего это с мистером Финчем творится? Я и позволил себе вольность, пошел за ним. Проследил до Семьдесят девятой улицы.

– А на Семьдесят девятой?

– А на Семьдесят девятой он стал эдак прохаживаться мимо большущего дома – там дома все такие, большущие. Вышла эта барышня, уставился он на нее, а она мимо проходит. Он посмотрел ей вслед, повздыхал, да и тоже пошел прочь. На другой день я опять позволил себе пройтись за ним, опять то же самое, только на этот раз девушка вернулась из парка, верхом там ездила. Уставился он на нее во все глаза, а она вошла в дом. Тогда он уставился на дом, да так надолго застрял, что мне пришлось уйти, ведь нужно было обед готовить. Это я к чему все: когда придет мистер Финч, зависит от барышни. Если она возвращается, он задерживается на подольше. Так что вернуться он может каждую минуту. А может и до обеда не прийти.

– Муллет, – задумчиво нахмурился Бимиш, – мне это не нравится.

– Нет, сэр?

– Похоже на любовь с первого взгляда.

– Очень даже, сэр.

– Вы читали мою брошюру «Разумный брак»?

– Да знаете, сэр, то одно, то другое… по дому дел полно…

– В этой брошюре я привожу веские аргументы против любви с первого взгляда.

– Вот как, сэр?

– Разоблачаю такую любовь как разновидность психоза. Брачные пары должны создаваться в результате разумного процесса. А что это за барышня?

– Очень привлекательная, сэр.

– Высокая? Низенькая? Крупная? Изящная?

– Изящная, сэр. Такая, знаете, цыпочка…

– Не употребляйте вульгаризмов! Вы хотите сказать, что она низенькая и толстая?

– Нет, что вы, сэр! Какая там толстая! Просто куколка… как бы это?.. Симпампулечка.

– Муллет, я не позволю, чтоб в моем присутствии так определяли человека. Понятия не имею, где вы набрались таких словечек, но у вас отвратительный, ужаснейший лексикон!.. Что еще?

С выражением глубочайшей тревоги камердинер смотрел ему за спину.

– Почему вы гримасничаете, Муллет? – Хамилтон обернулся. – А, Гарроуэй, наконец-то! Вы должны были прийти десять минут назад.

2

Полисмен тронул кепи. Он был долговязый, жилистый и выпирал из своей полицейской формы буграми в самых неожиданных местах, будто у Природы, взявшейся ваять констебля, остались излишки материала – и выбрасывать жалко, но и приладить к месту, не нарушая общего рисунка, не удалось. У него были крупные, узловатые, ярко-алые руки и те самые четыре или пять лишних дюймов шеи, из-за которых человека лишают чести участвовать в конкурсе красоты. Если взглянуть на него под определенным углом, то казалось, будто весь он – одно адамово яблоко. Зато глаза у него были голубые и очень добрые.

– Извините за опоздание, мистер Бимиш, – начал он, – меня задержали в участке. – Он неуверенно вгляделся в Муллета. – Кажется, этого джентльмена я уже где-то встречал.

– Что вы, что вы! – поспешно отрекся Муллет.

– Лицо у вас какое-то знакомое…

– В жизни вас не видел!

– Подойдите сюда, Гарроуэй, – резко перебил их Хамилтон. – Некогда нам терять время на пустую болтовню. – И он повел полицейского к краю крыши. – Так. А теперь опишите, что вы видите? – И он широко раскинул руки.

Взгляд полисмена устремился вдаль.

– Вон вижу – «Лиловый цыпленок». Скоро мы наведем шороху в этом местечке.

– Гарроуэй!

– Сэр?

– Я прилагаю немалые усилия, обучая вас английскому языку. Видимо, мои усилия пропадают впустую.

– Извините, мистер Бимиш, – зарделся полисмен. – Нечаянно сорвалось. Все из-за общения с ребятами, с коллегами моими то есть, в полицейском участке. Они так несдержанны на язык. Я хотел сказать, в ближайшем будущем мы проведем в «Цыпленке» облаву. Нам сообщили, что там, забывая о восемнадцатой поправке, все равно продают алкогольные напитки.

– Оставим «Лилового цыпленка». Я позвал вас сюда, чтобы посмотреть, как вы сумеете своими словами описать открывающийся с крыши вид. Прежде всего поэту следует развивать наблюдательность. Итак, какое он производит впечатление?

Неуверенным взором Гарроуэй окинул горизонт. Взгляд его полз по крышам, убегающим вдаль, к водам Гудзона, посверкивающим на солнце. Он подергал кадыком, как человек, погрузившийся в глубокую задумчивость, и, наконец, заключил:

– Да ничего себе вид. Приятный такой.

– Приятный?! – Глаза Хамилтона сверкнули. Сейчас вам бы и в голову не пришло, что «Дж.» в его имени означает «Джеймс», а некоторые даже звали его когда-то попросту – «Джимми». – Ну, знаете!

– А что, сэр?

– Он – жесткий.

– Жесткий, сэр?

– Жесткий и угрюмый. От него щемит сердце. Поневоле задумаешься, сколько же горестей и низостей таится под этими крышами, и сердце у тебя защемит. Могу сказать сразу: если вы, расхаживая по городу, воспринимаете его как «приятный», современного поэта из вас не получится. Станьте едким и колким, друг мой! Едким и колким!

– Да, сэр. Я постараюсь. Изо всех сил.

– Так возьмите блокнот и набросайте описание того, что видите. А мне надо спуститься к себе, кое-что сделать. Заходите завтра.

– Да, сэр. Извините, сэр, а кто все-таки тот джентльмен? Тот, который крышу подметает? Такое знакомое лицо…

– Это Муллет. Он служит у моего друга Джорджа Финча. Однако при чем тут он? Принимайтесь за работу! Сосредоточьтесь! Сконцентрируйтесь!

– Да, сэр. Конечно, мистер Бимиш!

Полисмен с собачьей преданностью взглянул на мыслителя и, лизнув кончик карандаша, приступил к работе.

А Хамилтон Бимиш, развернувшись на бесшумно-резиновых пятках, проследовал к лестничной двери.

3

После его ухода на крыше «Шеридана» несколько минут царила тишина. Муллет снова взялся за подметание, а офицер Гарроуэй трудолюбиво царапал в блокноте. Решив, очевидно, что пронаблюдал уже все, что можно, он спрятал блокнот и карандаш в глубины мундира и, подойдя к Муллету, подверг того мягкому, но пристрастному допросу.

– Мистер Муллет, – приступил он, – а все-таки я где-то видел ваше лицо.

– Нет, что вы! – с жаром возразил камердинер.

– А может, у вас, мистер Муллет, есть брат?

– И не один, с десяток наберется. Мать, и та не могла различить нас.

– А я сирота! – вздохнул полисмен. – Ни братьев у меня, ни сестер.

– Не повезло.

– Да, такой вот я едкий. Очень колкий и жесткий. А как вы считаете, мистер Муллет, не мог я видеть где-нибудь ваше фото?

– Сто лет не снимался.

– Да, странно! – задумчиво протянул Гарроуэй. – Почему-то, не могу точно сказать почему, ваше лицо ассоциируется у меня с фотографиями.

– Не очень у вас сегодня хлопотный денек, да?

– Я сейчас не на дежурстве. Значит, так: видел я вашу фотографию – и даже в нескольких ракурсах – в одном альбоме…

Теперь не оставалось сомнений, что разговор Муллету неприятен. Слушал он с таким видом, словно его гложет тревога: а как там астма у его любимой тети из пригорода? И уже развернулся, чтобы уйти, когда на крышу вышел молодой человек в сизо-сером костюме.

– Муллет! – окликнул он.

Тот благодарно поспешил к нему, кинув полисмена задумчиво обозревать собственные (заметим, огромные) ноги.

– Да, мистер Финч?

Рассказчик с верной системой ценностей вынужден отметить, что появление Джорджа Финча получало низший балл в сравнении с появлением Хамилтона Бимиша. Бимиш заполнял собой все пространство. Аура авторитетности двигалась перед ним, словно огненный столп перед израильтянами в пустыне. При появлении Дж. Хамилтона Бимиша, еще до того как он заговорит, каждого ударял по мозгам паровой молот, отшибая их напрочь. При появлении Финча ничего подобного не происходило. Внешность его вполне соответствовала сущности – да, неприметный холостяк; в точности такие мелькают в этом городе на каждом шагу. С первого взгляда становилось ясно: ни единой брошюры он не написал, и более того – не напишет никогда. Сложения он, правда, стройного, лицом приятен, но непримечателен. Карие глаза время от времени обретали выражение больной овечки; волосы русые, или, если хотите, светло-каштановые. Увидеть цвет было можно – шляпы на голове у Джорджа не было, он держал ее в руках.

Да, держал, и благоговейно, будто величайшую ценность, что странно, поскольку мы вправе назвать ее никудышной. Нет, возможно, когда-то шляпа и была отличной, но теперь выглядела так, будто на ней хорошенько потоптались, а потом вдобавок еще и попинали ногами.

– Муллет, – распорядился Джордж, окидывая эту реликвию мечтательным взором, – возьмите шляпу и уберите ее.

– То есть выкинуть, сэр?

– Ни в коем случае! Уберите, и очень, очень бережно! У вас есть оберточная бумага?

– Да, сэр.

– Тогда заверните ее поаккуратней и положите на стол в моей гостиной.

– Слушаюсь, сэр.

– Извините, что перебиваю, – проговорил позади вежливый голос, – но не могли бы вы, мистер Финч, уделить мне минутку вашего драгоценного времени?

Офицер Гарроуэй, покинув свой наблюдательный пост, стоял в несколько неловкой позе позади Джорджа. В добрых глазах его светилась застенчивость.

– Простите, что перебиваю, – повторил он.

– Ничего, ничего.

– Я полисмен, сэр…

– Да, я вижу.

– И боюсь, – печально продолжил Гарроуэй, – мне придется выполнить довольно неприятный долг. Очень бы хотелось избежать этого, если б только можно было согласовать такое со своей совестью. Но долг есть долг. Нам, полисменам, мистер Финч, приходится иногда поступать не по-джентльменски.

– Несомненно, – поддакнул Джордж.

Муллет опасливо сглотнул. На лице у него проступило загнанное выражение. Ласково и озабоченно Гарроуэй оглядел его.

– Замечу, – сказал он, – что никакой личной вражды к мистеру Муллету я не питаю. Собеседник он приятный, работник – ревностный, и за наше короткое знакомство с ним я не наблюдал никаких признаков, опровергавших бы такое впечатление. И все-таки мой долг сообщить, что мистер Муллет сидел в тюрьме.

– В тюрьме?

– Но я исправился, – поспешно вставил Муллет.

– Насчет этого ничего сказать не могу, – заметил Гарроуэй. – Говорю только о том, что знаю. Очень возможно, что мистер Муллет, как он утверждает, исправился. Но это не меняет факта, что он отбывал срок в тюрьме. Во исполнение своего долга я вряд ли могу скрыть это от джентльмена, который в данный момент держит его у себя на службе. Как только нас представили, мне сразу показалось знакомым его лицо, а потом я припомнил, что видел его недавно в фотоальбоме преступников в Главном управлении полиции. Возможно, сэр, вам известно, что осужденных преступников вносят в картотеку, то есть фотографируют в различных ракурсах, в начале их срока. Что и было проделано с мистером Муллетом полтора года назад, когда его приговорили за кражи к году тюремного заключения. Могу я поинтересоваться, как мистер Муллет оказался у вас на службе?

– Его прислал мистер Бимиш. Хамилтон Бимиш.

– В таком случае, сэр, мне добавить нечего. – Полисмен склонился перед столь почитаемым именем. – Несомненно, у мистера Бимиша имелись самые достойные причины его рекомендовать. Мистер Муллет уже отбыл срок наказания, сейчас полиция против него ничего не имеет, но я счел своим долгом сообщить вам о его прошлом. Вдруг вам неприятно держать на службе человека с такой биографией. А теперь вынужден оставить вас. Долг обязывает меня вернуться в участок, на службу. До свидания, мистер Финч.

– До свидания.

– До свидания, мистер Муллет. Приятно было познакомиться. Вы, случайно, не встречались в Синг-Синге с молодым человеком по кличке Горилла Джо? Нет? Извините. Он из моего родного городка. Хотелось узнать, как он сейчас.

После ухода Гарроуэя воцарилось долгое молчание. Джордж неловко переминался с ноги на ногу. Он был доброжелательный молодой человек и неприятных сцен не любил.

– Э… Муллет… – начал Джордж и покосился на Муллета. Тот уставился в небо.

– Сэр?

– Нескладно получилось.

– Очень неприятно для всех заинтересованных лиц, сэр.

– Мистер Бимиш мог бы меня предупредить.

– Вероятно, посчитал излишним. Он ведь знал, что я совершенно исправился.

– Да, но все-таки… Э… Муллет…

– Сэр?

– Полицейский говорил о кражах… Как вы их осуществляли?

– Нанимался на службу камердинером, сэр, и выжидал, пока не подвернется удобный случай. А потом, прихватив все, что можно, удирал.

– Вон оно что!

– Да, сэр.

– Хм… Все-таки мистер Бимиш мог хотя бы намекнуть мне. Тонко как-нибудь. О Господи! Наверное, я часто вводил вас в соблазн!

– Случалось, сэр. Но я только рад соблазну. Каждый раз, оставаясь наедине с вашими жемчужными запонками, сэр, я сражался с ним. «Почему бы тебе не украсть их, Муллет? – нашептывал он. – Возьми да укради!» Превосходная, сэр, нравственная тренировка.

– Э… наверное…

– Да, сэр. Жутко вспомнить, на что только меня соблазн не подталкивал. Иногда, когда вы спали, он нашептывал: «Сунь ему под нос губку с хлороформом и сматывайся с добычей!» Представляете, сэр?

– Да…

– Но я, сэр, побеждал. Не проиграл ни одной битвы, с тех пор как нахожусь у вас на службе, мистер Финч.

– И все-таки, Муллет, вряд ли я оставлю вас у себя.

Муллет безропотно склонил голову.

– Я боялся этого, сэр. С той самой минуты, как этот плоскостопый коп вылез на крышу, у меня возникло предчувствие – быть беде. Но я был бы очень вам благодарен, сэр, если б вы переменили решение. Могу заверить вас, я полностью исправился!

– Вера повлияла?

– Нет, сэр. Любовь.

Слово это, по-видимому, затронуло тайную струнку в душе Джорджа. Лицо его утратило суровое, решительное выражение. Он взглянул на собеседника почти растроганно.

– Муллет! Вы влюблены?

– Да, сэр. Ее зовут Фанни. Фанни Уэлч. Она карманная воровка.

– Карманная воровка?

– Да, сэр. Самой высшей квалификации. Стащит часы у вас из кармана так, что вы поклялись бы – она и на ярд к вам не приближалась. Вот это искусство! Но она пообещала мне стать честной, если честным стану я. И я уже откладываю деньги на покупку мебели. Так что очень надеюсь, сэр, что вы передумаете. Меня здорово подкосит, если я сейчас лишусь работы…

– Не следовало бы, конечно… – Джордж собрал лоб в гармошку.

– Так вы не уволите меня?

– Только слабость… да, только слабость…

– Нет, сэр, что вы! Это истинно христианский поступок. Джордж впал в задумчивость.

– Сколько вы уже у меня, Муллет?

– Месяц, сэр.

– И мои жемчужные запонки на месте?

– Лежат, сэр, все в том же ящике.

– Ладно, Муллет. Можете остаться.

– Премного вам благодарен, сэр!

Снова повисла пауза. Заходящее солнце набросило на крыши золотистый ковер. В такой любого человека тянет на откровенность.

– Знаете, Муллет, – произнес Джордж Финч, – любовь – удивительная штука!

– Движет солнца и светила, сэр, как я частенько говорю.

– Муллет…

– Сэр?

– Признаться вам кое в чем?

– Если желаете, сэр.

– Я тоже влюблен.

– Быть не может!

– Вы заметили, Муллет, что я стал очень придирчив в своей одежде?

– Да что вы, сэр! Нет, не обратил внимания.

– Да, я стал придирчив. И тому есть причины. Она живет, Муллет, на Семьдесят девятой улице. Первый раз я увидел ее в ресторане «Плаза» с женщиной, очень похожей на императрицу Екатерину. Вероятно, это ее мать.

– Вполне возможно, сэр.

– Я шел за ней следом, до самого дома. Сам не знаю, почему я все это рассказываю?

– Да, сэр.

– С тех пор я частенько прогуливаюсь у ее дома. Вы знаете, где Семьдесят девятая улица?

– Ни разу там не бывал, сэр.

– К счастью, улица не очень оживленная, не то меня давно бы арестовали как подозрительную личность. До сегодняшнего дня, Муллет, я и словечком с ней не перекинулся.

– А сегодня, сэр, поговорили?

– О да! Вернее, она со мной поговорила. Голосок у нее, Муллет… Так щебечут весной птички.

– То есть мелодичный, сэр?

– Вернее назвать – «небесный»! Все, Муллет, случилось так. Я стоял у ее дома, когда она вышла гулять со скотчтерьером. С меня сорвало ветром шляпу, та покатилась мимо нее, и она ее остановила. Наступила на нее ножкой, Муллет!

– Вот как, сэр?

– Да! На ту самую шляпу, которую вы видите. Наступила! Она! Вот на эту самую шляпу!

– А потом, сэр?

– Из-за переполоха она выпустила поводок, и скотч-терьер удрал за угол, в сторону Бруклина. Я погнался за ним, и мне удалось поймать псинку на Лексингтон-авеню. Шляпа у меня снова слетела, и ее переехало такси. Но поводка я не выпустил и благополучно вернул песика хозяйке. Она сказала – обратите особое внимание на ее слова – она сказала: «О! Спасибо вам большое!»

– Так прямо и сказала, сэр?

– Представляете? Не просто «спасибо» или там «о, спасибо!», а «спасибо вам большое!». – Джордж устремил острый взгляд на своего лакея. – Муллет, ведь это очень знаменательно?

– Да, сэр. Чрезвычайно.

– Если бы она хотела положить конец знакомству, разве она благодарила бы с такой теплотой?

– Ни в коем случае, сэр!

– И это еще не все! Она добавила: «Знаете, он такой шалунишка, правда?» Муллет, вы постигаете всю тонкость этих слов? «Он такой шалунишка» – всего лишь утверждение, но, добавив «правда?», она как бы спросила, а что думаю я. Как бы решила узнать мое мнение. Знаете, Муллет, что я сделаю, когда переоденусь?

– Пообедаете, сэр?

– Какой обед! – передернул плечом Джордж. – Нет! Бывают минуты, когда сама мысль о еде оскорбительна. Мы не животные, Муллет. Как только я переоденусь – а сделаю это со всем тщанием, – я вернусь туда, позвоню в дверь, войду, так вот прямо, и осведомлюсь о собаке: «Как там ваш песик?» Ну и так далее. В конце концов этого требует элементарная вежливость! Эти скотчтерьеры такие изнеженные… Нервные… Никогда не угадаешь, как скажутся на них бурные переживания. Да, Муллет, так я и сделаю. Вычистите костюм, как не чистили никогда!

– Слушаюсь, сэр.

– Подайте мне несколько галстуков. Скажем, дюжину!

– Слушаюсь, сэр.

– А… заходил утром бутлегер?

– Да, сэр.

– Тогда смешайте виски с содовой, да покрепче, – распорядился Джордж. – Что бы ни случилось, сегодня вечером я должен быть в отменной форме.

4

В упоительные мечтания Джорджа, резко выдернув его в реальность, ворвался грохот трехфунтовых гантелей, покатившихся по крыше к нему. Такой дикий, омерзительный грохот обескуражил бы и Ромео. Следом появился Дж. Хамилтон Бимиш, как ни странно, на четвереньках. Твердо веря в здоровое тело, равно как и в здоровый дух, он регулярно проделывал на свежем воздухе получасовую зарядку с гантелями и с лестницы кувыркнулся не впервые.

Вернув себе в три движения, расчетливо-экономных, равновесие, гантели и очки, он узрел Джорджа.

– А, вот и ты! – воскликнул Хамилтон.

– Да, – отозвался Джордж, – и…

– Что это я слыхал от Муллета?

– А что ты слыхал от Муллета?

– Муллет говорит, ты дуришь из-за какой-то барышни.

– Муллет говорит, ты знал, что он бывший заключенный. Хамилтон решил разделаться с пустяком, а уж потом перейти к делу серьезному.

– Ну да, знал. Надеюсь, ты читал мои статьи «Как поступать с исправившимся преступником»? Там я четко изложил, что человек, только что освободившийся из тюрьмы, менее остальных склонен к преступлениям. Все логично! Подумай сам. Если ты пролежал год в больнице после того, как спрыгнул с крыши и расшибся, какой спорт покажется тебе самым отвратительным? Разумеется, прыжки с крыши!

Джордж по-прежнему недовольно хмурился.

– Все это распрекрасно, но как-то неприятно, когда в доме у тебя болтается бывший преступник.

– А, чепуха! Избавляйся от старомодных предрассудков. Тюрьма – своего рода университет, он обучает справляться с трудностями внешнего мира. С моральной точки зрения заключенные – те же студенты. Ты ведь не замечал за Муллетом недостатков?

– Нет как будто.

– Работает он хорошо?

– Да.

– Ничего у тебя не украл?

– Нет.

– Так в чем дело? Выкинь все страхи из головы. И лучше расскажи-ка мне про девушку.

– Откуда ты про нее узнал?

– Муллет рассказал.

– А он откуда узнал?

– Следил за тобой и все видел. Джордж зарделся.

– Нет, каков змей! Сейчас же пойду и уволю его!

– Ничего подобного. Действовал он из чистого усердия и преданности. Заметил, что ты все уходишь куда-то, бормоча что-то себе под нос…

– А я бормотал? – удивился Джордж.

– Еще как! Бормотал и вел себя крайне странно. Естественно, добрый, усердный слуга пошел за тобой, приглядеть, как бы ты не угодил в беду. Он доложил, что большую часть досуга ты проводишь, таращась на какую-то девицу с Семьдесят девятой улицы.

Джордж зарделся еще пуще и помрачнел.

– И что с того?

– Вот и я бы хотел узнать – что с того?

– Почему бы мне на нее не смотреть?

– Но зачем тебе смотреть?

– Затем, – объяснил Джордж, раздувшись точно лягушка, – что я люблю ее!

– Какая чушь!

– Ничего не чушь!

– Ты читал мою брошюру «Разумный брак»?

– Нет.

– Я доказываю, что любовь – эмоция разумная, возникающая из общности вкусов. Разгорается она постепенно, не спеша. Как можно любить девушку, если ты и словом с ней не перемолвился и даже имени ее не знаешь?

– Имя я знаю.

– Каким же это образом ты узнал?

– Пролистал телефонный справочник и узнал, кто живет в доме № 16 на Семьдесят девятой улице. Мне понадобилась целая неделя, потому что…

– Дом № 16 по Семьдесят девятой улице? Уж не хочешь ли ты сказать, что таращился на крошку Молли? На Молли Уоддингтон?

Джордж вздрогнул.

– Да, верно, Уоддингтон. Сигсби X. – Джордж задохнулся от избытка чувств и благоговейно взглянул на друга. – Хамилтон! Хэмми, старик! Ты… ты хочешь сказать, что знаком с ней? Нет, ты правда знаком с ней?

– Разумеется, знаком. И очень близко. Много раз видел ее в ванне.

Джорджа с головы до пят пробрала дрожь.

– Это ложь! Низкая, грязная…

– Когда она была маленькой.

– Ах маленькой? – Джордж немного поостыл. – То есть ты знаешь ее с детства? Значит, ты и сам в нее влюблен?

– Ничего подобного!

– То есть как?! – не веря ушам, переспросил Джордж. – Ты знаешь эту изумительную девушку много лет и не влюблен в нее?

– Вот именно.

Джордж окинул друга ласково-жалостливым взглядом. Единственным объяснением могло быть одно: в Хамилтоне Бимише кроется какой-то изъян. Печально, потому что вообще-то Хамилтон – преотличнейший человек.

– И тебя не охватывало чувство, при одном взгляде на нее, что ради ее улыбки ты готов забраться на небо, сорвать все звезды и бросить к ее ногам?

– Разумеется, нет. Если учесть, что ближайшая звезда находится на расстоянии в несколько миллионов…

– Ладно, – перебил Джордж. – Ладно. Оставим. А сейчас, – попросил он, – расскажи мне о ней. О ее семье, о доме. Какой она была, когда впервые остригла волосы, кто ее любимый поэт, в какую школу она ходила, что она ест на завтрак…

Хамилтон призадумался.

– М-да… Я познакомился с Молли, когда еще была жива ее мать…

– Да она и сейчас жива! Я ее видел. Очень похожа на Екатерину Великую.

– Нет, это ее мачеха. Несколько лет назад Сигсби опять женился.

– Расскажи мне про Сигсби.

Хамилтон Бимиш задумчиво крутанул гантель.

– Сигсби X. Уоддингтон из тех людей, кого в годы созревания мул по голове лягнул. Если мужчины – кости домино, то Сигсби – пустышка. Его невозможно воспринимать всерьез. Во-первых, он мнимый ковбой…

– Мнимый ковбой?

– Да. Это малоизвестный, но быстро размножающийся подвид. Сродни мнимому южанину. Этот любопытный типаж тебе, наверное, знаком.

– Э… вряд ли.

– Ну как же? Разве тебе не приходилось бывать в ресторанах, где играет джаз?

– Да, бывал.

– И наверняка наблюдал, как кто-то из посетителей, испуская дикие вопли, вскакивает на стул и размахивает салфеткой? Как правило, это продавец верхней одежды, какой-нибудь Розенталь или Бекстейн, родившийся в штате Нью-Джерси и южнее Фар-Роквея в жизни не бывавший. Вот это и есть мнимый южанин. Он воображает, будто он с Юга.

– A-а, понятно.

– А Сигсби Уоддингтон – будто с Запада. Вся его жизнь, за исключением одного летнего отпуска, когда он прокатился в Мэн, прошла в штате Нью-Йорк. Однако послушать его – можно подумать, что он ковбой на чужбине. Скорее всего насмотрелся вестернов. То ли причиной Том Микс, киношный злодей, то ли слабый ум Сигсби вконец сломался от кадров, где Уильям Харт целует свою лошадь, – сказать не берусь, но факт остается фактом: он весь в тоске о безбрежных просторах прерий. Желаешь поладить с ним, тебе только и надо упомянуть, что родился ты в Айдахо. Деталь биографии, которую, надеюсь, обычно ты тщательно утаиваешь.

– Непременно скажу! – с жаром заверил Джордж. – Не могу передать, Хамилтон, как я тебе благодарен.

– Не стоит. Все равно пользы от этих сведений нет. Женившись во второй раз, Сигсби Уоддингтон продался в рабство со всеми потрохами. Назвать его нулем и то будет чересчур. Он выполняет все, что прикажет жена, без звука. Добиваться требуется ее расположения.

– А как?

– Никак. Все равно не добьешься.

– Железная дамочка? – тревожно осведомился Джордж.

– Что за выражение! – нахмурился Хамилтон. – Из лексикона Муллета. Мало от чего мыслящий человек содрогается сильнее, чем от его словечек. Тем не менее в определенном смысле это вульгарное прилагательное довольно точно передает суть миссис Уоддингтон. На Тибете существует древнее поверье, будто человечество произошло от женщины-демона и обезьяны. Многое в Сигсби и его жене подтверждает эту теорию. Не хотел бы дурно отзываться о женщине, но бесполезно скрывать, что миссис Уоддингтон – особа наглая, высокомерная, злая, и душа у нее похожа на изнанку замшелого камня. Любит она только богатых и знатных. Кстати, я случайно узнал, что некий английский лорд повадился к ним в дом и за него мачеха и прочит выдать Молли.

– Только через мой труп!

– Это она организует с легкостью. Мой бедный Джордж, – ласково погладил друга гантелей Хамилтон, – ты берешься за неподъемную ношу, пытаешься прыгнуть выше головы. Ты ведь не из отважных Лохинваров. Ты мягкий, застенчивый, робкий, неуверенный в себе. Я бы отнес тебя к белым мышам. Женщине вроде миссис Уоддингтон потребуется минуты две с четвертушкой, чтобы разжевать тебя и выплюнуть… как выразился бы Муллет, – сконфуженно добавил Хамилтон.

– Ей меня не сжевать!

– Хм, не знаю… Она не вегетарианка.

– Я вот подумал: а может, ты введешь меня в дом? Представишь им?

– И твоя кровь обагрит мои руки? Нет и нет!

– Да что ты, какая кровь? Ты так говоришь, словно это не женщина, а банда головорезов. Не боюсь я ее. Ради того, чтобы познакомиться с Молли, – Джордж сглотнул, – я бы и с бешеным быком сразился!

Хамилтон был тронут. И великим людям не чуждо ничто человеческое.

– Хорошо сказано, Джордж. Да, прекрасно сказано! Правда, твою безрассудную непродуманную методу я по-прежнему не одобряю. Тебе не помешало бы прочитать мой «Разумный брак», иначе ты не поймешь любви. Но твоим боевым духом я восхищаюсь. Если так уж хочешь – что ж, ладно, я введу тебя в дом, представлю миссис Уоддингтон. И Бог тебе в помощь…

– Спасибо! Сегодня вечером, хорошо?

– Нет, не сегодня. Сегодня я читаю лекцию о современной драме «Дочерям Минервы». Как-нибудь в другой раз.

– Тогда сегодня пойду, пожалуй, погуляю по Семьдесят девятой улице и… – слабо покраснел Джордж. – Погуляю, в общем.

– Да что толку?

– Могу я хотя бы на дом полюбоваться?

– Молодая кровь! – снисходительно бросил Бимиш. – Молодая кровь!

И, твердо встав на бесшумные подошвы, он мощным рывком вскинул гантели.

5

– Муллет! – окликнул Джордж.

– Сэр?

– Вы уже погладили мой костюм?

– Да, сэр.

– А почистили?

– Да, сэр.

– А галстуки разложили?

– Аккуратнейшим рядком, сэр.

Джордж кашлянул.

– Муллет!

– Сэр?

– Вы помните наш разговор?

– Сэр?

– О молодой леди и… э… а…

– Да, сэр.

– Как я понял, вы ее видели?

– Так, сэр, мельком.

Джордж кашлянул опять.

– Э… правда, она довольно хорошенькая?

– Весьма, сэр. Настоящий симпампончик.

– Вот именно, Муллет.

– Правда, сэр?

– Симпампончик… очень точное слово!

– Я тоже так считаю, сэр.

Джордж кашлянул в третий раз.

– Таблетку от кашля, сэр? – озабоченно осведомился Муллет.

– Нет, спасибо.

– Слушаюсь, сэр.

– Муллет!

– Сэр?

– Знаете, мистер Бимиш – близкий друг этой семьи.

– Подумать только, сэр!

– Он познакомит меня с ней.

– Как хорошо, сэр!

– Ах, Муллет! – мечтательно вздохнул Джордж. – Жизнь прекрасна!

– Для тех, кто любит ее, сэр.

– Что ж, пошли к галстукам!

Глава II

1

В половине восьмого, когда Джордж примерял пятый галстук, в византийском будуаре дома № 16 по Семьдесят девятой улице стояла женщина, меряя шагами пространство. Фраза на первый взгляд противоречивая. «Как это так? – тут же встрепенется придирчивый критик. – Стояла и одновременно мерила шагами пространство?» Ответим: да, такое вполне возможно, если человек взволнован до глубины души. Происходит это следующим образом: вы устраиваетесь на облюбованном местечке и перебираете ногами словно кошка, которая месит лапами каминный коврик. Порой только так сильные женщины и спасаются от истерики.

Миссис Сигсби X. Уоддингтон женщиной была сильной, и настолько, что посторонний мог бы счесть ее тяжелоатлетом. Не то чтобы она была очень высокой, но столь щедро раздалась во все стороны, что на первый взгляд казалась поистине огромной. Ни один театральный зал нельзя было бы назвать полупустым, если там восседала эта дама, а ораторы, если она присутствовала на их выступлении, тешились иллюзией, будто обращаются к подавляющему большинству американского народа. Когда она прикатывала в Карлсбад или еще куда на воды, городские власти нервно сбивались в кучку, гадая, хватит ли этих самых вод.

Полнота ее доставляла немало огорчений ее мужу. Когда он женился на ней, она была вполне стройной и к тому же вдовой покойного П. Хомера Хорлика, Сырного Короля, оставившего ей с десяток миллионов долларов. И чуть ли не все проценты с капитала она растрачивала на калорийную пищу.

Итак, миссис Уоддингтон стояла и мерила шагами пространство, когда дверь открылась.

– Лорд Ханстэнтон, – объявил Феррис, дворецкий.

Образчики мужской красоты, возникавшие до сих пор в этой истории, были не очень высокого уровня, но вошедший сейчас джентльмен резко поднял планку. Высокий, стройный, элегантный, с ясным взглядом голубых глаз (один был увеличен моноклем) и с усиками – такими, знаете, тонко подстриженными, он поистине поражал взор. Костюм его сшит был мастером, а отглажен гением. Галстук – настоящая воздушная белоснежная бабочка, слетевшая прямиком с небес и парившая над запонками воротничка словно над экзотическим цветком! (При виде такого Джордж, трудившийся сейчас над галстуком номер восемь и только что сложивший его вчетверо, взвыл бы от зависти!)

– Вот и я! – объявил лорд Ханстэнтон и, выдержав секундную паузу, добавил: – Что случилось? – точно бы зная, что такой вопрос ожидается.

– Очень любезно, что сумели зайти. – Миссис Уоддингтон повернулась вокруг собственной оси и запыхтела словно загнанный олень, устремившийся к ручью.

– Ах, что вы!

– Я знала, что могу на вас положиться.

– Вам стоит только приказать.

– Вы такой преданный друг, хотя мы и знакомы совсем недавно.

– Так что же случилось? – опять осведомился Ханстэнтон.

К немалому своему удивлению, он отчего-то вдруг очутился в 7.40 там, куда был зван на 8.30. Когда он одевался, позвонил дворецкий миссис Уоддингтон и передал, что хозяйка просит приехать немедленно. Сейчас, отметив ее крайнюю нервозность, лорд понадеялся про себя, что обед не срывается.

– Все хуже некуда!

Лорд Ханстэнтон неслышно вздохнул. Неужели весь обед сведется к холодному мясу и пикулям?

– У Сигсби приступ!

– То есть он заболел?

– Нет, не заболел. Раскапризничался. И надо же этому случиться в такой вечер! Вы потратили столько сил на его совершенствование! Я сотни раз говорила: с тех пор как вы появились у нас, Сигсби стал совершенно другим человеком. Знает про всякие вилки, умеет порассуждать про суфле…

– Я очень рад, если те маленькие подсказки, какие я сумел…

– А когда я беру его на прогулку, он держится с внешней стороны тротуара. И на тебе! Сорвался! Да еще когда у меня званый обед!

– Он буйствует?

– Нет. Впал в угрюмость.

– Из-за чего же?

Миссис Уоддингтон жестко поджала губы.

– На него опять напала тоска по Западу.

– Да что вы!

– Да. Затосковал по великим, безбрежным просторам. Твердит, что восточные штаты – для неженок, а он желает жить там, среди молчаливых каньонов, где мужчина – это мужчина. Если хотите знать мое мнение – кто-то опять подсунул ему дрянную книжонку про Запад.

– И ничего нельзя поделать?

– Можно. Будь у меня время, я б вправила ему мозги. Прекратила б выдавать на карманные расходы, и точка! Но – требуется время! А тут остался всего какой-то час до обеда, такого важного! Приглашены самые богатые и знаменитые люди Нью-Йорка. Гости вот-вот явятся, а Сигсби наотрез отказывается надевать парадный костюм. Твердит, что настоящему мужчине достаточно отрезать бок от подстреленного бизона да зажарить мясо на костре под ночным небом. А мне теперь, хотела б я знать, что прикажете делать?!

Лорд Ханстэнтон раздумчиво покрутил усики.

– Н-да, тупиковая ситуация…

– Я подумала, вот если б вы поговорили с ним…

– Сомневаюсь, что выйдет толк. А на обеде без него не обойтись? – Тогда нас за столом будет сидеть тринадцать человек.

– Понятно… – Лорд улыбнулся. – Придумал! Пошлите-ка к нему мисс Уоддингтон!

– Молли? Думаете, ее он послушает?

– Он очень ее любит.

Миссис Уоддингтон призадумалась.

– Пожалуй, попробовать стоит… Поднимусь наверх, взгляну, одета ли она. Молли очень мила, правда, лорд Ханстэнтон?

– Очаровательна, очаровательна.

– Люблю ее как родную дочку.

– Это видно!

– Хотя, разумеется, я не потворствую ее глупостям. В наши дни столько девушек испорчены глупым потворством…

– О, как верно!

– Я так хочу, лорд Ханстэнтон, чтоб в один прекрасный день она вышла замуж за хорошего человека!

Прикрыв дверь за миссис Уоддингтон, английский пэр несколько минут стоял, погрузившись в глубокие размышления. Скорее всего он прикидывал, когда, самое раннее, удастся получить коктейль. А может, размышлял и над чем покрепче. Хотя что может быть крепче коктейля?

2

Миссис Уоддингтон поплыла наверх и остановилась перед дверью на второй площадке.

– Молли!

– Да, мама?

Миссис Уоддингтон нахмурилась. Сколько раз она просила девочку называть ее «maman»!

Ну да ладно! Это пустяки, сейчас не до того. Она опустилась в надсадно застонавшее кресло. Какой бы сильной миссис Сигсби ни была, она, как и кресло, могла вот-вот сломаться.

– Господи, мама! Что случилось?

– Отошли ее! – шепнула миссис Уоддингтон, кивнув на горничную.

– Хорошо, мама. Джули, вы мне больше не нужны. Я справлюсь сама. Дать воды, мама?

Молли ласково и встревоженно смотрела на мачеху, жалея, что у нее нет ничего покрепче воды. Покойная мать воспитала ее в глупом, пуританском духе, как раньше все старомодные мамаши воспитывали дочерей: каким бы невероятным ни показалось это в наше просвещенное время, Молли, достигнув двадцатилетнего возраста, не пила крепких напитков. Сейчас, глядя на мачеху, хватавшую ртом воздух точно лось, на которого свалилась беда, Молли пожалела, что она не из тех здравомыслящих, современных девушек, которые всегда таскают при себе фляжку, инкрустированную драгоценными камнями.

Хотя ущербное воспитание и не позволило ей стать полезной в минуту нужды, никто не посмел бы отрицать, что даже такая, еще не совсем одевшись для обеда, Молли Уоддингтон все равно на редкость хороша собой. Если б Джордж увидел ее… Если б увидел, то, как и подобает истинному джентльмену, закрыл бы глаза, потому что на этой стадии одевания наряд ее не предназначался для мужского взгляда.

Однако он успел бы заметить, что Муллет еще точнее определил ее, чем ему казалось. Вне всяких сомнений, Молли была именно симпампончиком. Ножки в шелковых чулках сужались к золотистым туфелькам. Синий домашний халатик, отороченный лебяжьим пухом, придерживали тонкие розовые пальчики. Короткие кудряшки обрамляли круглое личико с чуть вздернутым носиком. Глаза у нее были большие, а зубки – маленькие, беленькие, ровные. Сзади на шее виднелась коричневая родинка… Короче, доведись Джорджу взглянуть на нее в эту минуту, он, безусловно, совсем ошалел бы от восторга и, свалившись на бок, затявкал по-собачьи.

Миссис Уоддингтон задышала легче и распрямилась в кресле с тенью былого величия.

– Молли, – спросила она, – ты давала отцу книжки про ковбоев?

– Конечно, нет!

– Ты уверена?

– Абсолютно. Да вряд ли у нас в доме такие вообще есть.

– Значит, он опять улизнул в кино и смотрел эти вестерны…

– Вы хотите сказать?..

– Вот именно! У него опять приступ!

– Сильный?

– Он даже не желает переодеваться к обеду. Говорит, что если этим парням, – миссис Уоддингтон передернуло, – если этим парням не нравится, что он во фланелевой рубашке, так он и вообще не спустится. Лорд Ханстэнтон предложил, чтобы я послала к нему тебя…

– Лорд Ханстэнтон? А он уже пришел?

– Я его вызвала. С каждым днем я все больше и больше полагаюсь на лорда Ханстэнтона. До чего же он милый!

– Да-а? – с сомнением протянула Молли. Лично ей пэр нравился не очень.

– И красивый!

– Да-а?

– А какой воспитанный!

– Наверное…

– Я была бы просто счастлива, – заключила миссис Уоддингтон, – если бы такой человек сделал тебе предложение.

Молли теребила опушку халатика. Не в первый раз тема эта всплывала у них в разговоре. Последняя фраза была, в представлении миссис Уоддингтон, тонким намеком, подпущенным невзначай.

– Однако… – замялась Молли.

– Что?

– Вам не кажется, что он немножечко чересчур чопорный?

– Чопорный?!

– Ну, капельку напыщенный?

– Если ты имеешь в виду, что его манеры безупречны, я вполне с тобой согласна!

– Не очень-то мне нравится, когда у мужчины совсем уж безупречные манеры, – раздумчиво проговорила Молли. – Разве вам не кажется, что человек застенчивый гораздо привлекательнее? – Она поцарапала носком золотистой туфельки каблук другой. – Мне куда больше нравится, – мечтательно продолжила она, – чтобы мужчина был… худенький, невысокий, с красивыми карими глазами и золотистыми-презолотистыми волосами. Он любуется девушкой на расстоянии, оттого что не смеет заговорить с ней. А когда ему наконец-то подворачивается случай, то давится словами, краснеет, ломает пальцы, издает всякие смешные звуки и спотыкается о собственные ноги… Такой, понимаете, ягненочек…

Миссис Уоддингтон грозовой тучей поднялась из кресла.

– Молли! – закричала она. – Кто этот молодой человек?!

– Да никто. Это я просто фантазирую.

– А-а! – облегченно вздохнула миссис Уоддингтон. – А говоришь так, будто его знаешь.

– Вот еще!

– Если какой молодой человек действительно смотрит на тебя издалека и издает смешные звуки, ты должна окатить его презрением.

– А как же, конечно же!

Миссис Уоддингтон опомнилась.

– Однако из-за всей этой чепухи я совсем забыла про твоего отца! Ну-ка быстренько! Надевай платье и отправляйся к нему Если он не спустится к обеду нас за столом будет тринадцать, и весь мой вечер погиб!

– Сейчас, сейчас! А где он?

– В библиотеке.

– Иду.

– А повидаешься с ним, загляни в гостиную и поболтай с лордом Ханстэнтоном. Он там совсем один.

– Хорошо, мама.

– Maman!

– Maman, – послушно повторила Молли. Девушкой она была милой и послушной.

3

Но не только. Молли к тому же умела подольщаться и уговаривать. И лучшим доказательством тому то, что, когда стрелки часов уткнулись в десять минут девятого, краснолицый человечек с торчащими седыми волосами и насупленным лицом прошаркал по лестнице и, приостановившись в холле, пронзил Ферриса взглядом, полным отвращения. Это и был Сигсби X. Уоддингтон, уже полностью (правда, несколько неряшливо) одетый по моде, принятой в светском кругу.

Хронология примечательных событий всегда любопытна, и потому опишем подробно, что в библиотеку Молли зашла без семи восемь, подольщаться и уговаривать начала точно без шести минут сорока семи секунд восьмого. В семь пятьдесят четыре Сигсби начал сдаваться, в семь пятьдесят семь оборонял последний окоп, а в семь пятьдесят девять, клянясь и божась, что ни в жизнь не согласится, капитулировал.

Подробно приводить доводы, выдвинутые Молли, нет надобности. Достаточно сказать: если у человека не каменное сердце, а к нему приходит дочка и заявляет, что с нетерпением ждала званого обеда, специально надела новенькое платье, а потом добавляет, что без него все удовольствие, конечно же, пойдет прахом, то человек этот непременно уступит. У Сигсби сердце было не каменное. Правда, многие достойные уважения судьи отмечали, что голова у него точно из бетона, но сердце не порочил еще никто. Точно в восемь он перебирал парадную одежду. А сейчас, в десять минут девятого, стоял в холле, пронзая Ферриса уничижительным взглядом, и в мыслях у него бродило: Феррис – разъевшийся кабан.

А в мыслях у Ферриса мелькнуло: показываться гостям в этаком галстуке стыдновато все-таки. Но мысли не слова. Вслух же Феррис почтительно осведомился:

– Коктейль, сэр?

А Сигсби ответил:

– Тащите скорее!

Наступила пауза. Уоддингтон, все еще не умиротворенный, смотрел все так же пасмурно. Феррис, вновь обретя гранитную невозмутимость, отдался привычным мыслям о шропширской деревушке, где он служил дворецким первые, счастливые годы.

– Феррис? – наконец окликнул его Уоддингтон.

– Сэр?

– Доводилось ли вам бывать на Западе?

– Нет, сэр.

– А хотелось бы вам туда?

– Нет, сэр.

– Это почему же? – обиделся Уоддингтон.

– Мне кажется, сэр, в западных штатах Америки ощущается недостаток комфорта и бытовое обслуживание оставляет желать лучшего.

– А ну, дорогу! – взревел Уоддингтон, устремляясь к парадной двери.

Все здесь душило его. Ему требовался воздух. Он жаждал, пусть хоть несколько коротких мгновений, побыть наедине с молчаливыми звездами.

Было бы бесполезно отрицать, что Сигсби X. Уоддингтон находится в опасном настроении. История наций свидетельствует: самые бурные восстания происходят в странах, народы которых угнетали наиболее жестоко; верно это и в отношении отдельных личностей. В короткие моменты случайной ярости нет человека страшнее, чем муж-подкаблучник. Даже миссис Уоддингтон признавала, что, как бы ни был всевластен ее контроль над ним, в минуты приступов он становится свирепым словно слон-отшельник. Она старалась не попадаться ему на глаза, пока не минует ярость, а уж потом сурово наказывала.

Мрачный стоял Сигсби у дома, глотая бензиново-пыльную смесь, сходившую в Нью-Йорке за воздух, и глядя на жалкое подобие звезд, какое мог предоставить ему Восток. Глаза его метали молнии, и он вполне был готов к убийствам, хитростям и злодействам. Молли ошибалась, книжицы о ковбоях в доме водились. У Сигсби Уоддингтона имелся личный запасец, запертый в секретном ящике, и с раннего утра он не выпускал из рук «Всадников Полынного штата», а днем вдобавок исхитрился улизнуть в кино на Шестой авеню, где показывали фильм «Эта крошка с ранчо» с Хендерсоном Гувером и Сарой Свелт. Сигсби, стоявший на тротуаре в своем лучшем костюме, походил на лакея из бродвейского спектакля, но в сердце своем ему грезилось, что на нем – кожаные ковбойские штаны, ковбойская шляпа стетсон, а люди зовут его «Крутой Том».

Когда к тротуару подкатил «роллс-ройс», мистер Уоддингтон отступил на пару шагов. Из машины выбрался толстяк и помог вылезти даме, размеров совсем уж необъятных. Уоддингтон узнал их – мистер и миссис Брустер Бодторн. Новый гость был первым вице-президентом «Объединенных Зубных Щеток» и купался в деньгах.

– Бр-р! – прорычал хозяин; отвращение пробрало его до костей.

Пара исчезла в доме. Вскоре подкатил еще один «роллс-ройс», а за ним «испано-сюиза». Вышел «Объединенный Поп-корн» с женой, а потом «Говядина» с дочкой стоимостью восемьдесят, а то и сто миллионов.

– Доколе? – простонал Уоддингтон. – Доколе?

И тут, когда дверь его дома закрылась, он заметил – буквально в нескольких шагах от себя – молодого человека, который вел себя крайне странно.

4

Причиной странного поведения было то, что застенчивый Джордж не умел подчинять поступки свету чистого разума. Обычный молодец, толстокожий, с нахальной физиономией и непробиваемой наглостью армейского мула, решись он зайти к девушке и справиться о здоровье ее песика, двинулся бы напролом – поддернул манжеты, поправил галстук и, поднявшись с ходу на крыльцо, ткнул кнопку звонка. Действовать так прямолинейно было чуждо натуре Джорджа.

У него были иные методы. Да, иные. Он стройный и по-своему красивый, но совсем, совсем иной. Для начала Джордж постоял минут десять на одной ноге, пожирая глазами дом. Потом, словно дружеская рука всадила штык дюйма на три ему в ногу, метнулся ошалелым рывком вперед. Осадив себя у самого крыльца, он попятился шага на два и вновь застыл неподвижно. Через несколько секунд штык вонзился снова, и Джордж бойко взбежал по ступенькам, но тут же мигом скатился обратно на тротуар. Когда хозяин дома решил заговорить с ним, Джордж расхаживал мелкими кругами, приборматывая что-то себе под нос.

Сигсби Уоддингтон находился не в том настроении, чтобы любоваться подобным зрелищем. Такие действия, горько сетовал он, совершаются только на прогнившем Востоке. Там, на Западе, мужчины – это мужчины, они не вытанцовывают перед крыльцом. Возьмем Вентерса из «Всадников Полынного штата». Вот пожалуйста: «Он стоял, высокий и прямой, расправив широкие плечи, мускулы на руках играли, а в глазах полыхало синее пламя вызова». Как же отличается от него этот слабоумный юнец, вполне довольный тем, что растрачивает весну своей жизни на идиотские игры!

– Эй! – резко крикнул он, застигнув Джорджа врасплох – тот как раз выполнял стойку на одной ноге.

Джордж потерял равновесие и наверняка свалился бы, не вцепись он, очень находчиво, Уоддингтону в левое ухо.

– Извините, – пробормотал он отцепляясь.

– Что толку в извинениях? – проворчал пострадавший, нежно ощупывая ухо. – Какого дьявола вы тут вытворяете?

– Я в гости…

– Что-что?

– Я пришел сюда с визитом… в этот дом…

– Какой еще дом?

– Вот этот. Номер 16. К Сигсби X. Уоддингтону.

Уоддингтон взглянул на него с нескрываемой враждебностью.

– Вон как? Тогда, может, вам интересно, что я и есть Сигсби X. Уоддингтон и знать вас не знаю. Да!

Джордж судорожно глотнул.

– Вы Сигсби X. Уоддингтон? – благоговейно пролепетал он.

– Он самый.

Джордж уставился на отца Молли точно на прекраснейшее произведение искусства – скажем, на несравненное полотно, за которое дерутся любители живописи и которое в конце концов достается доктору Розенбаху за триста тысяч долларов. Это даст читателю приблизительное представление о том, что способна творить любовь: ведь если взглянуть на Сигсби X. Уоддингтона спокойно и беспристрастно, то обнаружится, что смотреть-то особо не на что.

– Мистер Уоддингтон, – проговорил Джордж, – я горд! Я счастлив!

– Вы – что?

– Горд и счастлив.

– Чего это? – неприветливо буркнул Сигсби.

– Мистер Уоддингтон, а между прочим, я ведь родился в Айдахо.

Немало есть описаний того, как усмиряет океанские волны вылитое на них масло, и документально зафиксировано, что святой Грааль, скользящий вдоль радуги, утишал бурные страсти молодых рыцарей, но еще ни разу, с самого начала писаной истории, не случалось столь внезапной перемены от враждебности к лучащейся благожелательности. Когда приведенные выше слова волшебным заклинанием достигли ушей Сигсби, он мгновенно забыл, что его уху здорово досталось от цепких пальцев незнакомца. Ярость испарилась будто роса под лучами солнца. Он рассиялся улыбками и с отеческой нежностью схватил Джорджа за рукав.

– Вы правда с Запада? – вскричал он.

– Да.

– Из райского штата? С великого, чудесного Запада, с тех вольных просторов, где мужчины дышат воздухом свободы?

Ист-Гилиэд Джордж описал бы не совсем в таких тонах. Унылый городишко, где не хватало воды, а киоск с содовой был самым паршивым в Айдахо, но тем не менее согласно покивал.

– Запад! – Уоддингтон смахнул слезу. – Да ведь он мне как мать родная! Какие просторы!.. Какие вершины!.. Цветы… холмы…

Джордж подтвердил: да, все так и есть.

– Таинственный сумрак равнин, дрожащее золотое марево…

– Ах! – вздохнул Джордж.

– Тускло освещенные верхушки елей!.. Осины, клонящиеся под ветром как волны в бурю!..

– И не говорите!.. – вставил Джордж.

– Буйный шум дубовых лесов, проблески огня!..

– О! А! Э!

– Вот именно! Нам с вами нельзя сразу расстаться. Нам есть о чем потолковать. Заходите! Приглашаю вас на обед.

– Сейчас?

– Прямо в эту самую минуту. К нам пожаловали с десяток паршивых миллионеров, да черт с ними! Плюнуть и растереть! А после обеда улизнем ко мне в кабинет и уж там поболтаем вволю!

– А миссис Уоддингтон не станет возражать против неожиданного гостя?

Уоддингтон напыжился и размашистым жестом похлопал себя по груди.

– Ха! Как тебя зовут? Финч? Слушай, Финч, неужели я похож на подкаблучника, которым командует жена?

Именно на подкаблучника он и походил, но не тот был момент, чтобы высказываться откровенно.

– Очень любезно с вашей стороны…

– Любезно? Хо-хо! А если б я мчался верхом по этим бескрайним прериям и меня настигла гроза рядом с твоим ранчо, разве ты стал бы колебаться? Любезно – нелюбезно! Сказал бы попросту: «Давай заходи, старина! Мой дом – твой дом!» И все.

Уоддингтон достал ключ.

– Феррис, – распорядился он в холле, – прикажите этим растяпам на кухне, пусть поставят еще один прибор. Ко мне заскочил перекусить мой приятель с Запада.

Глава III

1

Безупречная хозяйка старается ни при каких обстоятельствах не выказывать замешательства, прикладывая максимум усилий, чтобы в минуты испытаний вести себя отважно, как индеец на костре. И все-таки в миг, когда миссис Уоддингтон увидела Сигсби, вводящего в гостиную Джорджа, и услышала, как муж объявляет звенящим голосом, что этот прекрасный сын западных прерий заглянул к ним пообедать, она дрогнула.

Правда, быстро оправилась. Все женское в ней подталкивало ее схватить Сигсби за оттопыренные уши и трясти, пока голова не отскочит, но она переборола соблазн. Постепенно остекленевший взор утратил глянец мертвой рыбины, она улыбнулась улыбкой Смерти в поэме, «жуткой призрачной усмешкой», и с напускной любезностью протянула Джорджу подрагивающую руку, вместо того чтоб влепить мужу оплеуху этой самой ручкой от всей души.

– Как ми-и-ило! – пропела миссис Уоддингтон. – Очень, очень рада, что сумели зайти к нам, мистер…

Она приостановилась, и Джордж, уставившись на нее замутненным взором, сообразил – она хочет узнать его имя. Он бы с радостью ей сообщил, но, как на грех, сам начисто забыл, как его зовут. В мозгах смутно брезжило что-то там на «Ф», а может, и на «Д», но дальше зияла пустота.

А все оттого, что, пожимая руку хозяйке, Джордж краем глаза заметил Молли.

Девушка была в новом вечернем платье – это о нем она с таким чувством толковала отцу в их недавнем разговоре, – и Джорджу почудилось, будто с глаз его упала пелена и он видит ее в первый раз. Он и прежде смутно догадывался, что у нее вроде как есть руки, плечи и волосы, но только сейчас разглядел – да, они действительно есть! И руки, и плечи, и волосы – в самом глубоком, священном смысле этих слов. Словно богиня сбросила покрывало. Словно ожила прекрасная статуя… Словно… Ну, в общем, передать мы хотим одно: Джордж Финч был потрясен. Глаза у него округлились до размеров блюдец, кончик носа задергался как у кролика, а кто-то невидимый принялся окатывать ему спину ледяной водой.

Миссис Уоддингтон, окинув его долгим пристальным взглядом, от которого на лбу у бедняги выступила испарина, отвернулась и завела разговор с содовым королем. Особо пылкого желания узнать фамилию Джорджа она не испытывала, а вот на надгробном камне она прочитала бы ее с превеликим удовольствием.

– Обед подан! – провозгласил Феррис, появляясь бесшумно, будто джинн, вызванный волшебной лампой.

Джорджа увлек поток миллионеров. Он все еще слабо сглатывал, пытаясь что-то выговорить.

Нет большей неловкости для человека застенчивого и впечатлительного, чем званый обед, когда чутье нашептывает ему, что гость он на нем нежеланный. В данном случае это нашептывало не только чутье, но и взгляды миссис Уоддингтон, которые она периодически метала, превращая Джорджа в бесформенную пульпу, подгадывая как раз те моменты, когда ему казалось, что, если б с ним обходились мягче и ласковей, он в конце концов воспрянул бы духом.

Взгляды эти, будто вода из термоса, то становились обжигающе горячими, то пронзали ледяным холодом. Джордж наткнулся на один из них за супом, и ему показалось, это его обдал самум в африканской пустыне. Потом взгляд просверлил его, когда он пытался проглотить кусочек рыбы, и ему почудилось, будто он на полюсе, где неожиданно завихрилась снежная буря. Но, обдавал ли взгляд холодом или жаром, в нем неизменно присутствовало болезненное отвращение. И оно, чувствовал Джордж, не исчезнет, как бы он ни старался. Такой взгляд, пожалуй, поразил бы и Сисара, заметь он его случайно, еще до того, как Иаиль, жена Хевера, начала примериваться гвоздем к его голове. Да, друга Джордж приобрел, но одного, не двух.

Словом, нам нечего сообщить о лепте, внесенной Джорджем в пиршество остроумия на этом званом обеде. Он не порадовал гостей эпиграммой, не развлек и забавным анекдотцем. Единственное слово он обронил одному из лакеев, и было оно «…херес, пожалуйста», хотя на самом деле Джордж всегда предпочитал рейнвейн.

Но даже и в ситуации более благоприятной сомнительно, чтобы Джордж стал душой общества. При подборе гостей миссис Уоддингтон ограничилась богачами, а беседа богачей хотя по-своему и занимательна, но все-таки несколько специфична для человека не их круга.

За супом гость, походивший на карикатуру капиталиста в социалистической газете, заметил, как он рад, что «Вестинхаус коммон» опять пошли на повышение. Второй, который вполне мог бы сойти за его брата-близнеца, согласился: да, акции очень недурно подскочили перед закрытием биржи; падение же «Уобэш Преф. А» до 73 и 7/8 достойно сожаления. Однако весьма неплохо выглядят «Ройял датч ойл ординарис» на отметке 54 и 3/4.

За рыбой Говядина взялся рассказывать остроумную, хотя несколько растянутую историю о боливийских концессиях, суть которой сводилась к тому, что один боливийский синдикат, выкупив у боливийского правительства землю и перспективные концессии, теперь станет именоваться «Боливийская концессия лтд.», а капитал их составит миллион долларов, заключенный в двухстах тысячах акций А по пять долларов и двухстах тысячах акций В по полдоллара, и так как никаких выплат не будет, то продавцу выделили в компенсацию все акции В. Рассказчик вел к тому, что акции эти должны получить половину всей прибыли и, при распределении активов, уравняются с акциями А.

История прошла хорошо, беседа оживилась. Добродушно поворчали насчет эластичности кредита, предоставляемого коммерческими банками, и кто-то вызвал смешок, хитро намекнув на резервный фонд, противостоящий обращению акций и совокупным депозитам. Что касается дополнительной ответственности держателей акций, тут разгорелся спор, но обстановка, уже накалявшаяся, несколько разрядилась, когда миссис Уоддингтон подала сигнал и дамы вышли из комнаты. Подали кофе, задымились сигары. Магнаты сбились на одном конце стола, вокруг мистера Уоддингтона. Но тот ловко выскользнул от них и подошел к Джорджу.

– Там у нас, на Западе, – оглушительным шепотом сообщил он, злобно сверля взглядом Объединенные Зубные Щетки, который завел разговор о предстоящей Межконтинентальной конференции в Сент-Луисе, – ему бы выстрелили под ноги, и все дела!

Джордж поддакнул.

– Ох уж эти мне жители Востока! – вздохнул Уоддингтон.

Джордж признался, что и для него такое утомительно.

– Как подумаешь, – продолжал Уоддингтон, – что в этот самый миг где-то в Аризоне или Юте сильные мужчины пакуют седельные сумки, закрепляя их к седлам, то прям и не знаешь, смеяться или плакать. Верно?

– Куда уж вернее!.. – подтвердил Джордж.

– М-дэ… м-дэ… Сплавлю-ка я сейчас всех этих пузанов наверх, а мы с тобой улизнем в мой кабинет и наговоримся от души!

2

Ничто так не портит доверительной беседы между новыми друзьями, как склонность к молчаливости со стороны старшего, и, стало быть, очень удачно получилось, что, когда Сигсби уселся напротив Джорджа в своем кабинете, дурманящее влияние книжек и щедрые возлияния разбудили в нем болтливость. Он достиг стадии, когда мужчины начинают бранить своих жен. Постучав Джорджа по коленке, он уведомил нового друга, что ему очень нравится его лицо, и приступил к жалобам.

– Уинч, ты женат?

– Финч, – поправил Джордж.

– Как это – Финч? – удивился Уоддингтон.

– Фамилия у меня такая.

– И что?

– А вы меня назвали Уинч.

– Почему?

– Наверное, решили, что так меня зовут.

– Как?

– Уинч.

– Но ты только что назвался – Финч!

– Ну да, я и говорю…

Уоддингтон снова постучал его по коленке.

– Юноша, возьми себя в руки. Если ты Финч, так и говори. Не по душе мне такие увертки! Ковбои так не поступают! Эти тут, на Востоке, сами не знают, чего им надо. Да что с них взять! Больные почки, вдов, сирот обижают… Если ты Пинч, так и признайся. Сам знаешь: да – так да, а если нет, то нет! – сурово наставлял Уоддингтон, поднося зажженную спичку к авторучке, которую – как случается с лучшими из нас в минуты бурных чувств – ошибочно принял за сигару.

– В общем нет.

– Что – нет?

– Не женат.

– А разве я говорил, что ты женат?

– Вы спросили, женат ли я.

– Да?

– Да.

– Ты уверен? – уточнил Уоддингтон.

– Вполне. Сразу, как только мы сели, вы спросили, женат ли я.

– А ты что сказал?

– Нет, не женат.

Уоддингтон вздохнул с превеликим облегчением.

– Ну наконец-то мы все и выяснили. И чего ты топтался вокруг да около, понять не могу! Так вот что я тебе скажу, Пинч, и скажу серьезно, я ведь старше, мудрее, красивее. – Уоддингтон задумчиво попыхтел авторучкой. – Вот тебе мой совет, Пинч. Позаботься, чтоб денежки твои, когда ты женишься, остались при тебе, и держи их покрепче. Нельзя вечно клянчить у жены! У мужчины свои расходы. Возьми, к примеру, хоть меня. Когда женился, я был богат. У меня водились собственные деньги, и меня все любили. А уж щедрый я был, нет слов! Купил жене – это я о первой – жемчужное ожерелье. Пятьдесят тысяч отвалил!

Он вскинул на Джорджа блестящие глаза, а тот, почувствовав, что от него ждут комментариев, заметил, да, такой подарок делает ему честь.

– Честь тут ни при чем. Тут денежки требовались. Наличные. Пятьдесят тысяч. И что дальше? Женился я снова и потерял все свои деньги. Вот и завишу от второй жены. Да, Уинч, перед тобой разоренный человек! Признаюсь тебе, Пинч, еще кое в чем. Этого я никому не говорил и тебе не сказал бы, да уж очень ты мне нравишься. Я не хозяин в своем собственном доме!

– Неужели?!

– Да-да! Не хозяин! В собственном доме! Я желаю жить на великом, славном Западе, а жена настаивает, чтобы мы оставались на Востоке, где человеку губят душу. И еще… – Запнувшись, Уоддингтон досадливо осмотрел авторучку. – Чертова сигара! На раскуривается никак! – раздраженно пожаловался он.

– Мне кажется, это ручка.

– Ручка? – Прижмурив один глаз, Уоддингтон проверил это сообщение и обнаружил, что оно верно. – И то! – с угрюмым удовлетворением согласился он. – Вот скажи мне, разве на Западе такое возможно? Просит человек сигару, а ему подсовывают ручку! Ни честности, никакого понятия о добросовестной…

– Мисс Уоддингтон была так красива за обедом, – заметил Джордж, робко затрагивая предмет, близкий его сердцу.

– Да, Пинч, – не сбился с темы Уоддингтон, – жена меня обижает.

– Как ей идет стрижка! Просто чудо!

– Не знаю, заметил ты за обедом типа с тупой такой физиономией и с усиками вроде зубной щетки? Лорд Ханстэнтон. Изводит меня всякими этикетами.

– Очень любезно с его стороны, – не к месту заметил Джордж.

Уоддингтон ожег собеседника таким взглядом, что тот мигом понял свою ошибку.

– Ничего себе – любезно! Да это самая настоящая наглость! Привязался хуже чумы! В Аризоне бы такого не потерпели. Запустили б ему в постель скунса-другого, и весь разговор! К чему мужчине этикет? Если мужчина храбр, честен и бесстрашно смотрит миру в глаза, велика важность, если он возьмет не ту вилку!

– Вот именно!

– Или нахлобучит не ту шляпу.

– Мне особенно понравилась та шляпка мисс Уоддингтон, которая была на ней в первый раз, когда я ее увидел, – мечтательно поделился Джордж. – Из мягкой такой ткани, бежевая и…

– Моя жена… то есть вторая – первая, бедняга, умерла, – прямо прилепила ко мне этого Ханстэнтона! По финансовым причинам, черт его дери, я не имею возможности заехать ему по носу. А надо бы, ах как надо бы! Догадайся, что теперь она забрала себе в голову?

– Представить не могу.

– Желает, чтоб Молли вышла замуж за этого субъекта.

– Я бы не советовал! – вскинулся Джордж. – Нет и нет! Ни в коем случае! Англо-американские браки редко бывают счастливыми.

– Я человек широких взглядов и крайне чувствительный, – как бы кстати, а на самом деле ни к тому ни к сему, вплел Уоддингтон.

– А кроме того, мне не понравилась его внешность.

– Чья это?

– Лорда Ханстэнтона.

– Не напоминай мне про этого субъекта, он у меня в печенках сидит!

– У меня тоже, – согласился Джордж. – Вот я и говорю…

– Хочешь, открою тебе кое-что?

– Да?

– Вторая моя жена – заметь, не первая! – желает, чтоб Молли вышла за него замуж! Ты заметил его за обедом?

– Да, – терпеливо подтвердил Джордж. – И мне не нравится его внешность. Мне он показался холодным и злобным. Из тех мужчин, которым ничего не стоит разбить сердце юной увлекающейся девушке. Мисс Уоддингтон нужен муж, который отдаст ей все! Пожертвует чем угодно, только бы порадовать ее! Который будет обожать ее, возведет на пьедестал, из кожи вылезет ради того, чтобы дать ей счастье!

– Жена у меня к тому же полновата, – заметил Уоддингтон.

– Прошу прощения?

– Толстая чересчур.

– У мисс Уоддингтон, осмелюсь сказать, на редкость изящная фигурка!

– Слишком много ест и не двигается, вот в чем беда. Ей бы пожить с годик на ранчо да поскакать верхом по прериям…

– Как-то на днях я случайно увидел мисс Уоддингтон в костюме для верховой езды. До чего же ей идет, просто восхитительно! Очень многие девушки попросту нелепы в бриджах, но только не она! Бриджи подчеркивают необыкновенную, я бы даже сказал – мальчишескую, легкость ее осанки! По-моему, одно из главных…

– И поскачет! – взорвался Уоддингтон. – Еще как! Я человек женатый, Линч, женатый дважды – первая моя жена, бедняжка, уже умерла, – и могу дать тебе полезный совет. Чтобы иметь власть над женой, мужчине требуется полная финансовая независимость. Без толку пытаться подчинить жену если через пять минут приходится клянчить у нее на сигару. Полная финансовая независимость, Минч, – вот главное. И скоро я ее добьюсь. Недавно я наскреб некоторую сумму – какими способами, распространяться не будем – и купил большой пакет акций в Голливудской кинокомпании. Слыхал? Это в Калифорнии. Не слыхал, так услышишь. Компания разрастается, скоро я сделаю огромное состояние!

– Кстати, о кино, – живо откликнулся Джордж. – Не стану отрицать: многие актрисы необыкновенно красивы, но им недостает – да-да, недостает! – врожденной чистоты. Для меня мисс Уоддингтон…

– Огромный отхвачу куш!

– Сразу видишь, что она…

– Тысячи и тысячи долларов. А уж тогда…

– Поэт писал про одну девушку: «ступила робкой ножкою на грань, где встретились река и ручеек, прекраснейшее место…».

– Да, и тесто тоже, – согласно покивал Уоддингтон, – но самая большая беда – сладкое. Если женщина запихивает в себя столько пудингов, например хоть сегодня, так обязательно наберет вес. Уж сколько ей твердил…

Что мистер Уоддингтон намеревался сказать, навсегда останется еще одной тайной истории. Едва он набрал воздуха, как приотворилась дверь и на пороге возникло лучистое видение. Хозяин оборвал фразу на середине, а сердце гостя, кувыркнувшись три раза, стукнулось о передние зубы.

– Мама просила посмотреть, что с тобой, – сказала Молли.

Уоддингтон постарался приосаниться и совсем немного не дотянул до благородного, достойного вида.

– Ничего, душенька, со мной не сталось. Урвал минутку спокойно побеседовать с моим молодым другом…

– Папочка! Какие могут быть сейчас беседы? В доме полно важных гостей.

– Подумаешь! Важные! – фыркнул Уоддингтон. – Сборище отвратных пузанов. Там у нас, на Западе, их вмиг бы линчевали за один внешний вид!

– Особенно тобой интересовался мистер Брустер Бодторн. Он хочет сыграть с тобой в шашки.

– А ну его к лешему! – величаво изрек Уоддингтон.

Молли, обняв отца за шею, ласково его поцеловала, что исторгло у Джорджа страдальческий всхлип, похожий на захлебывающийся вскрик тонущего пловца.

– Папочка! Не капризничай. Ступай наверх и будь с ними полюбезнее. А я останусь здесь и развлеку мистера…

– Его имя – Пинч, – подсказал Уоддингтон, нехотя поднимаясь и направляясь к двери. – Познакомились с ним на тротуаре. В штате, где мужчины – это мужчины. Попроси, пусть расскажет тебе про Запад. Заслушаешься! Очень, очень занимательно. Прямо заворожил меня своими историями. Решительно заворожил. А меня зовут, – несколько непоследовательно заключил он, нашаривая дверную ручку, – Сигсби Хорейшо Уоддингтон. И плевать мне, пусть хоть весь свет про то знает!

3

Главный недостаток человека застенчивого – то, что в кризисные минуты жизни он абсолютно не походит на того смелого и предприимчивого храбреца, каким рисуется себе в одиноких мечтаниях. Джордж Финч, очутившись в ситуации, какой так часто жаждал – наедине с нею, – почувствовал, что истинное его «я» подменил какой-то неуклюжий дублер.

Тот, кого он знал по захватывающим своим мечтаниям, был потрясающе обаятелен, раскован, остроумен и красноречив. Да что там говорить, он был красив! И необыкновенно добр. Умен – вне всякого сомнения, это сразу становилось ясно, и не в той холодной, рассудочной манере, столь модной в наши дни. Какими бы искрами ни блистал его разговор, было очевидно, что человек он сердечный и, несмотря на все свои дарования, не чванлив. Притягательно блестят глаза, губы складываются в чарующую, обаятельную улыбку, руки изящны и прохладны, а накрахмаленная грудь рубашки ни капельки не топорщится. Короче, воображаемый Джордж был истинным воплощением девичьих грез.

И как же отличался от него этот препротивный субчик, застывший на одной ноге в библиотеке дома № 16! Во-первых, он явно не причесывался несколько дней, редко мыл руки и отчего-то весь напыжился. Вдобавок брюки у него пузырились на коленках, галстук съехал к левому уху, а накрахмаленный перед рубашки топорщился будто грудь нахохлившегося голубя. Да-а, тошнотворная картинка!

Однако внешность, как известно, еще не все. Если б эта жалкая личность умудрилась блеснуть хоть десятой долей того остроумия, каким блистал воображаемый Джордж, кое-какие обломки крушения еще можно было бы спасти. Так нет же! Этот жалкий недотепа еще и онемел! Он только и мог покашливать, прочищая горло. Попробуй завоюй сердце хорошенькой девушки хрипловатым покашливанием!

Лицу, как он ни старался, придать никакого мало-мальски сносного выражения не удавалось. Когда он попытался изобразить обаятельную улыбку, получилась кривоватая усмешка. А когда усмешку убрал, лицо застыло в зловещем оскале.

Однако больше всего терзала душу Джорджа неспособность выдавить хоть слово. После ухода Уоддингтона протянулось едва ли секунд шесть, но Джорджу казалось, что прошло не меньше часа. Подхлестнув себя, он сипло выдавил:

– Я не Пинч.

– Да? – живо откликнулась девушка. – Как забавно!

– И не Уинч.

– О-о! Еще увлекательнее!

– Я Финч. Джордж Финч.

– Замечательно!

Казалось, она и вправду обрадовалась, поскольку сияла улыбками, словно он принес ей добрую весть из дальних стран.

– Ваш отец, – продолжал Джордж, не решаясь развивать тему, но и не в силах бросить ее, – решил, что я Пинч. Или Уинч. Но это не так. Моя фамилия Финч.

Взгляд его, нервно скачущий по комнате, ненароком задел Молли, и он до крайности изумился, не различив в ее глазах потрясенного омерзения, какое должны бы вызвать его внешность и речи у любой здравомыслящей девушки. Да, она удивлялась, но смотрела на него довольно ласково, даже по-матерински, и слабенький проблеск света забрезжил во тьме. Сказать, что он взбодрился, было бы чересчур, но в окутывавшей его ночи на секундочку проблеснула одинокая звезда.

– А как вы все-таки познакомились с папой?

Ответить Джордж смог. Отвечать на вопросы он был вполне в силах. Вот придумывать темы – иное дело.

– Встретил его у вашего дома. Он узнал, что я с Запада, и пригласил меня к обеду.

– То есть как это? Он что, накинулся на вас, когда вы проходили мимо?

– Н-нет… Я не то чтобы проходил… Я… э… в общем-то я стоял у крыльца. Во всяком случае…

– У крыльца? Но зачем?

Уши его превратились в два спелых помидора.

– Я… это… шел, в общем… в гости.

– В гости?

– Да.

– К маме?

– Нет, к вам.

– Ко мне? – Глаза девушки округлились.

– Да. Я хотел спросить…

– О чем же?

– О вашем песике.

– Не понимаю…

– Подумал… вдруг из-за нервной встряски… всех этих переживаний… он прихворнул.

– Из-за того, что убежал?

– Ну да…

– И вы решили, что он нажил нервный срыв?

– Тут такое движение… – лепетал Джордж. – Его могла машина переехать… Страшно все-таки. Нервы… то-се…

Женская интуиция – поразительнейшая штука. Скорее всего любой психиатр, дослушав до этого места, прыгнул бы на Джорджа и, прижимая его к полу одной рукой, другой подписал бы необходимое свидетельство. Но Молли проникла в самую суть и умилилась. Она поняла: этот молодой человек столь высокого мнения о ней, что, несмотря на всю свою болезненную застенчивость, все-таки решился проникнуть в дом под идиотским предлогом. Словом, она еще раз убедилась, что Джордж – сущий ягненочек, и ей захотелось погладить его по голове, поправить сбившийся галстук, поворковать над ним.

– Как мило с вашей стороны!

– Я люблю собачек, – хрипло выдавил Джордж.

– Это видно.

– А вы собачек любите?

– Просто обожаю!

– И я тоже. Обожаю.

– Да?

– Да. Обожаю. Некоторые их не любят, а вот я люблю.

На Джорджа напало красноречие. Блеснув глазами, он с головой нырнул в волны истинной литании.

– Да. Люблю! Эрдельтерьеров, и скотчтерьеров, и сэлихемских терьеров. Фокстерьеров. И пекинесов, и абердинцев. Мопсов люблю, и мастифов. Далматинцев тоже. Потом еще водолазов и сенбернаров. Люблю пуделей, маленьких шпицев…

– Все понятно! – перебила Молли. – Вы любите всяких собак.

– Да, – подтвердил Джордж. – Люблю. Очень. Всяких.

– И я тоже. Есть в них что-то такое…

– Есть. Конечно. И в кошках…

– Да, правда?

– И все-таки кошки не собаки.

– Да, я тоже заметила…

Наступила пауза. Страшно страдая – ведь на этой теме он мог бы и еще развернуться, – Джордж сообразил, что для Молли предмет исчерпан, и застыл в задумчивом молчании, облизывая губы.

– Значит, вы приехали с Запада? – поинтересовалась она.

– Да.

– Там, наверное, красиво.

– Да.

– Прерии всякие…

– Да.

– А вы не ковбой?

– Нет. Я художник!

– Художник? Пишете картины?

– Да.

– И у вас есть студия?

– Да.

– А где?

– Да. То есть на Вашингтон-сквер. В доме «Шеридан».

– «Шеридан»? Правда? Тогда, наверное, вы знакомы с мистером Бимишем?

– Да. Да. Конечно.

– Он такой милашка, правда? Я знаю его всю жизнь.

– Да.

– Наверное, это увлекательно – быть художником?

– Да.

– Мне бы очень хотелось посмотреть ваши картины. Теплое блаженство разлилось в душе Джорджа.

– Могу я прислать вам одну? – проблеял он.

– Конечно!

Джордж так воспрял от столь непредвиденного поворота, что невозможно и предугадать, к каким вершинам красноречия он воспарил бы, побудь еще минут десять в обществе девушки. То, что она готова принять его картину, их очень сблизило. Еще ни один человек не брал его картин. И впервые с начала беседы Джордж почувствовал себя почти свободно.

К несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.

– Что ты тут делаешь, Молли? – осведомилась она.

Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.

– Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч – художник! Он пишет картины!

Миссис Уоддингтон молчала, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не разглядывала – так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызвало у нее никаких личных чувств.

Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Еще в спальне миссис Уоддингтон обеспокоили описания Молли, и теперь они выпрыгнули из глубин подсознания как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и не красивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.

Кажется, Молли говорила, что при разговоре он давится словами, краснеет, ломает пальцы, странно булькает, пыхтит и спотыкается… В точности так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал на Джорджа Финча самое дурное воздействие, и редко за всю его жизнь удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, перед ней, пожалуйста!

Да еще и художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не терпела больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он один из них!

– Наверное, – сказала Молли, – нам лучше подняться наверх?

Миссис Уоддингтон очнулась от транса.

– Тебе лучше подняться наверх!

Интонация ее пробрала бы и самого толстокожего человека.

– Я… э… наверное… – пролепетал Джордж. – Уже поздновато…

– Вы что, хотите уйти? – забеспокоилась Молли.

– Разумеется, мистер Финч уходит, – промолвила миссис Уоддингтон, и что-то в ее манере подсказывало, что она готова схватить гостя одной рукой за шиворот, а другой – за брюки и вышвырнуть вон. – Если у мистера Финча дела, мы не должны его задерживать. Доброй ночи, мистер Финч!

– Доброй ночи. Спасибо за… э… приятный вечер.

– О-о-чень лю-ю-безно с вашей стороны!..

– Заходите к нам еще, – пригласила Молли.

– Мистер Финч, – возразила миссис Уоддингтон, – очень и очень занят. Ступай наверх, Молли, и немедленно! До-о-оброй вам ночи, мистер Финч!

Она сверлила его взглядом, не совсем отвечавшим старым добрым традициям американского гостеприимства.

– Феррис, – крикнула хозяйка, едва за Джорджем захлопнулась дверь.

– Мадам?

– Ни под каким видом не впускайте в дом человека, который только что вышел.

– Слушаюсь, мадам!

4

На следующее утро, солнечное и светлое, Джордж Финч бойко взбежал по ступенькам дома № 16 на Семьдесят девятой улице и нажал звонок. На нем был его сизый костюм, а под мышкой он держал огромную картину в оберточной бумаге. После долгих раздумий он решил подарить Молли свою любимую работу «Привет тебе, веселая весна!». Картина изображала юную девушку, слегка задрапированную, танцующую с барашками на лугу, усеянном цветами. Девица явно страдала пляской святого Витта в запущенной форме. А судя по выражению ее лица, натурщица больно порезалась об острый камень, когда Джордж писал ее. И все-таки то был его шедевр, и он намеревался подарить его Молли.

Дверь открылась. Возник Феррис, дворецкий.

– Товары, – сообщил он, бесстрастно глядя на Джорджа, – доставляют с черного хода.

– Я к мисс, – выговорил Джордж, – Уоддингтон.

– Мисс Уоддингтон нет дома.

– А могу я увидеть мистера Уоддингтона? – спросил Джордж, смиряясь с неравноценной заменой.

– Мистера Уоддингтона нет дома.

Джордж чуть замешкался. Но любовь побеждает все!

– А можно видеть миссис Уоддингтон?

– Миссис Уоддингтон нет дома.

Пока дворецкий это произносил, с верхних этажей донесся властный женский голос, вопрошающий невидимого Сигсби, сколько раз ему нужно повторять, чтобы он не курил в гостиной.

– Но я же ее слышу!

Дворецкий отчужденно пожал плечами, как бы отказываясь вникать во всякие мистические происшествия.

– Миссис Уоддингтон нет дома, – повторил он.

Оба помолчали.

– Приятный сегодня денек, – заметил Джордж.

– Да, погодка неплохая, – согласился Феррис.

На том разговор и завершился.

Глава IV

1

– Расскажи мне все, – велел Хамилтон Бимиш.

Джордж рассказал. Вид у него был самый плачевный.

Несколько часов он в смятении бродил по улицам, и теперь приполз к другу в надежде, что более проницательный разум сумеет разглядеть в сгустившихся тучах серебряный проблеск.

– Так, – заключил Хамилтон. – Значит, ты позвонил?

– Да.

– И дворецкий отказался тебя впустить?

– Да.

Хамилтон сочувственно оглядел побитого друга.

– Бедный ты мой, тупоголовый Джордж! Такую кутерьму устроил! Испортил все из-за своей поспешности. Почему ты не подождал? На правах друга семьи я бы ввел тебя в дом нормально и прилично. А ты добился того, что тебя воспринимают как изгоя какого-то.

– Но ведь старик Уоддингтон пригласил меня к обеду! Представляешь? Взял да и пригласил…

– Следовало дать ему в глаз и удирать со всех ног, – твердо перебил Хамилтон. – После всего, что я тебе рассказал о Сигсби Уоддингтоне, как ты мог питать иллюзии? Он из тех мужей, которым стоит только выказать симпатию к кому-то, как жены сразу решают, что это истинный подонок. Ему не удастся привести к обеду и принца Уэльского. А когда он приводит и кладет на коврик такого субъекта (я употребляю это слово в самом лучшем смысле), да еще за пять минут до званого обеда, путая весь распорядок и вызывая самые черные мысли на кухне, можешь ли ты винить его жену? Мало того, вдобавок ко всему прочему ты прикинулся художником!

– Но я и есть художник! – не без воинственности возразил Джордж. На этот предмет он придерживался твердой точки зрения.

– Спорно, спорно… Во всяком случае, тебе следовало скрыть это от миссис Уоддингтон. Женщины ее типа смотрят на художников как на позор общества. Говорил же я тебе, для нее мерило людей – счет в банке.

– Так у меня же полно денег!

– Откуда ей знать? Ты сказал, что ты художник, и она вообразила, что…

Прервав поток его мыслей, задребезжал звонок. Бимиш нетерпеливо поднял трубку, но заговорил ласково и снисходительно.

– A-а, Молли!

– Молли! – вскричал Джордж.

Хамилтон не обратил на него внимания.

– Да. Он мой большой друг.

– Я? – выдохнул Джордж.

Хамилтон все так же не обращал на приятеля ни малейшего внимания, как и подобает человеку, поглощенному телефонной беседой.

– Да, он мне сейчас рассказывает. Да, здесь.

– Она хочет, чтобы я поговорил с ней? – завибрировал Джордж.

– Конечно, приеду. Сейчас же.

Бимиш положил трубку и постоял с минуту в задумчивости.

– Что она сказала? – в сильнейшем волнении допытывался Джордж.

– Н-да, любопытно…

– Что она сказала?!

– Придется несколько пересмотреть мою точку зрения…

– Что она сказала?!

– Однако я мог бы и предвидеть…

– Что… она… сказала?

Хамилтон созерцательно поскреб подбородок.

– Странно, как работает ум у девушек…

– Что она сказала?

– Это Молли Уоддингтон, – сообщил мыслитель.

– Что она сказа-а-а-а-ла?!

– Теперь я почти уверен, – продолжил Хамилтон, по-совиному поглядывая на Джорджа сквозь очки, – что все к лучшему. Я упустил из виду, какова девушка с нежным сердцем, окруженная мужчинами с шестизначным доходом. Такую девушку непременно привлечет художник без гроша в кармане, с которым вдобавок мать запрещает встречаться.

– Да что же она сказала?!

– Спросила, действительно ли ты мой друг.

– А потом? Потом?

– А потом сказала, что мачеха запретила пускать тебя в дом и строго-настрого приказала ей никогда с тобой не встречаться.

– А после этого?

– Попросила меня к ней зайти. Хочет поговорить.

– Обо мне?

– Надо полагать.

– А ты пойдешь?

– Сейчас же и отправлюсь.

– Хамилтон, – дрожащим голосом выговорил Джордж. – Хамилтон, я тебя прошу, наддай там жару!

– То есть ты желаешь, чтобы я преподнес тебя в лучшем виде?

– Да, именно! Как ты красиво все умеешь изложить!

Хамилтон надел шляпу.

– Странно, – отстраненно проговорил он, – что я берусь помогать тебе в таком деле.

– Просто ты очень добрый! У тебя золотое сердце.

– Ты влюбился с первого взгляда, а мои взгляды на такую любовь известны всем.

– Но они ошибочны!

– Мои взгляды не могут быть ошибочны!

– Нет, не целиком! – поспешно поправился Джордж. – Но иногда, в определенных отдельных случаях, возможна и такая любовь.

– Любовь должна быть разумной.

– Если встречаешь такую девушку, как Молли, – нет!

– Когда я женюсь, это произойдет в результате тщательного, выверенного расчета. Сначала, после хладнокровного размышления, я должен решить, что уже достиг возраста, наиболее подходящего для женитьбы. Затем просмотрю список моих приятельниц и выберу ту, чей ум и вкусы совпадают с моими. А потом…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.