Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Женитьба Лаучи

ModernLib.Net / Классическая проза / Пайро Роберто Хорхе / Женитьба Лаучи - Чтение (стр. 1)
Автор: Пайро Роберто Хорхе
Жанр: Классическая проза

 

 


Роберто Хорхе Пайро

Женитьба Лаучи

Его прозвище «Л[1] – кличка, а не имя, данное при крещении, – подходило к нему как нельзя лучше.

Росту он был маленького, щуплый, пугливый, прыткий; не лицо, а острая мордочка, над губами щетинились редкие, чахлые усики; блестящие, выпуклые, как бусины, черные глаза, почти без белков, дополняли сходство, еще более разительное из-за покатого узкого лба и выгоревших, мышиного цвета волос.

Кроме того, никто не помнил его настоящего имени. Лаучей звали его еще на родине, во внутренней провинции; кличку Лауча ему давали повсюду, куда только ни забрасывала его лихая судьба. Лаучей назвали его в Буэнос-Айресе, едва лишь он прибыл в город, причем так и не выяснилось, кто первый дал ему это прозвище; Лаучей называли его и стар и млад в течение тридцати одного года – с пятилетнего возраста до самой смерти, настигшей его в тридцать шесть лет…

Он рассказал мне о самом захватывающем приключении в своей жизни, и на этих страницах я попытался воспроизвести рассказ в том виде, в каком его услышал. К несчастью, Лаучи уже с нами нет, и он не сможет Поправить меня, если я в чем-нибудь ошибся, но смею заверить, что я ненамного уклоняюсь от истины.

I

Так вот, сеньор, после того как я несколько лет прошатался по провинциям Тукуман, Сальта, Жужуй и Сантьяго, промышляя то игрой в фортунку, то торговлей вразнос, нанимаясь то пеоном, то школьным учителем, одним словом, зарабатывая на свою собачью жизнь чем бог пошлет, после того как поколесил по городам и деревням, по имениям и сахарным заводам, всегда нищий, всегда оборванный, иной день без куска хлеба и всякий день без сентаво в кармане, я вдруг вообразил, что, пожалуй, лучше мне будет в Буэнос-Айресе, а уж хуже мне нигде не могло быть, потому что в этих провинциях нечего ждать такому человеку, как я, без гроша за душой, не слишком ученому, не слишком сильному… да и не слишком уж большому охотнику до работы… И так мне это втемяшилось, что решил я во что бы то ни стало уехать и начал делать сбережения, откладывая по сентаво, – это я-то, который никогда денег не берег! – пока не набралось у меня достаточно на дорогу… то есть ровно столько, сколько нужно, и ни сентаво больше.

Не стану рассказывать, на какие только ухищрения я не пускался, чтобы собрать эти денежки: можете сами вообразить, ну а если нет, тоже не беда. Главное, что в один прекрасный день устроился я в поезде – ясно, в третьем классе, тогда еще для собак билетов не продавали, – добрался до Центральной Аргентины, побывал в Кордове и из Росарио отправился в Кампану на рейсовом пароходе. Так оно было дешевле… В Кампану тогда прибывали все пароходы, идущие по Паране, а уж оттуда я думал доехать до Буэнос-Айреса поездом.

Высадился я в Кампане со всем своим багажом, а его только и было что грубошерстный домотканый пончо, весь в ярких полосах – я его еще в Тукумане выиграл в кости у одного пеона из Катамарки; ему этот плащ выткала жена бог знает сколько лет тому назад…

Все мои денежки, увы, разлетелись до последнего сентаво, ведь надо было и поесть, и стаканчик выпить в дороге. Вот и очутился я в Кампане с пустым кошельком, так что добраться до Буэнос-Айреса мог, лишь заложив или продав какую-нибудь одежку… А что у меня было, кроме пончо?… Вы, поди, думаете, что все это никакого отношения не имеет к моей женитьбе? Но потерпите малость… Нищета – старуха с норовом, она вертит человеком, как ей только на ум взбредет. Меня она довела до неудачного брака, сами увидите…

II

Так вот, брожу я из лавки в лавку, раздумывая, как бы мне спустить пончо, а на полученные денежки купить билет, и ничего-то у меня не выходит – нет охотников на мой товар.

– Такие пончо здесь не носят, – говорит один.

– Мне их и так девать некуда, – говорит другой.

– Проваливай со своим старьем, – заорал, разозлившись, какой-то галисиец, у которого в лавке только и были что ржавые гвозди, не иначе от Ноева ковчега.

Наконец какой-то лавочник дал мне четыре песо.

Билет третьего класса от Кампаны до Буэнос-Айреса стоил тогда не то полтора, не то два песо, а не пять, Как в нынешние времена. Так что в конце концов я устроился неплохо благодаря славному катамаркскому пончо… Но проклятая судьба, которая преследует меня всю мою жизнь, захотела, чтобы, пока я торговал своим пончо, поезд укатил, не дождавшись меня… Часов, видите ли, у меня не было, а если бы и были, все равно не мог же я уехать без билета и без денег.

Хуже всего, что в те времена ходил только один поезд в день, и пришлось мне заночевать да и закусить на постоялом дворе, где останавливались погонщики, перегонявшие скот к солильне, – там теперь холодильники и бойни. Вся эта история влетела мне в полтора песо, и опять я оказался в затруднении. Не везет, да и только!

Вечером я отойти не мог от стола, за которым погонщики дулись в мус. Руки у меня так и чесались, но они играли крупно, ставка – пять песо, представляете! А я мог поставить только половину, ясное дело… Однако нет худа без добра, остались все мои денежки при мне.

На другой день притащился я на станцию еще за полчаса до отхода поезда… и на этот раз не упустил его. Но… не зря говорил я о своей собачьей судьбе!… Сошел я на каком-то полустанке выпить стаканчик, а когда хватился, поезда уже и след простыл.

Нет-нет, вы не смейтесь: ничего веселого тут нет, тем более что в вагоне ехал со мной хороший пассажир – у него была при себе бутылка можжевеловой настойки высшего качества (не то что нынешняя), и всю дорогу мы то и дело прикладывались к ней… Но это еще полбеды! Дело в том, что на этой проклятой станции Бенавидес не было в ту пору ни одной живой души.

Вернулся я опечаленный в харчевню против вокзала, где сидел раньше. Знаете, такой захудалый кабачок – несколько бутылок с сомнительными напитками, засохший местный сыр, заплесневелый мармелад из айвы, полдюжины колбас да батарея консервных банок.

Завел я беседу с хозяином, и мы сразу стали друзьями. А когда я поднес ему стаканчик – у меня оставалось еще несколько сентаво – и поведал обо всех своих бедах и злоключениях, он сказал, что на фермах по всей округе нужны поденщики для уборки маиса и меня наверняка наймут, если только я не слишком несговорчив и не боюсь весь день торчать на солнце, чтобы заработать песо. Я, по совести сказать, рожден для работы в какой-нибудь конторе. Люблю сидеть в тени сложа руки! Но голод не тетка… В тот же день нанялся я к одному фермеру из округа Кончас, где находится станция Бенавидес, и отправился в Пилар убирать маис.

Что вам сказать! Через два дня, изжарившись на солнце, я совсем отощал и потерял последние силы. Получил я плату за два дня от своего фермера – как истый гринго, он, понятно, обсчитал меня на несколько сентаво – и двинул в Белен, до которого было рукой подать, на поиски более подходящего местечка. Там-то и началось веселье… или, вернее, продолжилось, потому что началось-то оно гораздо раньше…

В Белене я не стал засиживаться. Меньше чем через неделю я уже брел куда глаза глядят, минуя деревни, фермы и поместья и все больше удаляясь от Буэнос-Айреса, как будто никогда за всю свою жизнь туда и не собирался. Будь проклята эта собачья судьба, которая несет человека куда попало, словно ветер соломинку.

III

Однажды утром сижу я в каком-то захолустном кабачке и убиваю время, попивая парагвайское винцо. Разговорились мы с хозяином. Оба мы помирали от скуки: я у него был единственный клиент, и он сидел без дела, навалившись животом на стойку и подперев Руками заспанное лицо. У меня опять-таки не было работы и только несколько сентаво в кармане… А все оттого, что я терпеть не могу, когда мною командуют, и не желаю надрываться, как мул…

– Куда ведет эта дорога? – спросил я, между прочим, у кабатчика, указывая левой рукой в сторону тянувшегося на юг проселка, – в правой я держал стакан.

– В Паго-Чико. Прямехонько до железнодорожной станции Паго… Лиг шесть до нее будет…

Я что-то слышал об этих местах, и вдруг меня разобрала охота отправиться туда просто так, из прихоти: в конце концов, не все ли равно, где работать, а вкус у можжевеловой настойки везде одинаков. Но так как лошади у меня не было и не предвиделось, а топать на своих двоих мне никак не улыбалось, то я и спросил у хозяина, не завернет ли сюда какая-нибудь попутная повозка или арба.

– Нет, друг, не надейся, – отвечал он, – по этим дорогам возили раньше шерсть в Буэнос-Айрес; но вот уж с год, как никто сюда не заглядывает, все теперь ездят поездом.

– Черт побери, дружище, вот досада!

– Ах, да! – воскликнул тут же хозяин. – Совсем забыл, брат! Тебе просто везет – не сегодня-завтра должен проехать здесь парень, который развозит от городского магазина товары по всем харчевням, стоящим на дороге в Паго.

– Ну и что?

– А то, что развозчик тебя захватит, если сумеешь с ним поладить.

– Еще бы не сумею! Непременно дождусь его, ведь мне как раз и хотелось посмотреть Паго-Чико. Большой город, да?

– Порядочный.

– И есть там конторы и лавки?

– Ну конечно!

– Вот и прекрасно!

И остался я там, попивая один стаканчик за другим вместе с хозяином – славным, прижившимся в наших краях галисийцем. Но вот вдали на холме показалось темное пятно и, постепенно увеличиваясь, стало приближаться к нам по зеленому лугу.

– Видишь? – спросил меня хозяин. – Знаешь, что это?

– Знаю, повозка. Теперь дело за тем, чтобы развозчик взял меня…

– Об этом не беспокойся. Он малый добрый, услужливый, и если только ты ему понравишься, он для тебя все сделает…

Хотя денежки у меня были на исходе, я, в надежде на успех, все же купил в дорогу колбасы, сыру, галет, сигар, спичек и… пожалуй, больше ничего… Впрочем, я как будто спросил еще две кварты вина…

Тут подъехал развозчик и после нескольких стаканов и веселой беседы охотно согласился прихватить меня, как это и предполагал хозяин.

Парень молчаливостью не отличался, я тоже никогда не страдал этим грехом; и беседа завязалась сразу же, как только мы отъехали от кабачка, тем более что нам было чем поддержать ее.

Ехал он налегке, кони были хорошие, а темнело поздно, так что мы рассчитывали в тот же день попасть в Паго-Чико.

Я рассказал ему о своей жизни; он мне – о своей, с того самого времени, как приехал из Испании: всегда за прилавком, даже в праздники, и вот теперь его назначили развозчиком, и мотается он как неприкаянный по дорогам, трясется на своей повозке по два, по три дня без отдыха. Когда он узнал, что я ищу работы, он сказал:

– Если будешь работать не за страх, а за совесть, я знаю, что тебе подойдет. Ссажу-ка я тебя за одну лигу от Паго-Чико, в харчевне доньи Каролины, там ты свое не упустишь.

– Отлично, дружище! Я ведь мастер на все руки, особенно когда в кармане пусто, как сейчас…

– Видишь ли, донья Каролина ищет себе подходящего помощника… Но она тонкая штучка, и, может статься, уйдешь ты от нее не солоно хлебавши… Но и это не беда. Так или иначе, работу ты найдешь; оттуда Рукой подать до имения Торрес, а там всегда пеоны нужны.

Мы позавтракали, не останавливая неторопливо трусивших лошадей. Потом я вздремнул, но вскоре проснулся от толчков на ухабах; мы снова принялись болтать, курить и потягивать винцо. Наконец к вечеру мы добрались до места и вылезли из повозки.

IV

Дом был довольно большой, в лавке шла торговля всякой снедью, одеждой и другими товарами. Тут же находилось нечто вроде бара, отделенного от лавки внушительной железной решеткой. Перед стойкой не видно было ни столиков, ни скамей, ни даже стульев, так что ни местным жителям, ни приезжим негде было засиживаться, и, пропустив свой утренний или вечерний стаканчик, они отправлялись дальше.

Зашли мы в помещение и по ту сторону решетки увидели женщину лет тридцати, – после я узнал, что ей было тридцать четыре, – довольно красивую, высокую, белолицую, с черными волосами и темными глазами. Когда она ответила на наше приветствие, я сразу же понял, что она итальянка.

– Донья Каролина, – заявил развозчик, – тут со мной один парень из чужих мест, которому не повезло в жизни; он ищет работу, вот я и сказал ему, что здесь может что-нибудь подвернуться. Как вы думаете?

– Конечно, – подтвердила женщина, внимательно ко мне приглядываясь, – пусть останется. Сегодня или завтра должен приехать кто-нибудь из имения Торрес… Наверняка его наймут…

– А вы как, донья Каролина? Почему бы вам не взять его к себе в помощники? Парень он проворный, вам как раз подойдет.

– Ах, мне! – сказала итальянка, вздохнув. – Мне уж не нужно. Я передумала.

– Не беда, – вмешался я, – все равно я тут останусь, подожду, пока приедут из Торрес. А пока что дайте-ка нам два стакана вина, да получше, а то я помираю от жажды, да и приятель мой не откажется.

Мы выпили вина, – оно оказалось неплохим, – и развозчик простился с нами, ему нужно было торопитьЯ остался ждать и, чтобы убить время, принялся осматривать дом. Лавка была точно такой, как ей и полагалось: множество бутылок, консервные банки на полках, висящие под потолком колбасы и окорока, сыр и айвовый мармелад на витрине прилавка и тут же длинные карамельки, черствый хлеб и галеты.

Было здесь немало и скобяного товара: уздечки, тесаки, ножи, ножницы для стрижки овец, топоры, тазы, кастрюли и целая гора чугунков, а по другую сторону решетки красовались, как в заправском магазине, клубки шпагата, ситец, перкаль, пончо, рубахи, косынки, штаны, индейские плащи, нитки, стеклярус, красные и голубые платки и еще всякая всячина.

Гальпон[2] походил на просторный, крытый железом сарай. Комнатка в глубине, очевидно, служила спальней донье Каролине. Примерно в десяти варах, в углу патио, обнесенного забором, стоял гальпон поменьше, внутри которого не было решительно ничего, кроме сделанного из железного обода очага, полного холодной золы; не было там ни кроватей, ни скамей, хотя именно в этой хибарке и находился «удобный ночлег» для проезжих. Какому-нибудь сельскому жителю, привыкшему спать, положив седло под голову, это, может, и годилось, но я без постели не мог обойтись, и подумал я, что туго мне придется, если эти люди из Торрес задержатся.

Меня очень удивило, что, кроме доньи Каролины, ни в гальпонах, ни во дворе никого не было видно, По огороженному проволокой выгону бродили пять-шесть овечек да облезлый соловый жеребец, с виду очень старый и смирный, на котором, верно, ездила донья Каролина.

Во дворе висела баранья туша, сплошь облепленная мухами, – остальные, менее удачливые, тучей роились вокруг. Но напрасно я озирался по сторонам: нигде никого.

«Как только живет бедная женщина в таком одиночестве? – думал я. – Собаки ее не защитят: любой бродяга прикончит их, а потом и ее, и оберет все до победней нитки… Она, видно, неробкого десятка!… Разве вот проезжий остановится здесь переночевать по дороге в город…»

Меня начала интересовать эта итальянка. Вернувшись в дом, я спросил у нее:

– Простите, мисия Каролина, вы живете одна во всем доме?

– Да, – ответила она, – если не считать старика, который сейчас пасет свиней там у ручья. Он-то и помогает мне немного.

– Черт побери, сеньора! И вы не боитесь жить совершенно одна, так далеко от города? Ведь старик едва ли может вас защитить.

– Да, верно, бедняга очень стар!… И хотя у меня есть ружье и я умею стрелять, порой бывает страшновато… Вот почему я и думала поселить у себя кого-нибудь, кто помогал бы мне в торговле… но что поделаешь!

После этих слов она посмотрела на меня очень серьезно, очень внимательно и умолкла.

– Почему же вы этого не сделали? – спросил я.

– Э! Почему, почему!… Охотников много, да мне никто не подходит… Больше пятнадцати песо в месяц я платить не могу… А на это, хоть я даю еще ночлег и харчи, соглашаются только такие, что уже никуда не годятся.

Тогда я спросил не то всерьез, не то в шутку:

– Ну, а я как, тоже никуда не гожусь?

– О, вы нет! – сказала она, глядя мне прямо в глаза.

– А если так, то вам ведь говорил мой друг развозчик?…

– Да, но сказать все можно, а потом…

– Так знайте, сеньора, что касается меня, я готов служить вам не то что за такую плату, но и за гораздо меньшую… Я устал бродить по свету… Беда в том, что у меня нет рекомендаций… В Паго я никого не знаю, кроме развозчика.

Донья Каролина снова пристально взглянула на меня, будто хотела прочесть мои мысли. Я, конечно, не красавец, но есть во мне что-то… что-то привлекательное, особенно для женщин. Смеетесь? О!… Если бы я только рассказал вам… Во всяком случае, донье Каролине я показался достаточно симпатичным, потому что она тут же сказала:

– Если дело только за рекомендациями, не беспокойтесь, вы не похожи на дурного человека, скорей наоборот! Но какая корысть вам в этом месте, если даже пеоном на плантации вы заработаете не меньше двух-трех песо в день?

Я объяснил ей, что житель я городской, а не деревенский и что не очень-то мне по вкусу работать на ветру и на солнце, как приходилось работать, спасаясь от голодной смерти, с тех пор как я пустился на поиски счастья, потеряв все, что имел раньше. Рассказал, будто в Буэнос-Айресе коварный друг интригами выжил меня с выгодной должности, а сам занял мое место, и что потом искал я своей доли, кочуя по внутренним провинциям, но неудачи преследовали меня, и теперь вот приходится возвращаться на родину, чуть не протягивая руку за подаянием. Одним словом, наговорил ей с три короба, а она слушала с большим интересом и сочувствием, разок даже как будто прослезилась…

В это время забежали двое возчиков выпить по стакану вина, и я вышел во двор.

Возчики торопились и тут же поехали дальше. Донья Каролина кликнула меня.

– Ну что ж, – сказала она, – если хотите, попробуйте, поживите здесь несколько дней.

– Да что тут пробовать! Если останусь здесь, так уж на всю жизнь! – произнес я с восторгом.

– Как знать!… Одним словом, плачу я вам теперь пятнадцать песо, а потом… если дела пойдут хорошо… в общем, там видно будет… Я дам вам кое-какую одежду, еда у вас всегда будет, а спать можете в гальпоне, возьмите себе несколько подстилок и пончо, чтобы укрыться.

Я так и заплясал от радости.

V

Уже вечерело, когда я снова вышел во двор и увидел там старика свинопаса, который вернулся домой с заходом солнца. Сидя у порога гальпона на бычьем черепе, он посасывал сигару, а в открытую дверь виден был жарко пылавший в очаге огонь и густые клубы дыма, скрывавшие от глаз даже стены.

– Отдыхаем, земляк? – спросил я, чтобы завязать разговор.

– Так и есть, приятель, – охотно отозвался старик, – покуриваю, пока вода закипит да мясо поджарится. Не желаете ли зайти, выпить зелененького мате[3]?

– С удовольствием, дружище дон…

– …Сиприано, к вашим услугам, – откликнулся старик. Он держал в руке окурок сигары и то и дело поглядывал на него, словно сокрушаясь, что сигаре скоро придет конец.

Мы вошли в гальпон. В очаге ярко пылали сырые дрова, рассыпая искры и источая густой, едкий до слез дым; у самого огня кипел огромный, черный от копоти чайник, рядом стояла внушительная деревянная коробка с листьями мате. На огне жарился кусок мяса, очевидно, отрезанный от висевшей во дворе туши, тут же стоял кувшин с соленой водой. Сарик любил жить в свое удовольствие. Он втащил в помещение бычий череп, я уселся на другом черепе, и мы принялись попивать мате и вести неторопливую беседу,

– Откуда же вы прибыли, дружище? – спросил дон Сиприано, поднося мне чашечку горького мате. – Ведь вы не местный, не правда ли?

– Нет, я не местный, но скоро стану им, – ответил я.

– А, вот это хорошо. А где думаете работать, если не секрет?

– Думаю, здесь. Буду помогать хозяйке.

– Вот и отлично! А то некому бедняжке помочь с тех пор, как скончался ее муженек… вот уже чуть не год прошел… Женщина не должна оставаться одна, раз уж походила в парной упряжке… Как бы ловка она ни была, а с мужской работой ей не управиться.

Я не сразу понял, что хотел сказать старик, но намек был достаточно ясен. Протерев слезившиеся от дыма глаза, я ответил, посмеиваясь:

– Одна!… Не так-то уж она одинока, если вы с ней.

– Сдается, дружище, дым вам глаза выел и вы не идите, что сделали со мной годы… А если бы мы топили овечьим пометом и курили дорогой табак, вы бы сразу увидели, что я уже стар и вам не помеха.

Я рассмеялся. А старик, помолчав немного, снова завел разговор о хозяйке.

– С тех самых пор, как похоронили ее муженька, царствие ему небесное, донья Каролина ни на кого не смотрит, – к ней и не подступиться! Молодой женщине, – а она ведь еще молодая, – ясное дело, чего-то не хватает! И хоть она и работящая, и встает ни свет ни заря, а вести торговлю ей одной не под силу, бедняжке…

Он отхлебнул мате и продолжал:

– И добрая она, хозяйка… Бывало, еще при покойном муженьке тут такое шло веселье и угощение… А сейчас она подбирает всех бездомных щенков и возится с ними, как с детьми… Я тут ни в чем не нуждаюсь, а ведь я хилый старик, который и глотка воды-то не стоит… И она всем делает добра много, в округе нет ни одной хижины, где бы ее не любили и не благословляли.

– Да это клад, а не хозяйка, я бы здесь, кажется, на всю жизнь остался.

Старик поглядел на меня с усмешкой, зажег сальную свечу и продолжал:

– Знаете, что вам нужно сделать? Поведите с ней приятный разговор, окажите ей внимание… Вы, сдается мне, парень неглупый и годитесь на большее, чем гнуть спину на работе, а ей, бедняжке, нужна компания… Послушайте старика, который много повидал на своем веку, делайте, как он советует, и все у вас пойдет хорошо… А теперь давайте-ка повернем вертел да польем мясо рассолом, пусть дожаривается потихоньку… Вот увидите, жаркое будет на славу! Для этой работы я еще гожусь.

Я достал нож и огляделся, где бы поточить его, размышляя о словах дона Сиприано, которые задели меня за живое. Неужели придет конец моим злоключениям и я заживу спокойно, честной жизнью: хорошая жена, всегда лишний песо в кармане, нетрудная, приятная работа, стаканчик вина, когда вздумается, вкусная еда, мягкая постель…

– Сколько их приходило наниматься, а она еще никого не выбрала, – продолжал дядюшка Сиприано. – И раз уж она захотела вас испытать, значит, дело наполовину сделано. Действуй смелей, парень!

Я только собрался ответить, как услышал, что донья Каролина зовет меня.

– Эй, молодой человек, эй! Подите-ка сюда.

Она еще не знала моего имени.

Я вышел из гальпона и направился к лавке.

– Нет-нет, – крикнула донья Каролина, – идите через патио, мы с вами поужинаем здесь, у меня в комнате, за столом.

На столе красовались чистая скатерть, два прибора, горка тарелок, хлеб с салом, свежий сыр, открытая банка сардин и блюдо с орехами и изюмом.

– Чем богаты, тем и рады, – сказала она, – вы уж извините, разносолов у нас тут нет.

– Что вы, сеньора! – возразил я. – Видели бы вы, какие лепешки я ел все это время или поджаренный маис, которым кормят в северных провинциях, вы бы так не говорили. А сколько дней я довольствовался, бывало, одной галетой и глотком агуардьенте[4], a случалось и без галеты…

– Бедняжка! – вздохнула донья Каролина; она загрустила, и на глазах у нее выступили слезы, совсем как у меня в дымном сарае. – Но теперь у вас будет все, что нужно. Слава богу, еды нам хватает…

В этот вечер, по крайней мере, на столе всего было более чем достаточно. Поели мы знатно: суп с вермишелью, сардины, мясной салат, жаркое, сыр, изюм, орехи и еще всякая всячина, так что под конец я уж отказался от еды и занялся второй бутылкой того вина, которое мы попробовали с развозчиком…

А какие беседы вели мы за ужином, с каким удовольствием улегся я в своем сарае, как сладко спал эту ночь на ворохе подстилок и чисто вымытых овечьих шкур… И даже на простынях!

VI

Поднялся я с рассветом и, вооружившись метлой, принялся подметать пол в лавке и в сенях, пока мисия Каролина спала, запершись в своей комнате.

Вдруг она появилась передо мной, выхватила у меня из рук метлу, словно рассердясь на что-то, и сказала:

– Эта работа не для вас! Идите-ка лучше в лавку, приведите в порядок бутылки, а потом… Писать вы умеете?

– Как же, сеньора! И почерк у меня, я сказал бы, недурной.

– Вот и хорошо! Раз так, перебелите мне приходо-расходную книгу.

– Слушаюсь, сеньора, сделаю все, что прикажете. Но мне и подмести нетрудно; да я, если вам угодно, все три дела успею сделать, утро ведь длинное.

– Нет-нет! Идите в магазин, а я скоро приду и помогу вам.

Ну как? Что вы на это скажете? Сдается, первый Удар был нанесен неплохо, а?

Пошел я в лавку, закусил там получше и побольше, чем обычно, и принялся разбирать и расставлять бутылки. По большей части это были поддельные ликеры из Паго-Чико и другое мерзкое пойло. Тут пришла мне в голову мысль, которая принесла впоследствии немало пользы. Покончив с бутылками, я нашел новую книгу и принялся переписывать в нее счета из засаленной и захватанной грязными руками старой книги, сплошь исписанной неразборчивыми каракулями и покрытой кляксами и помарками. Почерк у меня всем на диво, и я уже подходил к концу, когда появилась мисия Каролина. Увидев мою работу, она обомлела от восторга, а может, и от страху, как бы я не вздумал уйти. Чтобы еще больше поразить ее, я тут же сказал:

– Знаете, сеньора, что мне пришло на ум? Я, видите ли, умею сам фабриковать отменный коньяк, делать две четверти вина из одной, подделывать можжевеловую, полынную и анисовую настойки да еще смешивать высший сорт мате с низшим, так что комар носа не подточит, – вот мы и могли бы всем этим здесь заняться. И заработаете вы гораздо больше, чем сейчас, когда вам приходится дарить денежки этому мошеннику, ликерщику из Паго-Чико.

Мисия Каролина широко раскрыла глаза, усмехнулась, но согласилась не сразу.

– Это, наверно, очень трудно! И столько всего нужно…

– Не бойтесь, сеньора; я обойдусь немногим!

– Все равно сейчас еще рано, а там посмотрим. Время у нас есть!

Но я уже завоевал ее благосклонность, и она слегка оперлась о мое плечо, чтобы еще раз взглянуть на великолепно переписанную книгу.

Дела мои шли так хорошо, что завтрак оказался еще лучше, чем давешний ужин, – кроме обычной похлебки, была курица с рисом, лепешки, маисовая каша с молоком и варенье из айвы. Хозяйка не поскупилась.

Итак, началась у меня веселая, сытая жизнь: выпивки, застольные беседы с посетителями, карты, кости, пение под гитару и поездки на целый день в Паго верхом на соловой кляче.

– Развлекайтесь, развлекайтесь, – говорила мисия Каролина. – Молодым все в охотку, лишь бы работа шла хорошо.

По правде сказать, говорила она не совсем так. Как известно вам, она была итальянка и потому произносила: в окотку, корошо… Но какое это имело значение? Важно то, что я развлекался и веселился, не зная забот. Так не все ли равно, как она говорит? Я умею хитрить, когда захочу, – о, думаете нет? – но предпочитаю действовать прямо…

Ну так вот: увидев, что дела идут хорошо, начал я обхаживать свою итальянку. Довольно долго я этим занимался, но никак не мог выбрать момент для объяснения, да к тому же побаивался, как бы она не сбросила меня с седла… Но однажды вечером я подумал: «Друг мой Лауча (я и сам привык называть себя Лауча), друг мой Лауча, рано или поздно, а надо начинать», – так я и сделал.

Когда мы кончили ужинать, я, улучив момент, сказал ей:

– Значит, с тех самых пор, как вы овдовели, мисия Каролина, вы живете одна-одинешенька?

Я произнес это дрожащим от волнения голосом, поглядывая на нее как бы украдкой.

– Да, вот уже больше года! – со вздохом ответила она.

Я не упустил случая:

– Вот жалость, такая молодая, – и добавил почти шепотом: – и такая красивая.

Донья Каролина и вправду была недурна собой: высокая, дородная, как раз в моем вкусе, – возможно, потому, что сам я такой низкорослый и щуплый.

– Что поделаешь! Такова жизнь! – снова вздохнула она, сделав вид, что не расслышала последних слов. – Одна-одинешенька я и умру, кому я нужна такая старая и безобразная?…

Итальянка как бы возразила на мой комплимент, но вместе с тем весьма ловко открыла путь к достижению моей цели… да и своей тоже.

– Сеньора! – воскликнул я с жаром. – Вам живется лучше, чем мне, а не то – простите меня за дерзость – я бы сил не пожалел, чтобы сделать вас счастливой и заставить позабыть о покойном муженьке… Знайте, что вы мне понравились с первого взгляда, а теперь я люблю вас всей душой.

Донья Каролина склонилась над тарелкой, но есть не стала и неуверенно, словно опасаясь, что я приму ее слова всерьез, произнесла:

– Не будем больше говорить об этом.

Я замолчал. Незачем было лезть из кожи вон, да к тому же мне выгоднее было притвориться несмышленым. В конце концов она заговорила первая:

– Расскажите мне что-нибудь о себе, о своей жизни. Вы знаете, мне очень нравится вас слушать.

– Жизнь моя до сих пор была так горька, мисия Каролина!… Одни беды и злоключения… Я много страдал и не хотел бы докучать вам своими воспоминаниями…

– Ну не надо, – чуть опечалясь, согласилась донья Каролина. – Я не хочу, чтобы вы снова загрустили. Но теперь-то кончатся ваши несчастья, – добавила она, сразу оживившись, – ведь не всю жизнь вы останетесь у меня в услужении… Вы человек работящий, хотя и любите поразвлечься… Я сделаю вас своим компаньоном; а в этой лавчонке можно неплохо заработать. Сами видели: каждый вечер в кассе набирается тридцать, а то и тридцать пять песо, да сколько еще я отпускаю в кредит. А если к тому же вы сами будете составлять напитки – главная прибыль ведь идет от них, – мы будем зарабатывать гораздо больше.


  • Страницы:
    1, 2, 3