Бойцовский клуб (пер. В. Завгородний)

Чак Паланик

Бойцовский клуб

Отмазка

ЭТОТ ПЕРЕВОД ВЫПОЛНЕН И РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ В порядке протеста против откровенно халтурного выполнения своих профессиональных обязанностей официальным переводчиком романа И. Кормильцевым и редактором русского издания («ACT») E. Пучковой.

Перевод книги «Бойцовский клуб» Ильей Кормильцевым выполнен настолько непрофессионально и небрежно, что, по сути, является проявлением неуважения и просто хамством как по отношению к читателям, так и по отношению к автору книги.

Настоящим приношу свои извинения лично Чаку Поланику и прошу не принимать этот перевод как попытку подорвать его благосостояние.

Использование этого перевода в любых целях, кроме ознакомительных, является нарушением авторских и смежных прав автора и переводчика.

Вашу мать, имейте совесть!

Предисловие переводчика

СЛУШАЙТЕ, МУЖИКИ (НУ И, КОНЕЧНО, ДЕВЧОНКИ). Я ХОЧУ, чтобы вы сразу кое-что поняли. Это не инструкция по терроризму в домашних условиях. Это не справочник по самодельной взрывчатке.

И дело даже не в том, что, если ты будешь следовать советам книги, то будешь последним идиотом. Возможно, мёртвым идиотом: в романе есть ошибки в рецептах, и, вероятно, я внес ещё парочку. (:

Дело в том, что это — произведение искусства. Это Хемингуэй, Ремарк, Сартр, Экзюпери — нужное подчеркнуть — девяностых. Ещё один реалист-экзистенциалист, которому не досталось войны, так что он наконец-то написал про нас с тобой, а не про каких-то солдат хрен-знает-где.

Это — произведение искусства. Не нужно читать его, чтобы сделать нитроглицерин — это описано в романе Жюля Верна «Таинственный остров». Не нужно читать его, чтобы научиться портить телефонные автоматы — это описано у Пауэлла в «Поваренной книге анархиста». Не нужно бегать в лыжных масках и стрелять в людей. Пожалуйста.

И в суп, если можно, не надо писать. Ну очень не хотелось бы… чтобы в суп…

Заранее благодарен.

Завгородний

Посвящается Кэрол Мэдер, которая терпела все мои заскоки.

Чак Поланик

Посвящается моей любовнице, которая терпит не меньше.

Завгородний

Благодарность

Я БЫ ХОТЕЛ СКАЗАТЬ «СПАСИБО» ЗА ЛЮБОВЬ И ПОДДЕРЖКУ в преодолении, ну, вы знаете, всех тех ужасных вещей, которые иногда происходят, следующим людям:

Ина Хеберт, Джефф Плит, Майк Киф, Майкл Верн Смит, Сьюзи Вителло, Том Спенбауэр, Джеральд Говард, Эдвард Гибберт, Гордон Гроуден, Деннис Стовал, Линии Стовал, Кен Фостер, Моника Дрейк, Фред Поланик.

Глава 1

ТАЙЛЕР УСТРАИВАЕТ МЕНЯ НА РАБОТУ ОФИЦИАНТОМ, а потом Тайлер засовывает пистолет мне в рот и говорит, что первый шаг к вечной жизни — это умереть. А ведь довольно долго мы с Тайлером были лучшими друзьями. Люди часто спрашивают, знаю ли я Тайлера Дёрдена.

Ствол пистолета прижат к моей глотке.

На самом деле, мы не умрём, говорит Тайлер.

Языком я ощущаю отверстия глушителя[1], просверленные нами в стволе пистолета. Звук выстрела производится шумом расширяющихся газов — плюс хлопок, издаваемый пулей, летящей быстрее звука. Чтобы сделать глушитель, ты просверливаешь отверстия в стволе оружия, много отверстий. Это позволяет газам выходить постепенно, и скорость полета пули уменьшается и становится меньше скорости звука.

Ты просверливаешь отверстия неправильно — и пистолет отрывает тебе руку.

На самом деле, это — не смерть, говорит Тайлер. Мы станем легендой. Мы не постареем.

Я подвигаю языком ствол к щеке и говорю: Тайлер, ты говоришь о вампирах.

Все примечания и выделения — переводчика.

Здания, на котором мы сейчас стоим, не будет здесь через десять минут. Ты берёшь 98-процентную дымящую азотную кислоту и добавляешь втрое больше серной кислоты. Ты делаешь это на ледяной бане. Потом добавляешь пипеткой глицерин[2]— каплю за каплей. Ты получаешь — нитроглицерин[3].

Я знаю это, потому что Тайлер это знает.

Ты смешиваешь нитроглицерин с опилками и получаешь отличную пластиковую взрывчатку. Многие пропитывают нитроглицерином вату, и добавляют английскую соль[4] в качестве сульфата. Это тоже работает. Некоторые используют парафин[5]. Парафин у меня никогда, никогда не работал.

Мы с Тайлером стоим на крыше небоскрёба «Parker— Morris». Пистолет в моём рту. Мы слышим, как разбивается стекло. Загляни за край. Сегодня облачно, даже здесь, наверху. Это — самое высокое здание в мире, и здесь, наверху, ветер всегда холодный.

Здесь, наверху, так тихо, что ты чувствуешь себя одной из тех мартышек, запущенных в космос. Ты делаешь свою маленькую работу, который ты обучен. Тянешь за рычаг. Нажимаешь на кнопку. Ты не понимаешь ничего из этого. А потом ты просто умираешь.

На высоте ста девяносто одного этажа ты заглядываешь за край крыши и видишь на улице внизу пёстрый ковёр людей, стоящих и смотрящих вверх. Разбилось стекло в окне под нами. Вылетает окно, а затем вываливается конторский шкаф, как большой чёрный холодильник. Прямо под нами конторский шкаф на шесть ящиков летит параллельно фасаду здания. Он медленно поворачивается в полёте, постепенно уменьшается. Потом он падает в толпу и исчезает из вида.

Ста девяноста одним этажом ниже космические мартышки из Комитета по беспорядкам Проекта «Увечье» сорвались с цепи и уничтожают саму историю.

Как это говорится — убиваешь того, кого любишь… ну, работает и наоборот.

Когда у тебя во рту пистолет, и ствол торчит между зубами, ты можешь только мычать.

Нам осталось десять минут.

Ещё одно окно разбивается, и осколки стекла мелькают в воздухе как крылья стаи голубей. Потом дюйм[6] за дюймом из окна показывается чёрный деревянный стол, который выталкивают члены Комитета по беспорядкам. Наконец, стол наклоняется, скользит и падает, вращаясь в полёте, и в конце исчезает в толпе.

Здания «Parker-Morris» не будет здесь через девять минут. Ты берёшь нужное количество взрывчатки и минируешь несущие сваи чего угодно. Ты можешь обрушить любое здание в мире. Ты должен как следует уплотнить взрывчатку мешками с песком, чтобы взрывная волна была направлена в сваю, а не в подземный гараж вокруг.

Этого не прочитаешь в учебнике истории.

Три способа сделать напалм[7]. Первый: смешать поровну бензин и замороженный концентрат апельсинового сока. Второй: смешать поровну бензин и диетическую колу. Третий: растворять наполнитель для кошачьего туалета в бензине, пока не загустеет.

Спроси меня, как сделать нервно-паралитический газ[8]. Или — как заминировать автомобиль.

Девять минут.

Здание «Parker-Morris», сто девяносто один этаж, рухнет медленно, как падающее в лесу дерево. Ты можешь обрушить всё, что угодно. Странно думать, что место, где мы сейчас стоим, будет просто точкой в небе.

Мы с Тайлером на краю крыши. Пистолет в моём рту. Я удивляюсь тому, каким чистым оказался ствол.

Мы совершенно забыли обо всей убийственно-суицидальной затее Тайлера. Мы смотрим, как ещё один шкаф выскальзывает с края здания. В полёте ящики открываются, и восходящие потоки и ветер подхватывают и разносят стопки белой бумаги.

Восемь минут.

Потом — дым. Дым появляется из разбитых окон.

Команда по уничтожению взорвет детонаторы[9] примерно через восемь минут. Детонаторы взорвут основной заряд, сваи будут раздроблены, и серии фотографий небоскреба «Parker-Morris» войдут во все учебники по истории.

Пять последовательных фотографий. Вот здание стоит. Второй кадр — здание под углом восемьдесят градусов. Потом — семьдесят градусов. На четвертом кадре — здание под углом в сорок пять градусов. Здесь скелет здания подаётся, и здание немного изгибается. Последний кадр — сто девяносто один этаж обрушивается на Национальный музей. Настоящую цель Тайлера.

Это наш мир, теперь — наш, говорит Тайлер. Все эти древние люди уже мертвы.

Если б я знал, как всё выйдет, я был бы более чем счастлив сам быть сейчас мёртвым, на Небесах.

Семь минут.

На крыше небоскрёба «Parker-Morris» с пистолетом Тайлера во рту. Столы и шкафы и компьютеры летят в толпу вокруг здания. Дым валит из разбитых окон. В трёх кварталах вниз по улице команда подрывников смотрит на часы. И я знаю, что всё это — пистолет, анархия, взрыв — на самом деле происходит изза Марлы Сингер[10].

Шесть минут.

У нас тут что-то вроде треугольника. Мне нужен Тайлер. Тайлеру нужна Марла. А Марле нужен я.

Мне не нужна Марла. А Тайлеру не нужен я. Больше не нужен.

Речь идет не о любви и заботе. Речь идет о собственности и владении.

Без Марлы у Тайлера не было бы ничего.

Пять минут.

Может быть, мы станем легендой, может — нет.

Нет, говорю я, постой.

Где бы был Христос, если бы никто не написал Евангелий?

Четыре минуты.

Я подвигаю языком ствол к щеке и говорю: ты хочешь быть легендой? Тайлер, друг, я сделаю тебя легендой.

Я был здесь с самого начала.

Я помню всё.

Три минуты.

Глава 2

БОЛЬШИЕ РУКИ БОБА СОМКНУЛИСЬ И ЗАКЛЮЧИЛИ МЕНЯ В объятья. Я в темноте. Я прижат к огромным потным сиськам Боба, огромным как сам Бог.

Мы встречаемся в подвале церкви по вечерам. Это Арт, это Пол, это Боб.

Плечи Боба сейчас для меня как горизонт.

Жирные светлые волосы Боба дают представление о том, что такое крем для волос, который называет себя муссом для укладки. Жирные, и светлые, и очень прямые.

Его руки сомкнулись вокруг меня, ладонь прижимает мою голову к сиськам, выросшим на его могучей груди.

Всё будет хорошо, говорит Боб. Теперь ты плачь.

Всем телом от коленей до макушки я чувствую, как химические реакции внутри Боба сжигают пищу и кислород.

Может быть, они рано это выявили, говорит Боб. Может быть, это просто семинома[11]. При семиноме вероятность выживания — почти сто процентов.

Плечи Боба поднимаются в глубоком вздохе, а затем опускаются-опускаются-опускаются в коротких всхлипах. Поднимаются. Опускаются-опускаются-опускаются.

Я прихожу сюда каждую неделю вот уже два года. И каждую неделю Боб обнимает меня, и я плачу.

Плачь, говорит Боб, вздыхает и всхлип-всхлип-всхлипывает. Давай, поплачь.

Его большое мокрое лицо опускается на мою голову — и я потерян внутри. Вот, когда я плачу. Легко плакать в душной темноте, спрятавшись в ком-нибудь, когда ты понимаешь, что всё, чего ты можешь добиться, в конце превратится в мусор. Всё, чем ты гордишься, будет отброшено прочь.

Я потерян внутри.

Сейчас я ближе ко сну, чем когда-либо за последнюю неделю.

Так я встретил Марлу Сингер.

Боб плачет потому, что шесть месяцев назад ему удалили яички. Потом — гормональная терапия. У Боба выросли груди потому, что уровень тестостерона[12] был слишком высок. Если поднять уровень тестостерона, то тело уравновесит его выработкой эстрогенов[13].

Вот, когда я плачу. Потому что моя жизнь закончится ничем. Меньше, чем ничем. Забвением.

Слишком много эстрогена и у тебя вырастут сиськи.

Легко плакать, когда ты понимаешь, что все, кого ты любишь, покинут тебя или умрут.

На достаточном отрезке времени вероятность выживания каждого падает до нуля.

Боб любит меня, потому что думает, что мои яички тоже удалены.

Вокруг нас, в подвале Епископальной церкви Пресвятой Троицы, среди накрытых пледами диванов из комиссионных магазинов, — около двадцати мужчин и единственная женщина. Все разбиты по парам, большинство плачет. Некоторые пары наклонились друг к другу, щека к щеке, как борцы в захвате. Мужчина в паре с единственной женщиной положил локти ей на плечи, по локтю по обе стороны головы. Её голова — между его рук, его плачущее лицо у её шеи. Женщина скашивает рот, и её рука подносит к нему сигарету.

Я подглядываю подмышкой у Большого Боба.

Вся моя жизнь, плачет Боб. Зачем я делаю что-нибудь, я не знаю.

Единственная женщина в группе поддержки больных раком яичек «Остаёмся мужчинами вместе» курит сигарету под плач незнакомца. Её взгляд встречается с моим.

Обманщица.

Обманщица.

Обманщица.

Короткие тусклые чёрные волосы. Большие глаза, как в японских мультиках. Бледная тонкая кожа, затянутая в платье с обойным рисунком тёмных роз. Эта женщина была в моей группе поддержки больных туберкулёзом в пятницу вечером. Она была за круглым столом меланомы[14] вечером в среду. Вечером в понедельник она была в группе лейкемии[15] «Вера крепка».

Посреди её головы белой молнией сверкает пробор.

Все эти группы поддержки носят неопределённые возвышенные названия. Моя группа больных паразитами крови в четверг вечером называется «Свободны и чисты». Группа паразитов мозга называется «Вперёд и вверх».

И в воскресенье, в подвале церкви Пресвятой Троицы, в «Остаёмся мужчинами вместе», эта женщина здесь, опять.

Даже хуже. Я не могу плакать, когда она смотрит.

Это мой любимый момент — в объятьях Боба, плакать вместе с ним, без всякой надежды. Мы все так много и так тяжело работаем. Это — единственное место, где я могу расслабиться.

Это мой отпуск.

Я пришёл в свою первую группу поддержки два года назад, после того, как сходил к своему врачу по поводу бессонницы[16]. Опять.

Я не спал три недели. Три недели без сна — и всё превращается во внетелесный опыт, как при клинической смерти.

Врач сказал, что бессонница — это только симптом чего-то большего. Найди, что на самом деле не так. Прислушайся к своему телу.

Но я просто хотел спать. Я хотел маленькие голубые капсулы амитала натрия по двести миллиграмм. Я хотел красно-синие пульки «Tuinal»[17]. Ярко-алый как губная помада «Seconal»[18].

Доктор велел мне жевать корень валерианы и посоветовал физические упражнения. В конце концов, я засну. Нельзя умереть от бессонницы.

Моё лицо скривилось и сморщилось как печёное яблоко. Можно было подумать, что я уже умер.

Но я же страдаю.

Доктор сказал, что если я хочу увидеть, что такое настоящее страдание, то должен заглянуть в церковь Первого Причастия во вторник вечером. Посмотреть на людей с паразитами мозга. Посмотреть на страдающих дегенерацией[19] костной ткани. Больных органическими дисфункциями[20] мозга. Больных раком.

И я пошёл.

В первой группе, в которой я был, мы знакомились. Это Алиса, это Бренда, это Довер. Все улыбаются, с невидимыми пистолетами у висков.

Я никогда не называю своё настоящее имя в группах поддержки.

Маленький скелет женщины по имени Хлоя. Её джинсы грустно обвисли там, где раньше были её ягодицы. Хлоя говорит, что самое ужасное в её болезни — это то, что никто не хочет заниматься с ней сексом. Она так близка к смерти, что страховая компания выплатила ей семьдесят пять тысяч долларов страховки. Всё, чего хочет Хлоя — это как следует трахнуться напоследок. Никакой романтики, один секс.

И что говорит парень? Вот что бы ты сказал, а?

Хлоя начала умирать с того, что постоянно чувствовала себя уставшей. А теперь Хлоя не может даже ходить на процедуры.

Порнофильмы, у нее дома есть порнофильмы.

Во время Французской революции, говорит Хлоя, женщины в тюрьмах — графини, баронессы, маркизы, кто угодно — изнасиловали бы любого, кто смог бы к ним забраться. Хлоя дышит мне в щёку. Любого. Просто изнасиловали бы, понимаешь? Секс помогал скоротать время.

La petite mort[21], как говорят французы.

У Хлои есть порнофильмы, если мне интересно. Амилнитрат. Гели и смазки.

В другой ситуации у меня бы уже была эрекция. Но наша Хлоя похожа на скелет, обмазанный жёлтым воском.

Хлоя выглядит как выглядит, я что… я ничего… даже меньше, чем ничего. Но её плечо колет моё, когда мы садимся в круг на шерстяном ковре.

Мы закрываем глаза. В этот раз — очередь Хлои вести нас в направленной медитации[22], и она ведёт нас в Сад Безмятежности. Хлоя ведёт нас к дворцу семи дверей на вершине холма. Внутри дворца семь дверей — зелёная дверь, жёлтая дверь, оранжевая. Хлоя предлагает нам открыть каждую из них — голубую дверь, красную, белую — и узнать, что за ней.

С закрытыми глазами мы представляем свою боль шаром белого исцеляющего света, летающего у наших ног и поднимающегося к нашим коленям, пояснице, груди. Наши чакры[23] открываются. Сердечная чакра. Головная чакра.

Хлоя ведёт нас в пещеры, где мы встречаемся с животными, олицетворяющими нашу силу. Моим оказался пингвин. Лёд покрывает пол пещеры. Пингвин говорит мне: скользи. Без всяких усилий мы скользим сквозь туннели и галереи.

Потом — время объятий.

Откройте глаза.

Это — терапевтический физический контакт, сказала Хлоя. Мы все должны выбрать себе партнера.

Хлоя бросилась мне на шею и заплакала. У неё дома есть бюстгальтеры без бретелек. И она плакала. У неё есть наручники и ароматические масла. И она плакала. А я следил за секундной стрелкой на часах, и она одиннадцать раз проделала свой путь.

Я не плакал в своей первой группе поддержки два года назад. Я не плакал во второй и в третьей группе. Я не плакал среди больных паразитами крови, или раком кишечника, или органическими дисфункциями мозга.

Так бывает при бессоннице. Всё очень далеко от тебя. Всё это — копия копии копии… Бессонница отдаляет тебя от всего вокруг. Ты не можешь дотронуться ни до чего, и ничто не трогает тебя.

А потом был Боб. Это был первый раз, когда я пришёл в группу рака яичек «Остаёмся мужчинами вместе». И Боб, здоровенный такой жлоб, надвинулся на меня и заревел.

Когда наступило время объятий, этот здоровяк прошёл через всю комнату. Руки по бокам, плечи опущены, подбородок прижат к груди. У него в глазах уже стояли слёзы.

Колени вместе, маленькие неуклюжие шажки. Боб просеменил через комнату и навис надо мной.

Боб придвинулся ко мне. Его огромные руки сомкнулись вокруг меня.

Большой Боб сказал, что он был качком. Молодость на «Dianabol»[24], а потом на «Wistrol»[25]— это стероид для скаковых лошадей. Его спортзал — у Большого Боба был собственный атлетический спортзал. Он был женат трижды. Он рекламировал продукты. А может быть, я видел его по телевизору? Вся эта программа по расширению грудной клетки была практически его изобретением.

Я не знаю, куда себя девать, когда незнакомые люди ведут себя так откровенно.

Боб не знал. Может быть, одно из его huevos и могло когда-нибудь сдать, но он знал, что это — фактор риска.

Боб рассказал мне про постоперационную гормональную терапию.

Многие качки, использующие слишком много тестостерона, обнаруживают, что у них растёт грудь.

Я спросил у Боба, что такое «huevos».

Huevos, сказал Боб. Гонады[26]. Яйца. Balls. Тестикулы[27]. В Мексике, где ты покупаешь стероиды, их называют «huevos».

Развод, развод, развод, сказал Боб и показал мне свою фотографию в бумажнике. Огромный, почти голый, в демонстрационной позе на каком-то соревновании.

Дурацкая жизнь, сказал Боб. Ты — на сцене. Накачанный. Выбритый. Количество жиров в теле снижено до двух процентов. Диуретики[28] делают тебя холодным и твёрдым на ощупь как бетон. Ты слепнешь от прожекторов и глохнешь от заводящихся и воющих динамиков, пока судья командует: протяни правую руку… согни в локте… напряги мышцы… замри… Протяни левую руку… напряги бицепс… замри…

Но это лучше, чем настоящая жизнь.

А потом — рак. Он — банкрот. У него двое взрослых детей, и они не принимают его звонки, и никогда не перезванивают.

Чтобы избавить Боба от сисек, врач должен будет сделать надрез под соском и откачать жидкость.

Это всё, что я помню. Боб обнял меня со всех сторон, и его голова накрыла мою. И вдруг — я потерян внутри, растворился в тёмном тихом полном забвении. И когда я, наконец, отодвинулся от его мягкой груди, на майке Боба остался мокрый отпечаток плачущего меня.

Это было два года назад, в мой первый вечер в «Остаёмся мужчинами вместе».

Почти каждую встречу после этого Большой Боб заставлял меня плакать.

Я никогда больше не ходил к врачу. Я никогда не жевал корень валерианы.

Это была свобода. Потерять всякую надежду было свободой.

Я ничего не говорил, так что люди в группах предполагали худшее. Они плакали сильнее. Я плакал сильнее.

Взгляд на звезды — и тебя уже нет.

Возвращаясь домой из группы поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо. У меня не было рака, не было паразитов крови. Я был просто маленьким теплым центром жизни во вселенной.

И я спал.

Дети не спят так, как спал я.

Каждый вечер я умирал. И каждый вечер я рождался вновь.

Воскрешённый.

До сегодня. Два года успеха до сегодня. Потому что я не могу плакать, когда эта женщина смотрит на меня. Я не могу достичь самого дна отчаяния, так что я не могу быть спасён.

Мой язык во рту как кусок картона. Я кусаю его, но не чувствую боли.

Я не спал четыре дня.

Когда она смотрит на меня, я — лжец.

Оно обманщица. Онолгунья.

Сегодня мы знакомились, называли свои имена. Я Боб, я Пол, я Терри, я Дэвид.

Я никогда не называю свое настоящее имя.

Это рак, да? — сказала она.

А потом она сказала: ну, привет. Я — Марла Сингер.

Никто не сказал Марле, что это за рак. Мы были слишком заняты утешением своего внутреннего ребёнка.

Мужчина все ещё плачет у её щеки. Марла затягивается сигаретой. Я подглядываю за ней из-за вздрагивающих сисек Боба.

Для Марлы я — обманщик. С тех пор, как я увидел её во второй раз, я не могу спать.

Конечно, я стал обманщиком первым. Если, конечно, все эти люди не притворяются, с их язвами, кашлем и опухолями. Даже Боб. Большой Боб. Здоровяк. Только посмотри на его волосы.

Марла затягивается и закатывает глаза.

В это мгновение её ложь отражает мою ложь. И всё, что я вижу — это бесконечная вереница лжи. В глубине правды каждого из них — ложь.

Каждый решается, рискует поделиться своим самым ужасным страхом — что смерть смотрит ему в глаза, мчится навстречу лоб-в-лоб, прижимает ствол пистолета к глотке. Марла курит и закатывает глаза. Я закутан в плачущее одеяло. И внезапно даже болезни и смерть становятся чем-то незначительным и ненастоящим, как пластмассовые цветы в поддельной кинохронике.

Боб, говорю я, ты меня раздавишь. Я пытаюсь шептать, но повышаю голос. Боб. Я почти кричу. Боб, мне нужно отлить.

Над раковиной в туалете висит зеркало. Если так будет продолжаться, я увижу Марлу в группе «Вперёд и вверх», группе паразитов мозга. Марла будет там. Конечно, Марла будет там. И вот что я сделаю: я сяду рядом с ней. И после знакомства… после направленной медитации… когда мы откроем семь дверей дворца… после шара исцеляющего света… когда мы откроем наши чакры… когда придёт время объятий — я схвачу эту сучку!

Я прижму ей руки к бокам, и прошепчу ей на ухо: Марла, скажу я, ты лгунья, убирайся вон.

Это — самое главное в моей жизни, а ты всё портишь.

Ты, туристочка!

Следующий раз, когда мы встретимся, я скажу ей: Марла, я не могу спать, когда ты здесь.

Мне нужно это!

Убирайся!

Глава 3

ТЫ ПРОСЫПАЕШЬСЯ В АЭРОПОРТУ МИННЕАПОЛИСА. При каждом взлёте и посадке, когда самолёт наклоняется слишком резко, я молюсь о катастрофе. Это мгновение превращает мою бессонницу в нарколепсию[29], когда мы все можем беспомощно погибнуть, сгореть перемолотым табаком человеческих тел в сигарете фюзеляжа.

Так я встретил Тайлера Дёрдена.

Ты просыпаешься в аэропорту Чикаго.

Ты просыпаешься в Нью-Йорке.

Просыпаешься в Бостоне.

Часть времени Тайлер работал киномехаником. По своей натуре Тайлер мог работать только по ночам. Если киномеханик заболевал, профсоюз вызывал Тайлера.

Некоторые люди — «совы», а некоторые — «жаворонки». Некоторые живут ночью, а некоторые — днём. Я вот могу работать только днём.

Просыпаешься в Вашингтоне.

Сумма страховки увеличивается втрое, если ты умираешь в деловой поездке.

Я молюсь о штормовом порыве бокового ветра. Я молюсь о пеликанах, попадающих в турбины. Молюсь о прослабленных креплениях и обледеневающих крыльях. Когда самолёт мчится по взлётной полосе и поднимает закрылки. Когда сиденья приведены в вертикальное положение и столики убраны. Когда все личные вещи находятся в багажных отделениях над головой. Когда потушены сигареты и пристёгнуты ремни. При каждом взлёте и посадке я молюсь о катастрофе.

Ты просыпаешься в Далласе.

Если кинотеатр был достаточно старый, в проекционной Тайлер делал «переключения». При «переключении» используется два кинопроектора, один из которых работает.

Я знаю это, потому что Тайлер это знает.

Второй проектор заряжен следующей катушкой фильма. Большинство фильмов идет на шести или семи небольших катушках, прокручиваемых в определённом порядке. В новых кинотеатрах склеивают все катушки вместе в одну большую пятифутовую катушку. Таким образом, тебе не нужно использовать два проектора и делать переключения. Включать то один, то другой. Катушка один. Щёлк. Катушка два на втором проекторе. Щёлк. Катушка три на первом проекторе.

Щёлк.

Ты просыпаешься в аэропорту Сиэтла.

Я изучаю людей, изображенных на ламинированной инструкции в кармане кресла самолета. Женщина плавает в океане, её каштановые волосы растрёпаны, она прижимает к груди подушку сиденья. Глаза широко открыты, но она не улыбается и не испугана. На другой картинке люди, спокойные как индусские священные коровы, тянутся со своих мест к кислородным маскам, опустившимся с потолка.

Наверное, это авария.

Ой.

Мы теряем давление в салоне.

Ты просыпаешься и ты в аэропорту Детройта.

Старый кинотеатр, новый кинотеатр. Чтобы перевезти фильм в следующий кинотеатр, Тайлеру приходилось снова разрезать его на исходные шесть или семь катушек. Маленькие катушки упаковываются в два стальных шестиугольных чемоданчика. У каждого чемоданчика сверху ручка. Ты поднимаешь один — и вывихиваешь плечо. Они столько весят.

Тайлер работал официантом, обслуживающим банкеты в отеле в центре города. И Тайлер работал киномехаником, в профсоюзе киномехаников.

Я даже не знаю, сколько ночей Тайлер работал в то время, пока я не мог спать.

В старых кинотеатрах, которые используют два проектора, киномеханик должен стоять рядом с ними и сменить проектор в нужную секунду, чтобы никто в зале не заметил разрыва между концом одной катушки и началом другой. Для этого ты ждёшь белых точек в правом верхнем углу экрана. Это предупреждение. Когда ты смотришь фильм, ты можешь увидеть эти две точки в конце каждой катушки.

Профессионалы называют их «звёздочки» или «сигаретные ожоги».

Первая точка — это двухминутное предупреждение. Ты готовишь второй проектор, чтобы включить его вовремя.

Вторая точка — это пятисекундное предупреждение. Волнение. Ты стоишь между двумя проекторами. Проекторы пышут жаром от ксеноновых[30] ламп, таких ярких, что посмотришь на них — и ты ослепнешь.

Первая точка мелькает на экране.

Звук в кинотеатре идет из большого динамика за экраном. Проекционная звуконепроницаема, потому что внутри неё зубчатые колесики с пулеметным грохотом протягивают киноленту перед линзами объектива со скоростью шесть футов[31] в секунду, десять кадров на фут, шестьдесят кадров в секунду.

Два проектора работают, ты стоишь между ними и сжимаешь в руках ручки заслонок.

На очень старых проекторах есть ещё сигнальный звонок на подающей катушке.

Даже когда фильмы показывают по телевизору — даже там остаются предупреждающие точки. Даже когда фильмы показывают в самолетах.

Чем больше ленты сматывается на принимающую катушку, тем быстрее вращается подающая. Когда лента подходит к концу, подающая катушка вращается так быстро, что начинает звенеть звонок. Пора готовиться к переключению.

Ты — в душной темноте, горячей от ламп внутри проекторов. Звонок разрывается. Стоишь между проекторами с рычагами в руках и смотришь в правый верхний угол экрана. Мелькает вторая точка. Сосчитай до пяти. Закрываешь одно окошко и в тот же момент открываешь второе.

Переключение.

Фильм продолжается.

И никто в зале ничего не замечает.

На подающей катушке есть сигнальный звонок. Так что киномеханик может вздремнуть. Киномеханик вообще может делать много вещей, которые он не должен бы делать.

Не у всех проекторов есть звонки. Дома ты иногда просыпаешься в тёмной постели, в ужасе, что заснул в проекционной и пропустил переключение. Зрители обвинят тебя. Их киносон разрушен. Менеджер позвонит в профсоюз.

Просыпаешься в Сан-Диего.

Очарование поездок. Где бы я ни был — всюду та же маленькая жизнь.

Я отправляюсь в отель. Маленький кусочек мыла, одноразовый пакетик шампуня. Одна порция масла, одноразовая зубная щётка, одноразовый флакон эликсира для рта.

Втискиваешься в стандартное кресло самолёта. Ты — великан. Все дело в том, что твои плечи слишком широки. Твои ноги — как у Алисы в Стране Чудес — протянулись на мили и упираются в ноги сидящего впереди.

Подают обед. Куриный cordon bleu[32] «Сделай сам» из микроволновки — как конструктор, чтобы занять тебя на время.

Пилот зажёг табло «пристегнуть ремни» и мы просим вас не покидать свои места.

Просыпаешься в Чикаго.

Иногда Тайлер просыпается в темноте в ужасе, что он проспал переключение. Или что лента порвалась. Или сдвинулась в проекторе так, что зубчатые колесики дырявят звуковую дорожку. После того, как это произойдет, лампа будет просвечивать через отверстия от зубцов, и вместо музыки и разговоров ты услышишь только оглушающий вертолётный рокот — хоп-хоп-хоп — когда свет будет проходить сквозь цепочку дырок.

Чего ещё не должен бы делать киномеханик. Тайлер вырезает удачные кадры из фильмов и делает из них слайды.

Первым фильмом с полным обнажением на экране, который мы все помним, был фильм с актрисой Angie Dickinson. К тому времени, как копии фильма добрались из кинотеатров западного берега в кинотеатры восточного, сцена обнажения исчезла. Один киномеханик вырезал кадр. Второй киномеханик вырезал кадр. Каждый хотел обзавестись слайдом обнажённой Angie Dickinson.

В этих кинотеатрах теперь бывает и порно. Некоторые парни собирают огромные коллекции вырезанных кадров.

Просыпаешься в Сиэтле.

Ты просыпаешься в Лос-Анджелесе.

Сегодня у нас почти пустой салон, так что вы можете поднять подлокотники и вытянуться. Ты вытягиваешься зигзагом, колени согнуты, спина согнута, локти согнуты, через три или четыре кресла.

Я перевожу часы на два часа назад или на три часа вперёд. Тихоокеанское, Горное, Центральное, Восточное время. Теряешь час, нагоняешь час. Это — твоя жизнь, и она заканчивается с каждой минутой.

Ты просыпаешься в Кливленде.

Просыпаешься в Сиэтле. Опять.

Ты — киномеханик. Ты устал и зол. А самое главное — тебе скучно. Так что ты просто берешь кадр порнографии из коллекции другого киномеханика, которую нашёл в проекционной. И этот кадр торчащего красного члена или крупный план зияющего влажного влагалища ты вклеиваешь посреди другого фильма.

Это один из тех фильмов про путешествия животных, когда собака и кот отстали от путешествующей семьи и должны теперь найти дорогу домой. На катушке три, сразу после того, как собака и кот, разговаривающие друг с другом человеческими голосами, едят из мусорного бака — вспышка эрекции.

Тайлер делает это.

Один кадр фильма находится на экране одну шестидесятую секунды. Поделите секунду на шестьдесят частей. Вот, как долго видна эрекция. Огромный, скользкий, красный, ужасный член возвышается на четыре этажа над залом попкорна — и никто его не видит.

Ты просыпаешься в аэропорту Бостона. Опять.

Эти ужасные поездки. Я езжу туда, куда не хочет ездить мой босс. Я делаю записи. Я свяжусь с вами.

Где бы я ни был — всюду я применяю формулу. И я храню тайну.

Это простая арифметика. Как задача в учебнике.

Новая машина, построенная моей компанией, покидает Чикаго со скоростью 60 миль в час. Задний дифференциал[33] заклинивает, и машина разбивается и сгорает со всеми, кто был в ней. Вопрос: должны ли мы отозвать все машины этой модели на доработку?

Ты берёшь количество проданных автомобилей А и умножаешь на вероятность аварии В. Потом ты умножаешь результат на среднюю стоимость улаживания дела без суда С.

А помножить на В помножить на С равно X. Вот, во сколько обойдется не отзывать машины.

Если X больше, чем стоимость отзыва, то мы отзовём машины, и никто не пострадает.

Если X меньше, чем стоимость отзыва, то мы не делаем этого.

Где бы я ни был — всюду выгоревшие искорёженные останки автомашин ждут меня. Я знаю, где все скелеты. Считайте это моей служебной тайной.

Жизнь в отелях, еда в ресторанах. Где бы я ни был — всюду я завожу маленькие дружбы с людьми, сидящими рядом со мной от Бостона до Сан-Диего до Детройта.

Я — координатор отдела рекламаций, говорю я одноразовому другу, сидящему рядом, но я работаю над своей карьерой и надеюсь вскоре стать посудомойщиком.

Просыпаешься в Чикаго. Опять.

После этого Тайлер вклеивал кадры гениталий[34] повсюду. Обычно — крупные планы. Влагалища и члены размером с Большой Каньон вместе с эхом, в четыре этажа высотой, покрасневшие от прилива крови. Прямо посреди танца Золушки с прекрасным принцем. И никто в зале ничего не замечал.

Люди смотрели. Никто не жаловался. Люди так же ели попкорн и пили «колу», но вечер уже не был тем же. Людей тошнило. Или они начинали плакать, и сами не знали, почему.

Разве что колибри[35] могла бы поймать Тайлера на горячем.

Просыпаешься в Майами.

Я слабею и потею в момент приземления, когда одно колесо ударяется о посадочную полосу, и самолет наклоняется на бок и на мгновение замирает. В этот миг ничто не имеет значения. Взгляд на звезды — и тебя уже нет. Ни твой багаж. Ничто не важно. Ни даже запах изо рта. Снаружи, за иллюминаторами — темнота. Турбины ревут. Салон наклоняется — и тебе уже никогда больше не придётся составлять командировочный отчёт. Никаких квитанций на суммы больше двадцати пяти долларов. Не нужно больше стричься.

Удар — второе колесо касается полосы. Стаккато сотен отщёлкивающихся поясов. Одноразовый друг, рядом с которым ты почти умер, говорит: надеюсь, ваша встреча пройдет успешно.

Да, я тоже.

Столько длилось наше мгновение. Жизнь продолжается.

И вот, случайно, мы с Тайлером встретились.

Это был мой отпуск.

Просыпаешься в Лос-Анджелесе.

Опять.

Мы с Тайлером встретились на нудистском пляже. Это был самый конец лета. Я спал. Тайлер — голый и потный, весь в песке, мокрые волосы лезут в глаза.

Тайлер был рядом задолго до того, как мы встретились.

Тайлер вылавливал из воды плавающие доски и вытаскивал их на берег. Он уже вкопал несколько досок в мокрый песок — по глаза высотой, полукругом на расстоянии нескольких дюймов друг от друга. Когда я проснулся, было четыре доски, и я наблюдал за Тайлером, когда он вытаскивал на берег пятую. Тайлер выкопал яму под одним концом доски, потом приподнял другой её конец, так что доска скользнула в яму и встала почти вертикально.

Просыпаешься на пляже.

Мы были на пляже одни.

Тайлер начертил палкой прямую линию на песке в нескольких футах, вернулся и подровнял одну из досок, притоптав песок у её основания.

Я был единственным, кто за этим наблюдал.

Тайлер спросил, знаю ли я, сколько сейчас времени.

Я всегда ношу часы.

Сколько времени?

Я спросил, где.

Здесь, сказал Тайлер. И уточнил: сейчас.

Было 16:06.

Через некоторое время Тайлер сел, скрестив ноги, в тени стоящих досок. Тайлер сидел несколько минут, потом встал, искупался, надел шорты и футболку и собрался уходить.

Я должен был спросить.

Я должен был знать, что Тайлер делал, пока я спал.

Если ты просыпаешься в другом месте, в другое время — можешь ли ты проснуться другим человеком?

Я спросил Тайлера, не художник ли он.

Тайлер пожал плечами и показал мне, что пять стоящих досок были шире у основания. Тайлер показал мне линию, которую он начертил на песке, и как при помощи линии направлял тень, отбрасываемую каждой доской.

Просыпаешься — и вынужден спрашивать, где.

Тайлер создал тень огромной руки. Только теперь пальцы были длинными как у Носферату[36], а большой палец был слишком коротким. Но он сказал, что ровно в 16:30 рука была совершенной. Гигантская тень руки была совершенной одну минуту. Одну совершенную минуту Тайлер сидел в центре, на ладони совершенства, созданного им самим.

Просыпаешься нигде.

Одной минуты достаточно, сказал Тайлер. Он тяжело работал, но мгновение совершенства стоило того.

Мгновение — максимум, чего можно ждать от совершенства.

Просыпаешься… и — хватит!

Его зовут Тайлер Дёрден. Он был киномехаником, в профсоюзе киномехаников. И он был официантом, обслуживающим банкеты в отеле в центре города. И он дал мне свой телефон.

Так я встретил Тайлера Дёрдена.

Глава 4

ВСЕ ОБЫЧНЫЕ ПАРАЗИТЫ МОЗГА ЗДЕСЬ. В ГРУППЕ «ВПЕРЕДИ вверх» всегда новые лица. Это Питер, это Элдо, это Марси.

Привет.

Познакомьтесь все, это Марла Сингер, она сегодня с нами в первый раз.

Здравствуй, Марла.

В группе «Вперёд и вверх» мы начинаем с «цепочки».

Группа не называется «Паразитические паразиты мозга». Вы никогда не услышите слова «паразиты». Все всегда идут на поправку. О, это новое лекарство. Все только что прошли переломный момент.

И всё равно у каждого в лице — намек на пятидневную головную боль.

Женщина утирает невольные слезы.

У каждого есть табличка с именем. Люди, с которыми ты встречаешься каждый вторник в течение года, подходят к тебе с протянутой рукой и глазами на табличке. Не верю, что мы встретились.

Никто не говорит «паразит». Все говорят «агент».

Никто не говорит «лечение». Все говорят «процедуры».

В «цепочке» кто-то расскажет, что агент распространился в его спинном мозге, и теперь он внезапно потерял контроль над левой рукой. Кто-то подхватит: агент иссушил оболочку его мозга, так что теперь мозг прикасается к внутренней стороне черепа, вызывая судороги.

В прошлый раз женщина по имени Хлоя поделилась единственной хорошей новостью, которая у нее была. Хлоя с трудом поднялась на ноги, держась за подлокотники кресла, и сказала, что она больше не боится смерти.

Сегодня, после знакомства и «цепочки», незнакомая девушка с табличкой, где написано, что ее зовут Гленда, сказала, что она — сестра Хлои. И что в два часа утра в прошлый вторник Хлоя, наконец, умерла.

О, как это должно быть мило. Два года Хлоя плакала у меня в руках во время «объятий». А теперь она мертва. Мертва и в земле. Мертва и в урне[37], в мавзолее[38], в колумбарии[39]. Доказательство того, что сегодня ты думаешь и ходишь, а завтра ты — остывающее удобрение, пища для червей. Поразительное чудо смерти. О, как это было бы мило, если бы не… да, она.

Марла.

О, Марла смотрит на меня снова, на меня одного среди всех паразитов мозга.

Ложь.

Обман.

Марла — обманщица. Ты — обманщик. Когда люди вокруг вздрагивают или морщатся от боли. Когда они захлёбываются кашлем. Когда промежность чьих-то джинсов наливается тёмно-синим — всё это сплошной театр.

И внезапно, направленная медитация меня сегодня никуда не привела. За каждой из семи дверей дворца — зелёной дверью, оранжевой дверью — Марла. За голубой дверью стоит Марла. Ложь. Направленная медитация, пещера зверя моей силы. Мой зверь — Марла. Марла, курящая сигарету. Марла, закатывающая глаза. Ложь. Чёрные волосы и пухлые французские губы. Лгунья. Губы из итальянской темной диванной кожи. Некуда бежать.

Хлоя была настоящей.

Хлоя была похожа на скелет Joni Mitchell, если бы заставить его улыбаться и ходить по вечеринке, любезничая со всеми. Представь скелетик Хлои размером с насекомое, бегущий через залы и галереи собственных внутренностей в два часа утра. Её пульс — как ревущая сирена, как голос из рупоров, объявляющий: приготовиться к смерти через десять, девять, восемь секунд… Смерть наступит через семь, шесть…

Ночью Хлоя бежит через лабиринт собственных сужающихся вен и сосудов, брызжущих горячей лимфой[40]. Нервы вокруг как жгуты кабелей. Абсцессы[41] в тканях как горячие белые жемчужины.

Над головой объявляют: приготовиться к опорожнению кишечника через десять, девять, восемь, семь…

Приготовиться к освобождению души через десять, девять, восемь…

Хлоя бредет по колено в жидкости из отказавших почек.

Смерть наступит через пять.

Пять, четыре.

Четыре.

Вокруг нее — следы жизнедеятельности паразитов как аэрозольные граффити[42] на поверхности сердца.

Четыре, три.

Три, два.

Хлоя карабкается по собственному содрогающемуся горлу.

Смерть наступит через три, два…

Лунный свет проникает сквозь открытый рот.

Приготовиться к последнему вздоху… сейчас…

Освободить.

Сейчас.

Душа отделена от тела.

Сейчас.

Наступает смерть.

Сейчас.

Ой, как это должно быть мило — помнить теплую вздрагивающую Хлою в моих руках, в то время как Хлоя — где-то, мертва.

Нет. За мной наблюдает Марла.

В направленной медитации я раскрываю объятия навстречу своему внутреннему ребенку. И ребенок — Марла, курящая сигарету. Никакого шара исцеляющего света. Ложь. Никаких чакр. Представьте свои чакры раскрывающимися, как цветы, и в центре каждого, как в замедленной съемке, взрыв света. Ложь. Мои чакры остаются закрытыми.

Когда медитация заканчивается, все потягиваются, вращают головами, помогают друг другу встать. Терапевтический физический контакт. Для «объятий» я делаю три шага и становлюсь напротив Марлы. Она смотрит мне в лицо, а я смотрю на остальных в ожидании команды.

Давайте обнимем того, кто рядом с нами.

Мои руки смыкаются вокруг Марлы.

Выберите кого-нибудь особого сегодня вечером.

Рука Марлы с сигаретой прижата к боку.

Скажите этому человеку, что вы чувствуете.

У Марлы нет рака яичек. У Марлы нет туберкулеза. Она не умирает.

Ладно, в этой заумной философии мы все потихоньку умираем с самого рождения. Но Марла не умирает так, как Хлоя.

Разделите себя.

Что, Марла, нравится их дурачить?

Разделите себя без остатка.

Убирайся, Марла. Убирайся. Убирайся вон.

Плачьте, если чувствуете, что вам это нужно.

Марла смотрит на меня. У неё карие глаза. Мочки ушей припухли около дырок, в которых нет серёжек. На её потрескавшихся губах шелушится отмершая кожа.

Плачьте.

Ты тоже не умираешь, говорит Марла.

Вокруг нас парочки всхлипывают, опираясь друг на друга.

Выдашь меня и я выдам тебя, говорит Марла.

Тогда мы можем разделить неделю, говорю я. Марла может забирать болезни костей, паразитов мозга и туберкулез. Я заберу рак яичек, паразитов крови и органические отклонения мозга.

Марла говорит: а как на счет восходящего рака кишечника?

Да, девочка выучила урок.

Мы поделим рак кишечника. Она получает первое и третье воскресенье каждого месяца.

Нет, говорит Марла. Нет, ей нужно всё. Раки, паразиты, всё.

Глаза Марлы сужаются. Она никогда даже не мечтала, чтобы чувствовать себя так здорово. Она действительно чувствует себя живой. У неё даже кожа стала чище. За всю жизнь она никогда не видела мертвеца. Не было настоящего ощущения жизни, потому что не с чем было сравнить. Но сейчас вокруг были болезни и смерть, горе и утрата. Дрожь и рыдания, страх и сожаления. Теперь, когда она знает, к чему мы все идём, она ощущает каждое мгновение своей жизни.

Нет, она не уйдёт ни из одной группы.

Нет, я не вернусь к прежней жизни, говорит Марла. Я работала в похоронной конторе, чтобы чувствовать себя лучше, хотя бы ощущать, что я дышу. А что, если я не могу найти работу по специальности?

Вот и возвращайся в свою похоронную контору, говорю я.

Похороны — ничто по сравнению с этим, говорит Марла. Похороны — всего лишь абстрактная церемония. А здесь — здесь настоящее ощущение смерти.

Пары вокруг нас утирают слёзы, сморкаются, похлопывают друг друга по спине и расходятся.

Мы не можем ходить оба, говорю я ей.

Тогда не ходи.

Но мне нужно это!

Тогда ходи на похороны.

Все вокруг разошлись и теперь соединяют руки для заключительной молитвы. Я отпускаю Марлу.

Как долго ты сюда ходишь?

Заключительная молитва.

Два года.

Мужчина в молитвенном круге берёт мою руку. Другой мужчина берёт руку Марлы.

Обычно при начале молитвы у меня сдавливает горло от волнения.

О, благослови нас. О, благослови нас во гневе и в страхе.

Два года? — Марла шепчет, склонив голову в мою сторону.

О, благослови нас и не оставь нас.

Все, кто могли заметить меня, за два года либо умерли, либо выздоровели и никогда не приходят назад.

Помоги нам, о, помоги нам.

Ладно, говорит Марла. Ладно, ладно, можешь забирать рак яичек.

Боб. Большой Боб, плачущий вокруг меня.

Спасибо.

Дай нам нашу судьбу. Дай нам мир и покой.

Да пожалуйста.

Так я встретил Марлу.

Глава 5

ОХРАННИК МНЕ ВСЁ ОБЪЯСНИЛ. Багажные рабочие могут не обращать внимания на тикающий багаж. Этот парень из охраны называл багажных рабочих «кидалами». Современные бомбы не тикают. Но если багаж вибрирует, багажные рабочие, «кидалы», должны вызвать полицию.

Так я стал жить у Тайлера. Из-за политики авиалиний касательно вибрирующего багажа.

Когда я летел обратно из Вашингтона, у меня всё было в одной сумке. Когда много путешествуешь, привыкаешь брать с собой одни и те же вещи в каждую поездку. Шесть белых рубашек. Две пары чёрных брюк.

Абсолютный минимум для выживания.

Переносной будильник. Беспроводная электробритва. Зубная щётка. Шесть пар нижнего белья. Шесть пар чёрных носков.

По словам парня из охраны, мой багаж вибрировал на вылете из Вашингтона, так что полиция сняла его с рейса.

У меня всё было в этой сумке. Мой набор для ухода за контактными линзами. Один красный галстук с синими полосами. Один синий галстук с красными полосами. Это деловые полосы, а не как на клубном галстуке. Один чисто красный галстук.

Список всех этих вещей обычно висел у меня дома на внутренней стороне двери спальни.

Дом был квартирой на пятнадцатом этаже высотного дома, похожего на картотечный шкаф для вдов и молодых специалистов.

Рекламная брошюра обещала бетонные пол, потолок и стены в фут толщиной между мной и соседской стереосистемой или телевизором. Фут бетона и кондиционирование воздуха, так что нельзя открыть окна. Так что даже кленовый паркет и выключатели с контролем яркости освещения, и все остальные тысячу семьсот квадратных футов пахли как последнее, что ты готовил, или как твой последний поход в сортир.

Да, ещё там были на кухне столешницы из натурального дерева и низковольтная проводка для освещения.

Фут бетона очень важен, когда твой сосед забыл сменить батарейку в слуховом аппарате и включает футбол на полную громкость. Или когда вулканический взрыв газа и осколков того, что было твоим гостиным гарнитуром и личными вещами, выносит окна от пола до потолка и выплескивает огонь в ночь, чтобы превратить твою — и только твою — квартиру в зияющую чёрную дыру в стене здания.

Такие дела.

Даже мой набор тарелок зелёного стекла ручной работы с небольшими пузырьками и наплывами. С крохотными песчинками, доказывавшими, что они сделаны руками честных простых прилежных тружеников живущих хрен-знает-где. Так вот, даже этот набор тарелок уничтожен взрывом. Шторы от потолка до пола разорваны на клочки и сгорели, разносимые ветром.

С высоты пятнадцати этажей всё это падало, сгорая и разбиваясь, на соседские машины.

В это время я двигался на запад, спал со скоростью 0,83 Маха[43] или 455 миль[44] в час. ФБР пыталось разминировать мой багаж в Вашингтоне.

Девять из десяти, сказал охранник, что вибрировала электробритва.

Это была моя беспроводная электробритва.

В других случаях — это вибратор.

Мне это сказал охранник. Это было в моём пункте прибытия. Без багажа, который я должен был бы на такси привезти домой, чтобы обнаружить обгоревшие обрывки своих фланелевых рубашек на земле.

Представь, сказал охранник, что такое по прибытии сказать пассажирке, что её вибратор задержал багаж на восточном берегу. Иногда это — мужчина. Политика авиакомпании — не упоминать собственника в случаях с вибратором. Использовать безличные фразы. «Вибратор». Никогда — «ваш вибратор».

Никогда не говорить, что «ваш вибратор включился». Вибратор спонтанно активировался и создал чрезвычайную ситуацию, которая потребовала эвакуации вашего багажа.

Шёл дождь, когда я проснулся перед встречей в Стэплтоне.

Шёл дождь, когда я проснулся при подлёте к дому.

Стюардесса попросила нас проверить, не оставили ли мы личных вещей на сиденьях. Затем назвала моё имя. Мне следовало встретиться с представителем авиакомпании у ворот.

Я перевёл часы на три часа назад, и было по-прежнему заполночь.

У ворот меня ждал представитель авиакомпании, и с ним — охранник. Они ждали, чтобы сказать: ха-ха, твоя электробритва задержала твой багаж в Вашингтоне.

Охранник называл багажных рабочих «кидалами». Потом он называл их «сумочниками». Он сказал, что могло быть хуже — это ведь, по крайней мере, не вибратор. Затем — наверно, потому что мы оба мужчины, и это был час ночи, — он решил меня развеселить. Он спросил, знаю ли я, как на авиажаргоне называется стюардесса.

«Воздушная подушка».

Похоже было, что парень носит униформу пилота, белую рубашку с маленькими эполетами и голубой галстук.

Мой багаж был «разминирован» и прибудет на следующий день.

Охранник узнал моё имя и адрес, и телефонный номер, и потом он спросил меня, чем отличается рубка пилотов от презерватива[45].

В презерватив можно всунуть только один член.

Я поехал домой на последние десять долларов.

Местная полиция тоже задавала много вопросов.

Моя электробритва, которая не была бомбой, была всё ещё в трех часовых зонах от меня.

Что-то, что было бомбой, причем большой бомбой, разнесло вдребезги мои кофейные столики «Njurunda» в форме лимонно-зеленого «инь» и оранжевого «ян», которые составлялись в круг. Ну, теперь они уже были разделены навечно.

Мой диванный гарнитур «Haparanda» с оранжевыми покрывалами, дизайн Erika Pekkari, теперь превратился в хлам.

Я не был единственным рабом инстинкта гнездовья. Люди, которых я знаю, которые раньше сидели в туалете с порнографией, теперь сидят в туалете с каталогами мебели «IKEA».

У нас у всех одинаковые кресла «Johanneshov» в зелёную полоску. Моё загорелось и упало с пятнадцатого этажа в фонтан.

У нас у всех одинаковые бумажные лампы «Rislampa/Har» из проволоки и экологически безопасной неотбеленной бумаги. Мои превратились в конфетти.

Все это время, проведённое в туалете.

Набор ножей «Alle». Нержавеющая сталь. Подходят для посудомоечной машины.

Напольные часы «Vild» из гальванизированной стали — о, мне такие нужны.

Полки «Klipsk» — о, да.

Коробки для шляп «Hemlig». Да.

Улица у моего дома была усеяна обрывками и осколками всего этого.

Покрывала «Mommala», дизайн — Tomas Harila. Доступны следующие расцветки: «орхид», «фуксия», «кобальт», «эбони», «джет», «яичная скорлупа» или «вереск».

Вся моя жизнь ушла на то, чтобы купить это.

Мои столики «Kalix» со специальным лаком, практически не требующим ухода.

Мои составные столы «Steg».

Ты покупаешь мебель. Ты говоришь себе, это последний диван, который мне понадобится в жизни. Покупаешь диван. И на несколько лет ты удовлетворён. Что бы там не произошло, диван у тебя есть.

Потом — правильный набор тарелок.

Потом — совершенная кровать.

Шторы. Ковры.

Потом ты попадаешь в ловушку собственного любимого гнёздышка. Вещи, которыми ты владеешь, начинают владеть тобой.

Пока я не вернулся из аэропорта.

Швейцар выходит из тени, чтобы сказать, что произошел несчастный случай. Полиция была здесь и задавала много вопросов.

Полиция считает, что это мог быть газ. Может быть, погас пилотный огонёк на водонагревателе, или горелка была неплотно закрыта, пропуская газ. Газ поднимался к потолку, и газ заполнял квартиру от потолка до пола в каждой комнате. Тысяча семьсот квадратных футов с высокими потолками. Газ должен был заполнить каждую комнату. Когда все комнаты были заполнены до самого пола, включился компрессор в основании холодильника.

Детонация.

Окна от пола до потолка в алюминиевых рамах вылетели, и диваны и лампы и тарелки и горящие простыни и школьные альбомы и дипломы и телефон выброшены взрывом. Всё вылетело с пятнадцатого этажа в языке пламени.

Нет, только не мой холодильник! Я собрал целые полки разных сортов горчицы, от каменно-твёрдой до традиционной английской. У меня было четырнадцать приправ к салату с разными вкусами и без содержания жиров. Семь сортов каперсов.

Да, знаю, знаю. Дом полон приправ, а еды — никакой.

Швейцар прочищает нос, и что-то громко шлёпается в его носовой платок, как бейсбольный мяч в перчатку.

Вы можете подняться на пятнадцатый этаж, говорит швейцар, но никто не имеет права входить в квартиру. Распоряжение полиции.

Полиция спрашивала, была ли у меня бывшая подружка, которая могла бы хотеть сделать это. Или может быть, у меня есть враги, имеющие доступ к динамиту.

Туда незачем подниматься, говорит швейцар. Остались только бетонные стены.

Полиция не исключает поджог. Никто не чувствовал запаха газа.

Швейцар поднимает бровь. Этот парень проводил время, флиртуя с медсестрами и няньками, которые работали на верхнем этаже и ожидали в вестибюле, пока их развезут по домам. Три года я живу здесь, и три года швейцар сидит и читает свой «Ellery Queen»[46] каждый вечер, когда я перекладываю из руки в руку сумки и пакеты, чтобы открыть дверь и войти.

Швейцар поднимает бровь и рассказывает, как некоторые люди уезжают в длительную поездку и оставляют горящую свечу, длинную горящую свечу посреди большой лужи бензина. Так поступают люди с финансовыми трудностями. Люди, которые ищут выхода.

Я прошу воспользоваться телефоном в вестибюле.

Многие молодые люди пытаются произвести впечатление на мир, покупая слишком много вещей, говорит швейцар.

Я звоню Тайлеру.

Телефон звонит в арендованном Тайлером доме на Paper Street[47].

Тайлер, пожалуйста, спаси меня.

Телефон звонит.

Многие молодые люди не знают, чего они на самом деле хотят, говорит швейцар, прикасаясь к моему плечу.

Тайлер, пожалуйста, спаси меня.

Телефон звонит.

Молодые люди думают, что им нужен весь мир.

Спаси меня от шведской мебели.

Спаси меня от прикладного искусства.

Телефон звонит.

И Тайлер, наконец, отвечает.

Сначала не можешь понять, чего хочешь, говорит швейцар, а в конце не можешь уже ничего.

Пусть я не буду цельным.

Пусть я не буду значимым.

Пусть я не буду совершенным.

Спаси меня, Тайлер, от цельности и совершенства.

Мы с Тайлером договорились встретиться в баре.

Швейцар спросил, по какому номеру полиция может меня найти.

Все ещё шел дождь. Моя «Audi» всё ещё была припаркована на стоянке, но в ветровом стекле торчал галогенный торшер «Dakapo».

Мы с Тайлером встретились и выпили пива. И Тайлер сказал, да, я могу пожить у него. Но я должен оказать ему одну услугу.

На следующий день должен прибыть мой багаж с абсолютным минимумом. Шесть рубашек, шесть пар нижнего белья.

Здесь, пьяный в баре, где никто на нас не смотрит, и никому до нас нет дела, я спрашиваю Тайлера, что он хочет, чтобы я сделал.

Тайлер говорит: я хочу, чтобы ты ударил меня изо всех сил.

Глава 6

ВТОРОЙ КАДР МОЕЙ ПРЕЗЕНТАЦИИ ДЛЯ «MICROSOFT». Я чувствую вкус крови и сглатываю.

Мой босс не знает материала, но не позволит мне провести презентацию с подбитым глазом и лицом, распухшим от шрамов внутри рта. Шрамы на внутренней стороне щеки открылись, я это чувствую языком. Я продолжаю сглатывать кровь. Мой босс ведет презентацию по моему сценарию, а я управляю проектором, скрытый в темном углу комнаты.

Мои губы влажные от крови. Я пытаюсь слизать её с губ. Когда включается свет, я поворачиваюсь к консультантам Элен, Уолтеру, Норберту и Линде из «Microsoft» и говорю: спасибо за ваш визит. Мой рот блестит от крови. Кровь растекается в щелях между зубами.

Ты можешь проглотить больше пинты[48] крови, пока тебя не стошнит.

Бойцовский клуб — завтра. И я не пропущу его.

Перед презентацией Уолтер из «Microsoft» улыбнулся своей широкой белозубой улыбкой, как с рекламы стоматологических услуг. Белоснежная улыбка на загорелом лице цвета картофельных чипсов, поджаренных на барбекю. Уолтер пожал мою руку своей мягкой белой рукой с перстнем-печаткой.

Уолтер сказал: страшно подумать, что стало с тем, другим парнем.

Первое правило бойцовского клуба: ты не говоришь о бойцовском клубе.

Я сказал Уолтеру, что я упал.

Я сам это с собой сделал.

Перед презентацией, когда я сидел напротив босса, рассказывая ему, какой момент в сценарии соответствует какому слайду, и где нужно запустить видеофрагмент, он спросил: во что ты ввязываешься каждый уикенд?

Я просто не хочу умирать без единого шрама, ответил я. Сейчас не важно иметь прекрасное тело. Вы же видели эти коллекционные машины пятидесятых годов, которые до сих пор как будто только сошли с конвейера. Бред какой, а?

Второе правило бойцовского клуба: ты не говоришь о бойцовском клубе.

Может быть, во время обеда официант подойдет к твоему столику. И у официанта будут чёрные круги вокруг глаз как у гигантской панды. Это после бойцовского клуба, где ты видел его голову прижатой к бетонному полу коленом двухсотфунтового грузчика. Он всаживал кулак твоему официанту в переносицу снова и снова, с глухими звуками, которые были слышны даже сквозь рёв толпы. И так — пока официант не смог вдохнуть и, брызгая кровью, крикнуть: стоп!

Но ты ничего не скажешь, потому что бойцовский клуб существует только в часы между началом и концом бойцовского клуба.

Ты видишь парня, который работает в копировальном центре. Он не может запомнить, как подшивать заказы, или какого цвета бирки крепить к пакетам с копиями. Но месяц назад ты видел его в клубе, и он был богом на десять минут, когда сбил с ног банкира вдвое больше себя и бил его, пока тот не крикнул «стоп».

Это третье правило бойцовского клуба: когда кто-то сдаётся, или теряет сознание, даже если он притворяется — бой окончен.

Каждый раз, когда ты видишь этого парня, ты не можешь сказать ему, как хорошо он сражался.

Бои идут только один на один. Только один бой за раз. Никаких рубашек, никакой обуви. Бои будут продолжаться столько, сколько будет нужно. Это — остальные правила бойцовского клуба.

Люди в бойцовском клубе — это не те же люди, что в остальном мире. Даже если ты скажешь парню в копировальном центре, что он хорошо сражался, ты будешь говорить не с тем человеком.

Тот, кто я есть в бойцовском клубе, — не тот же, кого знает мой босс.

После ночи в бойцовском клубе всё вокруг тебя звучит на полгромкости. Ничто не трогает тебя. Твоё слово — закон. И даже если другие нарушают его или оспаривают — даже это не трогает тебя.

В обычном мире я — координатор отзывов компании в рубашке и галстуке, сидящий в темноте с полным ртом крови и сменяющий слайды, пока мой босс рассказывает людям из «Microsoft», как он выбирает определённый оттенок синего для иконки.

Первым бойцовским клубом были мы с Тайлером, избивающие друг друга.

Когда-то я приходил домой в ярости от того, что моя жизнь не укладывается в мой пятилетний план. И тогда я полировал мебель или копался в машине. В один прекрасный день я был бы мёртв, без единого шрама, и после меня бы остались прекрасная машина и замечательная квартира. Действительно замечательные до тех пор, пока не осела бы пыль, или пока не объявился бы новый хозяин. Ничто не вечно. Даже Мона Лиза разрушается.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.