Через всю войну

      Это было тогда. А сейчас, кем бы ни оказался задержанный, раз он перешел границу, нужно было оформить необходимые документы. Я заполнил протокол опроса и приказал дежурному по заставе сержанту Беляеву увести мужчину в помещение, где у нас обычно содержались нарушители границы.
      Второго нарушителя, женщину, привел политрук Скляр. Войдя в канцелярию, он доложил:
      - Задержанная доставлена на заставу, вот ее приданое, - и поставил на стол небольшой черный чемоданчик, до краев наполненный денежными знаками сопредельного, государства.
      - Да, богатую невесту привел ты, Максим, - заметил я, рассматривая содержимое чемоданчика.
      На стене канцелярии размеренно и однообразно стучали "ходики". Стрелки приближались к трем часам ночи.
      - Иди к Альбертине, а то она тревожится за тебя. Да не забудь, что тебе завтра в обоих селах выступать с докладом о первомайском празднике.
      Скляр, однако, еще некоторое время стоял в нерешительности.
      - Хорошо, - наконец сказал он, - подчиняюсь, иду спать.
      Набросав вопросы, которые нужно было задать задержанной, я приказал дежурному привести ее.
      Женщина вошла легкой, быстрой походкой и с удовольствием села на предложенный мною стул. Пока она располагалась, я успел рассмотреть ее. Это была стройная брюнетка с очень красивыми чертами лица. Черные, почти смоляные, глаза светились задорным блеском. На вид женщине было не более двадцати пяти двадцати семи лет. Держалась она спокойно, уверенно.
      Я задал первый вопрос:
      - Ваши фамилия, имя, отчество?
      - Болего Марго, - ответила она, и я уловил легкий украинский акцент.
      - Расскажите, через какие населенные пункты вы шли к границе и что вам встретилось на этом пути?
      Женщина перечислила города и села, через которые проходила, а также указала, где видела войска, военную технику. Так по порядку по всему пути до пограничного села Латорки.
      - И вас нигде не задержали?
      - Нет, - ответила она, - я женщина, у меня были деньги. Притом в пасхальные дни разрешается свободное передвижение по стране. В Латорку на молебен в церковь шел народ из ближайших деревень. Вот и мы заодно с богомольцами пришли туда.
      - Вы сказали "мы". Кто был еще с вами?
      - От Ужгорода меня сопровождал мужчина. Когда мы миновали Латорку и лесом вышли к границе, он сказал: "Идите теперь прямо. Как почувствуете под ногами мягкую почву - это вы уже на советской земле". Ну а потом меня задержали ваши пограничники. Думаю, и его тоже.
      - Это чемодан ваш?
      - Мой.
      - А деньги в нем тоже ваши?
      - Безусловно, мои. Я ведь содержала ресторан. Это дневная выручка.
      - Судя по ней, ресторан процветал. Почему же вы бросили все и пришли к нам?
      Наступила пауза. Наверное, она обдумывала, как лучше все объяснить мне.
      - Понимаете, ресторан у меня был небольшой, но его посещала изысканная публика. Много постоянных посетителей, среди них - военные. Я близко познакомилась с одним полковником венгерской армии. Он чаще других заглядывал в ресторан. Однажды он сообщил, что мною интересуется военная контрразведка. Наш разговор состоялся как раз накануне пасхальных дней. А тут прибыл товарищ, с которым я шла к вам. Мы обсудили создавшееся положение и решили воспользоваться праздниками. Как видите, это нам удалось.
      Осведомленность женщины о количестве вражеских войск, сосредоточенных вдоль границы, и в некоторых других вопросах была удивительной. Она сообщила, что гитлеровцы готовятся напасть на Советский Союз, и назвала дату нападения от семнадцатого до двадцать пятого мая.
      Может возникнуть вопрос: могла ли задержанная сообщать такие сведения начальнику пограничной заставы? В обычной обстановке, наверное, нет. Но женщина хорошо знала, что, выполнив свою основную задачу, она уходила в тыл. А застава оставалась на самом передовом рубеже, на который вот-вот обрушится пламя военного пожара. Видимо, потому она и рассказала кое-что из того, что предназначалось соответствующим лицам. Не беру на себя смелость утверждать, точно ли Марго назвала тогда свою фамилию, как не могу вспомнить имени ее спутника и того майора, что приезжал с ним на заставу. Если суждено еще жить этим людям и они прочитают эти строки, пусть вспомнят заставу у села Кривка и все, что тогда там произошло.
      Видимо, дата 17-25 мая была принята высшим командованием к сведению. Сразу после первомайского праздника части прикрытия выделили на наиболее угрожаемые направления свои подразделения. 3 или 4 мая к нам на заставу прибыли три армейских командира. Командир стрелкового батальона, уже пожилой человек с седеющими висками, развернул карту и показал мне, где должна быть занята оборона. Утром он и сопровождавшие его танкист и артиллерист обошли будущий оборонительный район. А еще через день танковый взвод и артиллерийская батарея заняли позиции в лощине за селом Кривка. Стрелковые роты расположились по высоте между селами Хусня и Ивашковцы. Ускоренными темпами возводились оборонительные сооружения. Работы были закончены ко второй половине мая.
      В памяти навсегда остался образ командира батальона - мужественного, вдумчивого, умудренного жизнью человека. Он неплохо разбирался в обстановке тех дней. Вопросов в ту пору возникало немало. Вражеская авиация буквально висела над границей. Не было дня, чтобы вдоль нашей территории не пролетали чужие самолеты. Подчас они спускались до бреющего полета. А чем можно объяснить, что к границе подтягивались неприятельские войска? В первых числах июня стало известно, что началось отселение чиновников из пограничных районов в глубь страны. Это не просто выселяли "неблагонадежных", как поначалу думали мы. Отселяли всех, а власть передавалась военной администрации.
      Командир батальона, как мне казалось, понимал неизбежность военного конфликта. Как-то он даже сказал мне об этом. Но судьбе было угодно разлучить нас за неделю до начала войны.
      Наступило последнее предвоенное воскресенье. Стоял теплый и тихий день. В такие дни далеко видно в Карпатах. Мы сидели с комбатом на скамье у заставы. Он попросил показать ему линию границы. Как-то так получилось, что все это время он был слишком занят и не смог побывать на ней. Мы вышли с заставы и оказались у небольшого каменного столба, в центре которого был высечен крест.
      - Польско-венгерский погранзнак, - пояснил я.
      Там, за границей, виднелось село Латорка с посеревшей от времени деревянной церковью и домами, крытыми красной черепицей. Вокруг проглядывали сдавленные межами полоски земли, а рядом, у самой границы, извилистой линией шли траншеи и ходы сообщения. Солдаты дремали в окопах. Легкий ветерок едва шевелил листву.
      - Как перед грозой, - заметил комбат, и мне показалось, что лицо его посерело.
      Вернувшись на заставу, мы прошли в канцелярию. Зазвонил телефон. Просили подойти командира батальона. Закончив разговор, он сказал:
      - Ну что ж, друзья, настало время нам расставаться. Получен приказ убыть на маневры.
      Армейский батальон и приданные ему подразделения ушли с границы. Вскоре на заставу приехал инструктор политотдела отряда старший политрук Николай Исаевич Толчинский. Его приезд был очень кстати. Пограничники задавали множество вопросов, на которые мы со Скляром подчас ответить затруднялись.
      События между тем час от часу становились тревожней.
      В ночь на 17 июня в районе Ломжи на Белостокском направлении пограничники задержали восемь вооруженных диверсантов. Среди них были белополяки, владевшие русским языком, украинские буржуазные националисты, сынки русских белогвардейцев. Возглавлял группу немец, хорошо знавший русский язык. Диверсанты были одеты в форму чекистов, командиров и политработников Красной Армии, имели хорошо оформленные фиктивные документы. Задержанным было дано задание с началом войны выйти в район города Барановичи и приступить к активным действиям: портить телефонную связь; ракетами и другими способами указывать немецким самолетам сосредоточение наших войск, военной техники, а также аэродромы; сеять панику, убивать чекистов, работников милиции, советских командиров и политработников; распространять ложные слухи. Диверсанты подтвердили, что к нападению на Советский Союз у немцев все готово: войска находятся на исходных рубежах и ждут только сигнала, танки - в укрытиях, артиллерия - на огневых позициях, горючее и боеприпасы в большом количестве спрятаны в лесах.
      18 июня пограничники соседней заставы нашего отряда задержали двух венгерских офицеров, которые сообщили, что военное нападение на СССР следует ожидать от 20 до 27 июня.
      20 июня на участке четвертой комендатуры отряда у местечка Лавочное перешли границу три венгерских солдата, заявившие, что их часть подготовилась к вторжению на территорию Советского Союза.
      Однако в нашей жизни мало что изменилось. По-прежнему высылались наряды на границу, регулярно проходили занятия по боевой и политической подготовке, вечерами в Ленинской комнате собирались пограничники поиграть в домино, шашки. Политрук Скляр и старший политрук Толчинский беседовали с бойцами, партийно-комсомольским активом, занимались художественной самодеятельностью, помогали выпускать стенную и сатирическую газеты.
      Обычным днем была и суббота 21 июня 1941 года. Утром, когда еще не высохла роса на траве, мы с командиром отделения служебных собак сержантом Зайцевым возвращались на заставу. Нарушений границы за прошедшую ночь да и предыдущие не было. Отмечалась только необычная тишина на той стороне. Еще несколько дней назад солдаты покинули окопы и отошли в тыл.
      По служебным делам в этот день я ездил в Кривку. Вернулся на заставу во второй половине дня. Пограничники мылись в бане, гладили выходное обмундирование, пришивали подворотнички. Большинство бойцов собралось во дворе заставы. Командир станкопулеметного отделения сержант Иван Беляев играл на гармошке. Максим Скляр и секретарь комсомольской организации рядовой Геннадий Вьюгов сидели неподалеку, обсуждая, как лучше провести очередной выходной день. Толчинский инструктировал агитаторов. Созвонившись с соседями и комендантом, я стал составлять план охраны границы на предстоящие сутки.
      К вечеру во двор высыпала вся застава. Через раскрытое окно канцелярии было видно, как Толчинский о чем-то говорил с бойцами. Разговор шел оживленный, временами доносился смех. Потом вновь запела гармошка. К заставе подходили девушки - дочери сельских активистов. За ними стайкой приближались подростки. Вскоре на поляне перед заставой закружились пары.
      В эту последнюю предвоенную ночь приказ на охрану границы пограничным нарядам отдавал я. На участке по-прежнему было спокойно. Наряды докладывали, что за линией границы все тихо. В три часа ночи на дежурство заступил Максим.
      Оставался всего один час до начала наступления немецких войск на нашу страну. В штабе отряда уже было известно о том, что нападение начнется в четыре часа утра. Об этом, ссылаясь на показания немецкого перебежчика, задержанного на участке Владимир-Волынского отряда, сообщил начальнику штаба отряда майору Врублевскому дежурный по управлению Украинского пограничного округа из Львова. В момент получения из штаба округа этой информации и распоряжения о приведении застав и подразделений в боевую готовность начальник отряда майор Босый находился на участке пятой комендатуры.
      День первый - день пятый
      Теперь известно, что 21 июня Гитлер направил Хорти письмо, в котором сообщал о начале войны против СССР и благодарил за мероприятия на венгеро-советской границе. Эти мероприятия, по его мнению, создавали безопасность немецкой армии от фланговых ударов и сковывали Советские Вооруженные Силы. Однако в письме не было прямого приглашения вступить в войну. В планы немецкого командования не входило немедленное участие Венгрии в боевых операциях. По политическим соображениям Гитлер считал целесообразным заставить венгерские правящие круги "бороться" за право воевать против "большевистской России". В этом случае Германия могла не брать на себя обязательств относительно будущих территориальных компенсаций Венгрии. Только на второй день после нападения Германии на СССР правительство Венгрии было "приглашено" принять участие в войне против Советского Союза. Этим и объясняется, что на участке 94-го пограничного отряда, большинство застав которого располагалось на границе с хортистской Венгрией, в первые дни войны противник не предпринял активных действий, хотя его войска были сосредоточены на дорогах Ужокского, Верецкого и Вышковского перевалов. Только спустя пять суток, когда немцы уже рвались ко Львову и Минску, венгерские войска перешли границу.
      В то июньское утро 1941 года командование отряда узнало о вторжении немецко-фашистских войск в нашу страну по телефонному звонку из штаба округа. Вот что рассказал о первых минутах войны бывший начальник штаба 94-го погранотряда полковник запаса Федор Иванович Врублевский: "После получения информации из округа о задержании на участке Владимир-Волынского отряда немецкого солдата, назвавшего час гитлеровского наступления, а также доклада из четвертой комендатуры о переходе на нашу сторону венгерских солдат я отдал распоряжение привести заставы и подразделения в боевую готовность, а сам продолжал находиться в рабочем кабинете. В 4.30 в абсолютной тишине раздался резкий телефонный звонок. Меня вызывал из Львова дежурный по штабу пограничных войск округа. Он сообщил, что на участке Перемышльского пограничного отряда фашисты после сильной артиллерийской подготовки перешли в наступление. Аналогичная обстановка и на участке Владимир-Волынского отряда. Через некоторое время, когда поступили дополнительные сведения, стало ясно, что это не провокация на участке двух пограничных отрядов - это начало войны. Мне не удалось связаться с начальником отряда. Телефонная линия с пятой комендатурой уже не работала. Поэтому первые распоряжения заставам пришлось отдать мне. Я приказал комендантам участков поднять заставы в ружье, занять оборонительные районы, сжечь на заставах служебные документы, эвакуировать в штаб отряда семьи командного состава".
      После того как были отданы эти распоряжения, майор Врублевский доложил об обстановке на участке отряда в штаб 13-го стрелкового корпуса. В свою очередь начальник оперативного отдела штаба корпуса информировал Врублевского о том, что к Вышковскому перевалу выдвигается один полк из дивизии Ткаченко и что саперы приступили к минированию дорог близ Ужокского перевала. К исходу 22 июня семьи командного состава прибыли в штаб отряда и ночью на автомашинах и по железной дороге были направлены частью в Волочиск, на старую границу, а частью через Станислав в Запорожье.
      Утром 24 июня на участке пятой комендатуры противник обстрелял пост, который возглавлял лейтенант Николай Иудин. По приказу начальника заставы старшего лейтенанта Григория Шарыгина группа Иудина после перестрелки отошла. Объединенными усилиями заставы и поста попытка противника перейти границу была отбита.
      А вражеская авиация продолжала бомбить приграничные города и села, делала время от времени налеты на отдельные заставы и подразделения отряда. 24 июня пришлось вступить в бой с фашистскими стервятниками и пограничникам нашей заставы. Помню, только что взошло солнце и на траве заискрилась роса. Из-за гор накатился тягучий гул моторов. Вскоре над заставой проплыли вражеские бомбардировщики. Их прикрывало несколько истребителей. Три из них отделились и начали пикировать на заставу. Мы открыли по самолетам огонь. Навстречу вражеским машинам потянулись трассы бронебойно-зажигательных пуль. Сделав разворот, фашистские самолеты поспешили уйти от огня и бросились догонять своих.
      В тот же день в селе Сможе бойцы резервной заставы нашей комендатуры, которыми командовал лейтенант Александр Титков, сбили самолет противника. Один "хейнкель" записали на свой счет и пограничники шестой заставы, где начальником был лейтенант Владимир Тростянский. Вот характерный документ того времени: "26.6.41 г. в 14.00 на участке 4 пограничной комендатуры появилось 6 немецких самолетов. Старший лейтенант Ребрик лично сбил один самолет, упавший в 400 метрах от линии государственной границы на сопредельной территории. Всего пограничники отряда уничтожили четыре вражеских самолета".
      С началом военных действий связь штаба отряда и штабов комендатур с заставами стала неустойчивой. Бандиты из организации украинских националистов перерезали провода, повреждали телефонные узлы. Это мешало своевременно передавать необходимые распоряжения, уточнять обстановку на отдельных участках. Однако, несмотря на это, заставы готовы были встретить врага во всеоружии. Расчеты станковых пулеметов заняли блиндажи. Стрелки и ручные пулеметчики изготовились к бою в траншеях. Боезапас из складов перенесли в оборонительные районы. Начальники застав находились на командных пунктах. Все было готово к отпору врага.
      Весть о начале войны застала меня дома. Когда появился Скляр и, тряхнув меня за плечо, сказал: "Кажется, началось", я понял, что случилось что-то серьезное. Обычно я не надевал клинок, стоявший в углу комнаты. На этот раз и его прихватил с собой. Связисты уже опробовали телефон на командном пункте в подвале заставы. Пулеметчики и стрелки заняли траншеи. В пять утра позвонил капитан Щербаков. Комендант распорядился вскрыть секретный пакет, стянуть с границы наряды, направить в отряд для эвакуации жену младшего политрука Скляра. Я доложил, что застава заняла оборонительный район, но противника не видно.
      - На других участках такая же картина, - заметил комендант, - но это ничего не значит, будьте готовы к отпору, об изменениях в обстановке докладывайте немедленно.
      Сразу после разговора я вскрыл засургученный печатями конверт и нашел в нем документ, в котором излагалось, что следовало делать на случай начала войны. Заставе, в частности, предписывалось трое суток удерживать государственную границу, затем с подходом частей Красной Армии отойти в глубь нашей территории к городу Стрый. Познакомив с содержимым пакета политрука Скляра, я сказал:
      - Ну, Максим, начнем выполнять, что нам предписано.
      И открыв сейф, где хранились документы, заранее собранные в небольшие брезентовые мешки, и лежали бутылки с бензином, приказал старшине Вершинину, пограничникам Хретинину и Вьюгову вынести документы во двор и сложить в железную бочку, что стояла между заставой и конюшней. Затем Вьюгов облил мешки бензином, я зажег спичку и бросил в бочку.
      - Вот и нет больше никаких кондуитов, - заметил Хретинин, как показалось мне, с сожалением.
      - Да, новая жизнь начинается, - неопределенно протянул Вьюгов.
      Я прервал разговор, обратившись к Вершинину:
      - Готовьте подводы, старшина. Все имущество застазы отправьте в комендатуру.
      Потом, еще раз взглянув на полыхавший в бочке костер, повернулся к Скляру.
      - Собирай Альбертину, поедет с обозом.
      Но уезжать молодая женщина не хотела. Она убеждала нас оставить ее на заставе санитаркой. Пришлось доказывать, что приказ есть приказ. Наконец Альбертина села на одну из подвод.
      Помню, я сказал:
      - Скоро мы опять встретимся, это будет продолжаться недолго.
      Она заплакала.
      - А если скоро не кончится?
      Как могли, мы успокоили Альбертину. Нам и в самом деле казалось, что наступление немцев у Перемышля и Владимир-Волынского быстро приостановят, повторится Хасан или Халхин-Гол и враг будет изгнан не только с нашей земли, но и с оккупированных им территорий. С надеждой на скорую встречу мы и расстались.
      В полдень стало известно о выступлении по радио заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров и народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова. Оставив в окопах дежурных пулеметчиков, я собрал пограничников на митинг. Первым выступил Толчинский. Невысокий, ладно скроенный политрук, успевший за эти дни понравиться пограничникам своей общительностью и жизнерадостностью, говорил с подъемом:
      - Поклянемся же, товарищи, что мы не посрамим пограничной чести и ни на шаг не отступим от границы. А если потребуется, отдадим жизнь за нашу советскую землю!
      Потом выступали другие. Бойцы давали клятву не отступить, тут же писали записки о верности Родине и вкладывали их в медальоны. Старшина заставы Михаил Вершинин зачитал заявления о приеме в партию. Их написали сержант Иван Беляев, пограничники Георгий Лючев, Геннадий Вьюгов. Их примеру последовало около двадцати человек. 22 июня дважды на заставе проходило партийное собрание с одинаковой повесткой дня - прием в партию. Последующие события, однако, не позволили партийной комиссии при политотделе отряда рассмотреть поданные в день начала войны заявления. Многие из бойцов героически погибли, так и не получив партийных билетов.
      Я часто думаю о том, как высок был боевой дух пограничников. И не только тех, кто уже прослужил на границе значительный срок и познал нашу тревожную службу, неоднократно вступал в схватки с нарушителями государственной границы, но и молодых пограничников, по сути, еще вчерашних школьников, рабочих, колхозников. Им было немногим более восемнадцати лет, э на границе они прослужили всего несколько месяцев. Однако все были полны решимости вступить в бой с врагом, какими бы силами тот не располагал. Каждый из бойцов сознавал, что за его спиной колхозные поля, заводы, города и села любимой Родины.
      Прошло совсем немного времени, как застава была поднята по боевой тревоге и пограничники узнали о начале войны, а как изменились они. Посуровели лица молодых пограничников Василия Белина, Петра Елисеева, Аркадия Крюкова, Василия Хренова, Геннадия Будько и многих других. Они только что пришли с охраны границы. Но никто из них и словом не обмолвился об усталости. Куда девалась их мальчишеская робость, застенчивость, неуверенность в себе. Главное чувство, которое овладело всеми бойцами заставы, - ответственность за судьбу Родины.
      Уже после войны нашлись документы, свидетельствовавшие о том, как вступали в бой и встречали врага пограничники соседних с нами отрядов. Вот что писал в донесении начальник штаба 93-го погранотряда (наш правофланговый сосед) майор Целиков: "С 22 по 26 июня 1941 года отряд продолжал охранять и оборонять 177-километровый участок границы. Противник на охраняемом участке активных боевых действий не проявлял. В ночь на 27 июня по приказу отряд отошел от границы, так как противник на участке 92-го пограничного отряда глубоко вклинился на нашу территорию. Впоследствии, прикрывая отход 72-й стрелковой дивизии, отряд вел тяжелые бои. Вторая пограничная комендатура при поддержке полковой артиллерии в районе местечка Устрики-Дальние отбила атаку 15 танков противника и обеспечила отход дивизии на следующий оборонительный рубеж к старой границе".
      Обстановка на участке нашего левофлангового соседа - 95-го пограничного отряда: "С 22 по 26 июня на участке отряда спокойно. Наблюдаются полеты отдельных разведывательных самолетов противника. 23 июня начальник поста Ипатов задержал в районе села Горчотки четырех немецких офицеров, сброшенных на парашютах, с самолета.
      2 июля 1941 года все подразделения отряда вошли в оперативное подчинение командования 12-й армии и, взаимодействуя с частями 44-й горнострелковой дивизии, отходят к старой границе".
      К вечеру 26 июня по приказу командира 13-го стрелкового корпуса генерал-майора Н. К. Кириллова и наш 94-й погранотряд, так и не войдя в соприкосновение с противником, стал отходить от границы. К исходу 27 июня отряд сосредоточился на рубеже реки Стрый у станции Синевудско-Верхнее.
      Не получили приказа об отходе лишь две заставы, наша, десятая, и соседняя, девятая - застава лейтенанта Титова. Скорее всего, это случилось из-за неисправности линии связи. 24 июня мы в последний раз говорили с другим соседом - начальником одиннадцатой заставы лейтенантом Аникиным.
      - Как дела, дружище? - спросил я Петра.
      - Пока все в порядке, - отозвался Аникин, - тихо. Не знаешь, как у Титова?
      - И у него все в порядке, да там вряд ли пойдут - нет перевала...
      На этом разговор прервался, трубка замолкла. Попробовали вызвать почтовое отделение в селе Маткове, но сигнал по линии не проходил. Утром следующего дня на заставе появились Валентина Ковалева и Клавдия Яковенко. Девушки рассказали, что ночью в Маткове побывала группа вооруженных людей и повредила на почте коммутатор. Учительницы просили оставить их на заставе. Ковалевой и Яковенко выдали санитарные сумки. Толчинский, Скляр и я собрались на совет. После долгих раздумий было решено выслать конную разведку на соседние заставы - к Аникину и Титову. Но тут отозвался Титов.
      - Я включился в вашу сторожевую линию, - сказал Титов. - Не знаешь, почему молчит комендатура? Что слышно от Аникина?
      Я сказал о последнем разговоре с Аникиным, о том, что случилось в Маткове, и мы договорились время от времени звонить друг другу. Вскоре вернулись разведчики из села Климец от Аникина. Они сообщили, что здание заставы покинуто, повсюду видны следы поспешного отхода. Что бы это могло значить? Мы ломали голову, но не могли прийти ни к какому выводу.
      Оказавшись словно на необитаемом острове, мы ничего не знали о дальнейшем ходе войны, о том, как складывалась обстановка на нашем участке границы. Почему не подходят к границе части Красной Армии? Почему не дает знать о себе комендатура?
      Штаб комендатуры упрямо молчал. Мы терялись в догадках, продолжая охранять границу, которую уже стеречь не было никакого смысла: государственный рубеж был оголен на сотни километров.
      Почти обычная жизнь шла у нас, только занятия не проводились да пограничники не собирались вечерами в Ленинской комнате. Зато Скляр, Толчинский, коммунисты Шляхтин, Вьюгов и братья Хретинины все время были среди людей. Они вели с пограничниками беседы, рассказывали о гражданской войне, об эпизодах из боевой жизни пограничных войск, а порой просто читали книгу Н. Островского "Как закалялась сталь". Мы были уверены в бойцах, знали, что, если придется принять бой, они не дрогнут, будут драться с врагом не щадя жизни.
      Наконец, на третий день было решено послать в комендатуру конную группу. Она вернулась 28 июня, с трудом прорвавшись сквозь многочисленные засады банд. Пограничники привезли приказ помощника начальника штаба отряда по боевой подготовке капитана Норова, посланного майором Врублевским на розыск "забытых" застав. Этим приказом нам предлагалось прибыть в местечко Синевудско-Верхнее, где сосредоточился наш отряд. В приказ просто не верилось. Зачем покидать границу, если на нас никто не нападает? И в случае боевых действий тут легче задержать врага. У нас отличный опорный пункт, впереди проволочный забор в три ряда кольев, позади оборонительный район, созданный батальоном Красной Армии. Неужели все это нужно оставить врагу, даже не увидев его?
      Вызвали по телефону лейтенанта Титова и сообщили ему о приказе. Он тоже не мог поначалу взять ничего в толк, но потом все же уяснил, что с границы придется уходить. С Толчинским и Скляром мы договорились, что приказ об отходе объявит старший политрук. Едва Толчинский кончил говорить, как послышались возгласы:
      - А почему отходить?
      - Будем стоять до последнего!
      Пришлось охладить пыл. Волнение мало-помалу улеглось. Пограничники стали расходиться. Старшина Вершинин раздавал консервы и галеты, вскрывал ящики с боеприпасами. Все это бойцы укладывали в вещевые мешки. На повозках устанавливали пулеметы.
      Вечерело. Мы были готовы к маршу, но время выхода, о котором договорились с Титовым, еще не настало. Пограничники молча сидели во дворе заставы. Томительно тянулись последние минуты. Наконец я приказал людям построиться. Вперед выдвинулись кавалеристы со Скляром. За ними выехали повозки с пулеметами. В повозках находились учительницы с санитарными сумками. Поодаль выстроились во главе с сержантом Зайцевым вожатые со своими служебными собаками. Стрелковые отделения стали в колонну одно за другим. Сержант Беляев зажег дымовые шашки. В небо поползли бело-рыжие клубы дыма. Они обволокли стоявший впереди лес и по просеке перебрались на ту сторону границы. Вскоре такое же облако поднялось у села Хусни, где стояла застава Титова.
      Застучали колеса повозок. Колонна тронулась. Прощай, застава!
      Мы оставляли обжитые, ставшие родными места. Каждый сознавал, что теряет не только свой второй дом с простыми солдатскими заботами и радостями, но и нечто большее, связанное с судьбой Родины. Тяжело отходить без боя. Сколько раз нарушался сон бойцов, они поднимались по тревоге для отражения воображаемого нападения противника на заставу, сколько раз занимали оборонительный район, готовые во всеоружии встретить непрошеных гостей! И вот уходят, оставляя врагу родную заставу и участок государственной границы, охраняемый доселе столь тщательно, даже не увидев врага. Пограничники шли понурившись, молчали. Тучи поднимались у горизонта. Темно-синие, с багровыми подпалинами, они ползли тяжело, тревожно, переваливая через горные вершины, словно клубы дыма от невидимого пожарища. Густело небо. Землю обволакивали сумерки.
      Не прошли мы и километра, как из лощин и кустарников потянулись к нам люди. Шли активисты сел - наши друзья и верные помощники. Они шли, чтобы проститься с нами, узнать, как им быть дальше. Вот группа из села Кривка: председатель сельского Совета Чабалько, с ним Мельничий, Полупан, Хлипнич, Бурмило. А вот ивашковцы: Осовский, Ильницкий.
      - Говори, начальник, идти с вами или оставаться?
      - Оставайтесь, друзья, и будьте до конца честными. Вы поверили нам в первые дни становления Советской власти, верьте и теперь: мы вернемся.
      С девятой заставой мы соединились у моста в селе Маткове и после недолгого привала, построившись в сводную колонну, продолжали путь. Со старшим политруком Толчинским я шел во главе колонны. Впереди слышался приглушенный стук копыт. Там двигался конный дозор. В темноте иногда вспыхивали слабые огоньки - это подковы, ударяясь о булыжник, высекали синеватые искры. Неожиданно повеяло сыростью. Послышался шум воды. Мы приближались к реке Стрый.
      К утру наша колонна подошла к селу Сможе. На опушке сосновой рощи сквозь утренний туман виднелось хорошо знакомое двухэтажное деревянное здание штаба комендатуры. На улицах села было безлюдно. Во дворе комендатуры валялась бумага, стопками лежали книги, высились кипы постовой одежды, горы простыней и одеял.
      - Да, дела, - произнес кто-то из пограничников. - Сколько добра зря пропадает.