Кей Скарпетта - Обстоятельства гибели

Ветроуказатель стойко смотрит на север, и это одновременно хорошо и плохо. Он по-прежнему будет дуть нам в хвост, но с ним придет и штормовой фронт с дождем, градом и мокрым снегом. Марино начинает загружать мой багаж, а Люси уже обходит вертолет – проверяет антенны, статические порты, лопасти, систему экстренной посадки на воду, углекислотные баллоны, хвостовую балку, гидронасос и резервуар.

– Если за ним кто-то следил, если его кто-то скрытно записывал, то этот кто-то, поняв, что парень мертв, мог приложить руку к случившемуся, – ни с того ни с сего объявляю я. В таком случае почему бы ему не уничтожить удаленным способом записанные видеофайлы? Если не все, то, по крайней мере, те, что находятся на жестком диске и карте памяти? Разве не в его интересах сделать так, чтобы мы не нашли никаких записей и вообще ни о чем не догадались?

– Как посмотреть. – Люси берется за ручку на фюзеляже, ставит ногу на ступеньку и поднимается в кабину.

– Поставь себя на его место, – прошу я.

– Себя на его место? – Моя племянница проверяет задвижки. – Если бы я считала, что ничего особенно важного или инкриминирующего не записано, то и уничтожать бы не стала. – Она включает маленький, но мощный фонарик «шурфайр» и осматривает двигатель и его крепления.

– Почему?

Прежде чем Люси успевает ответить, ко мне подходит Марино и, обращаясь в пространство, говорит:

– Я по делам. Если кому еще надо, самое время. – Как будто он тут главный бортпроводник и его обязанность напомнить нам всем, что туалета на борту нет. Это он так ко мне подлизывается.

– Спасибо, мне не нужно, – говорю я, и он поворачивается и уходит в терминал.

– Будь я на месте наблюдателя, я бы после его смерти вот что сделала, – продолжает Люси, осматривая шланги и тюбинги, проверяя, все ли на месте и все ли в порядке. – Я бы сразу же подключилась к веб-камере, скачала все видеофайлы и, если бы не нашла ничего потенциально опасного, оставила все как есть.

Она поднимается выше – проверить несущий винт, мачту, кольцо автомата перекоса, а я жду и, только когда она спускается на площадку, спрашиваю:

– И почему бы ты оставила все как есть?

– Подумай сама.

Она идет к другой стороне вертолета, а я следую за ней. Мои вопросы часто забавляют Люси, как будто я спрашиваю ее об очевидных вещах.

– Если файлы уничтожены после его смерти, значит, это сделал кто-то другой, ведь так? – Люси светит под капот и внимательно все осматривает.

Потом снова соскакивает на аппарель.

– Разумеется, сам он стереть их уже не мог. – Я стараюсь не отвлекать ее без нужды, когда она занята предполетной проверкой, тем более когда находится под лопастями. – Поэтому если бы ты шпионила за ним и знала, что он умер, или же сама бы его убила, то оставила бы файлы и не стала бы их трогать.

– Если бы я шпионила за ним, если бы пошла в парк, чтобы убить его там, то – да, я бы оставила видеозаписи и не стала бы уносить наушники. – Люси еще раз осматривает фюзеляж. – Потому что те, кто видел его в наушниках в парке или еще до этого, стали бы спрашивать, почему они пропали. Наушники – вещь заметная.

Мы переходим к носовой части вертолета.

– К тому же, забрав наушники, мне пришлось бы забирать и спутниковое радио, залезать ему в карман, доставать, терять на все это время и надеяться, что меня никто не увидит. И что тогда делать с уже скачанными куда-то файлами? Как объяснить отсутствие записывающего устройства, если мы находим записи на домашнем компьютере или каком-то сервере? Ты же знаешь, что на это скажут. – Она открывает съемную панель над питометром, светит фонариком, наклоняется. – Каждое преступление состоит из двух вещей: самого акта и действий, направленных на то, чтобы его скрыть. В данном случае было бы разумнее оставить наушники и видеофайлы как есть, ничего не трогать, и пусть полиция или кто-то вроде нас думают, что он сам себя записывал. Марино именно так и считает, но я в этом сомневаюсь.

Люси подключает аккумуляторы. Каждый раз, выходя из вертолета на более или менее продолжительное время, она отключает их, потому что кто-то может, воспользовавшись ее отсутствием, забраться в кабину, заиграться с приборами и случайно завести двигатель. С отключенными аккумуляторами ничего такого не случится. Как бы кто куда-то ни спешил, моя племянница неизменно проводила тщательную предполетную проверку, особенно если оставляла машину без присмотра, пусть даже и на военной базе. От моего внимания не укрылось, однако, что на этот раз она проверяет все дотошнее обычного, как будто подозревает что-то или чем-то обеспокоена.

– Все в порядке? – спрашиваю я. – В полном?

– Проверяю, – говорит она, своим тоном дистанцируясь еще больше. Я чувствую ее секреты.

Люси никому не доверяет. И не должна. Мне и самой не следовало бы кое-кому доверять. Людям, которые манипулировали, лгали и утверждали, что так нужно для дела. Справедливого дела, праведного или благородного. Нуни Пьесту и Джоанну Рул задушили в постели, наверное подушками. Вот почему не было реакции тканей на повреждение. Привязанных к стульям, их насиловали, резали мачете и битым стеклом – и все после смерти. Благое, справедливое деяние, по мнению тех, кто это делал. Немыслимое, возмутительное преступление – и оно сошло им с рук. Никто не наказан по сей день. Не думай об этом. Сосредоточься на том, что впереди, а не на прошлом.

Я открываю левую переднюю дверцу и становлюсь на шасси. Ветер бьет в лицо. Извернувшись, чтобы не зацепиться за ручки управления, опускаюсь в левое кресло и пристегиваюсь. Слышу, как за спиной у меня открывает дверцу Марино. Большой, шумный и неуклюжий, он устраивается сзади, где сидит всегда. Даже если он у Люси единственный пассажир, то впереди для него места все равно нет. В вертолете двойное управление, и Марино вполне может что-то задеть, на что-то наткнуться или опереться, потому что он не думает. Просто не думает.

Люси занимает свое место и начинает еще одну предполетную проверку. Я помогаю ей тем, что отмечаю пункты проверки в списке. У меня никогда не возникало желания летать на вертолетах, которыми управляла моя племянница в последние годы, ездить на ее мотоциклах или итальянских спорткарах, но я справляюсь с ролью второго пилота и помогаю с картами и авионикой. Я знаю, как переключить радио на нужную частоту и ввести информацию в транспондер или систему радиопеленгации. В крайнем случае я могла бы, наверное, даже посадить вертолет, хотя вышло бы не очень изящно.

– Концевые выключатели в положении «выключено», – продолжаю я.

– Есть.

– Прерыватели включены.

– Есть.

Мы идем вниз по ламинированному пластиком списку, и проворные пальчики Люси касаются всего, что я называю.

Она включает бустерный двигатель и переводит дроссель в режим малого газа.

– Справа чисто. – Люси бросает взгляд в боковое окно.

– Слева чисто. – Я смотрю на темный пандус и скромное здание с освещенными окнами и стоящий на безопасном расстоянии «пайпер каб» под дрожащим на ветру брезентом.

Люси включает стартер, и лопасть несущего винта начинает медленно, с натугой вращаться, постепенно добавляя, тяжело, в ритме сердечного пульса, рассекая воздух, и я думаю о нем, том человеке в парке. Думаю о его страхе, о том, что услышала в трех словах. «Что за?.. Эй!..» И вскрик от боли.

Мысленно я снова и снова проигрываю ту сцену. Угол камеры вдруг меняется, она показывает голые ветки и серое небо, потом край длинного черного пальто. Оно промелькнуло в рамке за одно мгновение, может быть, секунду. Кто способен переступить через попавшего в беду человека так, словно он неодушевленный предмет, камень или бревно? Кто может оставить без внимания человека, схватившегося за грудь и упавшего на землю? Наверное, тот, кто это и сделал. Или кто-то, кто не хочет быть замешан в этом деле и имеет на то серьезную причину. Так поступают иногда свидетели нападения или наезда, которые предпочитают уехать с места происшествия, чтобы не участвовать в расследовании. Мужчина или женщина? Видела ли я обувь? Нет, только нижний край пальто или длинной юбки, потом глухой удар, и картинка снова поменялась: другие деревья и выкрашенная зеленой краской скамейка. Может быть, человек в черном пальто умышленно отбросил наушники под скамью, чтобы камера не записала что-то еще, сделанное в те секунды?

Запись нужно просмотреть еще раз, повнимательнее, но не сейчас. Айпад лежит сзади, да и времени нет. Лопасти уже взбивают воздух, и генератор подключен. Мы с Люси надеваем наушники. Она включает концевые выключатели, авионику, полетные и навигационные приборы. Я ставлю переключатель интеркома в положение «только экипаж», чтобы Марино не слышал нас, а мы не слышали его, пока Люси разговаривает с авиадиспетчером. Мы ждем от диспетчерской разрешения на взлет. Я ввожу пункты назначения в джи-пи-эс, в индикатор движущейся карты и в навигационную систему Челтона. Поправляю альтиметры. Сверяю цифровой индикатор уровня топлива и топливомер. Я дублирую почти каждое свое действие, потому что это никогда не лишнее, как говорит Люси.

Наконец башня дает добро, и мы катимся к взлетной полосе, поднимаемся и, взяв курс на северо-восток, пролетаем над Делавэром на высоте тысяча двести футов. Ветер морщинит темную воду, которая похожа на густой и быстрый поток расплавленного металла. За деревьями, словно маленькие костры, мелькают огоньки.

4

Мы меняем направление, поворачивая к Филадельфии, потому что видимость с приближением к побережью ухудшается. Я переключаю интерком – проверить Марино.

– Ты как там, сзади? – Я немного успокоилась и уже не злюсь на него так сильно. К тому же куда больше меня занимает длинное черное пальто и последнее восклицание хозяина собаки.

– Надо поскорее пройти Нью-Джерси, – слышится его голос. Марино знает, где мы находимся, потому что в заднем пассажирском отсеке на видеоэкране есть бортовая карта.

– Туман и ледяной дождь. В Атлантик-Сити условия для полета по приборам. И быстрее не получится, – говорит Люси. – Перехожу на «экипаж».

Марино снова выключен из нашего разговора; диспетчеры передают нас от одной башни к другой. У меня на коленях секционная карта Вашингтона. Я ввожу в джи-пи-эс новый пункт назначения – Оксфорд, штат Коннектикут, где у нас будет последняя заправка. Мы отслеживаем погоду по монитору и видим наползающие со стороны Атлантического океана плотные желтые и зеленые массы. Мы можем обгонять шторм, уклоняться от него, нырять под него, но лишь оставаясь над сушей. К тому же нам помогает попутный ветер, добавляя скорости, которая и без того достигает ста пятидесяти двух узлов.

– Как дела? – спрашиваю я, продолжая отслеживать вышки сотовой связи и другие воздушные суда.

– Будут еще лучше, когда доберемся до места. Думаю, нам удастся обогнать вот эту тучку. – Она указывает на дисплей погодного радара. – Но при малейшем сомнении будем садиться.

Племянница не прилетела бы за мной, если бы допускала возможность ночевки в поле. Я и не беспокоюсь. Может быть, беспокоиться о чем-то еще просто нет больше сил.

– А вообще? Ты как? – говорю я в микрофон, слегка касаясь его нижней губой. – В последние недели много о тебе думала.

– Буду лучше, когда доберемся до места. Каждый раз, когда мы уже ждем твоего возвращения, планы меняются и… Так что мы уже и думать перестали.

Мое возвращение действительно откладывалось трижды, и всегда из-за каких-то неотложных дел. Сначала в Ираке в один день были сбиты два наших вертолета. Тогда погибло двадцать три человека. Потом массовое убийство в Форт-Худе. И наконец, землетрясение на Гаити. Ситуация потребовала развертывания медслужбы, мобилизовали всех, и Бриггс не пожелал отпускать меня до завершения учебной программы. Несколько часов назад он снова попытался отсрочить мой отъезд, предложив остаться в Довере. Как будто не хотел, чтобы я вернулась домой.

– Я уже думала, что вот мы прилетим в Довер и узнаем, что ты остаешься еще на неделю, две недели или даже на месяц, – добавляет Люси. – Но ты все же закончила.

– Наверное, я им просто надоела.

– Будем надеяться, ты возвращаешься домой не только для того, чтобы повернуться и снова уехать.

– Я сдала экзамены. Программа выполнена. Пора заняться своим делом.

– Кому-то определенно надо. Это уж точно.

Слушать очередные обвинения в адрес Джека Филдинга у меня нет ни малейшего желания.

– В остальном все хорошо? – спрашиваю я.

– Гараж почти закончили. Большой, на три автомобиля, плюс мойка. Если, конечно, ты не против тандемной парковки. – Начав с гаража, Люси как бы напоминает, насколько я оторвалась от того, что творится в моем собственном доме. – Уложили прорезиненное покрытие. Сигнализация еще не готова. Не хотели возиться с предохранителями, а я не согласилась. К сожалению, одно из тех старых окон с волнистым стеклом апгрейда не перенесло, так что теперь у тебя в гараже гуляет ветерок. Ты об этом знала?

– Бентон, наверное, знал.

– Ну, Бентон был занят. У тебя есть частота Милвилла? По-моему, один-два-три-точка-шесть-пять.

Я проверяю по карте, подтверждаю, ввожу данные в систему и предпринимаю еще одну попытку:

– Что у тебя нового?

Я хочу знать, что еще ждет меня дома, кроме мертвеца в холодильнике морга. Люси о себе говорить не желает, поэтому и винит Бентона в том, что он занят. Понимать ее буквально в такие минуты нельзя. Она как натянутая струна. Приникла к панели, бегает глазами по приборам и экранам радаров, выглядывает тревожно в окно, как будто ожидает, что мы вот-вот вступим в воздушный бой, или нас поразит молния, или что-то сломается. С ней что-то не так, или, может, это просто я не в настроении.

– У Бентона трудное дело. Плохое.

Мы оба знаем, что я имею в виду. Об этом много говорят в новостях. На прошлой неделе Джонни Донахью, пациент медицинского центра Маклина и студент Гарварда, признался в убийстве шестилетнего мальчика, совершенном с помощью пневматического молотка. Бентон считает, что Джонни оговаривает себя, чем серьезно осложняет жизнь полицейским и окружному прокурору. Людям хочется верить, что признание подлинное, они не желают, чтобы такие, как Донахью, оставались на свободе. Интересно, как прошла сегодняшняя эвалюация. Просматривая видеофайл, я видела, как черный «порше» Бентона выезжал с нашей дорожки в то самое время, когда молодой человек в наушниках проходил мимо с собакой. Бентон собирался за картой Джонни Донахью. Их разделили считаные мгновения. Человеческая паутина, соединяющая всех живущих на земле, соединила нас.

– Будем держать один-два-семь-точка-три-пять, тогда сможем отслеживать Фили, – говорит Люси. – Думаю, должно получиться, если только та штука не отодвинет.

Она указывает на зеленые и желтые формы на дисплее погодного радара, свидетельствующие о приближении штормового фронта, который отжимает нас к северо-западу, к ярким огням Филадельфии, ее небоскребам.

– У меня все хорошо. Извини, что с ним так получилось; вижу, ты злишься. – Она показывает большим пальцем за спину, имея в виду Марино. – Что еще он натворил, кроме того, что был в своем репертуаре?

– Ты слышала его разговор с Бриггсом?

– Это было в Уилмингтоне. Пока я расплачивалась на заправке.

– Он не должен был ему звонить.

– Бесполезно. Все равно что приказывать Джет-рейнджеру не пускать слюни, когда я достаю что-то вкусненькое. У Марино рефлекс – стоит Бриггсу появиться, как он уже готов выложить ему все, что знает. Не понимаю, почему ты именно сейчас так удивляешься? – Люси знает, что я отвечу, но все равно спрашивает, как будто прощупывает меня, ищет что-то.

– Может быть, потому, что именно сейчас его болтливость создала особенно большую проблему.

Я рассказываю ей о требовании Бриггса переправить тело в Довер. Рассказываю о том, что у главы Службы медэкспертизы Вооруженных сил есть информация, которой он не желает делиться. Или, может быть, он просто утаивает от меня что-то важное. Не исключено, что из-за Марино. Из-за той каши, которую он заварил, действуя через мою голову.

– Не думаю, что на этом все кончится, – говорит Люси, и в этот момент диспетчер называет наш бортовой номер.

Она нажимает переключатель на ручке управления, отвечает диспетчеру, а я, пока племянница получает инструкции от службы слежения, перехожу на следующую частоту. Мы прыгаем из одной зоны ответственности в другую, формы на погодном радаре преимущественно желтые, и они гонятся за нами с юго-востока, неся с собой сильные дожди. На большой высоте дождь особенно опасен, потому что охлажденные водяные капли попадают на ведущую кромку лопастей и там замерзают. Я смотрю на плексигласовое стекло, но не вижу ни одной капельки. Интересно, что имела в виду Люси, когда говорила, что этим все не кончится?

– Ты заметила, что было в его квартире? – звучит в наушниках голос Люси. Наверное, она говорит о мертвеце в парке и видеофайле в его камере.

– Ты сказала, что этим все не кончится. – У меня свои вопросы, и мне важно сначала получить ответы на них. – Можно подробнее?

– Я бы сразу сказала, но не хотела, чтобы Марино услышал. Он все равно ничего не заметил, а я тыкать пальцем не стала, потому что хотела сначала поговорить с тобой. И вообще, ему, может быть, и знать ни о чем не нужно.

– Во что ты не стала тыкать пальцем?

– Я так думаю, что Бриггс и сам все увидел, – продолжает Люси. – У него и времени было больше, чем у тебя, и видео он просмотрел не раз, а может, и еще кому-то показал. Так что Бриггс, конечно, узнал ту металлическую штуковину у двери, такое жутковатое шестиногое пресмыкающееся с проводами, размером со стиральную машину или сушилку. Камера захватила ее только на секунду, когда он выходил с собакой на прогулку. Уж ты-то ее, конечно, не могла пропустить.

– Я заметила что-то, но мне это показалось странной металлической скульптурой. – Похоже, я пропустила какое-то пояснение Люси.

– Это робот, – говорит Люси. – И не просто робот, а прототип, разработанный для военных, тактический пэкбот для иракского контингента. Потом ему придумали новое назначение, но и оно сорвалось.

В голове у меня как будто вспыхивает огонек. Что-то смутно знакомое выступает из памяти, и неприятное, мерзкое чувство начинает вылезать откуда-то из глубины, карабкаясь к свету.

– Этот образец долго не протянул, – продолжает она, и теперь я, кажется, понимаю, о чем идет речь.

РЭБП. Робот-эвакуатор для боевых потерь. Боже мой.

– В производство его так и не запустили, потом он устарел и был заменен более усовершенствованными образцами, способными переносить тяжести в условиях самого сложного рельефа. Например, четвероногий «биг дог», которого можно увидеть на «ютубе». Этот страшила может хоть целый день таскать тяжести в самых неподходящих условиях, прыгать как олень и сохранять равновесие, если споткнется, поскользнется или получит пинка.

– РЭБП, – повторяю я. – Но зачем кому-то держать в квартире пэкбот вроде РЭБПа? Наверное, я чего-то не понимаю.

– Ты ведь видела его своими глазами, да? Когда участвовала в тех дебатах на Капитолийском холме? И ты правильно все понимаешь. Именно о РЭБПе я и говорю.

– Нет, я его не видела. – Нам показали только демонстрационный ролик, после чего у меня и возникли разногласия со многими коллегами, особенно с Бриггсом. – Но зачем кому-то держать такую штуковину в квартире?

– Да, жутковатая игрушка. Похожа на гигантского, работающего на бензине механического паука. Передвигается медленно, на коротких неуклюжих ногах, а впереди у нее две пары захватов, как у Эдварда руки-ножницы[14]. И при этом визжит, будто цепная пила. Увидишь перед собой такую, помчишься, как заяц, или, может, гранатой в нее запустишь.

– Но в квартире… Зачем? – Я вспоминаю демонстрационные ролики, показавшиеся мне отвратительными, и горячие, переросшие затем в неприятные стычки дебаты с коллегами, в том числе с Бриггсом, в Службе медэкспертизы, Армейском медицинском центре Уолтера Рида и сенате.

РЭБП. Типичный образчик недальновидности, автомат, ставший источником разногласий в военных и медицинских кругах. Проблема коренилась не в технологии, а в том, как ее предполагалось использовать. Я и сейчас хорошо помню одно летнее утро в Вашингтоне – от тротуара, заполненного приехавшими в столицу бойскаутами, поднимались колышущиеся волны жара, – когда мы с Бриггсом схватились в горячем споре. Мы оба были в форме, и оба чувствовали себя в ней неудобно. Помню, что, проходя мимо Белого дома, я с тяжелым сердцем размышляла о том, что будет дальше. Какие еще бесчеловечные технологии будут нам предложены? А ведь это было десять лет тому назад, в «каменном» по сравнению с теперешним веке.

– Я думаю – и даже уверена, – что именно эта штука и стоит у него в квартире, – говорит Люси. – А на «ибэе» такое не купишь.

– Может быть, модель. Копия.

– Ни в коем случае. Я смотрела в приближении и видела характерные следы, потертости и царапины, которые остаются после использования робота на пересеченной местности. Видела даже оптико-волоконные коннекторы. РЭБП не был беспроводным, и в этом один из многих его недостатков. Современные роботы почти полностью автономны, укомплектованы бортовыми компьютерами и получают информацию через сенсоры, управление которыми осуществляется с портативного пульта. Новейшие системы управления можно носить с собой. Например, у военных есть роботы-«мечи»[15] – гуммированное покрытие, установлены на гусеничном шасси, контролируются с расстояния до тысячи метров. Представь себе роботопехоту, вооруженную легкими ручными пулеметами М-249. Мне от этого немного не по себе, и я знаю, как ты воспринимаешь такую информацию.

– Не уверена, что для моих чувств существуют подходящие слова.

– Три отделения «мечей» сейчас в Ираке, но оружие пока что не применяли. Никто пока не знает толком, как заставить робота принять решение – выносить или нет тело погибшего с поля боя. Искусственный эмоциональный интеллект. Перспектива довольно пугающая, но отнюдь не невозможная.

– Роботов нужно использовать в мирных целях, для наблюдения, транспортировки.

– Это ты так считаешь, но согласны с тобой далеко не все.

– Роботы не должны принимать решения о вопросах жизни и смерти. Как и автопилот не должен решать, стоит ли нам проходить через эти тучи.

– Автопилот вполне мог бы принять такое решение, если бы вертолет имел сенсоры влажности и температуры. А если добавить еще силовые преобразователи, то и летал бы он сам по себе, как перышко. Еще немного сенсоров, и я тебе уже не понадоблюсь. Забирайся в кабину, садись и нажимай кнопку. Как в «Джетсонах»[16]. Звучит безумно, но чем безумнее, тем больше шансов на успех. Спроси в АПИ. Ты хотя бы представляешь, сколько денег АПИ инвестировало в Кембридж?

Люси опускает ручку управления. Мы теряем высоту и скорость, а из темноты накатывает очередной грозовой фронт.

– Кроме того, что вложило в ЦСЭ.

Настроение у Люси изменилось, даже лицо стало другим, и она больше не старается скрывать свое состояние. Я знаю это ее настроение. Слишком хорошо знаю. В последнее время она в нем пребывала редко, но приметы распознаются легко, как симптомы на время отступившей болезни.

– Компьютеры, робототехника, синтетическая биология, нанотехнологии – чем несуразнее идея, тем лучше. Такого понятия, как «сумасшедший ученый», теперь уже не существует. Можно выдать самое невероятное изобретение, а потом узнать, что оно уже используется где-то, что твоя новость уже устарела.

– Значит, ты предполагаешь, что мужчина, умерший в Нортон’с-Вудс, связан с АПИ.

– В каком-то качестве – да, связан. Прямо или косвенно – не знаю, – отвечает Люси. – РЭБП больше не используется ни в военной, ни в каких других областях. Но лет восемь или десять назад, когда начались разговоры о «звездных войнах», АПИ открыло финансирование разработок по робототехнике, биотехнологиям и компьютерному конструированию для применения в военных и разведывательных целях. И в нашей области тоже, во всем, что касается мертвых или погибших в бою.

Именно АПИ финансировало исследования и разработку технологии «радпат», которой мы пользовались, проводя сеансы виртуальной аутопсии в Довере и теперь в ЦСЭ. АПИ оплатило и мою стажировку, растянувшуюся с четырех до шести месяцев.

– Значительная часть грантов на проведение научно-исследовательских работ направляется в лаборатории, расположенные в районе Кембриджа, в Гарвард и МТИ. Помнишь, когда все стало ориентироваться на войну?

Теперь уже не просто вспомнить время, когда было не так. Война стала нашей национальной индустрией, как некогда автомобили, сталь и железные дороги. Мы живем в опасном мире, и я не верю, что ситуация когда-нибудь изменится.

– Кому-то в голову пришла замечательная идея использовать роботов вроде РЭБПа в районе боевых действий для эвакуации убитых и раненых, чтобы не рисковать жизнью их товарищей, помнишь? – говорит Люси.

Эта идея была не столько блестящей, сколько неудачной. В высшей степени неразумной, как я считала тогда и считаю до сих пор. Она-то и развела нас с Бриггсом по разные стороны баррикад. Конечно, он ни за что не признается, что это я спасла его от совершения большой ошибки, которая могла бы сильно подпортить его репутацию.

– Ее всесторонне изучили и благополучно отложили до лучших времен, – добавляет Люси.

Отложили только лишь потому, что ее практическое осуществление предполагало бы, что именно роботу надлежало бы решать судьбу человека, определять, ранен он или уже мертв.

– Министерству обороны крепко досталось тогда за этот проект. Многие сочли его жестоким и бесчеловечным.

Досталось министерству вполне заслуженно. Солдаты не должны умирать в стальных лапах механического существа, вытаскивающего их с поля боя, из подбитой машины или из-под развалин обрушившегося здания.

– Я к тому веду, что более ранние поколения этой технологии были похоронены самим министерством, отправлены на склады металлолома или растащены по частям. И тем не менее парень, который лежит сейчас в твоем холодильнике, имел у себя дома такую вот игрушку. Где он ее раздобыл? Очевидно, у него были какие-то связи. Дальше. На кофейном столике лежала чертежная бумага. Следовательно, он изобретатель, разработчик, инженер, что-то в этом роде, и так или иначе причастен к секретным проектам, требующим высокой степени допуска. При этом он сам – человек штатский.

– Почему ты так уверена, что он штатский?

– Уверена. У него нет никакой специальной подготовки, нет опыта, и он точно не правительственный агент и не военный разведчик, иначе не разгуливал бы, слушая музыку и вооруженный дорогим пистолетом со спиленным серийным номером и, скорее всего, купленным на улице. Профессионал имел бы при себе что-то такое, чей путь невозможно проследить, что-то, чем пользуешься один раз и выбрасываешь…

– А оружие еще не отследили? – уточняю я.

– Насколько мне известно, нет, и это, конечно, смешно. Он ведь не какой-то нелегал и не жил под чужим именем. Лично я думаю, что он боится. – Люси говорит это так, словно констатирует истину. – То есть боялся, – поправляется она. – Кто-то держал его под наблюдением – по крайней мере, я так полагаю, – и вот теперь он мертв. Это не совпадение. И я предлагаю тебе быть крайне осторожной в разговоре с Марино.

– Он иногда сильно ошибается в суждениях, но укокошить меня пока не пытался.

– А еще он не перегружен интеллектом, как ты, и его соображения хватает ровно настолько, чтобы не обсуждать дела со своими приятелями в боулинге и не трепаться с репортерами. Зато он полностью доверяет таким, как Бриггс, потому что испытывает священный трепет перед военной формой. – Такой встревоженной и хмурой я не видела племянницу уже давно. – В подобных случаях тебе следует говорить с Бентоном или со мной.

– Ты уже рассказала ему то, что сейчас рассказала мне?

– Будет лучше, если про РЭБП объяснишь Марино ты, потому что сам он понять это не сможет. Его ведь не было рядом, когда ты изучала эту тему в Пентагоне. Ты расскажешь ему, и мы все сможем об этом поговорить. Ты, он, я – и этого достаточно, по крайней мере пока, потому что ты не знаешь, кто есть кто, а нам позарез нужно выстроить все факты и понять, кто с нами и кто против нас.

– Если я не могу доверять Марино в таком деле или, если уж на то пошло, в любом другом, то зачем он вообще мне нужен? – Я оправдываюсь и поэтому резка, ведь Марино был идеей Люси.

Это она предложила взять его в ЦСЭ шефом оперативных расследований и сама же с ним договорилась, хотя, по правде сказать, особенно стараться и не пришлось. Марино никогда в этом не признается, но жить там, где нет меня, он не хочет. Как только стало известно, что я перебираюсь в Кембридж, ему вдруг разонравилась служба в нью-йоркской полиции. Он разочаровался в помощнике окружного прокурора Джейми Бергер, к офису которой был приписан. Мало того, у него обострилась старая вражда с домовладельцем в Бронксе. Начались жалобы на нью-йоркские налоги, которые он безропотно платил уже несколько лет. Как можно жить в городе, где негде прокатиться на мотоцикле и некуда поставить грузовичок, вопрошал Марино, хотя ни первого, ни второго у него тогда не было. В общем, ему ничего не оставалось, как переехать.

– Дело не в доверии, а в признании возможностей и ограниченностей. – В устах Люси такое заявление звучит манифестом гуманизма. Обычно люди для нее просто никчемны или даже вредны и полностью заслуживают наказания, которое она для них определяет самостоятельно.

Люси умело манипулирует обеими ручками, набирая скорость и оставаясь одновременно ниже туч. Ночь вокруг непроницаемо темна, и в какие-то минуты я не вижу внизу ни единого огонька – это означает, что мы пролетаем над лесом. Я перехожу на частоту авиабазы Макгуайр, чтобы следить за ее воздушным пространством и одновременно одним глазком поглядывать на систему предупреждения столкновений. Похоже, кроме нас, других летательных аппаратов в воздухе нет.

– Я, возможно, и допустила ошибку, взяв Марино на работу. И может быть, совершила еще больший промах, когда приняла Филдинга.

– Не «может быть», а наверняка. И не впервые. Джек бросил тебя в Уотертауне и уехал в Чикаго, где тебе и следовало бы его оставить.