Дорогая Массимина (№1) - Дорогая Массимина

Тело, которое еще несколько минут назад блаженствовало от восхитительного ощущения покоя и расслабленности, теперь горело, Струйка пота стекала между сведенными в напряжении ягодицами. Узнают ли они Массимину, когда ее фотография вновь окажется в газетах? Похоже, теперь они все лето проторчат в Вероне, а Стэну с его загипсованной ногой ничего не останется делать, как читать газеты. Если бы только он встретил кого-нибудь одного из них! Если бы Стэн был один, он помог бы ему сесть в поезд, запихнул бы его в туалет, закрыл дверь и задушил бы. Вышиб дух из этого тупого лицемерного хиппаря. (Денег ему, видите ли, жалко!) А эта безмозглая курица Симонетта… Такая тощая, такая хрупкая, да ее можно запросто задушить одной рукой. А уж двумя…

– Извините, друзья, тороплюсь.

– Пришли открытку, – рассмеялся Стэн. – Да, когда вернешься в Верону, не забудь познакомить со своей кисулей!

Моррис уже бежал по платформе.

– Arrivederci!

Он обернулся, чтобы успокоить Массимину, но соседний путь занял скорый до Венеции, скрыв фигуру девушки. Находясь в самом центре давки – один поезд должен был вот-вот отойти, а другой только что подали, – Моррис хладнокровно остановился около урны, из которой торчал пластиковый пакет. Не раздумывая ни секунды, он выдернул пакет. Набит апельсиновой кожурой. Он вытряс кожуру в урну, опустился на корточки и принялся перекладывать деньги, пряча их под одеждой. Пачек было так много, что пакет едва не лопался. Моррис положил сверху желтый свитер, который, не моргнув глазом, всегда мог назвать своим, тщательно подоткнул его со всех сторон, завязал ручки пакета узлом и убедился, что содержимое не просвечивает сквозь пластиковые бока. Не просвечивает. Отлично. Оставив дорожную сумку с остальной одеждой валяться рядом с урной, он быстрым шагом поспешил к Массимине.

– Случайно встретил друзей и помог им донести вещи, поскольку у приятеля сломана нога. Они сейчас отправляются в Венецию.

– Хорошо, что я тебя увидела, – счастливо улыбнулась Массимина.

Глава семнадцатая

Корабль плыл по безупречно синему морю – точной копии картинки из рекламного буклета. Ни ряби на воде, ни облачка на горизонте. И уж конечно, не было и в помине тех жутких северных волн-громадин, из-за которых англосаксы без особых на то оснований чувствуют себя отчаянными героями. Вот, к примеру, взять его папочку. Он всегда торчал на пляже, даже если приближался шторм, и ветер яростными горстями швырял песок о дырявые тенты. Господи, можно подумать, их семейство было отважным арьергардом, прикрывающим эвакуацию из Дюнкерка. У родителя самоуважение сводилось к тому, чтобы последним покинуть пляж, как будто у него имелся хотя бы крошечный шанс на подобное геройство, когда вокруг кишмя кишели такие же безумные бритты, готовые стоять до самого смертного конца; помнится, однажды на пляж даже заявилась девица и подставила ледяному колючему ветру голые сиськи – в те пуританские времена голые сиськи в общественном месте были большой редкостью, так что мать зорко следила, чтобы папочка не дай бог не уставился на это наглядное доказательство решительности англосаксов. А стоило Моррису пожаловаться, что ему холодно, что он никак не может обсохнуть на сыром ветру (да-да, его еще и купаться заставляли!), как папаша тут же обзывал его маргариткой и плаксой, и осведомлялся, не желает ли драгоценный сыночек, чтобы папочка подтер ему задницу; а мать принималась копаться в сумках, разыскивая термос с горячим супом из бычьих хвостов, закутывала Морриса в еще одно полотенце и просила отца не ругаться – незачем мальчику слушать, как… О, теперь-то Моррис понимал, что не только папочка выжег на нем клеймо «маргаритки и тряпки», мать тоже на славу постаралась, вечно твердила, какой он слабенький, – исключительно для того, чтобы ублажить себя, защищая сыночка; а ведь тем самым она провоцировала отцовские насмешки, уж не намеренно ли, дабы не дать отцу и сыну сойтись поближе. Ведь яснее ясного, что все его прежние навязчивые идеи (ныне, к счастью, оставшиеся позади) были не чем иным, как побочным результатом ненормальных отношений родителей, он сам тут совершенно ни при чем. С ним всегда все было в полном порядке.

Вполне естественно, что он отдавал предпочтение матери, а чем она ему отплатила? Отправилась на тот свет, бросив его на растерзание папочке, этому невежественному мужлану. Правда, на море они больше не ездили, но ведь оставался дом в Актоне, где все двери чуть ли не нараспашку, а окно в ванной и вовсе не закрывалось, потому что у газовой колонки не было трубы; а еще проклятые воскресные рыбалки на Большом канале[82] (о, Большой канал, эта тухлая канава Великой Британии!). Солнце огромным кровавым пятном вставало над поганым пустырем с гордым названием Королевский парк, багряное небо сулило ненастный день, о чем с мрачным удовлетворением объявлял отец, так что полчаса спустя они уже прятались под зонтом, единственным в их семействе зонтом, а промозглая лондонская морось пробирала до костей, в банке из-под маргарина копошились червяки, и Моррис, обхватив себя за плечи, отчаянно дышал на онемевшие от холода большие пальцы.

Да уж, британцев хлебом не корми, дай только побороться с трудностями. (Гляньте, в каком смятении они бродят по благословенной Италии, как сутулятся их тела, тщедушные, словно выползшие из романов Диккенса, как подслеповато щурятся эти кроты на яркий солнечный свет, как пытаются убедить друг друга поскорее вернуться домой – «Знаешь, Дорис, нам действительно пора возвращаться», – ведь они чувствуют себя виноватыми всякий раз, когда получают удовольствие.) Британцы жаждут трудностей, непосильных кредитов и промозглых уик-эндов, и пусть каждый дождливый вечер они жадно листают книжки про богатых и упоенно таращатся на пустоголовых телезвезд («Я быстро выгуляю нашего пса вокруг квартала, дорогая, – папочка застегивает болоньевый плащ, но не надевает шляпу, какая может быть шляпа, когда на улице едва моросит, – а к симпатяге Паркинсону непременно вернусь»), во все глаза смотрят «Клубничку» и готовы потратить целый год своей убогой жизни, чтобы узнать, трахался ли принц Чарльз с принцессой Ди до свадьбы, но все это они делают вовсе не потому, что сами мечтают разбогатеть. Боже упаси от такой ереси, нет-нет, просто телевизор и бульварное чтиво позволяют им еще полнее насладиться собственной нищетой и жертвенностью… «Ты найдешь себе хорошую, честную приличную работу, мой мальчик, и бросишь это университетское дерьмо». Его папочка из тех людей, что, всю жизнь голосуя за лейбористов, в мгновение ока переметнулись к Тэтчер только потому, что эта железная баба доказала: есть еще порох в британских пороховницах, и гордый британский стяг по-прежнему реет на антарктическом ураганном ветру, а славные британцы могут маршировать по студеным болотам лучше, чем любая другая нация в мире. «И все это в семи тысячах миль от дома, приятель». Во время фолклендской войны отец не отрывался от телевизора, пока Моррис уныло строчил письма в Управление по сбыту молока.

– О чем ты думаешь, Морри?

А корабль все плыл и плыл по морю с рекламной картинки. Моррис вытащил на палубу два шезлонга, и они с Массиминой нежились под щедрым южным солнцем, поджаривая свои тела, смазанные кремом «Солнечная нега» («Дождливая нега», как, наверное, назвали бы его английские косметологи), соединив безвольно повисшие меж кресел руки. А вокруг сплошь элегантные пассажирки первого класса в модных купальниках из одних шнурков-веревочек, в изысканных босоножках из белой кожи с золотыми пряжками, из которых торчат пальчики с накрашенными ноготками. В последнее время у Морриса пробудился интерес к накрашенным ноготкам на ногах. Надо уговорить Мими покрасить ногти.

– Думаю? Ни о чем.

– Совсем-совсем ни о чем?

– Совсем-совсем ни о чем.

– Ты счастлив, Морри?

– Очень, – сказал он и получил нежный поцелуй чуть ниже уха. Сегодня вечером они займутся любовью. Он уже предвкушал это.

– Тебе надо сделать педикюр, Мими.

– Что?

– Педикюр. Ты слишком коротко стрижешь ногти на ногах, а они тоже требуют внимания и ухода. Гляди, какие изящные ногти вон у той женщины – вон там, в такой же, как у тебя, соломенной шляпке.

– Но педикюр слишком дорого стоит, Морри, а…

– Деньги найдем, – уверенно сказал Моррис.

Потому что отныне Моррис Дакворт – богатый человек. Очень богатый человек. У Морриса Дакворта есть восемьсот миллионов лир, они тихо-мирно покоятся в пластиковом пакете, на дне чемодана, засунутого в самый дальний угол багажного отделения. У него еще не было времени пересчитать их, но он нисколько не сомневался, что там именно столько. Толстосумы ведь хотят, чтобы драгоценная дочурка вернулась в целости и сохранности, верно? Восемьсот миллионов. Жалко, конечно, что в лирах – из-за инфляции обменный курс то и дело наводит ужас (старые добрые британцы затянули потуже пояса и держат фунт на месте). И все-таки вряд ли удастся запросто перевести такую громадную сумму в фунты или доллары.

Следовательно, придется куда-то их вложить. Например, в государственные долговые облигации, они защищены от инфляции, и их можно приобрести в любом итальянском банке. Или же просто купить несколько фешенебельных домов и поселиться в одном из них, а остальные сдавать в аренду. Вот только где найти жильцов? И станут ли они вовремя платить? Съедут ли они, когда ты захочешь продать свою недвижимость? И будут ли они содержать дома в чистоте и порядке? Нет, лучше уж вложить деньги в надежные бумаги и жить на проценты, купить приличную квартиру в респектабельном районе Вероны, со вкусом обставить ее и спокойно заниматься тем, чем хочется. Немного писать. Например, статьи. Об искусстве или политике. В Италии политика – занимательная вещь. А еще можно заняться фотографией. «Женщины Вероны», роскошный фотоальбом с изящными комментариями. Наверное, неплохо будет продаваться. «Уважаемый издатель, я независимый фотограф, проживающий (ни в чем не нуждаясь) в Италии. Хотел бы предложить Вам…» А что, звучит совсем неплохо.

Единственная сложность – Массимина. Но Моррис решил не забивать себе голову раньше времени, по крайней мере до тех пор, пока они не доберутся до Сардинии. Его гениальный мозг нуждается в отдыхе. И Моррис наслаждался жизнью. А едва ли не самой лакомой частью этого наслаждения была Массимина. Приятно наблюдать, какие завистливые взгляды бросают на него другие мужчины (вроде папочки), только потому, что рядом с ним такая девушка. Не говоря уж о том, что Мими – славное создание с легким характером.

Восемьсот миллионов в чемодане…

Молодые люди сидели на открытой задней палубе и лакомились лимонным мороженым с ледяной крошкой. Их любимое. Моррис взял два. Массимина ограничилась одним, из-за своей прижимистости, ясное дело. Но поскольку теперь тратились его деньги, то такое скупердяйство и к лучшему. Надо сказать, выглядела девчонка счастливой и искренне радовалась поездке. Моррис поправился, и теперь у них впереди настоящий отдых, когда не надо думать о гостиничных счетах. (Почему, хотела бы она знать, они сразу не отправились на Сардинию?) Мими сияла широкой улыбкой, показывая жемчужные зубки, а в ложбинке на груди солнечным зайчиком подмигивал Святой Христофор. (Фотография на обложку для книги? Из уважения к покойному Джакомо Пеллегрини. Вот дурак-то. Сам напросился на то, что получил, это ж надо, едва знаком с тобой, а уже предлагает обменяться девушками, наверняка ведь страдал какой-нибудь венерической заразой, при такой-то жизни, да он этой мерзостью насквозь пропитался. Негодяю еще повезло, что избавился от мучительной смерти на больничной койке.)

Ближе к сумеркам в голубой дымке показался скалистый берег Сардинии. Разморенные жарким днем, пассажиры устали и в очереди за багажом вели себя тихо и кротко. Они вырвались из суматошных объятий города, так что теперь можно расслабиться и возлюбить ближнего. Надо лишь забрать вещи и совершить короткую приятную поездку по живописной дороге до отеля или виллы. Немногочисленные хиппи и туристы-рюкзачники выглядели неуместно, но совершенно безобидно, они даже извинялись, когда кого-нибудь толкали. Все очень, очень мило.

Моррис обменялся несколькими фразами с пожилым господином, который оказался венецианским графом и к тому же владел пятачком земли на Шотландском нагорье, куда ездил охотиться. Удивительные люди, эти шотландцы, как они выносят такой климат. Столько славных столетий. Моррис всегда был поклонником шотландцев, на самом деле его бабушка и дедушка родом из Шотландии. Граф слышал о графстве Ренфрушир?[83] Жаль-жаль. (Остатки познаний со школьных уроков географии. Где, черт возьми, находится этот самый Ренфрушир? Ну и названьице! Хорошо хоть не Большой Ренфрушир и не Королевский Ренфрушир.)

– Познакомьтесь с моей невестой Массиминой, дорогой граф Верци.

Фамилии ни к чему, правда?

Жена графа была чертовски привлекательной и элегантной дамой лет сорока пяти. Нет, они всего второй раз на Сардинии, только в прошлом году купили здесь виллу.

– Но если у вас, молодые люди, нет машины, то мы с радостью подвезем вас. Вам далеко?

Моррис назвал адрес.

Граф ответил, что их вилла гораздо дальше. Нет-нет, никаких сложностей, он очень-очень рад, приятно встретить молодых людей, с которыми есть о чем поболтать (Массимина не произнесла ни слова.). А легкий акцент Морриса так приятен для слуха, как давно он живет в Италии? Всего два года? Боже мой, да вы, юноша, добились потрясающих успехов!

Через сорок километров кондиционированной прохлады Моррис с Массиминой вышли из серебристо-серого «мерседеса» на центральной площади деревушки Палау.

– Так вы решительно не хотите, чтобы мы подвезли вас прямо к дому?

– Большое спасибо, мы переночуем в какой-нибудь старинной гостинице, а с друзьями встретимся завтра.

– Тогда arrivederci. Если будет возможность, заезжайте к нам.

Непременно, непременно.

– Зачем надо было выдумывать? – недоумевающе спросила Массимина, когда они повернули к бару. Она отчего-то выглядела сердитой. – Мы же не собираемся ни в какую гостиницу.

– А ты хочешь, чтобы мой приятель увидел, как мы подкатим к его дому на «мерседесе»? Еще подумает, что у нас денег куры не клюют, а потому нам совсем не обязательно останавливаться у него.

– Можно мне кое-что сказать, Морри? Ты не обидишься, а? – Она собрала губы бантиком – верный знак решимости.

– Ну, говори.

Моррис удивленно покосился на нее. Он размышлял, как вести себя с другом Грегорио, который явно поджидал парочку гомосексуалистов. Наверное, лучше всего сразу взять холодный и пренебрежительный тон. Просто забрать ключ, войти в дом и дать мальчишке понять, что они предпочли бы больше никогда не видеть его. Пообниматься с Мими у него на глазах, изображая влюбленную парочку во время медового месяца. Не так уж и сложно.

– Знаешь, ты переусердствовал, подлизываясь к этим людям.

– Что?!

– Ты подлизывался к этому человеку только потому, что он граф, у него роскошная машина, это было слишком заметно…

Морриса окатила волна ярости, приправленной изрядной долей неловкости.

– Я разговаривал с графом Верци и его женой вежливо по той причине, что нашел их очень воспитанными и приятными людьми, – холодно ответил он, – чего не скажешь о некоторых…

Внезапно он вспомнил слова из ее письма: «…он поступает так только потому, что страдает от своего более низкого положения…»

Сука, подлая сука.

– Разве ты не видишь, что выставляешь себя на посмешище? Я не знала, куда деваться от стыда…

– Ты считаешь, что лучше всю дорогу сидеть, набрав в рот воды? По-твоему, так подобает вести себя в приличном обществе?

Моррис заказал два кофе. Было уже почти одиннадцать.

– Морри, не сердись, я просто подумала…

– Заткнись! Я должен позвонить человеку, который проводит нас до места. И я больше не намерен выслушивать этот вздор.

Если б только она знала, с каким огнем играет, и пикнуть бы не посмела.

* * *

Роберто появился незадолго до полуночи. Он оказался совсем не таким, каким представлял его Моррис. Друг Грегорио был крупным, широкоплечим парнем, высоким, с фигурой атлета и энергичной походкой, с густыми рыжеватыми волосами, гладко зачесанными назад, и надменным, чуть крючковатым носом. Увидев, что рядом с Моррисом сидит Массимина, Роберто не обнаружил ни замешательства, ни скованности – лишь в глубоко посаженных глазах на мгновение мелькнуло легкое удивление. Он сел за их столик, окутанный теплой ночной мглой, и, непринужденно барабаня длинными сильными пальцами, смерил Морриса оценивающим взглядом, после чего подмигнул и громко крикнул:

– Энрико, три персиковых граппы, нашей, особой.

И расцвел в широченной улыбке. Моррис отметил слишком толстые и какие-то вялые губы; в улыбке Роберто мешались радушие, чувственность и лукавство.

– Массимина, – вежливо представилась девушка.

Роберто рассмеялся и поднес ее тонкие пальцы к губам. Снова подмигнул и, склонив голову в шутливом поклоне, пропел:

– Piacere, Signorina.[84]

Час назад Моррис решил, что нужно обрушить на Роберто ушат ледяной английской вежливости, потребовать ключ от виллы Грегорио и удалиться в обнимку с Мими, нашептывая ей на ушко нежности, но после перебранки с девушкой у него пропало всякое желание ворковать и любезничать. Да и Роберто понравился ему с первого взгляда – радушие и открытость парня пришлись Моррису по вкусу. Так что отказываться от граппы он не стал, ни от первого стаканчика, ни от второго, и вскоре обнаружил, что получает искреннее удовольствие от болтовни с новым знакомцем.

Более того, Моррис поймал себя на том, что из кожи лезет вон, чтобы произвести на мальчишку впечатление: мол, и англичане умеют не хуже других быть душой компании. Массимина то и дело прыскала со смеху, уткнув нос в стаканчик с граппой. Моррис никогда не видел ее такой оживленной. А девчонка-то выпить не дура. Небось переживает из-за размолвки. Роберто поддразнивал девушку, гримасничал, показывая, как она надувает губки и морщит лоб. Массимина прекрасно видела, что над ней откровенно подшучивают, но, похоже, не имела ничего против. Моррис со смехом вступился за девушку, чувствуя себя настоящим рыцарем. Не это ли называется мягкотелостью?

Нельзя сказать, чтобы вечер прошел без сучка без задоринки. В голове Морриса то и дело вспыхивали тревожные вопросы. Когда семейство Тревизан поймет, что девушку не собираются возвращать? Когда они обратятся в полицию?.. Что тогда? Смогут ли найти ту пару из купе? Обнаружат ли на платформе распотрошенную дорожную сумку? Они же сообразят, что деньги забрали в Риме. А если тот курильщик из миланского поезда сумеет его описать, то в распоряжении полиции появится еще один фоторобот, который в точности совпадет с фотороботом из Римини, не говоря уж о том, что инспектор Марангони лично знает Морриса. (А вдруг полиция отслеживает, откуда исходят все телефонные звонки? И в таком случае им известно, что он звонил из Рима, с вокзала, тогда уж все ниточки сойдутся воедино. Какой же он дурак, что позвонил в Верону, самый настоящий идиот.) Да и вообще, не безумие ли позволять Массимине так долго общаться с одним человеком, парень ведь запомнит ее лицо… Да-да, Моррис отлично слышал все эти тревожные вопросы, но старательно гнал их прочь. Он не станет обращать на них внимания, потому что ему надоело изводиться от тревоги. И какой прок от его миллионов, если нельзя наслаждаться жизнью? Господи, разве ему воспрещается шутить и смеяться? А этот парень такой занятный.

Роберто тем временем снял башмаки, водрузил их на стол и, сунув внутрь руки, принялся отплясывать; за башмачной пляской последовал анекдот про дамочку и гориллу; Моррис в ответ рассказал анекдот про дамочку из очереди на сдачу спермы, один из самых пошлых отцовских анекдотов, Массимина едва не поперхнулась граппой и объявила, что никогда не связалась бы с ним, знай, какой он пошляк. Но Моррис видел, что это сплошное притворство.

Лишь в начале третьего они ввалились в дом Грегорио после безумной гонки над обрывами, от которой вставали дыбом волосы. И только около четырех Роберто убрался восвояси.

Уже в постели Моррис на всякий случай прошептал:

– Прости, Мими, за мою несдержанность.

А она поцеловала его и нежно сказала, что сама во всем виновата.

Ого, похоже, у него открылся еще один талант – талант ладить с людьми!

Глава восемнадцатая

Моррису нравились хорошо одетые дети: их короткие штанишки, яркие разноцветные рубашки, ухоженные волосы. Его собственное детство – это грязные шорты и рваные футболки. Понятное дело, здешние дети – из богатых семей, иначе они не отдыхали бы на Сардинии, но все равно надо отдать должное итальянцам: у них есть вкус и чувство стиля.

– Когда у меня будут дети, – заметил он, – я хотел бы, чтобы они одевались вот так.

Массимина, скрестив ноги, сосредоточенно нарезала помидоры для сандвичей. Она осторожно почесала подбородок кончиком ножа.

– Возможно, этот момент наступит скорее, чем ты думаешь.

– Что?

Она чуть улыбнулась; сквозь свежий загар проступил легкий румянец.

– Не строй из себя невинного дурачка, Морри. Подумай сам…

– О чем подумать? – непонимающе переспросил он.

– Мы же… ничем не пользовались.

Моррис резко поднял на нее взгляд. Поначалу смущенная, а теперь радостно-безмятежная улыбка, словно масло, расплывалась по лицу девушки. Черт, где же была его голова? Сам факт, что он вообще этим занимается, настолько его поразил, что из головы начисто повылетали все эти рекламы контрацептивов. Он швырнул аккуратный камешек в воды открыточного Тирренского моря, стараясь не попасть в стайку резвившейся ребятни. Они с Массиминой сидели в крошечной каменистой бухточке у подножия скалы, на которой примостилась вилла Грегорио. Сюда наведывались еще лишь две семьи из роскошной виллы, находившейся неподалеку; хорошо воспитанные и отменно одетые дети играли обычно в салки.

– У тебя не может быть еще задержки, – холодно сказал Моррис, но вдруг понял, что не знает, как по-итальянски «месячные». – Прошла ведь всего неделя.

– Да, но я уверена, что это так.

И Массимина серьезно улыбнулась. Очень серьезно. Похоже, девчонка видит в таком повороте одну лишь романтику, вообразила, поди, что их история переплюнет «Обрученных», да невооруженным глазом видно, что ей невтерпеж убедиться в своем предположении и, как только задержка месячных составит десять секунд, помчится проходить тест на беременность, дабы позвонить мамаше и поставить ее перед свершившимся фактом, а заодно и сестриц-монашек, которые хором взвоют от зависти. А милый Морри-и с места в карьер поскачет выправлять бумаги, необходимые для женитьбы.

Но с другой стороны, он разве против? Вовсе нет. Симпатичный ребеночек, богатая женушка, праздные вечера в кафе или театре, променад в passeggiata,[85] и при этом у него будет свой собственный доход, так что они не смогут шпынять, поносить и попрекать его, что тянет из семьи все соки.

Вот только… вот только не существует способа завести потомство от этой девушки и при этом не угодить головой в петлю.

Хватай деньги и беги, Моррис. Сваливай!

Они пообедали прямо на берегу (выпуска дневных новостей по радио следовало избегать), затем поднялись по крутой каменистой тропинке к вилле Грегорио, чтобы предаться сиесте на широченной кровати в родительской спальне. В три часа придет Роберто: он обещал свозить их в Порто-Торрес, где Моррис надеялся купить хоть каких-нибудь газет. Уже три дня, как он не держал их в руках.

Лежа в полумраке, за опущенными жалюзи, рядом с обнаженной Массиминой, Моррис пытался заставить себя оценить положение. Его страстное желание узнать новости – лишь еще один способ потянуть время. Теперь ведь от новостей никакого проку. Деньги у него. И чем дольше он будет откладывать возвращение в Верону, тем хуже. Кроме того, компания Массимины с каждым днем становится все опаснее. В любую минуту она может что-то услышать по радио, увидеть по телевизору собственное лицо крупным планом или просто снять телефонную трубку и позвонить мамаше. Моррис сказал, что Грегорио оставил записку с требованием ни в коем случае не звонить в другие города, поскольку междугородные звонки фиксируются на телефонной станции, а значит, родители узнают, что он позволил друзьям пожить на вилле без их ведома. Грегорио действительно оставил записку, но на самом деле в ней говорилось, что он вернется на Сардинию к первому июля, то есть через неделю. Моррис угодил в ловушку, которую снова расставила ему судьба.

Честно говоря, в начале всего предприятия он не задумывался о том, что с Массиминой могут возникнуть какие-то сложности. Совершенно не задумывался.

Конечно, можно уговорить ее бежать в Южную Америку. Но она захочет знать, зачем им бежать так далеко и на какие шиши. Если повезет, он мог бы увезти девчонку в Англию, но она наверняка упрется, захочет сперва повидаться с мамой и монашками-сестричками. Хотя бы для того, чтобы позлорадствовать. Разве что ему удастся подделать письмо от мамаши, письмо, напичканное злобными проклятьями, как в дешевых романах. «Ни гроша от меня не получишь», «не вздумай показываться мне на глаза», «на порог тебя не пущу» и все в том же духе. Но это слишком хитро, тем более что Массимина наверняка изучила почерк мамаши до последнего знака препинания.

Или можно бежать в Южную Америку одному. Вполне разумный вариант. Вот только совсем не хочется в Южную Америку, как и в любую другую столь же далекую и дикую глушь. (Например, в Австралию. Ну нет у него ни малейшего желания видеть Австралию с ее кенгуру и косноязычной деревенщиной.) Ведь тогда окажется недостижимой главная цель, ради которой он все и затеял: обосноваться в цивилизованном и культурном центре, начать новую жизнь, цивилизованную, культурную и изящную. А если ему придется скрываться в джунглях Боливии или болотах Парагвая в компании бывших нацистов и беглых мафиози, тогда к чему вообще было что-то затевать.

К тому же, почему-то не хочется расставаться с Массиминой. Боже мой, как же не хочется.

Если бы только он остановился в тот момент, когда их приключение еще можно было выдать за побег влюбленных. Тогда он мог бы жениться на Массимине и наконец-то устроить жизнь.

Моррис осторожно снял со своего плеча тонкую девичью руку, скользнул взглядом по расплющенной о простыни полной груди и осторожно выбрался из кровати. От белых каменных плиток пола исходила приятная прохлада. Он натянул шорты и побрел через просторную комнату. Трудно поверить, что хозяева были так любезны и позволили пожить в доме нищему без рода и племени вроде него. Надо послать им благодарственную открытку. В доме все, вплоть до мелочей, было осенено богатством и роскошью – телевизор в углу на возвышении, элегантный белый телефон, безделушки, картины, красно-синие гобелены, – повсюду разлито ощущение покоя, когда глохнут звуки, а движение овеяно гармонией. Ну почему это не может продолжаться вечно?

Во второй спальне, принадлежащей, судя по всему, Грегорио, он нашел на столе тяжелое пресс-папье. Моррис взвесил его на ладони – массивный стеклянный шар размером с крикетный мяч, и, если верить внешнему виду, очень прочный. Внутри переливался всеми цветами радуги крошечный пузырек. Казалось, пузырек вращается, подмигивая искристыми огоньками. Глаза Морриса наполнились слезами. Он резко повернулся к окну, выходившему в противоположную от моря сторону, – там заросли утесника перемежались с открытыми скальными породами. Пещеры? Надо бы проверить.

В гардеробе Грегорио под грудой одежды (из которой Моррис извлек, покопавшись, исключительно элегантные холщовые летние брюки) лежал пластиковый пакет с деньгами. От пакета исходил слабый аромат апельсиновых корок. Он развязал узлы, стащил резиновое кольцо с одной из пачек и вытянул пару пятидесятитысячных банкнот – пора привыкать к богатству. Впрочем, при уровне инфляции в 16 процентов в год, подумалось ему, деньжата каждый день на 16/365 процента теряют в цене. Что составляет (непременно надо купить калькулятор) около одной двадцать пятой процента. Да, так. Один процент от 800 миллионов – это восемь миллионов, а одна двадцать пятая часть от восьми миллионов – это примерно, триста, ну, может, триста двадцать тысяч. Значит, если с деньгами ничего не делать, ежедневно он теряет столько же, сколько зарабатывал за две недели! А если задержится до приезда Грегорио, то потеряет два с лишним миллиона – двухмесячный заработок среднего итальянца. Нет никакого смысла гноить деньги на дне платяного шкафа. Выбраться на денек в Милан, найти хорошего биржевого маклера и сбагрить сотню миллионов, это для начала. Сегодня же он купит калькулятор и новые батарейки для диктофона, а вечером будет говорить и говорить, пока не придет к твердому и окончательному решению.

– Морри, где ты, Морри-и?

Она в холле! Как можно услышать шаги, если человек ступает босиком по этим плиткам?! Моррис запихнул пакет под груду сложенных свитеров и резко выпрямился, задев головой верхнюю полку.

– Морри-ис… – Она уже стояла в дверях комнаты. – Разве хорошо шарить в чужих вещах?

Массимина одновременно улыбалась и хмурилась, словно говоря: я очень тебя люблю, но кое-что в твоем характере надо изменить, например склонность подлизываться к людям. Девушка стояла в дверях в одной лишь белой футболке и теребила медальон со Святым Христофором.

– Откуда у тебя деньги?

Между большим и указательным пальцами левой руки по-прежнему были зажаты пестрые банкноты.

Пресс-папье находилось справа, всего в паре футов, только руку протянуть… И даже если за окном нет никаких пещер, то все равно на протяжении многих и многих миль там не встретишь ничего, кроме зарослей утесника. Но Моррис не двинулся с места. Он ведь ее любит, не так ли? Если он вообще кого-нибудь когда-нибудь любил. Он сможет найти выход. Да и в любом случае, не сейчас. С минуты на минуту появится Роберто.

– Хотел примерить брюки Грегорио и обнаружил в кармане деньги.