Обаятельный плут (Том 2)

      - Но ведь никто не знает, как она добиралась до Лондона, - заметила герцогиня. - Так что с ее репутацией все в порядке. А вот ее душевное состояние, после того как она узнала о самоубийстве отца, действительно внушает опасения.
      - У меня есть для нее хорошие новости. - Коллингвуд внимательно посмотрел на Робина. - Я так понимаю, вы продолжаете ее опекать?
      - Вы понимаете совершенно верно.
      - Тогда я могу вам сообщить, что Максима получила порядочное наследство. Не такой уж большой капитал, но на проценты с него - пятьсот фунтов в год она сможет безбедно жить хоть здесь, хоть в Америке.
      Робин удивленно смотрел на Коллингвуда. Что ни говори, пятьсот фунтов в год - это вовсе не мало.
      - А кто оставил ей эти деньги? Она говорила, что ее отец умер без гроша в кармане.
      - Тетя Максима, леди Кленденнон. Она была крестной Макса и очень его любила. Хоть и жаловалась, что он страшный мот, но говорила про это всегда с улыбкой и обожала получать от него письма. - Коллингвуд вздохнул. - Если бы у Макса было бы столько же здравого смысла, сколько обаяния, он стал бы премьер-министром. Тетя Максима знала, что оставлять ему деньги бессмысленно, и решила вписать в завещание его дочь. Она умерла зимой, и ее поверенный написал брату в Бостон. Поэтому он и приехал в Англию. Поскольку поверенный не спешил исполнять завещание. Макс поехал в Лондон, чтобы выяснить причину задержки.
      - Но почему ваш брат не рассказал об этом Макси? У меня создалось впечатление, что денежными делами у них ведала она.
      - Макс запретил мне говорить с ней о наследстве, пока не будет покончено со всеми формальностями. Он не хотел, чтобы ее постигло разочарование в случае, если из этого ничего не выйдет, - объяснил Коллингвуд. - Оказалось, что в завещании тетя Максима специально оговорила условие, что Максима сможет вступить во владение наследством не раньше, чем ей исполнится двадцать пять лет. Да и после этого проценты не будут выплачиваться вплоть до смерти Макса. Как видите, тетя приняла меры, чтобы брат не промотал Наследство своей дочери. Когда он умер, необходимость в них отпала, но основной наследник, лорд Кленденнон, требовал, чтобы поверенный изыскал предлог лишить Макси наследства. Мой кузен очень корыстолюбив и хотел заполучить ее долю. Недавно он узнал, что мать Максимы была индианкой, и высказал предположение, что она незаконнорожденная, плод случайной связи, а может быть, и вообще не дочь Макса.
      Робин удивленно присвистнул.
      - Тогда понятно, почему вы не хотели говорить об этом Макси. Она была бы вне себя от ярости.
      - И с полным на то основанием. Узнав эти инсинуации, я поручил своему поверенному написать коллеге в Бостон. На прошлой неделе я получил копию свидетельства о браке между братом и ее матерью. Их обвенчал англиканский священник, и Максима рождена в законном браке, - Коллингвуд удовлетворенно улыбнулся. - Но даже, если бы они женились не по христианскому обряду, я бы доказал, что по законам народа ее матери они были мужем и женой. Вообще-то говоря, завещательное распоряжение тети Максимы оставалось бы в силе, даже если бы Максима и была незаконнорожденной. Но Кленденнон мог бы под этим предлогом оспорить завещание, и судебное разбирательство потребовало бы много денег и сил. Получилось же все гораздо проще.
      - Вы потратили немало сил, чтобы защитить интересы своей племянницы.
      - Ну как же иначе, она родной мне человек. Я ее люблю. Если бы у моих дочек была хоть капелька ее характера. - Тут Коллингвуд впервые улыбнулся. Но не больше капельки. Я бы с Максимой намучался. Такой оригинал, как Макс, гораздо больше годился ей в отцы. - Коллингвуд встал. - Я еще несколько дней проживу в "Кларендоне". Хотелось бы до отъезда в Дарем повидаться с Максимой. Вы ей скажете, что я приходил?
      - Обязательно, - ответил Робин. - Может быть, вы ей сами расскажете про наследство?
      Коллингвуд пожал плечами.
      - Решайте, как лучше. Если она вас захочет видеть, а меня нет, расскажите ей про наследство - может, это ее порадует. Боюсь, что я наломал немало дров.
      - Макси повезло, что у нее такой добросовестный дядя, - сказал Робин. - Вы были в очень сложном положении. Тут любой наломал бы дров.
      - Спасибо.
      Коллингвуд ушел с несколько успокоенным видом. Оставшись вдвоем с Марго, Робин спросил ее:
      - Ты все поняла, что следует из рассказа Коллингвуда?
      Марго задумчиво кивнула. Шпион должен уметь делать выводы из отрывочных сведений, и оба они были в этом деле непревзойденными мастерами.
      - Но как это доказать? - спросила Марго.
      - Неопровержимых доказательств и не нужно. Если удастся разузнать кое-какие подробности, я сумею ее убедить. - Радуясь, что у него появилась возможность помочь Макси, Робин встал. - Ну, я пошел. Когда вернусь - не знаю.
      - Я дам тебе ключ от входной двери. Будет неприлично, если ты откроешь ее отмычкой. А за Макси я присмотрю и не позволю ей сделать какую-нибудь глупость. Если тебе еще что-нибудь понадобится, пришли посыльного.
      - Спасибо, Марго. Вообще-то я знаю, к кому обратиться за помощью.
      ***
      Дверь была приоткрыта. Робин постучался и туг же вошел. Лорд Стретмор рассеянно поднял голову от бумаг, но, увидев Робина, тут же заулыбался и поднялся из-за стола.
      - Рад видеть тебя в Уайтхолле, Робин. Вчера мы очень мило провели вечер, но поговорить нам с тобой так и не удалось.
      - И сегодня не удастся. - Пожав кузену руку, Робин сел в указанное им кресло. - Я зашел на минутку попросить тебя о помощи.
      - Проси, что хочешь, - ответил Люсьен. - А в чем дело?
      - Мне нужно узнать подробности самоубийства, которое произошло в гостинице недалеко от Ковент-Гардена месяца два, нет, скорее три тому назад.
      Люсьен нахмурился, припоминая:
      - Отец твоей подружки Макси?
      Робин кивнул. Его друг тоже великолепно умел делать выводы из обрывочных фактов.
      - Она совершенно обезумела от горя. Они очень любили друг друга. Я хочу найти смягчающие обстоятельства, которые позволили бы ей примириться с его смертью. Надо поговорить с горничной, которая нашла его мертвым, с врачом, который засвидетельствовал смерть, и со всеми, кого Коллинс навестил во время пребывания в Лондоне. Все это я хочу сделать сегодня.
      - Может, мне пойти с тобой? - предложил Люсьен. - Вдвоем нам удастся сделать больше.
      Робин посмотрел на бумаги, разложенные на столе.
      - А ты разве не занят?
      - Ничего срочного.
      - Прекрасно. Я не очень-то хорошо знаю Лондон, и твоя помощь очень пригодится. - Робин нахмурился. - Мне надо было подумать об этом раньше, но когда дело идет о близком человеке, теряешь голову. Есть такой сыщик с Бау-стрит, Нед Симмонс, которого родные Коллинса наняли, чтобы он замял дело о самоубийстве. Если бы мы его нашли, полдела было бы сделано. Люсьен согласно кивнул.
      - Я знаю Симмонса - очень дельный парень. Он обычно околачивается в таверне около Ковент-Гардена. Если нам повезет, мы его прямо сейчас там и найдем.
      Робин встал. Кажется, все будет легче, чем он ожидал.
      Люсьен тоже встал и взял стоящую в углу трость, но не сразу вышел из-за стола.
      - Робин, я давно хотел тебе сказать одну вещь.
      - Говори.
      Люсьен помолчал, вертя в руках бронзовый набалдашник трости.
      - Меня давно грызет из-за тебя моя весьма выносливая совесть, а вот словами я этого выразить не могу. - Он посмотрел на Робина серьезными зеленовато-желтыми глазами. - Наверное, мне просто хочется спросить, очень ли ты злишься на меня за то, что я уговорил тебя заняться шпионажем.
      - Но ты же не приставлял мне ножа к горлу, Люсьен, - удивился Робин. - Я принял решение самостоятельно.
      - Да, но я сам толком не понимал, чего от тебя требую. - Люсьен вздохнул. - Поначалу все представлялось чуть ли не увеселительной прогулкой. Ты был находчив, и у тебя были потрясающие способности к языкам. Казалось, что тебе самое место в Европе. Будешь помогать мне координировать работу британской шпионской сети на континенте, и Бонапарту скоро наступит конец. Кто же знал, что война продлится еще двенадцать лет!
      . - Не вини себя за то, что втравил меня в эту глупость, - мягко сказал Робин. - Ты только на два года старше меня и тоже не понимал, во что это выльется. А мне никто не мог запретить рисковать собственной жизнью.
      , - Джайлс так не думал, - возразил Люсьен. - По-моему, он до сих пор не простил мне, какую роль я сыграл в твоей карьере. И вообще, рисковать жизнью это не самое худшее. Хуже то, что за участие в тайной войне шпион расплачивается своим душевным покоем. - Люсьен нервно вертел в руках трость. Я испытал это на себе, но, по крайней мере, я большей частою находился в Англии. Если по моей вине и совершались неблаговидные поступки, это происходило далеко, и я не знал людей, которые оказывались в них втянутыми. Тебе же приходилось гораздо труднее. Под конец казалось, что ты на пределе. Еще немного - и твои нервы окончательно сдадут.
      Робин был тронут заботой кузена.
      - О чем ты жалеешь? О том, что предложил мне работать на свое министерство, или о том, что я согласился?
      - В том-то и штука, - сокрушенно сказал Люсьен, - что я не жалею ни о том, ни о другом. В моем деле необходимо жестокосердие. Ты сыграл очень важную роль. Наверное, меня мучает чувство вины за то, что ты дошел до такого состояния.
      Робин усмехнулся. Что такое чувство вины, он знал очень хорошо.
      - Если ты просишь у меня отпущения грехов, Люсьен, изволь, я тебе их отпускаю. Признаю, что чуть не сломался на этой работе, но за последние две недели я примирился со своим прошлым. Гордиться некоторыми своими поступками я не смогу никогда, но и терзаться по этому поводу больше не буду.
      Говоря это, Робин как бы слышал слова утешений Макси.
      Люсьен с пониманием смотрел на него.
      - Я понял, что много тут зависит от женщины, если сумеешь найти ту, что тебе нужна.
      - Совершенно верно. Ну а мне пора вернуть долг этой самой женщине. Пошли?
      Робин надеялся с помощью Люсьена до конца дня разузнать о последних днях Максима Коллинса. Дам Бог, чтобы то, что он узнает, помогло Макси!
      Глава 36
      Макси казалось, что она заблудилась в призрачной стране страшных снов, но она знала, что освобождающего пробуждения не будет.
      Зарывшись в подушки, как дикий зверек в нору, она потеряла ощущение времени. Часы шли. Солнечное пятно медленно ползло по полу, потом исчезло: солнце закрыли облака. Кто-то вошел, поставил на стол поднос с едой и вышел, не сказав ни слова. В комнате постепенно темнело; в конце концов голоса в доме затихли.
      Где-то в отдалении часы пробили полночь. Макси заставила себя сесть и собраться с мыслями. Нельзя же прятаться в спальне всю оставшуюся жизнь. Через какое-то время хозяева начнут уговаривать ее выйти из нее. Когда? Через сутки? Трое суток? Неделю? Или Марго навсегда оставит у себя сошедшую с ума от горя женщину, которую будут обслуживать безмолвные горничные? Даже если герцогиня проявит такое поистине неслыханное гостеприимство, этого не допустит Робин.
      Макси закрыла лицо руками. Как же быть? Теперь ясно, почему она не смогла заглянуть в свое будущее тогда, в Ракстоне. Случилось нечто действительно немыслимое, и вот она как бы повисла в безвоздушном пространстве, не в силах ни идти вперед, ни вернуться назад. Ее потрясенный ум отказывался представить себе хоть какое-то нормальное будущее.
      Макси устало поднялась с кровати и нашла халат, тоже волшебным образом появившийся вчера в шкафу вместе с платьями. Неужели это было вчера? Ей казалось, что прошли годы с тех пор, как она приехала в Лондон, познакомилась с Марго, навестила тетку, и они с Робином оказались вечером в беседке. Даже это последнее воспоминание не согрело ее.
      Макси перетянула халат поясом, взяла свечу и тихо спустилась в библиотеку. Книги всегда помогали ей в трудную минуту. Может быть, в их окружении у нее прояснится голова?
      В дальнем углу библиотеки стоял письменный стол. Макси села за него в кожаное кресло. В комнате было прохладно, в стекла стучали капли дождя. На полках выстроилось множество томов, корешки которых поблескивали в свете свечи и дружески манили к себе. Максн вдыхала приятный запах кожаных переплетов и мебельного лака со слабой примесью табачного дыма, и сжимавшая грудь боль стала потихоньку ее отпускать.
      На письменном столе стояла шкатулка с трубочным табаком. Повинуясь какому-то смутному воспоминанию, Макси открыла шкатулку, взяла щепотку табака, положила ее в фарфоровую пепельницу и подожгла табак свечой.
      Запах дыма напомнил ей индейские обряды, на которых она присутствовала в детстве. Могавки считали табак священным и жгли его, когда хотели, чтобы их молитвы вместе с табачным дымом вознеслись в царство духов.
      Но, глядя, как дым свивается в кольца и растворяется в темноте, Макси не знала, какие ей вознести молитвы.
      ***
      Робин вернулся глубокой ночью, когда Кандовер-хаус был погружен в темноту. Он был доволен своими успехами: с помощью Люсьена и ошеломленного Симмонса, который, однако, оказал им всяческое содействие, он узнал то, что хотел. Может быть, завтра Макси согласится его выслушать.
      Робин открыл парадную дверь ключом, который дала ему Мэгги, потом запер ее за собой, и тут внутренний голос подал ему предостерегающий сигнал. Замерев, он вскоре понял, в чем дело. Хотя дом был погружен в сон, здесь, на первом этаже, где не было спален, явно чувствовался запах горящего табака.
      Может быть, курил слуга, проверяя, заперты ли двери на ночь, и запах еще не выветрился? А может быть, Раф заработался допоздна? Тем не менее, Робин пошел на запах дыма, который привел его к двери в библиотеку. Под ней виднелась узенькая полоска света.
      Робин тихо отворил дверь и вошел. В дальнем углу комнаты в кресле сидела Макси. Черные волосы падали ей на плечи, а рассеянный взор был обращен на спираль ароматного дыма. Робин был рад, что она встала с постели, но ее отрешенное лицо выражало бесконечную печаль. Такой подавленной он ее никогда не видел. Может быть, то, что он узнал, приободрит ее?
      Макси посмотрела на Робина без всякого удивления.
      - Добрый вечер! Где ты был - бродил по Лондону?
      - Да. - Робин подошел к ней и сел на стоящий поблизости стул. Увидев, что она босая и поверх рубашки на ней только шелковый халат, он снял с себя куртку и, вынув из внутреннего кармана несколько сложенных вчетверо листков бумаги, протянул их Макси. - Ты, наверное, озябла. Надень-ка вот это.
      Макси машинально взяла куртку и накинула ее себе на плечи. Под ней она казалась совсем крошечной.
      - Мне удалось узнать кое-что важное, - продолжил Робин. - Тебя это должно заинтересовать. Ты можешь меня сейчас выслушать или отложим до утра?
      Макси безразлично шевельнула рукой.
      - Мне все равно. Говори сейчас.
      Через такую апатию пробиться будет нелегко, подумал Робин. Вслух же сказал:
      - Сегодня сюда приходил лорд Коллингвуд. Может быть, он действовал не очень разумно, но он нанял Симмонса, чтобы тот перехватил тебя по дороге в Лондон из самых лучших побуждений. Симмонс, между прочим, - сыщик с Бау-стрит.
      Макси бросила в огонь еще щепотку табаку и спросила:
      - Что такое "Бау-стрит"?
      - Это полицейский суд, - объяснил Робин. - Сыщиков могут нанимать и частные лица, что и сделал твой дядя.
      Макси равнодушно кивнула.
      - Коллингвуд также сказал нам, что твоя двоюродная бабка Максима оставила тебе наследство: проценты с него составляют пятьсот фунтов в год. Но в завещании оговорено, что ты сможешь получать эти деньги не раньше, чем тебе исполнится двадцать пять лет, и только после смерти твоего отца. Судя по всему, твоя бабка сомневалась в финансовых талантах Максимуса.
      На лице Макси мелькнула еле заметная улыбка.
      - Вполне заслуженно. Макс совершенно не умел считать деньги. Они его не интересовали.
      Минуту помолчав, Робин перешел к самому главному;
      - Твой отец, очевидно, скрывал это от тебя, но за последнее время состояние его здоровья сильно ухудшилось. Приехав в Лондон, он не только зашел к поверенному твоей бабки узнать о ее завещательных распоряжениях, но также был у двух врачей. Оба сказали, что у него тяжелая болезнь сердца. С таким сердцем можно прожить еще довольно долго, но его мучили бы приступы, и он не смог бы жить той жизнью, к которой привык.
      Тут Макси подняла голову и впервые встретилась с Робином взглядом, но ничего не сказала. Казалось, она даже перестала дышать.
      - Я разговаривал и с другими людьми, которых твой отец видел перед смертью. - Робин положил на стол бумаги, которые ранее вынул из кармана куртки. - На основании этих документов я готов под присягой заявить в суде, что твой отец решил покончить с собой, чтобы ты могла сразу получить наследство и чтобы тебе не пришлось, страдая душой, наблюдать, как он постепенно теряет силы и умирает медленной смертью. Можно также предположить, что он и сам не хотел так умирать, беспомощно ожидая конца. Он знал, что твой дядя о тебе позаботится и ты не будешь одна.
      Макси дрожала. Облизав пересохшие губы, она спросила:
      - Как.., как он это сделал?
      - Он принял большую дозу настойки наперстянки, зная, что в больших дозах это лекарство для сердечника смертельно. Оба врача прописали ему эту настойку и предупредили, чтобы он ни в коем случае не превышал дозу. Твой отец, видимо, считал, что у него будет время выбросить пузырьки от настойки, но та подействовала очень быстро. Если бы не это, никто бы не усомнился в том, что он умер естественной смертью.
      Робин помолчал, давая Максн возможность уяснить сказанное.
      - Твой отец вовсе не бросил тебя на произвол судьбы, - продолжал он. Наоборот, он думал только о тебе. Он умер, чтобы обеспечить твое будущее, потому что не мог сделать этого при жизни. Он не понимал, что ты предпочла бы ухаживать за больным месяцы и годы, но он поступил так из любви к тебе.
      Глаза Макси ожили. Она закрыла лицо руками и прошептала:
      - Это совсем другое дело. Не знаю почему, но мне стало гораздо легче.
      - Вы с отцом беззаветно любили друг друга, - продолжал Робин. - Как бы тебя ни оскорбляли люди типа миссис Лодж, как бы ни дразнили полукровкой, ты всегда знала, что отец любит тебя. Думая, что он убил себя, ни разу не вспомнив о тебе, ты решила, что вся твоя жизнь была построена на лжи.
      Макси подняла голову и тыльной стороной ладони вытерла мокрые глаза.
      - Откуда ты знаешь, если я сама этого не понимала?
      - Осветив темные закоулки моей души, ты одновременно открыла мне свою. Он подошел к ней и закрыл ей руками уши. - "Когда человек в горе, он теряет слух. Пусть эти слова вернут тебе способность слышать". - Потом он прикрыл ей глаза. - "Горе закрыло от тебя солнце, и ты оказалась в темноте. Я возвращаю тебе солнечный свет". - Он встал перед ней на колени, так что их глаза оказались на одном уровне, и положил руки крест-накрест ей на, грудь. Сердце ровно билось у него под ладонями. "Твои мысли целиком отданы горю. Освободи их, не то ты тоже зачахнешь и умрешь". - Он взял ее за руки. - "Твое горе лишило тебя сна, и твоя постель кажется тебе жесткой и неудобной. Я сделаю ее мягкой". - Робин поцеловал сначала одну ее руку, потом другую. - Твой отец больше всего на свете желал тебе счастья. Во имя него ты должна найти дорогу из темноты.
      Макси закрыла глаза. По ее щекам текли слезы.
      - Как ты все это запомнил, Робин? - прошептала она.
      - Эти слова высечены в моем сердце, Канавиоста.
      Открыв глаза, Макси сказала:
      - Отец никогда не говорил со мной о своем здоровье. Ему была отвратительна всякая мысль о слабости. Покончить с собой, зная, что я тут же получу наследство, а он избавится от медленной мучительной смерти - это так на него похоже. Я сама бы об этом догадалась, если бы не была поглощена своим горем. Она полувсхлипнула-полуусмехнулась. - А что он и под конец сплоховал - это тоже так похоже на Макса. Без меня он был как без рук.
      - Бывает, что о самом важном труднее всего догадаться.
      Глубоко обрадованный тем, что Макси опять в состоянии шутить, Робин отпустил ее руки, поднялся с коленей и присел на край письменного стола. Теперь, когда она пришла в себя, он опять ощутил всю ее притягательность. Стараясь отвлечься от этих мыслей, он спросил, глядя на горящий табак:
      - В этом скрывается какой-то особый смысл?
      - Индейцы считают табак священным.! Его жгут, когда хотят, чтобы табачный дым донес их молитвы и желания до духов.
      Робин, как он уже говорил, верил в целесообразность принесения жертв богам удачи. Он взял из коробочки щепотку табаку и бросил ее на горящую горку.
      - Какое желание ты загадал? - спросила Макси.
      - Если я тебе скажу, это не помешает его осуществлению?
      Макси улыбнулась.
      - По-моему, это не играет роли.
      Еще минуту назад Робин говорил себе, что сейчас не время требовать от нее окончательного ответа. Но, увидев ее неотразимую улыбку, он махнул рукой на осторожность.
      - Я загадал, чтобы ты вышла за меня замуж. Макси посерьезнела и откинулась в кресле, потуже запахнув вокруг себя его куртку. От нее исходил слабый знакомый запах.
      - Это опасная привычка - предлагать мне выйти за тебя замуж. А что, если я возьму и соглашусь?
      - Я только об этом и мечтаю, - серьезно ответил Робин.
      Макси вздохнула и опустила глаза. Можно было избегать этого разговора, пока вопрос о смерти ее отца оставался нерешенным. Но больше у нее не было предлога отказывать Робину в окончательном ответе.
      Она подняла голову и испытующе посмотрела на Робина. Он был так близко, что до него можно было дотронуться рукой, но непроходимая пропасть лежала между ней и этим человеком с яркой внешностью, небрежной уверенностью в себе, врожденной аристократической элегантностью.
      - Мы слишком разные, Робин. Я - дочь безалаберного книготорговца и женщины, которую у тебя в стране считают дикаркой. А за тобой - поколения богатства, хорошего воспитания и привилегий. - Макси старалась говорить ровным голосом, словно ее решение было очевидно. - Сейчас ты хочешь на мне жениться, но пройдет время, и ты об этом наверняка пожалеешь.
      - А ты пожалеешь? - тихо спросил он.
      - Конечно, пожалею, если увижу, что ты жалеешь, - ответила она и вдруг поняла, что в этих простых словах заключается суть стоящей перед ней дилеммы. Любя его так сильно, она не вынесет сознания, что он сожалеет о женитьбе на ней. Как бы тщательно он ни скрывал это сожаление под маской вежливости и обаяния, она все равно догадается.
      - Ты ошибаешься, Макси. Разница между нами поверхностная, но у нас много общего в главном. Мы оба чужие среди своих. Ты - потому что в тебе течет смешанная кровь, и ты по-настоящему не принадлежишь ни к миру отца, ни к миру матери. Я немного понимаю, каково это, потому что, несмотря на богатство, привилегии и вереницу высокородных предков, мне, как и тебе, не было места в моем мире. Может быть, все сложилось бы иначе, если бы у меня была мать, или если бы отец не питал ко мне такого отвращения. - Робин иронично усмехнулся. Но скорей всего я был бы чужим, даже если бы моя мать не умерла. Почти в каждом поколении Андервиллей рождалась паршивая овца, и мои воспитатели уверились, что я одна из них, еще до того, как я начал ходить. Мне всегда хотелось запретного. Все, что я делал, доказывало, что я от природы неисправим. Я сомневался в том, в чем сомневаться не полагалось, отказывался подчиняться приказам, с которыми не был согласен, сочинял истории, которые истолковывались, как злобная ложь, Робин поднял свою искалеченную руку. По-латыни "левый" - дурной, вредный, отсюда и отношение к левшам. Воспитатель, которого мне наняли перед школой, считал, что я пишу левой рукой назло ему. Иногда он привязывал ее мне за спину, чтобы заставить писать правой. Порой он до крови бил линейкой по левой ладони. Я, наверное, был единственным в Англии мальчиком, который считал, что в школе лучше, чем дома.
      Только сейчас Макси до конца поняла, какое у Робина было безрадостное детство. Неудивительно, что в нем не осталось места для любви. Как же он все это пережил, сохранив чувство юмора, ясную голову и доброту? У нее душа болела за него с Джайлсом, двух одиноких мальчиков, которые заслуживали гораздо лучшей участи. Хорошо хоть, что их было двое. Но все же...
      - Ну, хорошо, допустим, что мы оба выросли, чувствуя себя чужими в нашем окружении, Робин.
      Разве этого достаточно? Неужели нас связывают только наши слабости?
      . - Не наши слабости, а наше взаимное доверие.
      Робин полусидел на письменном столе, держась руками за его край. В белой рубашке, худощавый и сильный, он был невыразимо привлекателен.
      - Мы признаемся в наших слабостях только тем, в ком чувствуем способность их понять и принять нас такими, какие мы есть. Даже когда я тебя почти не знал, я рассказывал тебе о том, о чем не говорил никому, в чем не смел признаться даже самому себе.
      - Это меня и беспокоит, Робин, - ответила Макси откровенностью на откровенность. - Мне кажется, что ты только потому хочешь на мне жениться, что я помогла тебе в трудную минуту. Тебе надо было выговориться, а я оказалась под рукой. Разве это причина для женитьбы? Выслушать тебя могла бы и любая другая женщина.
      - Неужели ты такого плохого мнения о моих умственных способностях? - Робин улыбнулся ей с такой нежностью, что у Макси растаяло сердце. - Никакая другая женщина мне не помогла бы. С тобой одной я чувствую себя цельной личностью.
      Видя, что она все еще колеблется, он добавил:
      - Ты многому меня научила, но главное - ты научила меня любить. - Он помолчал. - Я люблю тебя, Канавиоста.
      Макси задохнулась, услышав слова, которые уже не надеялась услышать.
      - Ты говорил, что не можешь любить.
      - Я действительно так думал, но вы с Джайлсом вправили мне мозги. Мне казалось, что я любил Мэгги так сильно, как только мог, и что она ушла от меня, потому что этого ей было недостаточно, потому что во мне чего-то не хватало. Теперь я знаю, что способен любить сильнее и что тогда я просто еще не встретил женщину, которую полюбил бы всем сердцем. Мэгги попробовала мне это однажды объяснить, но я ничего не понял.
      Робин снова помолчал, отыскивая самые убедительные слова.
      - Мое чувство к Мэгги было ограничено определенными пределами. Тебя, Макси, я люблю беспредельно. - Он так сильно сжал край стола, что суставы его пальцев побелели. - В то утро, когда мы уехали из Ракстона, ты, кажется, призналась, что любить меня. Или мне это померещилось?
      Душу Макси словно озарил солнечный свет. - Господи, Робин, ну, конечно, я люблю тебя, - прошептала она. - Все эти разговоры о том, какие мм разные, о том, что я не смогу жить в Англии, были лишь уловкой. Я просто боялась, что слишком тебя люблю, а ты меня - нет.
      Макси встала и протянула к Робину руки. Куртка упала с ее плеч на пол. Робин шагнул вперед и заключил ее в объятия.
      Их тела с самого начала знали, что предназначены друг для друга. Теперь у Макси не оставалось сомнений - только желание.
      Они лежали на персидском ковре, и вдруг Робин отстранился от нее.
      - Черт! - воскликнул он. - Я опять забыл. - Тяжело дыша, он положил лоб на ее голую грудь. - Я все время забываю, что ты не хочешь заниматься любовью в этом доме. Прости меня. - И с усмешкой добавил:
      - Жаль, что в саду слишком сыро и холодно.
      Он хотел подняться, но Макси обвила его руками за шею.
      - Не надо благородных жестов, Робин. Раз ты меня любишь, меня нисколько не заботит, что мы в доме Мэгги.
      Лицо Робина посветлело.
      - Я очень, очень рад это слышать.
      Он опять склонился к ее груди. Его рот, его руки, его пьянящая близость разжигали в Макси ответную страсть. Точнее, это была не только страсть, но и нежность, и взаимопонимание, и ликование, сплавленные в огромное чувство, намного превосходящее простую сумму всех слагаемых.
      На этот раз она не дарила, а он не принимал утешение - они делились друг с другом своей самой сокровенной сутью. Макси казалось, что ее уносит вверх взлет его духа, в котором были и темные стороны, но они не причиняли боли, тогда как нити, сотканные из солнечного света, обвивали ее радостью и теплом. Макси и Робин слились в единое целое.
      Позже, когда она лежала на нем в сладостной истоме, а ее волосы рассыпались по его груди, Робин нежно отвел их в сторону, чтобы увидеть ее лицо.
      - Милая, тебе не кажется, что нам надо привыкать заниматься этим в постели? Каменные жертвенники и персидские ковры сами по себе не так уж плохи, но все-таки в постели удобнее.
      Макси потянулась и сказала:
      - Не знаю, мне очень удобно. Робин улыбнулся.
      - Из тебя получается превосходное одеяло. Макси положила руки ему на грудь и оперлась о них подбородком.
      - Это, конечно, ужасно - чувствовать себя в детстве чужим и никому не нужным, - задумчиво, сказала она. - но, похоже, из таких детей часто вырастают интересные люди.
      - Да, я тоже это заметил, - отозвался Робин, нежно гладя ее по спине. - И потом необязательно же оставаться никому не нужным до конца своих дней. Макси улыбнулась.
      - Мы с тобой очень нужны друг другу.
      Они немного помолчали, потом Робин спросил:
      - Ты уверена, что тебе не претит заниматься любовью в этом доме?
      - Совершенно уверена, - лениво ответила Макси. Робин сцепил руки у нее за спиной и перекатился так, чтобы оказаться наверху. Ее черные, как смоль, волосы, переплетаясь с бордовым рисунком ковра, окаймляли экзотически прекрасное лицо.
      - В таком случае, моя радость, - тихо сказал Робин, - давай повторим.
      ЭПИЛОГ
      В день свадьбы выдалась превосходная погода, а сад Ракстона словно был создан для праздничной церемонии. Гостей пригласили немного, и большинство их присутствовали на том, первом для Макси званом обеде в Лондоне. Люди, которых она там встретила, стали ее лучшими друзьями.
      Джайлс был дружкой Робина, а Дездемона - Макси. Через две недели, когда они будут венчаться, Робин и Макси ответят им услугой за услугу.