ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ (Сборник НФ 1964 г.)

      — Прекратите эту комедию и объясните, что здесь происходит.
      Корио поднялся с дивана и протянул мне обе руки.
      — Здравствуй, Авро!
      — Здравствуй! Почему плачет Олла?
      Я заметил, что лицо его было усталым, глаза ввалились.
      — Я ничего толком не могу добиться от нее, — сказал я более мягко. — Она рассказала мне все про задвигающуюся катастрофу. Остальное я не понимаю.
      — Я тоже не очень понимаю… Собственно, понимаю только в самых общих чертах… Дело в том, что… как бы тебе сказать… я согласился работать в теоретической группе, которая будет разрабатывать меры и средства для предотвращения бедствия.
      — Ну и что же?
      — Времени на работу очень мало, чересчур мало, не более десяти дней. Иначе будет поздно.
      — Так.
      — Ты сам понимаешь, проблема очень сложная. Ее решение требует огромного напряжения ума. Это раз. Второе: решение должно быть абсолютно правильным, потому что за ним сразу последуют практические мероприятия, связанные с деятельностью людей, промышленности и так далее. Просчетов быть не должно. Иначе — гибель…
      — Да. Ну и что же?
      — Значит, умы, которые в эти десять дней будут работать над проблемой, должны быть необыкновенными. Это должны быть гениальные ученые.
      Я с удивлением посмотрел на своего друга. Конечно, он был выдающимся ученым, но гениальным…
      — В том то и дело, что ты прав, — угадал мою мысль Корио. — Конечно, я довольно заурядный ученый. Но беда в том, что вообще, как показали недавно выполненные исследования, на Земле не существует ученого, который в такой короткий срок смог бы переработать огромное количество научной информации и найти решение.
      — Для переработки научной информации можно привлечь машины.
      — Верно. Но для машин нужно составить программу.
      — И нет ученых, которые бы смогли это сделать?
      — За такой короткий промежуток времени — нет…
      — Так что же тогда?
      — Нужно создать таких ученых.
      Я остолбенел. Этого еще не хватало! За последние сто лет люди привыкли к фантастическим успехам науки. Они свыклись с полетами в космос, они больше не удивляются управляемой термоядерной реакции, они перестали восхищаться животными, выращиваемыми в искусственной среде, их больше не удивляют успехи в области экспериментальной генетики, которые позволяли получить совершенно новые виды живых существ. Но создавать гениальных ученых…
      — Чушь какая-то, — пробормотал я, с подозрением глядя на Корио.
      — Я знал, что ты мне не поверишь. Я хочу, чтобы ты и Олла пошли со мной на заседание ученого совета Института структурной нейрокибернетики. Там по этому вопросу сегодня будет дискуссия. Основной докладчик — доктор Фавранов…
      Доктор Фавранов… Я был однажды на его публичной лекции и помнил, как он заявил тогда:
      — Коммунистическое общество освободило человечество от всех материальных забот, от всякого морального гнета. На повестке дня стоит важная задача — раскрепостить гений человека. Человек имеет в себе все необходимое, чтобы стать гениальным.

III

      Доклад доктора Фавранова был не таким популярным, как тот, который я слушал несколько лет назад. В кратком введении он сообщил о наблюдениях его института над часто встречающимися случаями гениальности у детей, которая с годами угасает. Он подверг анализу это явление и сообщил, что основная причина такого угасания — это многочисленные побочные и ненужные в новых социальных условиях нервные связи, которые возникли у человека в процессе многовековой эволюции. Хотя коммунизм избавил человека от борьбы за существование, от страха перед неизвестным, от заботы о своей жизни и жизни своего потомства, физиологическая структура нервной системы продолжает повторять схему, которая была человеку нужна тогда, когда на земле царили волчьи законы. Необходимость в аппарате приспособления к враждебным условиям жизни исчезла при социализме. В коммунистическом же обществе отдельные проявления этой приспособляемости являются главным тормозом раскрытия гигантских творческих способностей людей.
      — Организация нервной системы человека, доставшаяся нам по наследству, — говорил Фавранов, — слишком несовершенна и обременительна. Мы не можем ждать, пока она отомрет сама собой. Еще многие поколения людей будут чувствовать безотчетный и беспричинный страх, отчаяние, ненависть, горе, печаль. Задача науки — ускорить процесс духовного совершенствования человека.
      На схемах, проектируемых на экран, докладчик показал, какие участки центральной нервной системы современного человека являются, как он выразился, "аппендиксами", тормозящими проявление гения человечества в области науки и искусства.
      — И вы предлагаете удалить эти "аппендиксы"? — спросил Фавранова председательствовавший доктор Майнеров.
      — Да, конечно.
      — И после этого человек обретет способности?
      — Тот, кто обладает нужным комплексом знаний, будет пользоваться им более эффективно. Кто таких знаний не имеет, приобретет их достаточно легко. Вы, конечно, понимаете, — добавил Фавранов, — что речь идет не о хирургическом вмешательстве в структуру коры головного мозга. Ненужные традиционные нервные связи можно легко и безболезненно разорвать при помощи обыкновенной ультразвуковой иглы.
      Сидевшая рядом со мной Олла медленно поднялась.
      — Разрешите вопрос, доктор.
      — Пожалуйста.
      — Скажите, а не повлечет ли за собой такая операция полное изменение личности человека? Хочу сказать, не станет ли человек совсем другим?
      Фавранов ласково улыбнулся.
      — Конечно, человек станет другим. Он станет лучше, богаче, умнее. Он станет внутренне свободным,
      Олла тяжело опустилась в кресло.
      — Вы понимаете, доктор Фавранов, что значит изменить личность человека? Вы чувствуете всю этическую глубину проблемы? — спросил Майнеров.
      — Да, конечно. Человек, который первым согласится на такую операцию, совершит подвиг. Для того чтобы решиться стать совершенно другим, необходимо огромное мужество. Мы абсолютно уверены в безопасности операции. Правда, мы не знаем, как глубоко и далеко пойдет изменение личности, как измененное "я" будет относиться к самому себе, к окружающим его людям. Но анализ нервных путей и проведенные математические расчеты показывают, что его интеллектуальная работа будет неизмеримо продуктивней.
      — Друзья, — обратился к аудитории Майнеров, — вы, конечно, понимаете, какими чрезвычайными обстоятельствами вызвана сегодняшняя дискуссия. Я прошу вас высказаться по затронутым вопросам.
      — Давай выйдем, — прошептала Олла. — Я больше не могу.
      Мы вышли из здания института и уселись на скамейке прямо перед воротами в парк. Я знал, что Олла не уйдет отсюда, пока не увидит Корио. Снег таял на глазах. В бетонированной канавке журчал ручеек. Мимо изгороди прошли какие-то женщины, и мы слышали, как одна сказала: "По данным института прогнозов, такая погода была триста лет назад…"
      — Ты знаешь, чего я боюсь? — не выдержав, спросила Олла.
      — Да. Ты боишься, что после операции он перестанет тебя любить.
      — Или я его… Вдруг он станет совершенно другим человеком?..
      Снег под ногами совершенно растаял, и мы увидели кусок сырой земли и на ней зеленую прошлогоднюю траву.
      — Скоро здесь будет тепло, как летом, — пробормотал я.
      — Это ужасно… Это страшно… Знаешь, мне стыдно, что я… что я не хочу, чтобы Корио…
      — Я понимаю, Олла. Но может быть, ты себя так чувствуешь по тем же причинам, по каким люди не могут стать гениальными?
      — А я не могу себе представить, как я могу чувствовать себя иначе.
      — Ты же слышала, Фавранов говорит, что таких чувств просто не должно быть, что их можно и нужно ликвидировать.
      — Я не знаю, хорошо ли это. Я бы ни за что не согласилась стать другой. О, это, наверное, страшнее, чем умереть совсем.
      Если стать другим только чуть-чуть, то это ничего. Что я мог ей ответить? "Стать совершенно другим" — это просто не укладывалось в моей голове.
      — Конечно, это подвиг, — после долгих раздумий, сказал я. — Подвиг, требующий не меньшего мужества и отваги, чем первый полет на аэроплане, чем первое путешествие в космос. Всегда кто-то первый, самый мужественный, должен для людей что-то совершить и своим примером увлечь других.
      — И все же в этом есть что-то противоестественное, — прошептала Олла. — Ив воздухе и в космосе человек остается самим собой. Здесь он никуда не девается, никуда не улетает, а становится другим.
      — Но, Олла, скажи, что плохого в том, что наука разработала рациональные способы перестройки человеческой психики?
      Не знаю, для кого больше я затеял этот спор: для себя или для Оллы. Я сам тоже хотел постигнуть этическую глубину проблемы, о которой говорил доктор Майнеров.
      — Такие свойства человека, как его ум, характер, его чувства, интуиция, составляют сущность его личности, его "я". Лиши его искусственно одного из характерных только для него элементов, и он станет другим. Я глубоко убеждена, что такое искусственное вмешательство в самую сущность человеческого неправомерно и неэтично.
      — Даже если это необходимо для решения жизненно важной задачи, если это делается во имя всего человечества?
      — Даже, — твердо сказала Олла.
      — А как же тогда следует судить о людях, которые для спасения своих товарищей жертвуют своей жизнью? Помнишь, в истории войн рассказывается о легендарном герое Александре Матросове, который своим телом закрыл вражеский пулемет и спас жизнь нескольких сот человек?
      — Он умер, оставаясь Александром Матросовым. А Корио будет жить, перестав быть Корио.
      — Он станет для людей более ценным и полезным, чем Корио сейчас.
      — Но он будет другим, понимаешь, совершенно другим, чужим…
      — Сейчас нет чужих людей, — сказал я. — Все люди — товарищи и друзья.
      — Он может стать чужим для меня!
      Я обнял Оллу и хотел ей сказать что-то, хотел успокоить, но к нам подошел Корио.
      Он был очень взволнован.
      — Ну что? — спросил я.
      — Решено. Я первый.

IV

      Я, Олла и Корио, не торопясь, шли к Институту структурной нейрокибернетики. Время еще было, и мы выбрали не самый короткий путь, а пошли вдоль набережной Москвы-реки и далее через парк. Лед на реке растрескался, под мостами, у быков, образовались лужи воды. На небе не было ни облачка, и солнце светило, как в теплый майский день.
      — Эти счастливые молодые мамаши с колясками и не подозревают, как плохо, что солнце такое яркое, — задумчиво произнес мой друг.
      — Ты вот сейчас идешь на операцию, которая должна сделать из тебя необыкновенно умного человека, Корио, — спросил я. — Любопытно, сейчас, в данный момент, у тебя есть какие-нибудь идеи насчет того, чтобы остановить надвигающуюся катастрофу?
      — Конечно, есть, — ответил он. — Но все они какие-то неуклюжие и, я бы сказал, неумные. Понимаешь, они, эти идеи, все построены на основе того, что науке сейчас хороши известно. И если их начать реализовать, то для этого не хватит ни людских, ни материальных ресурсов Земли. Необходимо что-то принципиально новое! Решение проблемы нужно искать в каком-то совершенно новом ключе.
      — И ты думаешь, что после операции ты будешь знать, где нужно искать решение проблемы? — с горечью спросила Олла.
      — Не знаю, дорогая. Доктор Фавранов говорит, что, может быть, я буду знать.
      Олла остановилась у парапета набережной и, не глядя на нас, с грустью заговорила:
      — Доктор Фавранов… доктор Фавранов… А откуда он знает, что имеет смысл ставить такой жестокий эксперимент? Стать другим человеком!..
      — Перестань, Олла. Рассуждать так очень эгоистично. Кроме того, еще совершенно неясно, действительно ли Корио будет другим, то есть действительно ли…
      Я хотел сказать что-то, но Корио меня перебил, заметив:
      — Я не верю, что после разрыва каких-то неверных связей в мозгу чувства человека, его миросозерцание, его личность изменятся существенным образом.
      В парке снег совсем растаял, и над обнаженными клумбами поднимался теплый пар. Здесь по-настоящему пахло весной, пели птицы, со всех сторон слышались детские голоса. Корио остановился.
      — И даже если бы пришлось при этом пожертвовать самыми дорогими чувствами, разве человек, любящий других людей, не сделал бы этого?
      А вот и колоннада у центрального входа в институт. Мы в нерешительности остановились. Я отвернулся, увидев, как Корио и Олла посмотрели друг на друга. Меня охватили странные чувства. Операция над моим другом произойдет через пять часов. Через пять часов его введут в необычную "операционную" — зал с большим количеством измерительных и контрольных приборов и с замечательным инструментом профессора Фавранова — "ультразвуковой иглой", которая безболезненно разрывает тончайшие волокна нервной ткани на любой глубине, в любом месте.
      Нервные ткани, нервные волокна… Это в их сложном и запутанном лабиринте заключены вся разумная сущность человека, его внутренний мир, его взгляды, его восприятия, его анализы, его чувства и настроения. В глубину человеческого мозга свет никогда не проникает, и тем не менее мы видим свет. Там мертвая тишина, а мы слышим сложную гамму звуков. Сложный термостат человеческого организма поддерживает температуру в строгих пределах, а мы чувствуем жару и холод, хотя наша собственная температура при этом неизменна.
      Только в последние пятьдесят лет мозг стал постигать самого себя, стал анализировать свою собственную работу, начал придирчиво изучать свои собственные функции, находя в них сильные и слабые стороны. Мозг начал критиковать себя! Он начинает восставать против своего собственного несовершенства, он начинает разрабатывать методы, как себя улучшить! Он пришел к выводу о необходимости освободить себя от пут, от бремени ненужных структур, которые возникли в процессе эволюции. Он нашел методы и средства, как это сделать. Он приказывает самому себе сделать это во что бы то ни стало!
      И кто знает, может быть, в удивительном процессе самопознания и лежит главнее направление самосовершенствования человеческого мозга? Может быть, раскрепощение человеческой гениальности, прыжок в совершенно новое качественное состояние как раз лежит через процесс объективного самоанализа мозга, самоизучения, которое позволяет ликвидировать слабости и усилить силу?
      — Войдемте туда вместе, — вдруг сказал Корио. Он был немного бледен и взволнован.
      Олла старалась ни на кого из нас не смотреть. Мы поднялись к двери и вошли в холл института.
      У широкой лестницы стояла группа людей в белых халатах во главе с доктором Фаврановым. Спокойно, неторопливо они разговаривали о том, что должно произойти сейчас. Они тоже готовились к операции, но только после Корио.
      — А-а! Вот и Корио! — воскликнул Фавранов. — Вы немного опоздали. Мы вас ждем.
      — Знакомьтесь, это мои друзья, — Корио представил Фавранову меня и Оллу.
      Взглянув на сестру, Фавранов слегка сощурил глаза и крепко пожал руку Олле.
      — Скажите, а операция занимает долгое время?
      — Пустяки. Всего минуты три-четыре. Больше занимает подготовка к операции. Но после Корио все будет значительно быстрее.
      Фавранов хлопнул в ладоши и громко произнёс:
      — Итак, друзья, прошу внимания! Сейчас пожмите руку нашему дорогому товарищу Корио. Мы его забираем.
      Далее он обратился к сгруппировавшимся рядом ученым — геофизику Лейкерту, астрофизику Малиновскому, химику Портеллову, математику Гримзо:
      — Вам расходиться не следует. Доктор Косторский проведет вас в аналитическую лабораторию. После работы с Корио мы пригласим вас к себе. А вы, девушка, не волнуйтесь. Просто не думайте об этом, — ласково обратился он к Олле. — Если же вам будет очень тяжело, приходите ко мне. Мы вам поможем…
      Я взял сестру за руку, и мы вышли на улицу.
      V
      Через два дня, после того как мы проводили Корио, я встретил Онкса Фелитова. Несмотря на свой преклонный возраст, он шагал по улице бодро и стремительно. Он заметил меня первым.
      — О, Авро, добрый день!
      — Здравствуй, старик!
      — Как погодка? — спросил он, лукаво кивнув на солнце.
      — Будь она проклята! — процедил я.
      — Ой, мой дорогой, нехорошо, нехорошо! Ты сквернослов. Это запрещено.
      — Послушай, Онкс. Честное слово, мне сейчас не до твоих критических замечаний. Олла очень больна, и я тороплюсь за ионизатором…
      — Нервы?
      — Да.
      — Хочешь, я вылечу твою сестру? — шепотом произнес Онкс.
      — С каких это пор ты стал специалистом по нервным болезням?
      — С сегодняшнего заседания критического Совета.
      — Неподходящее место для получения медицинского образования.
      — Зато подходящее место для приобретения оптимизма. Авро, ты даже не представляешь, что случилось!
      Я посмотрел на часы, давая понять старику, что мне не до его разговоров. Он же, взяв меня за руку и отведя в сторону, доверительно прошептал:
      — Найден!
      Я схватил Онкса за плечи и тряхнул его изо всех сил.
      — Кто нашел? Как нашел?
      — Ага! Совсем другие эмоции! Проблема решена физиком-теоретиком Корио, который стоит во главе группы…
      — Корио! — прокричал я вне себя от радости.
      — Да. И ты знаешь, что он предложил?
      — Что?
      — Выбрасывать на ракетах на высоте пятисот километров над поверхностью Земли обыкновенную воду!
      Я нахмурил лоб, усиленно соображая, что может дать такая операция.
      — Только что закончилась дискуссия по проблеме, и решение принято. Через час или два первые тысячи тонн воды будут на орбите.
      — Я ничего не понимаю, — пробормотал я.
      Онкс расхохотался.
      — Никто ничего не понимал. Все были загипнотизированы тысячами старых проектов. Предлагали выбрасывать порошкообразные вещества, металлы, графит, металлизированные пленки и еще черт знает что. Каждое предложение немедленно оценивалось с точки зрения промышленного и материального потенциала Земли. Все это пришлось отвергнуть. Не хватало либо требуемых материалов, либо производственных мощностей. Представляешь, сколько нужно выбросить в космос обыкновенного мела, чтобы уменьшить радиационный поток хотя бы вдвое? Миллион тонн! А сколько нужно ракет! И каждая ракета будет создавать лишь ничтожное облачко, а из них нужно составить колоссальное покрывало для Земли. Кроме того, когда Солнце вернется к прежней активности, совершенно неясно. Как все это с орбиты убрать? И вот Корио предложил воду, обыкновенную воду!
      Я все еще ничего не понимал.
      — Он подошел к проблеме совершенно с неожиданной стороны, он рассуждал так. Закрыть Землю нужно плотно, надежно и самыми дешевыми средствами, а главное — только на определенное время. Конечно, вода — самый дешевый на Земле материал. Но что с ней будет в космосе? Вся гениальность решения заключена в выяснении механизма поведения воды там, над первым радиационным поясом. Оказывается, и он это неопровержимо доказал, вода сама будет растекаться по огромным пространствам, как растекаются поверхностноактивные вещества по поверхности твердого тела. Тонна воды образует за несколько часов тончайшую пленку с фантастической площадью. А далее молекулы воды этой пленки под действием солнечной радиации будут диссоциировать на водород и кислород. Те, в свою очередь, подвергнутся ионизации, создавая области с повышенной концентрацией водородно-кислородной плазмы. Корио и его товарищи вычислили, какая работа будет затрачиваться на эти процессы, и пришли к выводу, что она может по желанию составить до семидесяти процентов излучаемой Солнцем энергии. Представляешь?
      Я застыл с открытым ртом. Онкс хлопнул меня по плечу и, убегая, крикнул:
      — Пойди и расскажи обо всем своей сестре! В промышленном управлении все знают, что она любит Корио, а он ее!
      "А он ее… Любит ли?"
      Мой взволнованный рассказ не произвел на Оллу того впечатления, какое он произвел на меня. Она слабо улыбнулась и сказала:
      — Я знала, что Корио предложит что-нибудь необычное.
      Окна нашей квартиры внезапно вздрогнули, потом еще и еще.
      — Началось! — прошептал я. — Корабли с водой пошли в космос. Проект Корио осуществляется!
      Окна вздрагивали до самого вечера и в течение всей ночи, а Олла, не закрывая глаз, лежала на диване и смотрела вверх. Утром, когда она, наконец, уснула, я включил радио. За последними известиями последовала сводка погоды. Я слушал ее с замиранием сердца. Да, повышение температуры прекратилось. В заключение диктор сказал:
      — В ближайшие сутки ожидается резкое понижение температуры до двух-трех градусов мороза, а затем до десяти-пятнадцати…
      Они даже и это рассчитали!
      Я тихонько оделся и вышел на улицу. С севера потянул непривычный холодный ветерок. За ночь в парке комья сырой земли затвердели, лужи покрылись тонкой корочкой льда. Утреннее небо было безоблачным, черно-фиолетовым. Воздух внезапно вздрогнул от последовательных взрывов, и я заметил, как минут через пять высоко в небе появились тонкие яркие штрихи, как от метеоритов.
      Со всех концов Земли в космос выбрасывали воду.
      Я неуверенно открыл дверь. Института структурной нейрокибернетики и вошел в пустой полутемный холл.
      — Вы к кому? — спросил молодой человек, быстро поднявшись с кресла.
      — Вы дежурный?
      — Да. Вы за какими-нибудь сведениями?
      — Мне нужно узнать, как обстоит дело с моим другом, с Корио.
      — Его тревожить нельзя. Он работает. Он и его товарищи.
      — Как прошла операция?
      — Блестяще.
      Глаза у молодого человека блестели.
      Мне хотелось узнать что-то такое, чего я и сам не знал. Я только кивнул головой и вышел. Уже совсем рассвело. Я посмотрел на верхние этажи здания института и заметил, что электрический свет продолжает гореть в трех окнах. Наверное, за одним из них работает мой друг. Он совсем рядом со мной, но, может быть, теперь очень и очень далеко. Я поймал себя на том, что сейчас, когда проблема, касающаяся всей Земли, решена, я начал думать о себе, о судьбе сестры. А как же иначе? Человеческое счастье дедуктивно. От общего — к частному…
      К институту подъехала машина, из нее вышел доктор Фавранов. Наши глаза встретились.
      — Как ваша сестра? — спросил он, крепко пожав мне руку.
      — Плохо. Она очень боится.
      — Это понятно.
      — Когда Олла сможет увидеть Корио?
      — Сегодня вечером. Сейчас он заканчивает разработку программы запуска ракет на период до первого мая, а вечером я выгоню его на прогулку,
      Днем пошел снег. Вначале это были огромные сырые хлопья, которые таяли, едва коснувшись земли, потом подул колючий северный ветер, и снег стал мелким и частым. В три часа дня по радио объявили, что предсказанное утром резкое понижение температуры наступит значительно раньше. На улицы вышли снегоочистительные машины. В пять часов снег внезапно прекратился, тяжелая свинцовая туча проплыла над городом, обнажив оранжевое небо. Крыши домов засияли пурпурными красками.
      — Так должно быть, — шептал я, с восхищением глядя на настоящую январскую зиму, как будто бы никогда не видел ничего подобного.
      Я подошел к дивану и взял сестру за руки.
      — Пойдем гулять. Смотри, какая красота!
      Она посмотрела на меня и догадалась обо всем.
      — Мне страшно.
      — Через это нужно пройти, понимаешь?
      — Да.
      Олла начала торопливо одеваться.
      Солнце было настоящим зимним солнцем. Оно висело низко над горизонтом, и на оранжевой пелене вытянулись синие тени. На ветвях деревьев качались комья пышного снега. В парке сновали ребятишки, появились первые снежные горки, юные лыжники барахтались в сугробах.
      — Ох, как я боюсь, Авро! — шептала Олла, прижавшись ко мне.
      Мы стояли у центрального входа в институт и ждали, когда откроется дверь. Прошло всего несколько минут, но мне они показались часами.
      Внезапно дверь энергично отворилась, и из нее не вышел, а вылетел Корио. За ним показался человек в белом халате. Это был доктор Фавранов. Корио схватил ком снега и, смеясь, бросил его в доктора.
      — Со мной-то вам легко справиться, — громко сказал старик, — а вот попробуйте с ними.
      Он повернул Корио в нашу сторону и скрылся за дверью. Сердце у меня стучало, как молот. Корио несколько секунд стоял, в недоумении глядя на нас. На нем был лыжный костюм. Он стоял с непокрытой головой и неуверенно мял ком снега в руках.
      Вдруг, как бы спохватившись, он быстро сбежал по ступеням вниз и стал прямо перед нами. Мне казалось, что я вот-вот сойду с ума. Я не верил, что лицо Корио может иметь такое выражение. Я никогда не представлял, что человеческое лицо может быть таким одухотворенным, вдохновенным, радостным. Его глаза излучали яркий свет, волосы искрились в лучах заходящего солнца, губы двигались, расходясь в счастливую улыбку.
      — Корио, это ты? — задыхаясь, пролепетала Олла.
      Вместо ответа Кориа бросился к ней, оторвал ее от меня и, подхватив на руки, побежал.
      — Корио, Корио! — кричал я, едва поспевая за ними.
      На мгновение он остановился и весело посмотрел на меня.
      — Ну и смешной же ты, Авро! Только люди, потерявшие здравый смысл, пытаются догнать влюбленных!
      Я остановился, взял ком снега и начал тщательно растирать им лоб.
      Я пошел вперед, прямо по снегу, туда, где парк переходил в лес. Я вдыхал упругий морозный воздух и смотрел на покрытые снегом ели, которые обрели свой вечно сказочный вид. Лес кончился, а я все шел и шел через снежное поле, туда, где сгущались зимние сумерки. Моя тень с каждой минутой вытягивалась передо мной, и я шаг за шагом наступал на нее. Но вот меня нагнали еще две тени, и я пошел медленнее, чтобы увидеть их. Они шли рядом.
      Тогда я круто свернул в сторону, чтобы уступить им дорогу.
 

В.РАЙКОВ (Болгария)
БОЛЬШИЕ ДЕТИ ЖИЗНИ (Национальная премия)
Перевод с болгарского З.Бобырь

      Май положил паяльник на подставку и выпрямился. Ему трудно было работать среди паутины тонких проводов. А произвести исправление было сложно: обрыв случился в дальнем конце шасси.
      Май закурил и обернулся к жене. Она лежала на диване у окна и читала книгу. Было что-то особенно привлекательное в ее личике с чуть вздернутым, вызывающим носиком. Карие глаза блестели. От мягких очертаний ее плеч и рук, от всего ее стройного тела веяло той неуловимой женственностью, которая превращает девочку во взрослую женщину.
      — Начнем, Кристи?
      Она отложила книгу, встала и молча подошла к штативу, где на тонкой нитке была привязана пчела.
      — Я готова.
      — Так начнем, — сказал он и повернулся к аппарату.
      Молодая женщина начала дразнить соломинкой пчелу, легонько гладила ее по тельцу, осторожно притрагивалась к голове и лапкам. А Май поворачивал верньеры с упрямством, о котором его коллеги нередко говорили: "После двухчасового ожидания всякий осел уступит ему дорогу". Май поворачивал верньеры, а его глаза, покрасневшие от продолжительной бессонницы, не отрывались от сигнальной лампы.
      Вдруг аппарат затрещал, и Маю послышалось что-то очень похожее на человеческий голос: "…задумался о чем-то серьезном?" Рука у него замерла в этом положении, но слова растаяли, как пар в воздухе. В тот же момент лампа мигнула и погасла.
      Май изумленно поглядел на аппарат и начал вращать верньер в обратную сторону, на этот раз очень медленно. Вскоре в окошке приемника снова появился зеленый свет, а в ушах раздался человеческий голос: "…еще испортится. Это не дело. Ну, ты! Ты что, взбесилась? Ступай на место!"
      Май обернулся так резко, что стул оставил царапину на блестящем паркете. Жена продолжала дразнить злосчастную пчелу. Она обернулась к нему, словно хотела спросить, о чем-то. Они смотрели друг на друга долго, очень долго, не говоря ни слова. И вдруг в ушах у Мая снова прозвучал голос, заглушаемый мягким треском аппарата: "Бедный! Он похож на больного. Под глазами черные круги, лицо осунулось… Боже мой, этот человек погубит себя! Но как…"
      Май вскочил, зашагал по комнате, ища что-то глазами. И тут он понял, что голос исчез, что он больше не слышит его. Он внимательно вслушался, словно стараясь уловить что-то, лежащее за пределами человеческого слуха. Ничего! Только тогда он понял: в сущности, "голос" совсем не был похож на голос. Май не мог вспомнить ничего о его тембре и силе, о теплоте этого голоса. Если бы не потрескивание аппарата, он подумал бы, что это его собственные мысли, а не чужой голос… Его мысли?.. Но он в этот момент ни о ком не думал! Он не думал вообще ни о чем, он только наблюдал…
      Неожиданно Май почувствовал, как кто-то схватил ему голову клещами и беспощадно сжимает их. В последнее время он никак не мог отделаться от этих сводящих с ума головных болей. Сейчас он едва не застонал, но вовремя опомнился: Кристина не должна знать об этом. И он только провел рукой по пылающему лбу и опустился на диван, почти теряя сознание от нестерпимой боли.
      — Май, что с тобой? — Голос жены заставил его быстро очнуться, — Тебе плохо? Ты очень побледнел…
      Он видел, что она сильно встревожена.
      — Ничего, Кристи. Уверяю тебя. Я немного устал.
      — Знаю я твое "немного устал"! Ну, довольно работы на сегодня! Одевайся, пойдем погулять!
      — Что такое? Да, да, пойдем. Только попробуем еще раз, хорошо? Давай, Кристи!
      — Ты неисправим, Май, — примирилась она в конце концов. — Хорошо, но сейчас же после этого пойдем, слышишь?
      Он большими шагами направился к аппарату. У Мая было такое впечатление, что по мере того, как он подходит, сигнальная лампочка разгорается.
      И вдруг в уши ему ударило знакомое заглушенное потрескивание. Но оно — оно словно не в ушах у него. Оно словно раздается где-то внутри черепа, в самом мозгу. А в следующее мгновение что-то завладело его сознанием, парализовало волю, и в голове начали складываться мысли… чужие мысли… "Нет! Если отложить, когда еще придется! Сегодня пойдем. На этот раз я не отступлю!"
      Май обернулся и изумленно поглядел на жену. Нет, не похоже, что она только что обращалась к нему. Она только глядела на него пристально, не на шутку испуганная безумным огнем его глаз.