Полвека на флоте

      С теми и другими у меня установились самые добрые отношения. И "ты" и "вы" прекрасно уживались в дружной морской семье. Хороший тон задавал И.С. Юмашев: он следил, чтобы флотское, хотя и добродушное подтрунивание над единственным комсомольцем за столом кают-компании не переходило терпимых границ.
      Вначале я помалкивал, но, освоившись, как-то на вопрос - почему сегодня чай жирноватый, - не задумываясь, ответил:
      - Очень просто, ночью на дежурстве, обходя корабль, я заметил, как в самовар свалилась крыса, она, наверно, сварилась... Ну не менять же воду, да и времени до побудки оставалось мало...
      Мне ответили дружным взрывом хохота. После этого я уже перестал быть главным объектом для розыгрышей.
      В то время форма для начсостава еще не была утверждена. Кто что имел, тот в том и ходил, по возможности подделываясь под флотский стиль. Перешивали фланелевки под кителя со стоячим воротником, донашивали старую офицерскую форму, разумеется без царских погон. В качестве верхней одежды носили длиннополые бушлаты. Форму нам стали выдавать летом 1922 года, незадолго до прибытия на флот красных командиров - краскомов, только что выпущенных из училища.
      В кают-компании все очень интересовались политикой, с интересом слушали комиссара линкора - старого боевого матроса Н. Кедрова и его помощника И. Кунина.
      Однажды комиссар собрал коммунистов и комсомольцев.
      - Надо, ребята, закончить у нас революцию. Мы переглянулись в недоумении, а комиссар разложил на столе дверные таблички.
      - Сегодня же ночью снять с дверей всех "офицеров". А то скоро краскомы придут, засмеют.
      Новые таблички размером и видом не отличались от старых.
      "Операция" прошла отлично. Никто даже не заметил, когда были сменены таблички, или, как шутил комиссар, когда на линкоре закончилась революция. На дверях кают теперь значилось: "Старший помощник командира", "Старший штурман" и т. д.
      Вскоре я принял командование 5-й ротой. Это было весьма специфическое подразделение. В шутку о нем говорили: "Рота корабельной интеллигенции". Сюда входили рулевые, сигнальщики, радисты, коки, хлебопеки, водолазы, печатники, электрики, минеры, санитары. Помощником моим был фельдфебель по-современному старшина - старый матрос-богатырь водолаз Федоров. Старшины, возглавлявшие отделения (каждое из людей одной специальности), были тоже пожилые сверхсрочники, прекрасные специалисты. Внимательно прислушивался я к их советам. Убедился, что это лучшая школа на флоте. И нынешним молодым лейтенантам могу рекомендовать: больше учитесь у бывалых старшин, перенимайте их опыт и умение.
      Со многими линкоровскими старшинами мне приходилось после встречаться. Так, во время войны, будучи командующим Беломорской военной флотилией, я на острове Диксон увидел бывшего старшину рулевых с линкора "Марат" Голоульникова. Стал он к тому времени капитаном 2 ранга и командовал сторожевым кораблем. За 20 лет прибавилось в нем солидности, но по-прежнему был скромен, даже застенчив. Кто бы мог подумать, что через несколько месяцев этот тихий человек на своем стареньком корабле совершит исторический подвиг - вступит в бой с немецким рейдером...
      ...Не так-то просто освоиться на линкоре. Не обошлось и без курьезов. Ванны начсостава располагались почти в середине корабля, в специальном отсеке. Я отлично вымылся, оделся и пошел по коммунальной палубе. Нет моей каюты! Свернул в боковой коридорчик - тупик. Блуждал вокруг башен, по плутонгам. Никакого просвета. И спрашивать стыдно: свою каюту потерял! Делаю вид, что иду по делу. К великой радости, повстречался с краснофлотцем - уборщиком моей каюты. Не помню, под каким предлогом, но мы деловито зашагали "домой" - матрос впереди, я за ним...
      Так случалось, пока меня не стали назначать дежурным по кораблю. В первое же мое дежурство рано утром, когда еще не оборвался звук горна, возвестившего о побудке, меня вызвал командир корабля. Вместе с ним мы обошли кубрики. Вонлярлярский придирчиво проверял, быстро ли поднимаются матросы, правильно ли вяжут койки. Случалось, у молодого матроса не получалось, Вонлярлярский молча разворачивал плохо связанную койку, сам ее заново укладывал и зашнуровывал, с улыбкой поглядывал на краснофлотца и заставлял все действия повторить.
      Вонлярлярский с закрытыми глазами мог найти любую выгородку на корабле и требовал того же от остальных командиров.
      Еще о матросских койках. Это был своеобразный ритуал, повторявшийся каждое утро. Тысяча аккуратно свернутых коек выносилась на палубу и укладывалась в специальные коечные сетки. Это было и гигиенично, и в то же время целесообразно на случай боя: ряды свернутых коек защищали от осколков, а в случае необходимости превращались в спасательное средство пробковые матрацы хорошо держали на воде.
      Будучи уже командующим Тихоокеанским флотом, как-то на крейсере я заметил неряшливо связанную койку. Вызвал ее хозяина и показал, как это делается. Матросы смотрели не без удивления, я же с благодарностью вспоминал Вонлярлярского: уроки его пригодились.
      Перед подъемом флага, без пяти восемь, все старшие специалисты выстраивались на юте во фронт, появлялся командир линкора, подходил к каждому и принимал краткий устный рапорт о состоянии боевой части. Делалось это ежедневно, независимо от погоды, летом и зимой.
      После подъема флага я шел заводить корабельные хронометры, установленные в специальном помещении - "хронометрической каюте", глубоко в чреве корабля, где меньше шума и вибрации. Окончив сличение часов, сделав записи в журнале, я являлся к Вонлярлярскому и докладывал, что хронометры заведены. Это старинная традиция на флоте. В те годы время по радио не сообщалось, а его надо было знать точно, без этого не определить место корабля по светилам.
      Большинство из нас в то время были холостяками, и мы крепко дружили. Старались и вечера проводить вместе. Компанией ходили в кино и театры. В семейных домах собирались на танцы. Между прочим, наша ротная комсомольская организация в ту пору решительно выступала против танцев, как буржуазного предрассудка. А ведь есть пословица: "Гони природу в дверь - она влезет в окошко". И влезала. После докладов о вреде танцев мы торопились на вечеринки и плясали, что называется, до упаду.
      Молодежь жадно тянулась к знаниям. Создавались клубные кружки. Но особенно мы любили театр. Обычно спектакли устраивались во флотском клубе. Бывало, зимой собираемся там большой компанией. В фойе игры, музыка, ждем начала спектакля. В 20 часов занавес не поднимается, и в 21 час тоже, а в 22 часа начклуба объявляет:
      - Товарищи военморы! Артисты на буксире застряли во льдах. Высылается на выручку ледокол.
      Бурно аплодируем, терпеливо ждем, и в 23 часа занавес поднимается.
      Приезжали к нам артисты оперы, балета, драмы и оперетты. Бывали и знаменитости. Спектакли кончались иногда в 2 часа ночи, и мы уходили под большим впечатлением, обсуждая пьесу и игру исполнителей.
      Как-то после ужина послышался голос Юмашева:
      - Комсомол!
      Знаю уже, что сие относится ко мне. Подхожу. Иван Степанович объявляет, как всегда, коротко и властно:
      - Иди к комиссару, он даст тебе поручение. Смотри не отказывайся.
      Расспрашивать Юмашева не полагалось: он в таких случаях сердился. Комиссар, усадив меня в кресло, спросил, где я учился, где служил. А потом сказал:
      - Ребята интересуются историей. Не учить же их по книгам с орлами да царскими портретами. Возьми-ка вот это, изучи, а потом побеседуй с краснофлотцами.
      Комиссар протянул мне потрепанную книжку в мягком переплете. Читаю заглавный лист: "Покровский. История России с марксистской точки зрения". Недоуменно смотрю на комиссара, а он только головой кивнул:
      - Давай, действуй.
      Припомнив приемы преподавателей на штурманских курсах, безбожно подражая им, начал я читать лекции. Среди слушателей всегда оказывался комиссар, улыбался, что-то хмыкал потихоньку, но никаких замечаний не делал, а потом привел из политотдела опытного пропагандиста. Тот послушал меня и одобрил:
      - Так держать!
      Я увлекся новым делом. Народу всегда собиралось много. Слушали с большим вниманием. Задавали вопросы. Запомнился из них один:
      - Товарищ штурман, а вы царя видели?
      - Нет, - говорю, - не пришлось.
      В кубрике недоуменная тишина. По-видимому, ребята считали, что историю Руси должен излагать человек, который был лично знаком с царем и его министрами.
      Но интерес к моим лекциям не убывал. Стали их посещать и те, кто в первое время в кают-компании подшучивал надо мной: считалось, что пропагандистская работа - не дело для строевого и тем более беспартийного командира. Теперь ко мне привязалась новая кличка - Наш профессор. Я смущался, сердился. Забавнее всего то, что профессором я все-таки стал сорок лет спустя...
      Решив возродить флот, Советское правительство было озабочено: какие корабли строить в первую очередь? По этому поводу в апреле 1922 года в Москве состоялось первое Всероссийское совещание военных моряков-коммунистов. О нем сообщалось тогда в газетах и журналах. Подробности дискуссии, естественно, докатились и до Кронштадта. Выяснилось, что на съезде определились два течения: одни ратовали за теорию "владения морем", предлагая строительство больших артиллерийских кораблей - линкоров и крейсеров, хотя в то время в стране для этого не было еще ни средств, ни производственных возможностей; другие отстаивали строительство малых кораблей, подводных лодок, торпедных катеров и морской авиации.
      Столь же бурные споры развернулись и у нас в кают-компании. Конечно, за полувековой давностью стерлись в памяти все наши доводы "за" и "против". Одно лишь помню: большинство стояло за линейный флот. Мы бурно нападали на так называемую "молодую школу". "Что вы будете делать с вашими торпедными катерами и тихоходными подлодками в открытом море? Линкоры врага пройдут и не дрогнут..." - шумели мы. Наши противники не сдавались: "Вы консерваторы. Подводные лодки уже сейчас стали погребальными дрогами вашему линейному флоту!" Некоторое примирение сторон произошло, когда мы узнали, что совещание в Москве отвергло обе теории, определив, что успех в бою достигается взаимодействием разнородных сил флота - надводных и подводных кораблей, авиации, береговой артиллерии и все их надо развивать одновременно.
      Тем временем шел полным ходом ремонт линкора. Трудились допоздна бригады рабочих Морского завода и портовых мастерских оружия. Не покладая рук работала и вся команда линкора. Конечно, уставали, но бодрое настроение нас не оставляло, ибо "по секрету" передавали, что с окончанием ремонта мы выйдем в море. И этого дня все ждали с великим нетерпением.
      В короткие часы досуга я по-прежнему увлекался парусом и греблей. Сумел передать свою страсть и подчиненным. К нашей роте был приписан большой гребной катер. Шестнадцать гребцов сидели за веслами. Матросы старались вовсю. Ходили мы не только на веслах. Катер имел две мачты и большие красивые паруса. Летом по воскресным дням весь рейд заполнялся шлюпками: проводились гребные и парусные гонки всего флота или соединений кораблей. Без приза мы никогда не возвращались. Эти призы я бережно храню до сих пор.
      Помню, в июльское воскресенье подул свежий западный ветер. Мы тотчас отпросились у начальства и спустили наш катер на воду. Матросы быстро поставили рангоут и уселись на пайолы - на дно катера, где положено сидеть команде при ходе под парусами. Я уже готовился спускаться по трапу, когда увидел на палубе командира линкора. Вонлярлярский стоял у борта с каким-то рослым моряком, и они оба поглядывали вниз на наш катер. Завидя меня, Вонлярлярский воскликнул:
      - А вот и командир катера - наш штурман.
      Я подошел, по всем правилам строевой службы представился. И сердце затрепетало. Передо мной был сам Галлер, начальник штаба Морских сил Балтийского моря. Его знали в Кронштадте все от мала до велика, но мне впервые довелось увидеть его лицом к лицу. На меня глянули ласковые глаза, на губах добрая усмешка. Галлер выслушал меня, поздоровался за руку и мягко спросил, куда я собираюсь идти на катере, давно ли вообще хожу под парусами и вся ли команда умеет плавать. Разговаривая, он разглаживал свои коротко подстриженные рыжеватые усики.
      - Послушайте, голубчик, а не лучше ли вам заранее взять один риф? Ветер-то свежий...
      "Взять рифы" означает уменьшить площадь парусов.
      Передо мной стоял человек, у которого на левом рукаве тужурки сияло множество нашивок - чуть ли не до локтя. У меня же было всего две узенькие полоски... Полагалось бы просто ответить: "Есть, взять рифы!" Но мне было 22 года, и самоуверенности было хоть отбавляй. И я сказал, что пойду на полных парусах, а рифы возьму, когда понадобится.
      На лице Галлера светилась та же добрая улыбка. Он повернулся к командиру линкора:
      - Ну что же, Владимир Владимирович, разрешим штурману отваливать. При одном условии - минут десять походите, голубчик, по гавани. Мы с командиром посмотрим, а затем уж ложитесь курсом на Петергоф...
      Быстро очутившись в катере, я вполголоса сказал краснофлотцам:
      - Ребята, Лев Михайлович будет за нами наблюдать. Не подкачайте!
      И ребята не подкачали. Мы лихо лавировали по военной гавани, делали такие повороты, что катер чуть не ложился на борт. И все время видели на палубе линкора высокую фигуру Галлера, внимательно наблюдавшего за нами. Мы знали, что имеем дело с прекрасным моряком, тоже влюбленным в шлюпочное дело. Ведь мог же он - начальник штаба флота - в тот день прикрикнуть на своенравного юнца и просто приказать: "Взять рифы!" - и все. Но Галлер хотел подчеркнуть уважение хотя и к маленькому, но все же командиру. И это уважение к младшему - характерная черта его натуры.
      Бывший офицер царского флота капитан 2 ранга Л.М. Галлер, будучи командиром эскадренного миноносца "Туркменец-Ставропольский" - тогда ему было 35 лет, - безоговорочно принял Великую Октябрьскую социалистическую революцию и служил ей верно до конца жизни.
      Шесть лет - с 1921 по 1927 год - руководил он штабом флота в самое трудное время восстановления. И сделал очень много.
      ...Стою на вахте. Утро в Кронштадтской гавани. Склянки пробили 7 часов 30 минут. На мостик штабного корабля "Кречет" поднимается стройная фигура Л.М. Галлера. Он внимательно осматривает стоящие кругом корабли: в порядке ли чехлы на орудиях и приборах, везде ли обтянуты сигнальные фалы. Чуть заметит какое упущение - сейчас же вахтенному начальнику соответствующий семафор - конкретный и поучительный. И как же мы, молодые вахтенные начальники, были горды, когда, отстояв вахту, не получали семафора от Льва Михайловича.
      Всех начальников, больших и малых, именовали только по должности: командир главвоенпорта, командир бригады и так далее - воинских званий тогда у нас еще не было. Если же речь заходила о начальнике штаба флота, все - будь то девушка-делопроизводитель, седой портовый служащий или командир бригады кораблей - называли его только по имени и отчеству. Нет, здесь не было и тени фамильярности. Галлера побаивались, авторитет его был непререкаем. Но его и любили всем сердцем.
      Галлера знал весь служивый Кронштадт - на заводе и на кораблях, в учебных отрядах и на фортах. Уважение масс - сверху донизу - он снискал прежде всего внимательным и уважительным отношением к каждому человеку рабочему, матросу, командиру. И, безусловно, знанием дела и высокой культурой. Как начальник штаба, Л.М. Галлер был незаменимым помощником начальника Морских сил (наморси) Балтийского моря М.В. Викторова. Приходилось не раз слышать на мостике линкора, как Викторов говорил, обращаясь к командиру линкора:
      - Нет, нет, не согласен! Делайте, как сказал Лев Михайлович...
      Галлер никогда не повышал голоса. А если в его присутствии другие начальники давали себе волю и пускали в ход эпитеты, которых не встретишь ни в одной энциклопедии, он как-то сжимался от досады и старался положить этому конец.
      В 1930 году парторганизация линкора единодушно приняла Галлера кандидатом в члены партии. В том же году он стал командующим Краснознаменным Балтийским флотом. В эти годы у меня вновь произошла встреча с Галлером, также надолго оставшаяся в памяти. Мы, слушатели академии, получили в штабе флота предписания на стажировку в штабы соединений и на корабли. Сидим на Петровской пристани в Кронштадте, ожидаем катера со своих кораблей. Ждать пришлось долго, мы парились на солнышке и судачили о флотских делах. К пристани подходили катера с начальством. Мы вставали, приветствовали. Никто на нас не обращал внимания. Большие и не очень большие начальники, небрежно козырнув, спешили по своим делам, а катера быстро отваливали от пристани и возвращались на рейд.
      И вдруг видим: в воротах гавани появился всем известный паровой линкоровский катер с сияющей ярче солнца медной трубой. На носу трепетал флаг комфлота.
      - Командующий!.. - пронеслось по пристани. Все повскакали на ноги, подтянулись. Катер подлетел к пристани. С него неторопливо сошел Л.М. Галлер, сопровождаемый группой штабных командиров. Осмотрев стоявших на пристани, он приблизился к нам и спросил:
      - А вы, товарищи, кого ждете?
      Мы представились и доложили, что ждем катера. Лев Михайлович оживился.
      - А, академики? Это очень хорошо... С какого курса? Где раньше плавали?
      Говорил он с нами долго. Когда очередь дошла до меня, я доложил:
      - Бывший штурман линкора "Марат". Назначен в штаб бригады траления и заграждения.
      Лев Михайлович, как всегда, поправил пальцем свои маленькие усики и улыбнулся:
      - Как же, как же, помню, голубчик... Ну, а вы парусный спорт в академии не забросили? Помню, как хорошо вы раньше ходили в свежий ветер...
      Я был удивлен и польщен его памятью.
      Лев Михайлович повернулся и сказал старшине катера - усатому боцману-сверхсрочнику:
      - Иван Николаевич! Развезите товарищей по кораблям.
      Мы молча сели в катер и долго следили за удаляющейся высокой фигурой комфлота... В то утро к пристани подходило немало катеров, многим начальникам мы отдавали честь, но никто не поинтересовался нами. А комфлота не только заговорил с нами, но и выделил нам свой катер. Таким всегда и везде был этот человек.
      Помню, в 1939 году, в самый разгар боевых действий на Карельском перешейке, Галлер позвонил из Москвы - он уже был начальником Главного морского штаба - и вызвал меня (я тогда возглавлял штаб флота), выслушал доклад об обстановке, а к концу разговора сказал:
      - Да, еще один вопрос: скажите, пожалуйста, голубчик, что, на буксире "КП-5" все тот же капитан?
      И Лев Михайлович назвал имя, отчество и фамилию. Увы, я не знал, что ответить. А Лев Михайлович деликатно заметил:
      - Ничего, не смущайтесь, при случае узнайте, пожалуйста, и сообщите мне... Я помню его как одного из лучших капитанов...
      И как же был обрадован этот старый моряк, когда я сказал ему, что начальник Главного морского штаба интересуется его судьбой...
      Аккуратность и четкость в работе Льва Михайловича была изумительная. Докладывать ему оперативную обстановку было очень трудно. Лев Михайлович задавал множество уточняющих вопросов, и если мы не могли сразу ответить, он, не повышая голоса и не возмущаясь, с укором замечал:
      - Как же так, голубчик, это же очень важно для понимания общей обстановки. Пожалуйста, уточните и доложите...
      При этом он всегда делал ударение только на слово "пожалуйста".
      В годы Великой Отечественной войны, а еще больше по окончании ее мне довелось работать в различных должностях в Главном морском штабе, и поэтому я очень близко соприкасался со Львом Михайловичем. Ему было уже за шестьдесят, а его работоспособности могли позавидовать тридцатилетние. Жил он в маленькой комнате - позади своего служебного кабинета. Бывало, в выходной день пройдется по улице Горького и через час опять за работой.
      В июле на флот, и в частности к нам на "Марат", прибыли из училища комсостава первые выпускники - краскомы. Встретили их дружески. Служба пошла более четко и весело. Отличное пополнение! Г.А. Вербовик, И Д. Снитко, А.А. Руль, И.И. Грен и другие бывшие матросы, героически сражавшиеся с белыми под Петроградом, теперь получили высшее военно-морское образование. В годы Великой Отечественной войны все они прославились боевыми делами.
      Наступил долгожданный день. 1 августа было приказано линкор вывести на Большой рейд и поставить на якорную бочку. Накануне командир вызвал меня и сказал:
      - Штурман, пойдите на катере на рейд и установите вешку. Вот здесь должна стоять бочка... - Командир поставил на карте точку и предупредил: Помните, если бочка станет в любой другой точке рейда, то при разворотах по ветру мы можем закрыть движение остальным кораблям. Ясно?
      Разумеется, я здорово волновался. Позорно будет, если, приведя на рейд такую махину, как линейный корабль, нам придется перемещать его с одного места на другое...
      На счастье, день выдался солнечный, тихий. С катера я секстаном по углам приметных мест - маяков и мысов - долго выбирал точку, потратив на это не один час, благо меня никто не торопил.
      На следующий день утром буксиры повели "Марат" на рейд. На баке играла музыка. У нас и на всех других кораблях команды были выстроены во фронт, на мачтах развевались приветственные сигналы.
      Двигались мы очень медленно, осторожно. К обеду линкор стал на бочку, она находилась в точно назначенном месте.
      Сейчас все эти опасения могут вызвать лишь ироническую улыбку, а тогда казалось, что проделана огромная и сложная работа. Командир линкора, видя мое волнение, подошел и, скрывая улыбку, прохрипел:
      - Ну, что же, штурман, "бочоночек" стоит, кажется, на месте...
      От радости у меня перехватило дыхание, и я ничего не ответил.
      Ремонтные работы продолжались и на рейде. И вот опробована артиллерия, машины. Линкор поднял вымпел. Он в боевом строю.
      Подошли баржи с углем. Его для наших двадцати пяти прожорливых котлов требовалось очень много. Был объявлен общий аврал, в котором участвовал весь экипаж, кроме командира, врача и радистов. Руководили работами старпом и главный боцман. Одни в трюмах барж насыпали мешки, другие эти мешки таскали на корабль.
      На палубе играла музыка. В облаке пыли скоро и музыканты стали черными, как негры. Было весело, с шутками и прибаутками краснофлотцы бегали с мешками на спине от баржи к угольным шахтам. Роты соревновались в скорости погрузки. Над трюмами барж и над палубой корабля густела серая завеса угольной пыли. Перерывы на перекур, на обед и ужин были короткими. Начиналась погрузка с подъемом флага - в 8 часов утра, кончалась вечером, после чего все устремлялись в бани, душевые и ванны, но все же мы еще долго ходили с подведенными глазами. Угольная пыль въедалась не только в нашу кожу, она забивалась во все щели, проникала сквозь, казалось бы, наглухо задраенные иллюминаторы и двери. Поэтому мы долго и сами мылись, и мыли весь корабль.
      Все это уже история. Наши корабли ныне ходят на жидком топливе, и традиционный ритуал угольной погрузки канул в далекое прошлое...
      К осени в строю находились подводные лодки, эсминцы типа "Новик", учебное судно "Океан" и большое число беспрерывно работавших тральщиков. Авиации у нас было мало. Летало несколько тихоходных гидросамолетов старой конструкции.
      Стало известно о близящихся маневрах Балтийского флота. Началась подготовка. Матросы, как муравьи в муравейнике, целыми днями двигались в разных направлениях, сверху вниз и снизу наверх, вдоль палубы и поперек нее. Мыли и подкрашивали корабль, несли мешки с продовольствием и ящики с приборами и инструментами. Шума было мало, а движения - много, лица озабоченные, а настроение приподнятое. Мы понимали, что маневры - это не только учеба, но прежде всего первый экзамен флота на боевую зрелость.
      Летом на "Марате" проходили практику курсанты первого курса училища комсостава флота. Многие из нас были привлечены к занятиям с ними в качестве нештатных преподавателей. Практика закончилась, курсанты должны были возвращаться домой, и вдруг ко мне заявился курсант Анатолий Петров. Он и его друзья - Алафузов, Краснов и Керт убедительно просят оставить их на маневры в качестве штурманских учеников.
      - Позвольте, а как же ваши отпуска? - недоумеваю я. - Вы же потеряете десять-двенадцать отпускных дней! Петров даже обиделся:
      - Товарищ штурман, как так потеряем? Ведь это же первые маневры нашего флота, мы согласны лишиться отпусков.
      Я понял ребят. Доложил начальству по всем инстанциям, и сам наморси дал курсантам "добро".
      В походе курсанты с энтузиазмом несли штурманскую вахту, определяли место корабля в море, делали все необходимые записи показаний приборов словом, были мне лучшими помощниками. В училище они привезли с практики великолепные аттестации. Позже из них получились первоклассные моряки. А.Н. Петров стал вице-адмиралом, начальником штаба флота, В.А. Алафузов адмиралом, начальником Главного морского штаба.
      Маневры начались с разведки сил "противника", который обозначался учебным кораблем "Океан" и несколькими вспомогательными судами.
      "Марат" стоял вначале на рейде, мы денно и нощно отражали налеты авиации "синих". Силы "противника" были обнаружены к востоку от острова Гогланд. Они направлялись в сторону Кронштадта. Мы совместно с эсминцами, имея впереди завесу из подводных лодок, вышли в море. Линкор маневрировал, вел условный огонь из всех своих четырех башен. С ним взаимодействовали мощная артиллерия Красной Горки и самолеты. Подводные лодки атаковали "Океан", обозначавший линейный корабль "противника". И все это на довольно узком пространстве треугольника: Шепелевский маяк, остров Сескар и маяк Стирсудден. Тут тесно, не разбежишься. Пройдем минут двадцать средним ходом, и я докладываю командиру:
      - Подходим к Стирсуддену, надо ворочать!
      И линкор медленно разворачивается, оставляя за собой широкую гладкую полосу - словно мощный утюг прошелся тут. Так и крутились в нашей "маркизовой луже". Не то что теперь, когда наши корабли бороздят все моря и океаны.
      На борту у нас находился Военный совет Морских сил Балтики, а также помощник Главнокомандующего Вооруженными Силами Республики по морской части, или, как тогда говорили, Помглавкомор, Э.С. Панцержанский. Панцержанский в 1917 году героически сражался на эсминце в Рижском заливе, а в 1919 году, уже командуя Онежской военной флотилией, одним из первых военморов был награжден орденом Красного Знамени за высадку десанта и разгром белых под Петрозаводском.
      Прибыв на линкор, Панцержанский прежде всего произвел тщательный смотр корабля. Высокий, худощавый, он был неутомим. Забирался во все уголки. Везде оказалось чисто, все было в порядке. Наконец поднялся к нам на мостик, в штурманскую рубку. Оглядев все опытным глазом знатока, Панцержанский спросил меня:
      - Какие карты вы приготовили, штурман? Я доложил.
      - Ну, а если мы бросимся преследовать "противника" за остров Гогланд?
      Отвечаю, что и такие карты есть.
      - Хорошо.
      Я ничего не понимал. Загадка скоро разъяснилась. После хорошо проведенных маневров нам приказали готовиться к новому походу. 25 октября туманным утром корабли покинули Большой рейд Кронштадта.
      Низко висели тучи, дождило и сильно дуло от зюйд-веста. Малым ходом приближаемся к Лондонскому маяку (его позже переименовали в Приемный, ибо все корабли, шедшие в Петроград, принимали здесь лоцманов). Смотрим, вся команда маяка выстроилась во фронт. Ветер донес разноголосое "ура!". Моряки линкора дружно ответили. Служители маяка махали нам шапками, радостно улыбались. Этим гражданским людям вообще-то не положено по уставу никого приветствовать. Но вот не выдержали и бурно выражают свои чувства. Советский флот вышел в море! А на маяке служили бывшие матросы, сердцем прикипевшие к родному флоту.
      Начальник Морских сил Балтийского моря Михаил Владимирович Викторов, шедший на нашем корабле, повернулся ко мне (в то время штурман отвечал и за связь):
      - Штурман, поднять маяку сигнал: "Адмирал изъявляет удовольствие".
      На нашем флоте тогда не было адмиралов и вообще не было воинских званий. Но мы продолжали пользоваться трехфлажной книгой старого флота. А там значился такой сигнал как выражение высочайшей похвалы.
      - Товарищ наморси! Сигнал на маяке принят, - доложил я.
      Викторов довольно кивнул.
      Мы, молодые командиры, преклонялись перед этим человеком. Он исконный моряк. Еще в 1913 году окончил морской корпус. Плавал в разных должностях на кораблях Балтийского флота, участвовал в первой мировой войне. Он любил до самозабвения флотскую службу и большую часть времени жил на корабле, съезжал на берег редко, в случае крайней необходимости.
      Михаил Владимирович без колебаний принял революцию. Уже красным военмором он командовал эсминцем "Всадник", линкором "Андрей Первозванный", а затем линкором "Гангут", водил матросов в бой против белогвардейцев и интервентов.
      Выйдя из фарватера, мы дали ход 16 узлов (почти 30 километров). Была большая встречная волна, но наш гигант шел почти не качаясь, лишь на бак временами с шумом накатывалась масса воды и пенным потоком бежала по палубе. А на миноносцы жутко было смотреть: они глубоко зарывались носом, скрываясь в облаке брызг.
      Наморси то и дело разглядывал их в бинокль и наконец приказал поднять сигнал: "Иметь 12 узлов ходу". Эсминцы пошли спокойнее.
      Наморси и командир линкора не покидали мостика. Ночью дремали на диванах в штурманской рубке. Еду вестовые приносили на мостик.
      Машины на всех кораблях работали исправно. Значит, хорошо потрудились рабочие Морзавода и команды кораблей.
      За Гогландом ветер совсем рассвирепел. Даже нашу громаду стало покачивать. Кое-кому этого оказалось достаточно, чтобы изменился цвет лица. Люди еще не привыкли к морю.
      То и дело расходимся с торговыми судами под разными флагами. Завидев линкор, некоторые из них шарахаются в сторону. Кое-кто салютовал нам флагом. Примерно на траверзе Гельсинки какой-то сильно нагруженный "купец" поднял сигнал по международному коду: "Покажите вашу национальность". Доложили наморси, он долго молчал, а затем прогудел на весь мостик:
      - Не отвечать нахалу!
      Действительно, такой запрос звучал издевательством. Наш флаг развевался на гафеле грот-мачты и был виден всем. Приказание наморси вызвало всеобщее одобрение.